* * *
Не до тебя! Прохладный ливень хлещет.
Мне б в саквояже разместить все вещи…
В квартире – мрак. В смартфоне – Эрдоган.
Мой путь лежит в прекрасный Магадан.
Обрыдла жизнь в раскормленном Париже.
Наш вздорный кот под койкой лапу лижет.
Твой шарм низвергнут в Дантов ад. Скорбя,
Разверзлась твердь… Прощай! Не до тебя!
* * *
Понедельник. Море. Шторм.
К волнорезам жмутся волны.
Дни, Грызущий комбикорм –
Быстротечны, лживы, вздорны,
Как взволнованный рассказ
Бодрой, взбалмошной красотки…
Скольких женщин ты не спас
От страданий, дрязг, от водки?!..
Сколько жертв в бескровный год
Разместил под микроскопом?!..
Оглашенный, кто ж пойдет
За твоим роскошным гробом?!
* * *
Так много потеряно сразу!
Над пеплом остывшим скорбя,
Я вспомнил зловещую фразу:
«Любить не мешайте себя».
Не сбагрить её, не заямить,
Бессонницей не утомить…
Свирепствует вздорная память:
«Себя не мешайте любить!»
* * *
Левшуку Павлу Дмитриевичу,
моему деду (1904–22.03.1945)
В годовщину кончины
Сумасбродного дня
В голос плачут мужчины,
Причитает родня.
В майский праздничный вечер,
Разбросав реквизит,
Вместе с Маргарет Тэтчер
Татарва голосит.
В день Великой Победы
Сквозь неправедный суд
Вместе с внуками деды
По брусчатке идут.
Жизнь смеётся открыто,
Жизнь рыдает навзрыд…
Здесь ничто не забыто,
Здесь никто не забыт.
* * *
Отцу Вячеславу Степановичу
Кто вразумит нас, бога ради?!
Осталось всё: вино, тетради,
В портреты втиснутые лица
И книга с загнутой страницей.
Остались в пачке сигареты,
Ремень, портфель, топор, кларнет.
В костюмы вешалки одеты…
Осталось всё! А батьки нет.
* * *
С понедельника на вторник иль со вторника на среду
Всё равно из Красноярска я когда-нибудь уеду.
Без раскатистых рыданий, без соплей: прощайте, люди!
И, конечно, город этот меня сразу же забудет.
Настрадавшись, наконец-то прикоснувшись к милой даме,
Я, возможно, обоснуюсь в запредельном Амстердаме,
Иль – подобно Казанове – под забором кану в Лету…
Но обратно в этот город никогда я не приеду.
* * *
У тебя повадки лисьи,
Голос вкрадчивый… Душа,
Как разрозненные мысли,
Не дурна, не хороша.
И к тому же – вот досада –
Ты грозишься растерзать,
Заклеймив хлыстом де Сада,
Возродившуюся страсть.
Встав из гроба рокового
И елеем сдобрив речь,
Вряд ли смог бы Казанова
Чем-нибудь тебя развлечь.
И, сойдясь с тобой поближе,
Как легко бы принял яд
Развративший пол-Парижа
Озорной маркиз де Сад.
* * *
Ночь. Не спится. Запах моря
Сквозь прогретый солнцем день,
С черноморским ветром споря,
В мышцы впрыскивает лень.
Столько чувства в жесте дерзком,
Что нахрапом, через рвы
К выцветшим льнет занавескам
Запах скошенной травы!
* * *
Ах, мадам, играя в прятки
С расторопною судьбой,
Безрассудны Вы и падки
На разврат и на разбой.
Хохоча, рыдая, плача,
Приподняв сорочки край,
Вновь капризная удача
Вас подталкивает в рай.
Полстраны сдаёт на милость,
Города бросает в дрожь
Ваша лживая стыдливость,
Ваша искренняя ложь.
В Аргентине, в Риме, в Польше
Вами бредят… Ну и пусть!
Я люблю Вас даже больше,
Чем расхристанную Русь!
* * *
Я люблю, когда не спится,
Раскроив наделы лба,
Молча всматриваться в лица
В тщетных поисках ума.
До плеча рванув рубаху,
Я люблю, когда усну,
Королём всходить на плаху,
Топором идти ко дну.
Я люблю, чтоб домовые
В дом стучались до утра.
Я люблю рассказы злые
Слушать ночью у костра.
И, разбив дорогой ноги,
Возвращаться в старый дом.
Я люблю и суд твой строгий,
И вино, что порознь пьём.
Я люблю и хлеб, и воду,
И несбывшиеся сны…
Я люблю свою свободу,
Как ярмо, как кандалы.
* * *
Я не люблю тебя. Давно
Об этом знают шкаф, булыжник,
Кровать, французское вино,
Лыжню насилующий лыжник,
Гламурно выкрашенный рот,
Небрежно сказанная фраза…
Об этом знает даже тот,
Кто в Минск привёз тебя с Кавказа.
* * *
К ремеслу врача
Охладел ты. Что ж,
Не руби с плеча,
Не держись за нож.
Перебросив трап
Через полынью,
Будь готов, сатрап,
Кланяться вранью.
От загробной тьмы
Даже тех, кто флаг
Сбил с ворот тюрьмы,
Отделяет шаг.
Став на скользкий трап,
Смейся, плачь навзрыд,
Пока ты, сатрап,
В землю не зарыт.
МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ
За неженскую
Мощь и силищу
Твоим словом я
Воздух вымощу.
За талант в крови
На глазах толпы
Я слезами Вам
Ноги вымыл бы.
* * *
Приковылял из Томска я
В Крым, чтоб увидеть, как
Взрастёт айва японская,
Чтоб, развернув гамак,
Блаженствовать и нежиться
Страданьям вопреки…
Взбодрит Таврида беженца.
Всех благ, гробовщики!
* * *
Ах, родная, с кем Вы, где Вы?
Что затмило разум Ваш?
Лавры Орлеанской девы?..
Может быть, другая блажь:
Смерч, юродивый Бориска?..
Гневом праведным горя,
Вы ушли без слёз, без визга
Свечку ставить за царя?
Впрочем, мне какое дело?
Что мне шлейф внебрачных уз?
Я, раскормленное тело
Вздыбив, вновь иду на Русь.
Трон свободен, Кремль безлюден.
К колокольне льнёт народ…
Воцарюсь! Иль, как Распутин,
