Осетины — небольшой народ численностью около полумиллиона, населяют центральную часть Кавказского хребта и прилегающие предгорья. Сами себя осетины называют «ир». У античных и средневековых авторов они известны под названием алан и ас, русские летописи называют их яс. Современное русское название «осетин» идет из грузинского Осети ‘Осетия’.
Осетия делится на две части, северную и южную. Первая входит как автономная республика в Российскую Федерацию, вторая — в Грузинскую республику в качестве автономной области. Границей между Северной и Южной Осетией служит Главный Кавказский хребет.
По происхождению осетины относятся к североиранской группе индоевропейской семьи. Отдаленные предки осетин, известные в исторических источниках под названием скифов, массагетов, саков, сарматов, роксолан, алан, населяли в древности обширную территорию на юге России и в Средней Азии. В начале нашей эры одно из сарматских племен — аланы — продвинулось на Северный Кавказ и, смешавшись с местными кавказскими народностями, дало начало современной осетинской нации.
До XIX века у осетин не было своей письменности и литературы. Но они обладали богатейшей фольклорной традицией. В особенности процветали эпические жанры народной поэзии. Мировую известность получила монументальная осетинская эпопея о героях Нартах.
В середине прошлого века член Российской Академии Наук
А. Шёгрен создал для осетин алфавит на основе русской графики (кириллицы). С этого времени начинаются опыты литературного творчества на осетинском языке. Подлинным создателем осетинского литературного языка и основоположником национальной литературы является Коста Хетагуров (по-осетински — Xetægkaty K’osta).
В одном из глухих ущелий Осетии в верховьях реки Ардон возвышается на скале аул Нар. Сакли и боевые башни, тесно прижавшиеся друг к другу, кажутся продолжением скалы, — тот же серовато-желтый камень образует и скалу и аул. В этой суровой горной глуши в 1859 году родился будущий поэт.
Двух лет он лишился матери и был отдан на попечение родственницы. Посещал сперва Нарскую сельскую школу, потом Владикавказское реальное училище. С 1873 по 1879 год учился в Ставропольской гимназии. Не обнаружив особых успехов в науках, он в то же время показал себя в высшей степени живым, восприимчивым и одаренным юношей, имеющим сильнейшую склонность к литературе и искусствам: живописи, театральному искусству, музыке. В 1881 году Коста Хетагуров поступает в Петербургскую Академию художеств. Тяжелое материальное положение вынуждает его, однако, бросить в 1884 году Академию художеств и вернуться на родину. Здесь в период с 1884 по 1890 год он создает свои лучшие осетинские произведения: полные гражданского пафоса песни «Горе вам!», «Походная песня», «Спой», «Без пастуха», «Солдат», трагическую «Мать сирот»; мифы, сказки и басни: «Фсати», «Пастух», «Редька и мед» и др.; бесподобные лироэпические жизнеописательные поэмы «Хъуыбады», «Кто ты?», детские стихотворения и пр.
Еще до напечатания эти стихотворения распространялись по всей Осетии в бесчисленных списках, многие из них тогда же были переложены на музыку и стали любимыми песнями народа.
Коста выступает не только как поэт, а как общественник, боец, публицист. Он считает себя представителем всей горской бедноты, всего угнетенного народа и с острой и неудержимой силой реагирует на всякую социальную и национальную несправедливость. Возникает непрерывная цепь конфликтов с начальством, которая приводит в 1891 году к высылке Коста Хетагурова из Терской области. Коста обосновывается в Ставрополе. Ставропольский период жизни Коста поражает энергией и разносторонностью деятельности неутомимого изгнанника. Наряду с публицистической работой, он продолжает заниматься поэзией. В газете «Северный Кавказ» то и дело появляются на русском языке лирические миниатюры, поэмы, подписанные именем Коста. Русская лирика Коста в 1895 году выходит в Ставрополе отдельной книжкой. Ни одно культурное начинание в городе не обходится без его участия. Коста — неизменный организатор спектаклей, литературных вечеров, концертов. Вся эта кипучая работа не приносит, однако, поэту никаких материальных благ. Нужда по-прежнему стучится к нему в дверь.
В 1896 году Коста перебирается в Пятигорск. Но ненадолго. Беспокойный поэт становится бельмом на глазу у терских властей, и в 1899 году они добиваются его вторичной высылки, на это раз в г. Херсон. Вторая высылка наносит непоправимый удар и без того физически и морально надломленному поэту. Тяжело переживает он личную трагедию — неразделенную любовь к Анне Цаликовой. Но Коста продолжает борьбу. Он видит наконец напечатанным свое любимое детище, сборник «Ирон фæндыр» — «Осетинская лира» (первое издание вышло в 1899 году). Начинает писать большую поэму на осетинском языке под названием «Хетæг». Посылает статьи в «Петербургские ведомости». Получает освобождение. Но когда в 1901 году он возвращается в Осетию, друзья с трудом узнают прежнего живого, бурного Коста. Годы лишений и преследований сделали свое дело. Здоровье надломлено. Тяжелый недуг, подбиравшийся исподволь, в 1903 году приковал его к постели. В 1906 году в апреле Осетию облетела черная весть: Коста не стало.
Похороны его превратились в мощную демонстрацию народной любви к своему поэту-страдальцу, борцу за бедных и угнетенных. Над гробом его плакали не только осетины, но и все народы Кавказа…
Небольшой по объему сборник «Ирон фæндыр» заключает в себе стихи, высокое достоинство которых может оценить всякий культурный человек, независимо от национальности. Если же поставить вопрос так — что означает Коста для осетинской литературы, для осетинского народа, то здесь Коста встает во весь свой рост гиганта.
Осетинская письменность до Коста — это преимущественно переводы церковных книг, насаждаемые с миссионерско-колонизаторскими целями и выполненные малограмотными переводчиками.
Неудивительно, что в этих условиях появление в 1899 году «Ирон фæндыр» стало для всего осетинского народа каким-то откровением, просветом в будущее, своего рода «путевкой в жизнь». Совершенство и зрелость поэзии Коста, при отсутствии до него какой-либо национальной литературной традиции, воспринимаются как явление исключительное. Начало осетинской литературы стало вместе с тем ее недосягаемой вершиной. Минуя ступень примитивов, Коста одним взлетом достиг чистоты, силы и ясности подлинного мастера.
Как удалось Коста осуществить такое «чудо»?
Несомненно, помимо исключительной одаренности, ему помогло отличное знакомство с русской литературой, русскими классиками. У них он учился. Без Пушкина, без Лермонтова, без Некрасова Коста был бы невозможен. Это они помогли ему, минуя младенческие ступени литературного развития, сразу выразить сокровеннейшие думы и чаяния осетинского народа в зрелых и законченных поэтических формах.
Другим могучим фактором, оплодотворившим творчество Коста, был богатый осетинский фольклор, отличным знатоком, ценителем и собирателем которого он был. Такие мáстерские обработки народных мифов, сказок, басен, как «Фсати», «Пастух», «Редька и мед» и др. относятся к лучшим его произведениям.
Поэтические создания народа получали в его руках настолько совершенную, чеканную форму, что, возвращаясь в народ, они вытесняли народные варианты, так что позднейшие собиратели находили их уже только в той форме, в какую их отлил гений Коста. Так случилось, например, с охотничьей песней «Фсати». И здесь невольно напрашивается сравнение с другим народным поэтом другой горной страны, Шотландии. «Возьмите Бернса,— говорил Гете в беседе с Экерманом.— Что сделало его великим? Не то ли, что старые песни его предков были живы в устах народа, что ему пели их еще тогда, когда он был в колыбели, что мальчиком он вырастал среди них, что он сроднился с высоким совершенством этих образцов и нашел в них ту живую основу, опираясь на которую он мог пойти дальше? И далее. Не потому ли он велик, что его собственные песни тотчас же находили восприимчивые уши среди народа, что они звучали навстречу ему из уст простых людей».
Есть у Коста несколько басен, сюжеты которых взяты у Крылова: «Лисица и виноград», «Волк и журавль», «Гуси». Но надо видеть, как творчески переработал их Коста! Помимо того, что он овеял их каким-то особенным лиризмом, он придал им настолько яркий местный, осетинский колорит, что они становятся столь же оригинальными, как самые оригинальные его произведения.
Содержание и форма находятся у Коста в совершенной гармонии. Говорить с народом о том, что его больше всего волнует, и в такой форме, которая покоряет и захватывает его без остатка, — эту тайну Коста постиг в совершенстве, и поэтому он стал поэтом народным в самом высоком и полном значении этого слова.
Небольшое по объему поэтическое наследие Коста весьма разнообразно по тематике и жанру. Тем не менее Коста можно охарактеризовать как поэта-лирика по преимуществу, ибо лирическая струя проходит через все его произведения, не исключая и тех, которые обычно создаются в эпическом плане: мифы, сказания, басни. Издавна повелось лирикой par excellence считать любовную лирику. Под такое ограничительное понимание творчество Коста не подойдет. В осетинских его стихотворениях удельный вес любовной лирики невелик (в русских он значительно больше). Коста выступает прежде всего как замечательный мастер гражданской лирики. Здесь он достигает исключительной силы и насыщенности выражения. Не случайно его революционные стихи «Горе вам!», «Без пастуха», «Походная песня» и др. стали боевыми песнями осетинского народа. Замечательно в этих стихотворениях сочетание сурового боевого духа с мягкой лирической окраской и широким, чуждым какой-либо национальной ограниченности гуманизмом.
Свой огромный лирический талант Коста принес полностью на служение народу, на служение передовым национально-освободительным и интернационально-революционным идеям (те и другие сливались у него воедино совершенно гармонически).
Простой, бедный трудовой горец, стонущий в тисках нужды и бесправия, но не сдающийся, не падающий духом, сохраняющий любовь к жизни и даже юмор, — вот любимый герой Коста, которому он отдал весь пламень своей щедрой души.
Огромной силой обобщения обладает созданный Коста образ народного певца Кубады. Нищий, одетый в лохмотья пастух, которому ежеминутно угрожает расправа алдара (феодала), находит в себе духовные силы, чтобы подняться над своей горькой судьбой. Чудесный дар песни, унаследованный от прошлых поколений народных певцов, дает ему ту внутреннюю свободу, которой не могут лишить человека никакой гнет, никакое насилие.
К Коста применимы вдохновенные слова, сказанные Т. Карлайлем (Thomas Carlyle) о Р. Бернсе (Robert Burns): «Он был рожден поэтом. Поэтическое творчество было небесным элементом его существа. Бедность, непризнанность и всякое бедствие были для него чем-то ничтожным, лишь бы не унижалось его человеческое достоинство и его искусство… В его поэзии как бы живет свежесть и чистота горного воздуха… В нем заключена властная сила и в то же время чарующая врожденная грация. Он и нежен, и резок. Он и умиляет сердце, и воспламеняет его. Мы видим в нем нежность, трепещущее сострадание наряду с глубокой серьезностью, мощью и страстной пламенностью героя. В нем таятся слезы и скрывается пожирающее пламя, как молния — в каплях летней тучи».
Тяжелые общественные условия царской России и неустроенность личной жизни наложили свой отпечаток на поэзию Коста. Это особенно сказалось в его русских лирических стихотворениях, где преобладают ноты уныния и разочарования. Но по натуре он был полон жизнерадостности, любви к природе и ко всему человечеству. И не пустой декламацией, а искренним манифестом поэта, вырвавшимся от полноты сердца, звучат слова:
Весь мир — мой храм, любовь — моя святыня,
Вселенная — отечество мое.
(Стихотворение «Я не пророк»).
Для народа, едва вышедшего из родового строя, каким был осетинский, задачи просветительства в широком смысле имели в эпоху Коста огромное значение. Тяга к просвещению в народе была исключительно велика, но в условиях колонизаторского гнета самодержавия она с трудом и с бесконечными препонами находила себе выход. Коста со всей страстностью отдался борьбе за просвещение и культуру для народных масс. Известно, что первый конфликт его с начальником Терской области генералом Кахановым был вызван энергичным протестом Коста против закрытия единственной в Осетии женской школы. Коста был за это выслан из Терской области, но конечная победа осталась за ним: школа была восстановлена.
Будучи сам одним из образованнейших людей Осетии того времени, он жил и работал в постоянном и напряженном сознании огромного долга перед народом, возложенного на него его положением передового и просвещенного представителя малого и отсталого народа. Идея долга проходит лейтмотивом через всю его жизнь и творчество. Вплоть до последних дней жизни его не покидала тягостная мысль, что он не сделал всего, что мог и должен был сделать для народа.
Всякую несправедливость, всякое насилие, всякий произвол он воспринимал исключительно остро, болезненно и реагировал немедленно, бурно и неудержимо, не считаясь совершенно с последствиями для себя. Гуманизм его не был результатом каких-либо воспринятых извне идей, а органическим существом его натуры. Человек для него был священным, а насилие над человеком — отвратительным и преступным. Естественно, что в условиях режима, построенного целиком на произволе и насилии, фигура Коста была глубоко трагической. Мучительно-напряженно ждал он зари освобождения.
Хоть бы луч показался рассвета!..
Хоть бы треснуло сердце в груди!.. —
так заканчивает он одно из своих стихотворений.
Рассвета он так и не дождался. А сердце, истерзанное годами физических и нравственных мук, перестало биться на 47-м году жизни поэта.
Истинно великие люди имеют ту особенность, что их величие с течением времени не только не тускнеет, но становится все ярче, убедительнее, зримее.
Это хорошо видно на примере Коста Хетагурова. Чем больше проходит лет со дня его безвременной кончины, тем яснее мы видим, что он значит для осетинского народа. Уже многие из тех осетин, которые стояли у его свежей могилы, сознавали, чувствовали, что от них ушел самый нужный, самый дорогой, самый бесценный человек. Но только теперь образ Коста, его историческое значение встают во весь исполинский рост.
Большая и плодотворная работа, проделанная в последние десятилетия советскими, в частности осетинскими, литературоведами по изучению творчества Коста, во многом способствовала уяснению той исключительной роли, которая принадлежит ему в культурной истории осетинского народа. До 1939 года, когда отмечалось 80-летие со дня рождения поэта, имя Коста за пределами Кавказа было сравнительно мало известно. После 1939 года он получил всесоюзное признание. Сейчас можно говорить уже о том, что имя Коста приобретает мировую известность. Его стихи переведены на арабский, чешский, французский и др. языки. В 1959 году в чехословацком журнале «Архив Ориентальный», одном из самых распространенных, солидных и авторитетных востоковедных журналов, появилась статья профессора Згусты «Некоторые аспекты политической поэзии Коста Хетагурова». Так на наших глазах Коста выходит на мировую арену.
В чем же именно состоит величие Коста?
Известный американский мыслитель прошлого века R. W. Emerson, которого высоко ценил, между прочим, Лев Толстой, написал книгу Representative men («Представители человечества»). «Представителями человечества» Эмерсон называет отнюдь не королей, министров и генералов. Представители человечества, по Эмерсону, это такие люди, как философ Платон, драматург Шекспир, поэт Гете. Эмерсон говорит: «Все сенаты и всех монархов со всеми их медалями, шпагами и мундирами мы не поставим на один уровень с людьми, возвещающими человечеству лучшие мысли и чувства с высоты гения, просветляющими его разум и облагораживающими его душу».
Современники, к сожалению, не всегда распознают черты величия, которыми отмечен человек, и в своих оценках впадают нередко в потрясающие ошибки. Родной отец Коста считал, что, отказавшись стать военным, его сын загубил свою карьеру.
Многие осетины, ослепленные блеском мундира и медалей, всерьез были убеждены, что не Коста, а, скажем, генералы-осетины являются теми людьми, которыми может гордиться осетинский народ. По сравнению с ними бедный интеллигент Коста казался жалким неудачником, не сумевшим создать себе никакого «положения».
К счастью, история произносит рано или поздно свой приговор и над королями, и над поэтами.
Общечеловеческое значение таких людей, как Коста, неразрывно связано с их национальным значением. Иначе оно и не может быть. Путь к общечеловеческому лежит через национальное. Другого пути нет. Чтобы стать представителем человечества, надо быть лучшим представителем своего народа. Общечеловеческое значение Платона, Шекспира, Гете, Пушкина основано на том, что в их творчестве с большой полнотой и совершенством раскрылась духовная мощь греческого, английского, немецкого, русского народов. Так вершина национального становится вместе с тем вершиной человеческого. И поэт, такой как Коста, сумевший выразить в формах непреходящей силы и красоты свою национальную сущность, становится тем самым представителем человечества.
Численность народа не имеет при этом особого значения. Жемчужина остается жемчужиной, где бы она ни была добыта, в маленьком море или большом океане. Осетинский народ — маленький народ, можно сказать — горсточка. Но благодаря Коста мир узнал, что у этого маленького народа большое и горячее сердце.
Я хочу особо подчеркнуть ту исключительную роль, которую сыграл и продолжает играть образ Коста как национальный идеал.
Образ Коста удивительно целен. У него нет расхождения между словом и делом, между творческой и личной биографией. Его жизнь — как один неудержимый порыв, где все устремлено к одной цели. Поэт, публицист, общественный деятель — это не разные, сменявшие друг друга профессии, а разные стороны одного страстного порыва, порыва к свободе, к социальной справедливости, к лучшей доле для народа. Но какая-то искра этого порыва тлела в душе каждого честного осетина. И вот по этим лучшим струнам народной души и ударил Коста.
Тем и бесконечно дорог Коста для каждого осетина, что он видит в нем лучшую частицу самого себя. Его образ стал символом всего высокого и благородного, путеводной звездой целого народа. При мысли о Коста самому хочется быть лучше, чище, мудрее. Это облагораживающее действие началось в тот день, когда появились первые стихотворения, вошедшие впоследствии в книжку под названием «Ирон фæндыр», и оно будет продолжаться и в будущем, когда бессмертная поэзия Коста войдет в сокровищницу прогрессивной культуры народов как вклад осетинского народа.
Мы можем закончить словами Карлайля о Бернсе: «Он покоится, лелеемый нашей памятью в сердце каждого из нас, и это более величественный мавзолей, чем те, которые сделаны из мрамора».
СВЕТОЧ НАРОДА
Книгу Коста «Ирон фæндыр» я прочитал впервые будучи учеником сельской церковно-приходской школы в родном селении Коби на Военно-Грузинской дороге. Первой моей книгой был букварь. Второй — «Ирон фæндыр». Стоило стать грамотным только для того, чтобы прочитать эту чудо-книгу.
С тех пор прошло 70 лет. 70 лет я не перестаю восхищаться Коста, его личностью, его гением, его творческим подвигом. Основоположник нашей литературы стал вместе с тем ее сияющей вершиной. Перечитывая «Ирон фæндыр», я снова и снова открываю новые грани, новые совершенства, новые жемчужины в этой, такой небольшой по объему, книге. Вот уж поистине к месту русская поговорка: мал золотник, да дорог. Много о ней уже написано. В сотни раз больше по объему, чем она сама. И все же у меня такое ощущение, что сказано далеко не все и далеко не лучшим образом.
С каким искрометным блеском и мастерством написана, например, поэма «Хъуыбады» (‘Кубады’)! Какая легкость, свобода и богатство языка!
В этой поэме есть строфа:
Уæд фос куыд уарзта:
Фæсал сын ласта
Йæ салд æрчъийæ.
Всего три строки. Но на них — печать гения. Какое тонкое знание реалий пастушеской жизни! А главное — какое проникновение в душу пастуха! Пастух пасет не своих овец, а овец алдара (владетеля). Он — батрак. Но он любит этих овец и не может не любить, потому что он — пастух. Даже чисто внешнее, техническое мастерство его стихов не оценено пока полностью. Я сам лишь недавно обратил внимание на виртуозность его рифмы. Взять хотя бы внутренние рифмы в его «Временах года» — например, «Уалдзæг» (’Весна’).
Мит тайы, их сайы,
Фæхъулон ис зæхх:
Йæ цæгат фæзæйнад,
Йæ хуссар фæцъæх.
Йæ фæдыл нæ хъæдыл
Фæхæцыд сыфтæр;
Нæ хуымтæ — кæндтытæ,
Нæ ласæн — цъыфдæр.
Цырд лæппу гæлæбу
æрцахста… Зæгъ ын:
Нæ уалдзæг — дæ уазæг,
Ныууадз æй цæрын!
В поэме «Кубады» есть такие строки:
Фæлæ нæ амонд
Æнæ сæрнывонд
Нæ хæссы бирæ! —
Æнæ аххосæй
Фыййауы фосæй
Нæ хæссы бирæгъ!..
Коста рифмует «бирæ» и «бирæгъ». По канонам русского стихосложения эпохи Коста такая рифма была бы признана некорректной. «Правильной» считалась тогда рифма, где налицо буквенное совпадение окончаний, а не общий ассонирующий эффект, как мы это находим в новейшее время у Маяковского или Евтушенко.
Но у Коста, помимо школы русского стихосложения, была еще другая школа: школа родного фольклора. А в осетинских народных песнях рифмы-ассонансы — явление нередкое. Например, в песне «Беккуызарты Саукуыдзы зарæг»:
Иу уидагæй дзы дыууæ бæласы.—
Иу гæрахæй дзы дыууæ фæласынц.
Рифма «бирæ» и «бирæгъ» такого же точно типа, как «бæласы» и «фæласынц».
Разумеется, рифма не самое главное в поэзии. Но я намеренно хочу привлечь внимание к этой, казалось бы, второстепенной стороне творчества нашего поэта. Дело в том, что в обширной литературе, посвященной Коста, интерес исследователей сосредоточен преимущественно на его общественной, гражданской позиции, на его идейно-эстетических взглядах, на содержании его произведений. И это закономерно. Но не следует забывать и о других аспектах поэтического гения Коста, без которых он не был бы тем, кто он есть. Я имею в виду то, что можно назвать словесным мастерством поэта. Об этом написано пока мало. Между тем ясно, что самое высокое идейное содержание не найдет доступа к сердцу народа, если оно выражено несовершенным языком и несовершенными художественными средствами. И я хочу подчеркнуть, что и здесь Коста, сочетая прекрасное знание и русской поэзии, и осетинского фольклора, выступает как подлинный чародей слова и остается непревзойденным образцом для наших поэтов…
Коста — это гармоническое единство творческого труда и человеческого образа. И как поэт, и как человек он навсегда останется светочем нашего народа.
Великие поэты прошлого не раз терпели преследования и унижения от сильных мира сего. Ограниченный солдафон Николай I с оскорбительной снисходительностью относился к светлому гению русской поэзии Пушкину. Он был достаточно туп, чтобы считать свою императорскую персону неизмеримо выше, важнее и значительнее какого-то стихотворца. Да что Николай! Даже такая мразь, как шеф жандармов Бенкендорф, позволял себе свысока третировать поэта. У Коста был свой Бенкендорф — генерал Каханов. К счастью, уже при жизни Пушкина были люди, которые понимали, что Николай I и вся придворная свора не стоят ногтя на мизинце Пушкина.
Лет полтораста назад по улицам немецкого города Веймара прогуливались Бетховен и Гете. Навстречу им попадались короли, герцоги и князья, съехавшиеся в Веймар на какое-то празднество. Бетховен не обращал на них никакого внимания. Но Гете почтительно с ними раскланивался. Бетховена это возмущало. Он считал, что не Гете должен кланяться королям, а короли должны в ноги поклониться Гете. Он говорил: «Королей много, а Гете один». Но ведь это был Бетховен! Не всякому дано смотреть на вещи с такой высоты. Анна Цаликова была передовая и развитая девушка. Но отдавая предпочтение офицеру перед Коста, она, видимо, не сознавала, что офицеров много, а Коста — один.
К счастью, история произносит рано или поздно свой приговор и над королями, и над поэтами.
Мне привелось посетить мавзолей Гете и Шиллера в Веймаре. В благоговейном молчании стояли люди, приехавшие из разных стран, перед гробницей великих поэтов. Я обратил внимание, что в стороне стоит еще куча массивных металлических гробов. Я спросил, что это за гробы. Мне ответили, что это гробы великих герцогов веймарских. Оказывается, мавзолей был в свое время фамильной усыпальницей великих герцогов. В виде особой милости герцоги предоставили праху поэтов место рядом с гробами своих титулованных предков. При этом вначале на видном месте располагались герцогские гробницы, а где-то в стороне приютились поэты. Но вот прошло сто лет, и все стало на свое место. В центре усыпальницы покоятся теперь Гете и Шиллер, а в темном углу сложены навалом герцоги.
Так время произносит свой окончательный суд. Великое встает в своем немеркнущем величии, а ничтожное погружается в бездну забвения.
В мире нет справедливости: Коста не дожил даже до пятидесяти лет, а я, например, копчу небо почти восемьдесят. Если бы судьбе было угодно отобрать у меня лет двадцать и передать их Коста, он дожил бы до двадцатых годов. Сколько прекрасных вещей он мог бы еще создать! Мне было бы в это время лет двадцать пять, и я мог бы встречаться и беседовать с Коста. Беседовать с Коста! При одной мысли об этом дух захватывает. Я знал несколько человек, которые были современниками Коста и общались с ним. Среди них Цоцко Амбалов, человек изумительной душевной доброты и красоты. О нем Коста писал в письме Ю. А. Цаликовой от 7 июля 1899 года: «Один только Цоцко своей небольшой припиской в письме Гаппо тронул меня до слез. Какой он действительно славный!»
В 1925–1932 годы Цоцко жил в Ленинграде. Он помогал Академии наук издать Осетинско-русско-немецкий словарь Всеволода Миллера. В эти годы мы с ним встречались чуть не каждый день и, несмотря на разницу в возрасте, крепко сдружились. И каждый раз, когда я пожимал руку Цоцко, я думал о том, что эта самая рука пожимала также руку, написавшую «Ирон фæндыр». И эта мысль наполняла меня каким-то благоговением, и сам Цоцко становился мне еще дороже. Через него, слушая его воспоминания о Коста, я сам как бы входил в контакт с величайшим сыном нашего народа…
Пока человек живет, окружающие — во всяком случае большинство окружающих — проявляют интерес к внешним знакам его престижа: его служебному и материальному положению, его званиям, титулам и т. п. Но когда он умирает, вся эта бутафория быстро забывается, и существенными остаются только две вещи: во-первых, что дал этот человек обществу, своему народу, своей стране, человечеству, каким творческим трудом была отмечена его жизнь; во-вторых, какой светлый след оставил он в сердцах тех, кто либо знал его лично, либо, зная его жизненный путь, его жизненное поведение, составил о нем определенное представление, определенный образ, возвышающий и облагораживающий его собственную душу. Короче говоря, творческий труд и человеческий образ — вот что оставляет человек в наследие людям. Все остальное обращается в тлен и прах.
Коста — это гармоничное единство творческого труда и человеческого образа. И как поэт, и как человек он навсегда останется светочем нашего народа.
Народы с гордостью произносят имена людей, в которых с наибольшей полнотой и блеском раскрылся их национальный гений. Англичанин говорит — Шекспир. Шотландец говорит — Бернс. Немец говорит — Гете. Итальянец говорит — Данте. Русский говорит — Пушкин.
Мы, осетины, говорим — Коста, и душа наша наполняется гордостью и трепетной любовью.
