К 70-летию со дня рождения Вилена Уарзиати
(Окончание. Начало см. «Дарьял» 6’2022)
ОТ МИФА К РЕЛИГИИ
Если мы соглашаемся признавать троичность в качестве конститутивного признака Уастырджи / Уасгерги как мифологического образа, то дальнейший ход наших рассуждений с неизбежностью предполагает выяснение того, как происходит его переход от мифа к религии. Следует заметить, что многие мифологические персонажи, например, герои осетинского эпоса о нартах вовсе не в обязательном порядке становятся объектами поклонения, то есть культа, религии. Напротив, известны лишь единичные подобные случаи, являющиеся, скорее, редкими исключениями, каждое из которых следует рассматривать как особый случай. Типовой же путь, которым движутся герои от мифа к религии, также известен: через участие в космогенезе, то есть происхождении мироздания. Однако для этого требуется не простая соотнесенность с устройством космоса, а непосредственное участие в его развертывании и неизбежной гибели как завершающей фазе, готовящей начало нового цикла. В конечном же счете следует установить его отношение к Создателю, занимающему центральное место в осетинской религиозной традиции. Напомню, что один из устойчивых эпитетов Всевышнего у осетин «Дунескæнæг» («Мир создавший»). И здесь нам вновь придется вспомнить про три ребра.
Но прежде небольшое отступление. В осетиноведении было сделано несколько попыток описания космогенеза, или мифа первотворения. Главное отличие подхода к этой проблеме, предложенного Виленом Уарзиати, заключается в выборе объекта изучения. Вместо привычной опоры на нарративные тексты, представляющие осетинскую устную традицию, я предлагаю исходить из обряда, поскольку он единственный не только наделен в традиции свойством сакральности, но и обладает ею в максимальной степени. Поэтому вполне закономерно, что акт творения был надежно реконструирован именно в основе обряда освящения жертвенной пищи, о котором я уже упоминал. Три ребра относятся к ритуально значимым частям жертвенного животного. Их отличие от прочих частей туши, служащих всего лишь едой, состоит в том, что в некие значимые моменты ритуала с ними производят определенные манипуляции. Кроме того, есть и другая примета: к ним не прикасаются руками, обычно их либо кладут на стол – алтарь, либо надевают на деревянный вертел, обычно из березового прута.
Вновь замечу, что разделка жертвенного животного на части означает в мифологическом смысле дезинтеграцию мироздания на составные элементы, с тем чтобы во время обряда заново восстановить существующий миропорядок, но уже не в анатомическом, а в социальном аспекте, через участников обряда, образующих в своей совокупности тело единого социального организма. При этом для понимания этого перехода от анатомии к обществу и вселенной фундаментальный характер носит существующее в мифологии хорошо известное правило изоморфизма макро-, мезо- и микрокосма. Оно предполагает структурное тождество мироздания, общества и человека или животного. Иначе говоря, анатомическое устройство жертвы соответствует по своей структуре представлению об устройстве мироздания и общества, из чего следует, что различные ее части могут быть соотнесены с их составными частями. В основе предлагаемой интерпретации лежит известный в мифологии изоморфизм микро-, мезо- и макрокосма. Задача, таким образом, заключается в том, чтобы одномоментному акту придать характер развернутого в пространстве и времени сюжета с неким заданным составом участников.
А теперь, чтобы продвигаться дальше, нужно опять вспомнить, что в этнологии установлено, что всякий обряд возвращает в начальные времена первотворения и служит своеобразной инсценировкой произошедших тогда событий. Из этого следует, что участники обряда, воспроизводя его церемониал и порядок действий, усвоенный ими путем непосредственного участия и повторения увиденного, оказываются невольными и бессознательными исполнителями определенных ритуальных ролей. Именно участникам обряда следует отвести решающую роль в реконструкции сценария космогенеза осетинской традиции. Дело в том, что именно ими произносятся молитвословия, используются атрибуты обряда, совершаются определенные ритуальные действия. При этом все присутствующие во время исполнения обряда, будучи полноправными его участниками, все же делятся на несколько категорий, которые четко обозначены иерархически. Можно указать на следующие основные группы: первая – трое старших, вторая – трое младших, третья – прочие участники, разместившиеся за столом, четвертая – обслуживающий персонал. Основные участники – трое старших, с которых и начнем. Необходимо принять во внимание критерии их отбора, права и обязанности, полномочия, используемые ими атрибуты и содержание произносимых ими молитвословий. Наконец, обряд имеет свои пространственные и временные параметры, с которыми его участники также непосредственно связаны по месту и старшинству. С учетом всего вышеизложенного представляется возможным достаточно надежно восстановить полный космогонический цикл, лежащий в основе осетинской религиозно-мифологической традиции, и тем самым определить место, занимаемое в нем главным героем разбираемого мною праздника.
УЧАСТНИКИ КОСМОГОНИЧЕСКОГО ЦИКЛА
Нынешний праздник может быть по праву отнесен к разряду великих, поскольку его празднование длится не менее недели, а в прошлом, что весьма вероятно, охватывало целый месяц. Началом ему служил вечер воскресенья, поскольку у осетин именно вечер является началом новых суток. Иначе говоря, вечер воскресенья в традиции относят уже к следующему дню, то есть понедельнику, с которого и берет свое начало новая неделя. Эта временнáя приуроченность праздника, его жесткая привязка к временным циклам, годовому, суточному и недельному, вполне обоснована, поскольку служит средством не только актуализации космогенеза, но и его экспликации через состав участников обрядового моления. Замечу, что вовсе не случайно помимо сугубо светского, бытового наименования дней недели существует также и их божественное перечисление. Если теперь допустить, что неделя в развернутом виде излагает миф первотворения, то его содержание, выражаемое через святых покровителей каждого из ее дней, может быть организовано в несомненный космогонический цикл.
Примечательно, что Хуыцау-бон – воскресенье, буквально «Божий день», занимает в недельном цикле обособленное место. Это день, когда возникает сама идея, замысел создания Вселенной, он воплощает идеальное представление о творении. Именно хуыцаубон считался наиболее благоприятным для различного рода празднеств. В этот день каждой семьей обязательно пеклись и освящались три пирога, отмечались праздники, свадьбы. По сути, это сакральный центр духовной жизни осетин. Последующий же недельный цикл – материальное воплощение идеи Творца, но уже руками Им же Самим созданных небесных духов и сил (зæдтæ æмæ дауджытæ). В начале обрядового моления, когда трое старших освящают жертвенную пищу, Всевышнего еще нет среди участников. Об этом свидетельствуют три ритуальных пирога, смещенных относительно своей центральной оси. Это образ скатывания к хаосу: изогнутая, искривленная вертикальная ось, препятствующая общению с Небом. Обнажив головы в знак особого к Нему почтения, они призывают Его почтить своим присутствием проводимое ими моление. Знаменательно, что лишь первый старший может дать команду к их смещению, поскольку изначально они стоят в правильной стопке. И делает он это непосредственно перед тем, как начать посвятительную молитву, чтобы предельно сократить продолжительность этого момента энтропии и вместе с тем ослабить его обращением за помощью к Создателю.
Первый день недели, понедельник – день Уацилла / Елиа. Это – небесный дух, ведающий громом и молнией, воплощенная грозовая водная стихия. Лишенная формы и структуры изначальная водная субстанция начинает приобретать порядок. Наступает первый этап космогенеза. Молния обозначает вертикальную составляющую и разделяет: верх (тучи) / низ (океан). Проблески молнии также освещают пространство, а гром наполняет его звуком. С этим святым также связано представление о мировой горе, Тбау-хох, где расположено его главное святилище. Мировая гора выступает в роли распорки между Небом и Землей, подпирающей небеса и препятствующей их падению вниз. В этом образе выступает первый старший, поскольку при его отборе исходят главным образом из его знания церемониала и личного авторитета в обществе. Ему же достается базыг (лопатка с предплечьем, крыло), соотносимая с Небом и с сословием священнослужителей. Чаша с пивом, ферментированным по своей природе напитком, символизирует мировой океан, который следует привести к надлежащему порядку. Тучи, то есть небесные реки, станут пресными, а воды земные, минеральные источники и моря, останутся солоноватыми, не утрачивая связь с изначальными мировыми водами.
Второй день недели – Уастырджийы-бон. Уастырджи / Уасгерги представляется покровителем мужчин, всадником на чудесном белом коне. Он – солярный герой. Он создает между верхней и нижней зонами мироздания, тучами и океаном, средний мир – мир людей. Он же – первый человек, он — существо двойной природы: земной и божественной, сын Неба и Земли / Океана. Он же создает и социальный порядок. Четыре стороны света, обозначаемые в горизонтальной проекции, следует соотносить с четырьмя фазами солнца: восход, зенит, закат и ночь, пребывание Солнца на том свете. Покровитель путников и воинов. В этой роли выступает второй старший, право стать которым обычно предоставляется самому уважаемому и авторитетному из гостей. Три ребра, соотносимые со средней зоной мироздания и сословием воинов, достаются второму старшему. Его место по правую руку от старшего, это направление в традиции маркируется как мужское и благостное.
Среда – Бынатыхицауы-бон. Бынатыхицау / Бундор – властитель, господин места, жилья. О нем известно, что он может принимать различный облик: представляться мальчиком, уродливой женщиной с клыками, белым барашком и т. п., но видеть его могут только знахари в ночь под Новый год. Его покровительство испрашивается при свадебном обряде невесты, которая, уходя из дома, переходит к покровительству домового семьи своего мужа и тем самым может разгневать патрона родительского дома. Бынатыхицау ближе других духов к женщинам, как это видно из того, что им не запрещено произносить его имя, между тем как всех остальных духов они должны называть не их настоящими именами, а условными, описательными. В традиционном жилище местом обитания патрона жилья определен либо приочажный камень (къона), либо кладовая (къæбиц). С ним связано создание жилища с очагом, возникновение отдельной большой, то есть патриархальной семьи – бинонтæ. Он же, покровитель общинников, земледельцев и скотоводов, производителей материальных благ, завершает трехчастную вертикальную ось. Обычно третьим старшим бывает глава принимающей стороны, хозяин дома (фысым). Достающийся ему шашлык из внутренностей, наделенный вегетативными функциями, указывает на покровительствуемое им. Его место по левую руку от старшего, это направление в традиции отмечается как женское и менее благостное.
В результате посвятительной молитвы трех старших собравшиеся и в их лице весь социум обретают царя, который, согласно индоиранской религиозно-мифологической традиции, воплощает в себе весь космос и все общество. Царем становится тот, кто сядет в кресло, выступающее в качестве его трона. Ему же достаются те части жертвенного животного, которые уже расположены на столе, это атрибуты, выполняющие роль своеобразных инсигний, особых знаков его верховной власти. Считается проявлением невоспитанности и дурного тона предлагать старшему отведать что-либо из находящегося на столе. Теперь понятно, на чем основан подобный запрет: он обладает приоритетным правом на все, что находится перед ним. На его ведущую роль как первосвященника указывает обладание головой жертвенного животного. Особого упоминания заслуживает то, что ближе к концу обряда младшие возвращают старшему лопатку жертвенного животного, но уже чистую, освобожденную от мяса. Он берет ее в руки и, внимательно вглядываясь в ее очертания и расположенные на ней пятна и изгибы, объявляет, какое будущее ожидает общество. Так сводятся вместе прошлое, воплощенное в старшем, и грядущее, олицетворением которого выступает молодежь. Будущее постигается при обращении в прошлое. Воинский аспект образа старшего находит воплощение в его праве на шею (бæрзæй), а связь с общинниками находит выражается через курдюк (чъапæ, фæхсын), который также располагается на столе. Только по его распоряжению уже ближе к концу обряда правое ухо головы жертвенного животного будет отправлено младшим. Царь таким образом делит свои владения между тремя сыновьями, точно как в скифской традиции делал, согласно Геродоту, Таргитай.
Теперь переходим от вертикальной плоскости к горизонтальной, к трем младшим, занимающим конец праздничного стола и представляющим собой зеркальное отражение трех старших. С ними могут быть соотнесены следующие дни недели.
Мыкалгабырты (Микалгабурти)-бон – четверг. В этот день отмечали праздник Мыкалгабыртæ, являющийся царским культом рода Цæразонтæ. Пара Мыкал и Габыр открывает горизонтальную проекцию космологической модели востока и запада, разграничивает тот (потусторонний) и этот миры, разделяет Космос на культуру и природу. Мыкал и Габыр (близнечный мотив) стоят на страже рубежей культурного мира, на границе с хтоникой, откуда явствует все материальное благополучие. Таких стражей сторон света еще называют локопалами. В этот день могли отмечаться праздники и прочих святых, а также происходило поминание предков.
А дальше — пятница, Майрæм-бон. Топографическое расположение на границе культурного мира, поселения. Женщинам в этот день нельзя заниматься домашними делами. Им предписан полный отдых, чтобы обеспечить воспроизводство человеческого рода. Известны любопытные этнографические описания, связанные с этим образом. Так, нередко большой камень около селений носил название «Мад Майрæм», и к нему водили молодую при брачном обряде. Приближаясь к священному камню, мальчики бросали в него каменьями и пулями, восклицая при этом: «Вот столько мальчиков (сколько камней или пуль) и одну синеокую девочку подай, Майрам, нашей доброй невестке!». Женщинам было запрещено исполнять даже самую легкую работу по дому, в том числе и шить. В этом запрете можно видеть стремление обеспечить наиболее благоприятные условия для зачатия потомства и подготовку к приему супруга ночью.
Покровителем субботы вполне мог быть Тутыр. В пользу подобного предположения свидетельствует в том числе и то важное место, которое отводится этому святому в осетинской календарной обрядности. В этот день оказывалась общественная помощь (зиу) и проводились годовые поминки. Он символизировал в традиционном сознании истощение мира, приближение к его концу и одновременно к началу нового цикла: двойственность, объединяющая полюса; разрушение мира в результате мирового пожара, возвращающего его в исходное влажное состояние. Это самый младший, сидящий в самом конце стола. Его главная задача – оповещать старшего о том, что его тост достиг и его. Обычно произносится фраза: «Сидт кæронмæ бахæццæ ис! / Тост дошел до конца!»
Итак, миф первотворения, актуализируемый обрядом, может быть схематично развернут в следующую последовательность. Замысел творения как идея, исходящая от Создателя. Воплощение творения путем придания структуры водной стихии, мировым водам. Вода по своим свойствам наиболее близка к представлению об отсутствии формы, аморфности. Орудием творения, преобразующим водяную «протоплазму», выступает огонь. Первым в дело вступает громовержец – Уацилла / Елиа. Он отделяет воды небесные (тучи) от вод земных (океан). Он творит с помощью молнии (мировой столп). Следом создание суши, вторая космическая зона. Солнце. Уастырджи / Усгерги. Затем патриархальная семья, создаваемая вокруг очага. Бынатыхицау / Бундор. Так возникают три космические вертикальные зоны, соотнесенные с тремя огнями: небесным (молния), земным (солнце) и подземным (очаг). В горизонтальной проекции на рубеже между миром людей и природой четыре стража, охранители и податели духовных и материальных благ, маркирующие собой стороны света. Мыкалгабыртæ / Микалгабуртæ занимают рубежи на востоке и западе. Для близнечной пары часто характерно выяснение первородства, старшинства. Как видим в обряде, деление старшие / младшие проходит по оси восток / запад. На востоке – Мыкал, на западе – Габыр, на севере – Мады Майрæм. (Родительский дом для вышедшей замуж девушки по-осетински так и называется «цæгат» – «север»). На юге же – Тутыр, мировой пожар, подготовка к новому творению, день поминовения мертвых, общественные помочи как форма участия человека в удержании социума от скатывания в изначальное бесформенное состояние хаоса.
Этот же состав действующих лиц, обеспечивающих космогенез, ясно просматривается в числе участников обрядового моления. Насколько части жертвенного животного соотносимы с представлением об устройстве мироздания, настолько же они повторяют и устройство общества. Обрядовое моление завершалось общественными танцами, где, судя по всему, те же мифологические участники космогенеза получали хореографическое воплощение в образах и сюжетах народных танцев. Таким образом в наглядной и доходчивой форме содержание базового мифа воспроизводилось в массовом и эмоционально отмеченном виде.
ОБРАЗ И ЕГО ИМЯ
Каждый раз во время этого праздника я вспоминаю и Василия Ивановича Абаева. На одном из занятий нашего древнеперсидского семинара он рассказал нам историю, которая произошла с ним на Международном конгрессе востоковедов, проходившем в Москве в 1960 году. Он выступал там с докладом, посвященным дохристианской религии алан, и не смог уложиться в отведенное для всех докладчиков время. Когда председательствующим ему было указано на то, что пора закругляться, стало ясно, что ему требуется еще дополнительное время. Тут он решил проявить смекалку и в ответ на замечание заявил, что в Осетии в том случае, когда мужчина попадает в затруднительное положение, он обращается за помощью к покровителю путников и воинов Уастырджи. «И я тогда, как и следовало, – добавил он, – произнес: «Йе, Уастырджи, ахъазгæнæг у! / О, Уастырджи, приди на помощь!». И больше никто из присутствующих о регламенте не вспоминал, так что ему удалось благополучно и в полном объеме довести до присутствующих содержание своего доклада.
Таково бытующее и по сей день среди осетин представление о силе воздействия этого образа, одного упоминания которого в некоторых случаях оказывается достаточно, чтобы спасти положение. И тот главный вопрос относительно его имени, вокруг которого до сих пор не утихают споры, может быть правильно решен лишь с учетом духа и буквы посвященного ему культа. Думаю, что решение не может быть сугубо рациональным, оно не может быть найдено, если не заручиться поддержкой того, чей образ является объектом научного изучения. Лучший способ приобщиться к нему через посвященные ему празднества, открывая при этом не только свой ум, но и сердце.
Для меня самого именно в течение этой праздничной недели стало ясно то, что прежде было скрыто пеленой неведения: ключом к пониманию образа Уастырджи / Уасгерги являются три ритуальных ребра из правого бока жертвенного животного, поскольку они фактически выступают в качестве символа праздника. Неслучайно именно они оказываются в первую очередь на слуху во время его празднеств. Эти три ребра ясно указывают на известный в мифологии мотив троичности, повторяющийся помимо названного атрибута также и в трехногости его чудесного коня – Афсурга. В итоге можно предполагать генетическое тождество этого осетинского религиозно-мифологического образа с такими известными персонажами индоиранской религиозно-мифологической традиции, как скифский Таргитай, древнеперсидский Траэтаона, древнеиндийский Тритья и пр.
Эта версия получает существенное подтверждение еще в одном элементе праздничных мероприятий, который пока еще не получил должной оценки, хотя играет весьма важную роль для понимания не только происхождения образа, но также его исторической эволюции и обстоятельств обретения им того имени, под которым он нам известен: Уас-Тырджи / Уас-Герги. Дело в том, что для недельных торжеств в его честь характерно обязательное заклание быка, которое проводится в воскресенье вечером (галæргæвдæн), являющееся для традиции, как я уже отмечал, началом понедельника, открывающего недельные празднования. Само по себе подобное заклание хорошо известно традиции, и в нем бы не было ничего особо примечательного, если бы не отведенное для него время – вечер (изæр). Это единственный известный мне случай, когда традиция санкционирует приуроченность некоего обряда к вечернему периоду суточного цикла. Во всех прочих случаях подобный обряд принято проводить только в первой половине дня.
Исходя из этого, не составит труда построить наши дальнейшие рассуждения. В мифологии бык связан с мировыми водами, поскольку известна его любовь к водной стихии, и с луной, серп которой воспроизводят его рога. Здесь следует принять во внимание следующее обстоятельство. Известно, что традиция не исключает привлечение для исполнения обряда ничего из того, что прошло предварительную культурную обработку, так, в обряде не может использоваться сырая пища или мясо диких животных. В связи с этим в обряде вечернего заклания быка можно видеть инсценировку известного в авестийской традиции поединка Траэтаоны с чудовищем Ажи-Дахаком, выступающим олицетворением лжи, уродства, тьмы, холода, старости и прочих бед, с которыми сталкивается лицом к лицу все общество, культурным заместителем которого выступает бык. В. Н. Топоров, один из крупнейших знатоков индоевропейской мифологии, считал мотив поединка героя с чудовищем базовым, или основным. Более того, он полагал, что фраза «герой побеждает чудовище» могла быть исходной для развития в том числе и всей устно-эпической традиции индоевропейцев. В качестве иллюстрации этого мифа и в подтверждение его удивительной исторической живучести можно привести испанскую корриду, в основе которой он достаточно ясно распознается.
Теперь становится понятно произошедшее в Средние века замещение одного имени другим. Действительно, В. И. Абаевым уже давно с опорой на Вс. Ф. Миллера было предложено связывать образ осетинского Уастырджи / Уасгерги с раннехристианским мучеником за веру Святым Георгием. Решающее значение для подобного сопоставления приобретает его имя, исходной формой для которого служит при этом дигорская диалектная версия «Уас-герги», которая восходит к тому же источнику, что и мегрельский «Gerge» («Св. Георгий»), и сванский «Gērgi» («Георгий»). Сюда же примыкает абхазское имя громового божества «Ajergi». Иронская же форма Уас-тырджи, как полагал В. И. Абаев, происходит из Уас-джырджи, которая возникает вполне закономерно в результате утраты сибиляции одной из двух аффрикат после глухого с-. Приведенное объяснение может быть дополнено указанием на имевшую место палатализацию, которая привела к возникновению аффрикат, первая из которых претерпела оглушение, последовавшее за опрощением ее. Связь с абхазской, мегрельской и сванской формами указывает на путь его проникновения к аланам через Лазику, территорию современной Абхазии, бывшую одним из центров распространения христианства на Кавказе в раннесредневековый период. В отличие от современного состояния в раннем средневековье все названные народы непосредственно контактировали друг с другом. Приведенная трактовка, несмотря на спорадически предпринимаемые попытки ее пересмотра, представляется наиболее убедительной из всех существующих.
При взаимодействии с христианством аланская традиция, как и их потомки осетины сегодня, решала задачу глобализации и модернизации. Вхождение в византийское цивилизационное пространство позволяло ей синхронизировать уровень культурно-исторического развития своего общества с общемировыми процессами. В числе прочих аспектов этого взаимодействия был и духовный, предполагавший гармонизацию собственной самобытной этнокультурной традиции с универсальной мировой, представленной христианством. Для своего ключевого культового персонажа в христианстве аланами был подобран двойник, что вместе с тем служило дополнительным подтверждением возможности успешного взаимодействия с Византией периода правления Юстиниана. В этой роли выступил раннехристианский мученик, к тому времени уже причисленный к лику святых. Так для уже существующего в аланской традиции персонажа с ясным религиозно-мифологическим амплуа был определен религиозно-исторический аналог. К числу важнейших параметров схождения двух персонажей я бы отнес в первую очередь его двойственную природу, предполагающую совмещение двух взаимоисключающих начал: земного / человеческого и небесного / божественного. Далее следует указать на сюжет поединка с чудовищем, хорошо известный христианской апокрифической традиции, и его несомненную связь с воинским сословием. Отсюда его роль посредника между космическими зонами, роль устроителя природного и социального космоса. При этом Святой Георгий был лишен необходимого мотива троичности, что удалось компенсировать с помощью чудесного трехногого коня, на которого он был посажен. Для еще большей убедительности его адаптация сопровождалась переодеванием в белую бурку и вручением ему в качестве характерного атрибута чудесной войлочной плети (нымæтын ехс).
Таким образом, переход произошел лишь в лингвистической области. Эта смена имени не только обеспечила преемственность, но фактически привела к сохранению самого архаического образа и его солярного культа, хотя бы и с потерями, но все же благополучно дошедшего до сегодняшнего дня.
ПРИУРОЧЕННОСТЬ ПРАЗДНИКА
Обычно при подготовке к празднику в центре внимания оказывается вопрос о том, последней или предпоследней неделе ноября отдать предпочтение при выборе даты. Между тем речь, скорее, должна идти о его приуроченности, то есть выяснении того, почему он должен отмечаться именно в то или иное время. Имя главного героя праздника, а также его устойчивая соотнесенность со второй половиной ноября не оставляют сомнений в том, что дата праздника обусловлена его привязкой к отмечаемому в последнюю неделю осени православной церковью мученичеству Святого Георгия. Поскольку и сам герой религиозно-исторический, постольку и дата его праздника должна была носить конкретный исторический характер. Она известна, это вторник последней недели ноября. Эта дата и служит точкой привязки. Однако следует отдавать себе отчет в том, что в рамках осетинской религиозно-мифологической традиции датировка мученичества, как и сам повод, были переосмыслены. При этом для их адаптации ключевую роль приобрела, по-видимому, изначально существовавшая соотнесенность устроителя природного и социального космоса с солярным мифом, связанным, например, с именем скифского Таргитая. Основой для подобного отождествления двух персонажей стал образ колеса, хорошо известный в мировой мифологии в качестве солярного символа. Этот религиозно-исторический аспект праздника оказался превалирующим по отношению к религиозно-мифологическому даже после того, как была утрачена связь с православной традицией. Таким образом, космологическая привязка к годовому циклу не стала определяющей. В противном случае праздник Уастырджи / Уасгерги был бы сдвинут непосредственно к Рождеству, когда, образно выражаясь, солнце умирает. Но этого не могло произойти, поскольку в этом случае была бы неизбежна смена главного героя. В результате был достигнут требуемый компромисс между своей этнокультурной самобытной традицией и традицией универсальной, имеющей глобальное распространение.
Вот здесь и возникает главная сложность, поскольку следует аккуратно свести воедино два начала, представляющиеся на первый взгляд взаимоисключающими и разнородными. Иначе говоря, христианство должно дать исторический ключ к решению мифологических проблем осетинской духовной традиции. Но и эта проблема имеет свое решение. То, что нам нередко в силу узости нашего мышления представляется несовместимым, на самом деле может и не быть таковым. Что общего между кругом и треугольником, могут ли они быть соположимы, приведены к общему знаменателю? Могут, если отказаться от их плоскостного рассмотрения и перейти к объемным фигурам. По сути, это всего лишь две проекции конуса на плоскость: вид сверху – круг, вид сбоку – треугольник, а вместе, приобретая объем, они образуют единую в своей полноте объемную фигуру. Так, по-видимому, происходит и в данном случае.
В завершение нельзя не отдать должное широте мышления наших предков, их мудрости и дальновидности, их способности с достоинством выходить из самых сложных ситуаций, давая адекватные ответы на вызовы своего времени. Следует полагать, что именно по этой причине в унаследованной нами от них духовной традиции Уастырджи / Уасгерги называют «Æргом дзуар» («Открытый святой»), подразумевая под этим то, что он нередко, хотя и в разных обличьях, но все же является людям, не оставляя их своей заботой. Религиозное сознание в отличие от материалистического вполне допускает, что он, подобно солнцу, являл себя в различные исторические периоды и разным народам в том случае, если они сохраняли веру в чудо, а не пытались все, подобно пушкинскому Сольери, «поверить алгеброй гармонию». Теперь наша очередь выбрать такой путь, чтобы и нас он не обошел своим покровительством.
ОСЕТИНСКОЕ ДВУХГОЛОСИЕ
Вилен был прекрасным рассказчиком. Одна из таких историй отложилась в моей памяти, потому что оказалась созвучна моему собственному опыту. Я заметил, что люди, которые ежедневно и к тому же на протяжении достаточно долгого периода времени присутствуют в нашей жизни, начинают невольно казаться нам похожими на нас самих. Ведь само их пребывание в непосредственной близости представляется нам не случайным стечением обстоятельств, а неким закономерным следствием нашей, если не одинаковости, то уж, по крайней мере, определенной схожести. Однако мы не можем вечно пребывать в подобном заблуждении, поскольку люди все-таки внутренне очень разные. Рано или поздно возникает ситуация, которая все проявляет в истинном свете, и пропасть, разверстывающаяся в этот момент под ногами, вдруг пугает своей бездонной глубиной и очевидной невозможностью ее преодоления. Приведу пример, который всякий раз приходит мне на ум в подобных ситуациях, которые с годами, признаюсь, случаются все чаще.
Итак, в начале 90-х годов прошлого века я непродолжительное время работал сотрудником в местном научно-исследовательском институте, где тогда же работал и Вилен. Помимо всего прочего я вынес из этого опыта и продолжаю с тех пор бережно хранить несколько удивительных по своей внутренней драматургии, весьма поучительных и к тому же забавных историй, рассказанных им. Героем одной из них был Дудар Соломонович Хаханов – один из крупнейших осетинских композиторов, автор многочисленных опер, кантат, балетов и пр. В его биографии отмечается, что с 1975 по 1988 годы он был старшим научным сотрудником Северо-Осетинского научно-исследовательского института истории, филологии и экономики, того самого, куда позже попал и я. Его самого я уже не застал, но услышал передававшуюся из уст в уста следующую байку.
Главным направлением его научной деятельности было изучение осетинского музыкального фольклора, служившего для него важным источником творческого вдохновения. К тому времени он уже имел и соответствующую научную степень. На одном из заседаний ученого совета института он выступал с докладом, в котором излагал результаты своих наблюдений и в числе прочего заметил, что одной характерных особенностей осетинского народного мелоса следует считать всем хорошо известное двухголосое пение. Оказалось, что именно эта подробность привлекла к себе внимание одного из членов ученого совета. Тот работал в отделе экономики, куда попал уже в зрелые годы после того, как вышел на пенсию, если не ошибаюсь, с должности начальника планового отдела одного из крупных промышленных предприятий республики. После завершения доклада, когда перешли к его обсуждению, он решил прояснить для себя положение, которое представлялось ему не вполне самоочевидным. В мою бытность он продолжал еще работать в институте и потому я знаю, что он был человеком, безусловно, достойным и уважаемым, он был очень сдержан в проявлении своих эмоций, а в его движениях сквозили степенность и достоинство. Я даже думаю, что он был человеком доброжелательным, что было в целом характерно для представителей его поколения.
Он обратился к докладчику с одним единственным вопросом: во всех ли случаях можно говорить о двухголосии или же это в обязательном порядке предполагает состав, ограничивающийся именно двумя участниками? Последовавший ответ его разочаровал, поскольку было сказано, что независимо от количества исполнителей осетинское народное хоровое пение должно быть определено именно как двухголосие. Для человека, всю жизнь привыкшего иметь дело с цифрами, подобное упорство казалось сумасбродством. Он решил сделать свой вопрос более наглядным, чтобы разъяснить недоразумение, в том числе и для товарищей по ученому совету. «Ну а допустим, если станем петь не только мы с тобой, Дудар, вдвоем, а к нам присоединится кто-то еще?» – тут он назвал по имени сидевшего рядом. «А как быть тогда?» – поинтересовался он, уверенный в своей безоговорочной правоте Последовал прежний ответ. Тогда он провел своеобразную перекличку, перечисляя поочередно всех, кто присутствовал на заседании, и повторяя свой вопрос. Всякий раз следовал тот же ответ: «Все равно двухголосие!» – продолжал настаивать на своем уже растерявший последние остатки терпения Дудар Хаханов. Когда ссылаться было уже не на кого, смущенный и раздосадованный нежеланием присутствующих разделить его очевидную правоту он сел, а композитор, говорят, еще некоторое время продолжал по инерции повторять: «Все равно двухголосие, все равно!».
Приведенный пример, как мне кажется, служит убедительной иллюстрацией тому очевидному обстоятельству, что мы слышим по-разному, потому что используем для этого не уши, а голову, точнее те представления, которые в ней уже успели прочно укорениться. Новые идеи неизбежно пугают нас своей непредсказуемостью и необходимостью пересмотра того, что уже успело свить себе уютное гнездышко в нашем сером веществе, удивительным образом напоминающем по своему внешнему виду очищенный от скорлупы грецкий орех. Остается только надеяться, что при всем внешнем сходстве наш мозг устроен все-таки иначе. Но здесь я еще вижу и проявление осетинского национального характера, обусловленного таким свойством традиционной культуры, как агональность, или соревновательность: все хотят быть солистами и никак не соглашаются на вторую роль, в самом крайнем случае согласны петь лишь в общем хоре. Не всегда наши ожидания совпадают с тем, как устроена наша жизнь и каково отведенное в ней нам место, увы.
ЛАСТОЧКА
Последняя из наших обстоятельных и запомнившихся встреч произошла зимой. Я случайно встретил Вилена, когда возвращался с работы, а он в ранних зимних сумерках вышел на прогулку. Недолго думая, я позвал его в гости. Так мы оказались с ним вдвоем в дедовском доме у камина. Он рассказывал о своей поездке в Европу. Его больше всего вдохновило чувство свободы, возможность установить связи с коллегами, новая информация, которую он там почерпнул. Он упомянул и эпизод, когда один из историков публично выбросил свой заранее приготовленный доклад, потому что в результате поездки ему стало очевидно, насколько его положения отстают от современного уровня знания, достигнутого европейской наукой. За окном в вечерней тьме беззвучно падал снег, в камине ярко полыхал огонь, и его с гулом затягивало в трубу, а языки пламени отражались рубиновым светом в бокалах домашнего красного вина. Вилен источал удовольствие и радость жизни.
Я тогда вспомнил известную историю о крещении англосаксов. Все происходило в конце VI века, когда ко двору кентского короля Этельберта прибыла папская миссия во главе с Августином. Устное предание гласит, что прибывшие в течение месяца рассказывали королю о преимуществах новой веры, когда же тот обратился к своим советникам, то один из них ему рассказал историю о ласточке, залетевшей из тьмы ночи в пиршественные палаты. Он сказал, что людям дано наблюдать лишь ее краткий полет, но им неведомо, ни откуда она прилетела, ни куда полетит затем. Это, собственно, и есть человеческая жизнь, краткий миг, который длится полет ласточки в царских чертогах. Эта беспомощность человека перед миром, в который он приходит, и неспособность постичь тайну смерти убедила короля дать свое согласие. В заключение я сказал, что мне кажется, что эта ласточка должна была бы залететь и к нам, потому что она пришлась бы весьма кстати, к месту.
Было видно, что это все пришлось ему по душе. В ответ, как бы развивая предложенную тему, он посоветовал мне вспомнить известное стихотворение Коста Хетагурова, также посвященное ласточке. Ниже я привожу его целиком.
Зæрватыкк – æнæхъыг, Ты с песней чудесной
Æнæмаст цæрæг! Весной золотой
Дæ зарæг – нæ дарæг, Веселье в ущелье
Нæ уалдзæггæнæг! Приносишь с собой.
Хъæлдзæгæй, æвзыгъдæй Так пой на просторе,
Фæхæтай фæрнæй Над скалами рей,
Нæ хæхты, нæ бæсты, Не ведая горя,
Æлдар кæмæн нæй! Нужды и князей.
(Перевод П. Семынина)
В этом стихотворении всего лишь два четверостишья, но оно насыщено поэтическими образами и символами. Главное, на что хотел указать Вилен, заключается, по-видимому, в том, что за зимою, временем испытаний и тягот, всегда неизбежно наступает долгожданная весна, о приходе которой нас и оповещает щебетание ласточки. А ее радостный и стремительный полет не допускает над собой ничьей власти, поскольку лишь в этой свободе обретают небесную благодать и счастье. Все так, теперь можно поставить и финальную точку. Будем верить, что в урочный час весна непременно наступает в жизни каждого из нас. И даже ушедшие, если положиться на осетинскую традицию, подобно зернам для пивного солода, смогут вновь прорасти к новой жизни, но уже не обыкновенными, а чудесными золотыми побегами. У меня нет и тени сомнения в том, что все именно так и произойдет!
Особое место в истории сбора и изучения осетинской традиционной культуры по праву принадлежит Махарбеку Сафаровичу Туганову. Его записям и зарисовкам мы обязаны богатейшим этнографическим материалом, без которого были бы невозможны те достижения, которые имеет в своем активе осетиноведение. Однако столь же значимыми оказываются и его жизненный путь, судьба, которая ему досталась. С этой точки зрения во всем необычайно разнообразном и богатом творческом наследии совершенно особняком стоит написанная маслом картина «Пир нартов» (1951–1952 гг.). Выставленная в Художественном музее, носящем имя великого мастера, она давно стала визуальным символом нартовской эпопеи, разошедшимся на многочисленные цитаты и знакомым едва ли не каждому. Однако значение этой картины для понимания его творчества пока еще не получило должной оценки, поскольку она интерпретируется в традициях сугубо реалистических как буквальная иллюстрация богатырского духа нартов, их мощи и необузданного жизнелюбия. Между тем она, несомненно, должна трактоваться также и в метафизическом ключе, поскольку является последним из его крупных произведений и потому по праву должна считаться его завещанием. Обращение к ней позволит не только лучше узнать его последнюю волю, но также должно приоткрыть завесу тайны, которая скрывает в числе прочего и загадку его рождения.
Несмотря на неизменный интерес к творчеству и личности этой исполинской фигуры осетинского Серебряного века, без ответа остается такой, казалось бы, незамысловатый вопрос его биографии, как дата рождения, относительно которой царит существенный разброс мнений. Путаница и значительные расхождения между известными на сегодня датами его рождения не могли остаться без внимания. Обычно это обстоятельство принято списывать на особенности времени, в которое он жил. Действительно, принадлежа к привилегированному сословию, он всегда опасался репрессий, и потому старался окутать туманом все, что касалось его личной жизни. Так, например, будучи европейски образованным, он ходил в ватной телогрейке и кирзовых сапогах. Однако у этой проблемы есть и другая, не бытовая, а метафизическая сторона. Она-то и представляет наибольший интерес. Обращение к существующей обширной литературе, посвященной этому вопросу, к которой я отсылаю всех желающих узнать о ней более подробно, позволяет ясно различать три основные версии, разнящиеся между собой не столько степенью достоверности и надежности, сколько причастностью самого художника к их происхождению.
Так первая из них принадлежит его сыну Энверу, который на поставленный ему вопрос о дате рождения отца сослался на утраченную к тому времени фотографию.
Согласно его воспоминаниям, в их семье хранилась старая фотография отца в возрасте трех лет. На ее оборотной стороне рукой его матери была сделана надпись: «Мой сын Махарбек Туганов родился 16 сентября 1881 года». Казалось, что этого достаточно, чтобы считать вопрос решенным, однако, к сожалению, эта фотография не сохранилась. Между тем, если она действительно существовала, то сам Туганов не мог не знать о ней, а значит, и об этой конкретной дате. Откуда же в этом случае в личном деле художника, хранящемся сегодня в Российском государственном историческом архиве (Санкт-Петербург), могла возникнуть другая дата – июнь 1881 года? Значение этого свидетельства трудно переоценить еще и потому, что это его личное дело, которое было составлено при его поступлении в Академию художеств, не могло быть составлено без учета его собственного мнения. Таким образом, мы вправе полагать, что запись могла быть сделана с его слов, из чего следует, что он сам предпочел июнь сентябрю. Возможно ли было подобное субъективное вмешательство в собственную биографию, и если да, то чем оно было обусловлено?
В поисках ответа на поставленный вопрос следует обратиться еще к одной версии, фольклорной по своей природе и женской по своему характеру. К счастью, до нас также дошли воспоминания старой соседки семьи Тугановых по селению Дур-Дур Минат, память которой удержала для нас то, что «Махарбек родился ровно за одну ночь до отела черной коровы». Приведенное свидетельство примечательно по целому ряду причин, на каждой из которых можно остановиться более подробно. Прежде всего следует заметить, что подобная датировку, в основе которой привязка к событиям из сельскохозяйственной практики, является вполне обычной для аграрной традиции. Мне известен случай, когда выходец из одного из горных сел Осетии на вопрос к своим близким о дате своего рождения, услышал в ответ: «Дыккаг рувæнты / Во время второй прополки». День рождения ребенка не был праздником, вместо этого традиция отмечала другие даты: авдæнбæттæн / укладывание в колыбель, номæвæрæн / наречение именем и пр. Многие из этих отмечаемых в народной обрядности событий были отображены художником.
Далее следует заметить, что воспоминания были записаны уже после кончины художника, еще при жизни пользовавшегося заслуженным почетом и уважением сограждан. То есть применительно к нему фольклорный образ черной коровы оказывается более чем уместен и как к собирателю и исследователя народной культуры, и как к состоявшейся личности. Приведенная датировка становится своеобразной развернутой метафорой всей его предстоящей жизни, сбывшимся предсказанием, подтверждением правоты народных примет. Своеобразная народная правда этого предвидения в том, что телята действительно чаще всего появляются на свет ночью, что их рождение ведет к богатым удоям молока, которых не бывает у стельной коровы. Черный же цвет в традиции служит оберегом, своеобразной защитой ребенку, которого для этого могли назвать и «Саукуыдз / Черный пес». И вновь цвет подтверждает свою охранительную способность, поскольку вопреки всем мыслимым и немыслимым перипетиям он выстоял и смог свершить то, ради чего пришел в этот мир, – стал классиком современного осетинского изобразительного искусства, органично связав традицию с культурой европейского модерна.
С этой точки зрения получает объяснение и предпочтение июня сентября, потому что июнь – месяц летнего солнцестояния, или солнцеворота. День начинает идти на убыль, солнце, достигнув своего наибольшего могущества, начинает слабеть. В эпической традиции это месяц солярного героя Сослана, сила которого, согласно эпическим сказаниям, была наибольшей именно в солнцеворот / хурыхæтæны. Существует высокая вероятность того, что он, если и не отождествлял себя с ним, то наверняка соотносил, сопрягал. Иначе как можно объяснить, что именно Сослан стал главным героем его последнего шедевра «Пир нартов»? Невозможность постичь всю глубину замысла художника нередко ведет к тому, что эту картину считают незавершенной, тогда как она настоятельно требует постижения смыслов, лежащих за ее внешней сюжетной канвой.
Сюжет картины воспроизводит кульминационный момент эпического сказания о танцевальном поединке между Сосланом и Челахсартагом. Согласно условиям состязания в случае победы Сослан получает в жены дочь Челахсартага – девушку необычайной красоты, руки которой безуспешно добивались самые именитые нарты. На картине изображен триумф Сослана, танец которого оказался безупречным: за его спиной стоит Шатана с почетным кубком, предназначенным победителю, на переднем плане изображена группа музыкантов, исполняющих, как представляется, подобающий в подобном случае гимн «Айс æй, аназ æй, ахуыпп æй кæ, айс æй, аназ æй! / Прими (чашу), испей (из нее), все до последней капли!». Ликующие нарты, бывшие на стороне Сослана, поддерживают исполнение гимна во славу победителя ритмичными хлопками в ладоши. Справа от Сослана, опираясь на посох, стоит, понурив голову, Челахсартаг, вынужденный признать свое поражение и отдать свою дочь в жены Сослану. В конечном счете сюжет картины может считаться визуальной и в некотором роде звуковой иллюстрацией мифологемы священного брака осетинской традиции.
Вместе с тем ее главный посыл, не всегда очевидный для искусствоведов, также легко выводим из традиции. Без какой-либо натяжки он сводим к известному благопожеланию, произносившемуся прежде людьми как при встречах, так и при расставании, когда отмечались значимые для жизни социума разного рода радостные события. Обычно оно звучало так: «Куывдты æмæ чындзæхсæвты куыд ’мбæлæм! / Чтобы нам видеться друг с другом на свадьбах и пирах!». С этой точки зрения, картина становится зрительным воплощением этого благопожелания, обращенного художником, уже собирающимся покинуть этот бренный мир, к любому из тех, у кого происходит встреча с его творчеством. Подобно эпическому Сослану, посетившему потусторонний мир в поисках листьев дерева Аза и благополучно затем вернувшемуся в мир живых, он хотел, вероятно, и после смерти присутствовать на земле. Однако сделать он это хотел не так, как Сослан. Мы знаем, что по совету владыки загробного мира Барастыра Сослану пришлось переставить подковы своего коня задом наперед так, чтобы оставляемый им след вел не наружу, а внутрь. Махарбек Туганов хотел быть среди живых благодаря своим полотнам, тоже своего рода листьям с чудесного дерева Аза.
Еще одно пожелание потомкам можно видеть в том, чтобы, вопреки сложившейся в академической науке традиции, исследователи не создавали искусственных непроходимых барьеров между так называемыми солярными, то есть солнечными, и грозовыми мифами. Неслучайно в осетинской обрядовой традиции летний солнцеворот прочно связан с праздником громовержца Уацилла. Солярный же герой Сослан танцует на чаше, служащей воплощением мирового океана, в который погружается закатное солнце и который ясно соотносим с небесными коровами – тучами. Отсюда и его устойчивая связь с грозой, поскольку в осетинской традиции радуга зовется «Сослани æндурæ / Сосланов лук». Если теперь в приведенное описание ввести эмоциональную составляющую, то мы невольно вспомним известную индейскую поговорку: «В душе того не будет радуги, чьи глаза не знали слез». Достойное завершение для жизненного пути художника, появившегося на свет за ночь до отела черной коровы.
Самым удивительным в судьбе Туганова оказывается дата его ухода, которая в отличие от даты рождения не вызывает разночтений. Доподлинно известно, что он тяжело заболел в июне 1952 года, а в начале июля его не стало. Он испустил свой дух именно тогда, когда его земляки отмечали праздник нарта Сослана, единственного из эпических богатырей, удостоившегося чести стать объектом поклонения. Именно в это время у склепа Сослана, расположенного недалеко от селения Нар, проводят обрядовое моление. Нам не дано выбирать время и место прихода в этот мир, но, может быть, человек в силах сам определять обстоятельства и момент своего расставания с ним?
