К 70-летию со дня рождения Вилена Уарзиати
УХОД
В ноябре месяце 2022 года исполнилось 70 лет со дня рождения одного из крупнейших осетиноведов прошлого века Вилена Савельевича Уарзиати. К этой круглой дате, дожить до которой ему не было суждено, предлагаю вниманию читателей свои воспоминания об этой удивительной личности, сумевшей не только открыть новый этап в осетиноведении, этнологический по своей сути, но и оставить неизгладимый след в памяти тех, кому посчастливилось быть с ним лично знакомым. Его давно уже нет с нами, но я все слышу сказанную им самим когда-то фразу: «Ушел собирать этнографический материал…». Сказанная им однажды она возвращается к нему, но уже наполненная иными смыслами, которые он сам в нее, скорее всего, и не вкладывал. Это – та самая, удивительно точная по своему попаданию фраза, которая приходит мне на ум всякий раз снова и снова, когда я думаю о нем. При этом перед моим мысленным взором встает его невысокая статная фигура, с прямой спиной танцора, сдержанными жестами и степенной речью. Он был главным франтом из известных мне представителей того поколения. Помню его двубортный темно-синий клубный пиджак с металлическими пуговицами с изображением якорей, всегда отутюженные брюки и безупречного вида обувь, что в целом производило впечатление врожденной и оттого непринужденной элегантности. Одной из таких особенностей были слегка приспущенные на кисть руки ниже запястья часы – особый шик, которого он добивался благодаря свободному ремешку. Ни у кого другого мне не приходилось наблюдать подобного проявления раскрепощенности и свободы. Для полноты описания надлежит еще добавить нередко сопутствовавший ему дымок сигарет, пристрастием к которым следует, по-видимому, объяснять его низкий голос, несколько неожиданный для его комплекции. В завершение отмечу с проседью пепельного цвета волосы, карие глаза и орлиный, с горбинкой нос. Незнакомым людям его вид мог показаться строгим и даже суровым, и это впечатление усиливалось при звуках его зычного голоса. Однако в нем не было никакой претензии на важность и многозначительность, но было даже ощущение какой-то ранимости, беззащитности, которые он таким образом, своей напускной грубостью пытался прикрыть. А уважение, которым он пользовался у всех, с кем жизнь сводила его близко, возникало как-то само собой под влиянием свойственного ему ярко выраженного личностного начала, открытости в общении и абсолютной естественности. В нем не было никакой нарочитости, но, напротив, было ощущение искренности и человечности, возникавшее даже после непродолжительного знакомства. Один из осетинских писателей как-то дал ему очень меткую и вместе с тем емкую характеристику: «Адæмæн равдисынмæ бæззыди / Его не стыдно было показывать людям». Эта аттестация идет из традиции и применима к тем, кто не просто хорошо выглядит, но кто мог б в современном понимании быть публичным человеком, кто умеет достойно держаться и вести себя на людях.
Он был на десять лет старше меня, и я всегда отдавал себе отчет в этой возрастной разнице. Однако при этом ему удавалось быть не мэтром, а старшим товарищем сообразно известной осетинской поговорке, относящей эту человеческую способность к одной из редко встречающихся, и потому еще более ценимой добродетели: «Хистæримæ – хистæр, кæстæримæ – кæстæр / Со старшими – старший, а с младшими – младший». Это свойство, присущее людям, сохраняющим в любом возрасте душевную бодрость, внутреннюю легкость и не обремененным довлеющим над ними осознанием собственной значимости. Меня тогда удивила его неподдельная радость по поводу выхода одной из моих первых статей, посвященной традиционной осетинской поэтике, отличная, замечу, от того, с чем мне обычно приходится сталкиваться в подобных ситуациях. В подобных случаях коллеги по цеху обычно настораживаются и даже проявляют опаску, которую скрывают напускным безразличием или даже откровенным неприятием. Признаюсь, что в своих исследованиях я во многом опираюсь на его работы, но все же главное, что мне удалось у него почерпнуть, заключается в искренней увлеченности осетинской этнической культурой, в теплом и нежном чувстве к ней, которыми он заражал окружающих. Подобное отношение, как я теперь пониманию, могло возникнуть у него под влиянием матери, которую он на правах старшего мужчины в доме согласно традиционному этикету в шутку называл по ее девичьей фамилии «Есенон». Она вполне бы могла служить живым воплощением свойственного осетинской традиции благородства и радушия. Вилен был самым младшим из четырех ее детей, и с детства у него возникали проблемы со здоровьем, и потому, вероятно, она обратила к нему всю свою душевную заботу и невыраженную ласку. И фраза, которую я привел вначале, тоже была обращена к ней. Как-то раз, когда он в один из выходных дней при полном параде в очередной раз собирался идти на чью-то свадьбу, она его осторожно спросила, что отвечать, если по телефону спросят, куда он ушел. Так она в деликатной форме хотела выяснить, скоро ли ждать его домой. Воспитание не позволяло ей сделать это напрямую, и она прибегла к хорошо известному в этикете приему окольного, непрямого вопроса. Тогда-то он и произнес ей в ответ ту самую фразу: «Скажи: ушел собирать этнографический материал!».
Минуло уже больше четверти века с тех пор, как его не стало, когда ему было без малого 43 года, и сегодня я сам уже значительно старше него тогдашнего. Обычным хмурым и холодным днем, когда поздняя осень начинает переходить в зиму, он вернулся после работы и прилег отдохнуть, потому что почувствовал себя уставшим. Когда спустя непродолжительное время его окликнули, он уже не отозвался. Он ушел тихо, во сне, так же, как и жил, никого не побеспокоив: остановилось сердце, подточенное болезнью и придавленное гнетом житейских невзгод. Так он вновь, верный профессии, как и было им самим обещано, отправился собирать этнографический материал, но уже в последний раз, ушел навсегда, и теперь никому не суждено ни узнать имена его информантов, ни увидеть самих этих его последних заметок.
За отпущенный ему судьбою непродолжительный срок он успел многое. Его, повторюсь, считают крупнейшим этнологом-осетиноведом. Для меня же его главная заслуга состоит в том, что он обеспечил переход от описательности в изучении осетинской этнокультурной традиции к объяснению содержащихся в ней смыслов, дошедших до нас из бездонных глубин минувших веков. Я до сих пор чувствую идущую от него тягу к познанию, как к средству обретения личной свободы, и помню то чувство радости от достойно исполненного долга, которое он источал, когда завершил свою главную книгу «Праздничный мир осетин». Он отличался от других ученых тем, что для него наука не была средством построения карьеры, а представляла собой способ проживания жизни, делавший ее вполне состоятельной и самодостаточной. В ней он находил силы жить, повторяя еще одну свою любимую фразу: «Хочешь быть свободным, будь сильным!». Думаю, что он имел в виду, конечно, не физическую силу, а силу духа. О некоторых эпизодах нашего с ним общения, общих знакомых и проблемах, которые он ставил и решал, я попытаюсь рассказать. Уверен, что его жизнь столь же значима для истории науки, как и оставшиеся после него труды, заставляет нас призадуматься над собственной судьбой и найти в ней то, за что мы должны быть ей благодарны.
БЕСЕДЫ ПОД ОРЕХОМ
В конце 80-х годов прошлого века в Осети сложился уникальный круг молодых гуманитариев, получивших столичное образование и вернувшихся на родину применять полученные знания на практике, в деле. В те годы уже шла полным ходом горбачевская перестройка, и потому были существенно ослаблены идеологические запреты. И хотя от некоторых руководителей научных учреждений и можно было услышать брошенное в сердцах в свой адрес известное изречение из классической пьесы «Нахватались вольнодумства!», все же время уже было другое, и поделать с этим было уже нечего, и это осознавалось всеми в равной степени. Пришло ощущение свободы, а с ней какого-то нового начала, предчувствие неизбежности грядущих открытий и свершений. Естественно, возникла тяга к национальной и этнической культуре, прежде, выражаясь деликатно, не приветствовавшаяся. В этой атмосфере подъема и открытости состоялось мое знакомство с Виленом, которое произошло в местном университете, где мы тогда вместе служили. На нашем факультете он читал лекции по истории Осетии, кроме того, у нас училась его племянница, и он заходил поинтересоваться ее успехами. Но по-настоящему я его узнал немного позже, ранней осенью, когда преподаватели вслед за студентами, как обычно, отправились на полевые работы в местные колхозы.
Наш факультет из года в год осенью помогал поднимать сельское хозяйство колхоза в с. Хумалаг. Располагались мы отдельно от села, на полевом стане известного всей стране кукурузовода Харитона Албегова. Необычный для тех времен своей основательностью полевой стан был построен по поводу приезда Никиты Хрущева и должен был воплощать собой заботу партии и правительства о простых тружениках. Там я в достаточно комфортных условиях провел не менее семи полевых сезонов сначала студентом, а затем молодым преподавателем. Там же я имел счастливую возможность приобщиться к осетинской сельской культуре, почувствовать ее дух, вдохнуть полной грудью пьянящий прозрачный воздух осенней осетинской равнины. Той осенью уже в колхозе я случайно узнал, что историки трудятся недалеко от нас, в селении Заманкул, где я провел следующую неделю в качестве не только самозваного, но еще и назойливого гостя. Я отправлялся к ним утром, после того как студенты получали свои дневные задания, и возвращался поздно вечером, иногда шел пешком, а иногда меня подбирали попутные машины. Обычно с утра наваливался густой туман, мог даже моросить мелкий дождь, который к обеду разгоняло теплое осеннее солнце, весь день не сходившее с бескрайнего голубого небосвода. Вечером же с его заходом становилось прохладно, а из темной высоты слышались крики перелетных журавлиных стай, гулким эхом разносившиеся вдоль уже опустевших и перепаханных просторов чернеющих полей.
Всякий, кому удалось побывать в Заманкуле, знает, что у въезда в селение находится колхозный ток, на территории которого и были расположены жилые помещения для студентов и преподавателей. Преподавательский домик стоял особняком, а во дворе его рос раскидистый орех. Под этим деревом на лавочке мы вели разговоры, делясь планами и узнавая друг друга. Сам Вилен потом называл их «беседами под орехом». Я тогда был увлечен творчеством Николая Гумилева, бывшего прежде под запретом, который как участник белогвардейского заговора был осужден и расстрелян. Так открывался целый пласт старой, дореволюционной культуры. На слуху было его известное стихотворение «Выбор».
Созидающий башню сорвется,
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет.
Разрушающий будет раздавлен,
Опрокинут обломками плит,
И, Всевидящим Богом оставлен,
Он о муке своей возопит.
А ушедший в ночные пещеры
Или к заводям тихой реки
Повстречает свирепой пантеры
Наводящие ужас зрачки.
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Образ башни казался близким и хорошо знакомым. Да и сам пафос романтики и мужества не мог никого оставить равнодушным. Но главной, конечно, была тема свободы воли, провозглашаемое в нем право непререкаемого выбора своего жизненного пути, когда нам самим хотелось определить верное направление жизни, заложить правильный курс, чтобы затем следовать им к заветной цели. Витязь на распутье, перед ним три разных дороги: созидание, разрушение, уединение, в конце же одинаково неизбежный для них всех трех финал: небытие. Обреченность, беспомощность, фатальная предопределенность человеческого существования, рок, и, лишь делая свой выбор, каждый обретает в сумбурном потоке жизни себя самого, свою единственную стезю, свою судьбу.
У Вилена же тогда под влиянием общих среди историков его поколения настроений возник устойчивый научный интерес к осетинам-мухаджирам, в конце XIX века вместе с генералом царской армии, ставшим впоследствии пашой на службе султана, Муссой Кундуховым переселившимся в Турцию. Жил он именно в тех самых местах, где разворачивались описываемые мною события. Заслуживает упоминания и то, что позднее одну из своих статей, посвященную турецким осетинам, он написал на осетинском, что, в общем, не было характерно для его научных работ. Здесь, мне кажется, все было предопределено самой темой, дорогой его сердцу, ему лично близкой и понятной: поиск своей судьбы, готовность следовать за ней и на край света. Переезд, однако, привел многих переселенцев к разочарованию и неприкаянности на чужбине. Тема переселения осетин в Турцию приобретала особое звучание в местах, бывших одной из основных «исторических площадок», на которых разворачивались упомянутые события. Само же селение заслуживает отдельного упоминания.
ПРОГУЛКИ ПО ЗАМАНКУЛУ И ОКРЕСТНОСТЯМ
Одна из тетушек Вилена по материнской линии вышла замуж в Заманкул, и потому он был там в каком-то смысле на правах хозяина. Его родня присылала ему подобающие статусу племянника (хæрæфырт) изобильные дары, которыми он щедро делился со всеми, кто был рядом, устраивая завидные по тем скромным временам пиры. Он также лучше остальных ориентировался на местности и предложил отправиться на экскурсию, что всеми было принято с радостью и благодарностью.
Первое, что встречает каждый по пути в село, – это несколько плотно стоящих надмогильных камней со следами пуль. Объясняя происхождение следов огнестрельных выстрелов, Вилен рассказал о том, как во время Гражданской войны на село напали банды мародеров, желавших поживиться чужим добром, поскольку село всегда славилось своим достатком. Однако им был оказан достойный прием, которого они, судя по всему, никак не ожидали. В числе жителей оказалось четыре бывших полковника царской армии, которые не только организовали оборону по всем правилам военного искусства, но и дали такой отпор, что надолго отбили охоту у кого-либо соваться к ним без приглашения.
У самого входа в село тогда был открытый минеральный источник, из которого по трубе тонкой струйкой вытекала вода, слегка солоноватая на вкус. Поясню, что само название селения происходит от тюркского словосочетания «заман-кель», что значит «гиблое озеро». Рядом с селением, действительно, есть небольшое озеро из минеральной воды, и потому в нем нет жизни. От него также идет не очень приятный запах, и сама его вода плохо держит человеческое тело, затягивая на дно. В целом у озера плохая репутация. Дальше он повел нас мимо селения в поля. Там мы вскоре дошли до вытесанного из плиты ракушечника, средневекового покосившегося набок креста («Зылын цырт»), одиноко стоявшего среди просторов и покривившегося под тяжестью прошедших со времени его установки столетий. Этот памятник хорошо известен специалистам, я же тогда увидел его впервые.
На обратном пути мы прошли через само селение. Оно было основано в первой половине XIX века состоявшим на русской службе поручиком Бердом Кусовым и во многом сохранило в своем архитектурном облике черты более чем полуторавековой давности. Нельзя было не обратить внимания на то, что старые усадьбы не имели ни единого окна не только в сплошных заборах, но и в жилых частях. Ни одно из окон не смотрело на улицу, все они были обращены внутрь двора. Примечательны были и ворота усадеб, состоявшие из двух половинок, в одной из которых была сделана низкая, по моим представлениям, калитка с высоким порожком, что являлось, по-видимому, продолжением горской традиции и имело определенный культурный смысл. На месте же старинной мечети был устроен сельский клуб, при сооружении которого была проявлена известная изобретательность, поскольку у мечети была разрушена лишь верхняя часть, тогда как фундамент и первый этаж оставили нетронутыми. В итоге вся постройка имела вид естественный и первозданный.
По пути в сыром месте нам повстречался куст, который привлек его внимание. Это оказался окопник, растение хорошо известное своими целебными свойствами и широко используемое в народной медицине. Наряду с крапивой его относят к растениям, сопутствующим человеку. Вилен же рассказал об этом растении вот какую занимательную историю. Дело в том, что по-осетински оно зовется «донычызг», что буквально значит «русалка». Русалки же, согласно осетинской мифологии, являются дочерьми владыки вод Донбеттыра, а самая знаменитая из них Дзерасса – родоначальница воинского эпического рода Ахсартаггата. Растительный узор со стилизованным изображением окопника можно нередко встретить на осетинских традиционных парадных женских платьях, в которых девушки ходили на общественные танцы. И тут начинается самое интересное. Известно, что окопник, как правило, растет в тенистых местах по краям водоемов, ручьев, рек, откуда и происходит его русское название. Именно туда прежде обычно направлялись девушки и молодые женщины за водой, брали они с собой за компанию и детей. Для развлечения они срывали цветки окопника, имевшие форму колокольчика, и бросали их в воду, на поверхности которой струи потока начинали их кружить в удивительном хороводе (симд), словно русалки исполняют чудесный девичий танец. Нельзя не отдать должное народной фантазии, которая невероятным образом постигает скрытую от глаза потаенную связь природы и человека. Она виртуозно переводит глубокие смыслы на язык простых, легко постигаемых образов, доступных и детям. Позднее несколько моих знакомых делились подобными же впечатлениями, вынесенными из их далекого детства.
Когда мы уже выходили из села, стало смеркаться, и воздух вокруг неожиданно приобрел густой сиреневый оттенок, отчего окрестные холмы, плотно обступавшие селение, стали казаться нежно фиолетовыми. Вилен заметил, что наступил самый подходящий момент, чтобы писать акварели. Это его замечание мне запомнилось своей точностью. Насколько я знаю, главная особенность техники рисования акварелью заключается в том, что краски очень быстро сохнут и потому не оставляют художнику времени на проволочки, а требуют немедленного принятия решений. Кроме того, они не допускают наложения одного мазка кистью поверх другого, так что в итоге каждый из них должен быть выверен и положен твердой рукой в единственно правильном месте однажды и навсегда. Наконец, для акварели характерна прозрачность, которая как нельзя лучше могла бы отразить окутавшую все вокруг цветовую дымку, таявшую у нас на глазах и уступавшую место неотвратимо надвигавшейся вечерней холодной мгле.
В ГОСТЯХ
Все знали, насколько радушным и хлебосольным хозяином он был, какие чудесные пироги пекли его мама и сестры. Я несколько раз оказывался в числе приглашенных на его дни рождения, отмечавшиеся в небольшой квартире, расположенной почти на краю города, и могу утверждать это с доскональным знанием предмета, о котором говорю. Однако он не только любил собирать гостей, но еще и сам с удовольствием ходил в гости, так что его посещения я по сей день вспоминаю как важные для меня события, оставившие неизгладимый след в моей памяти. Он не только брал, но и щедро отдавал, одаривал. Рассказывал смешные и нелепые истории, делился своими научными поисками и открытиями, прививал вкус к жизни и всем доступным простым человеческим радостям.
Также ходили упорные слухи о его пристрастии давать знакомым различные прозвища, иногда даже и обидные. Но он это делал не за глаза, а открыто. В народной культуре прозвище иногда оказывается не менее значимым, чем само имя, поскольку отражает общественную оценку человека. Хотя придумывает его, конечно, кто-то один, вопрос о том, приживется ли оно, решается уже коллективно, проходя тем самым проверку на соответствие существующему представлению о своем носителе, своего рода коллективную цензуру. Многие из данных им прозвищ приживались, потому что были не только остроумны, но и точны. Его веселило, когда нечто подобное случалось и с ним самим. Он со смехом рассказывал, как на одной из научных конференций, проходившей в Нальчике, не разобравшись с его фамилией, его представили как «Вилена Уарзиадиса», сделав в одночасье греком.
В силу своей профессии он прекрасно разбирался не только в обрядности, но и в традиционной пище, открывая присутствующим смыслы, которая она в себе несла и о которых они слушали, затаив дыхание. Мука как элемент древнейшей земледельческой культуры, окультуривание различных зерновых, причины предпочтений тех или иных из них, особое место в культуре мельницы и мельника, ну и т. д. Различия между жареной и печеной пищей, мясные предпочтения скотоводов, изготовление сыра как важнейший способ консервации молочных продуктов, обеспечивающий их длительное хранение и пр. Вот лишь краткий перечень тех тем, вокруг которых строились его пояснения.
Как-то раз его пригласили в качестве консультанта при подготовке книги о национальной осетинской кухне, где произошел любопытный случай, служащий хорошей характеристикой общественного духа и атмосферы того времени. Когда книга была готова к печати, было организовано обсуждение с ответственными работниками обкома партии. Один из них высказал коллективу авторов замечание, что в книге недостает рецепта борща. На это Вилен парировал, что борщ является блюдом не осетинской, а украинской кухни. В ответ же услышал глубокомысленную сентенцию: «Но ведь осетины его едят?!», которую любил время от времени вспоминать. А на это уже, конечно, ничего не возразишь …
НАУЧНОЕ НАСЛЕДИЕ
Этот раздел для особо пытливых и любознательных читателей. Уже давно вышел в свет первый том его избранных трудов, который позволяет составить общее представление о богатстве и широте его научных изысканий. Недавно, благодаря усилиям его родни, было осуществлено и издание двухтомника, где большинство его работ были сведены вместе. И все же для каждого исследователя бывает что-то особо дорогое в работах предшественника, в идеях которого он черпает вдохновение. Мне такой судьбоносной находкой представляется предложенное им соотношение между частями жертвенного животного и социальной структурой осетинского традиционного общества, сначала для наглядности разделяемого на составные части, чтобы затем они снова были реинтегрированы в единое целое через социальное тело участников традиционного обрядового моления. Он первым из осетиноведов вслед за выдающимся мифологом прошлого века Мирчей Элиаде убедительно описал тот смысл, который придавался в традиции ритуально значимым частям жертвенного животного, соотнося их с определенными социальными функциями и космологическими сферами.
Рассмотрим случай, когда в качестве жертвенного животного выступает баран. Он предполагал, что его голова предстает символом сословия священнослужителей и судей, поскольку эта часть ясно указывает на умственную деятельность. Шея – символ воинов, поскольку она воплощает в себе силу (вспомним в этой связи устойчивое выражение «с бычьей шеей», то есть очень сильный, несгибаемый), а курдюк служит олицетворением касты общинников или производителей материальных благ, поскольку ясно выражает идею материального изобилия. Подобная соотнесенность задается самой традицией, где идея изобилия получает воплощение в образе жира (сой). Это троичное деление общества и его идеологии по сословно-кастовому принципу было предложено в свое время Жоржем Дюмезилем и получило убедительное подтверждение по крайней мере у народов индоиранских, то есть арийских групп индоевропейской семьи, к которой относятся и осетины. Все три части, расположенные на одной оси, задают космологическую вертикаль, служащую становым хребтом не только общества, но и всего мироздания. Эта идея, если она получит правильное развитие, позволит, как мне представляется, существенно продвинуться в решении важнейших вопросов осетиноведения.
Другая дорогая моему сердцу находка заключается в выяснении чрезвычайной значимости для традиционной культуры процессов брожения, ферментации. У Вилена есть специальная работа, посвященная пиву. Неслучайно хорошо известны гимны, посвященные пиву, в них его происхождение связывают с эпической парой Урузмага и Шатаны. При этом обращается внимание на его хмельные свойства, птичка, отведавшая росшую на дереве в лесу шишку хмеля, сначала стала кататься по земле, а затем казалась мертвой. Опьянение через ритуальный напиток тоже можно трактовать как состояние временной смерти, как посещение потустороннего мира, как утрата структуры, разложение. Дело в том, что для ферментированного состояния характерно отсутствие разграничения между жизнью и смертью, поскольку в нем одновременно присутствует и то, и другое. Поэтому есть достаточно оснований полагать, что ферментированный раствор является воплощением мифологического представления об изначальном состоянии протовещества, или мирового океана, до того, как оно волею Творца было приведено к существующему порядку. Показателен в этом смысле образ проросшего зерна, из которого готовится пивной солод, умирая, зерно дает новую жизнь.
Знаменательно, что процесс ферментации оказывается основополагающим и для приготовления пирогов. Обычно для приготовления дрожжевого теста использовали пивной осадок (цырв), обеспечивавший закваску теста. В ход могла идти и вода из ближайшего минерального источника (суар), которая также обладала этими же свойствами. Но главным источником дрожжей в народной культуре, которую я наблюдал, был коровий желудок (ахсæн). Его клали в банку с молочной сывороткой. Зрелище это было жутковатое, но таким образом народная культура обеспечивала себя бродильными бактериями, запускавшими процесс ферментации, необходимый для получения молодого, так называемого сычужного сыра. Сычуг, собственно, и значит желудок. Я не раз был свидетелем того, как под воздействием этого раствора, добавленного в слегка теплое молоко, начинался процесс створаживания, молоко, превращаясь в сыворотку, меняло свой цвет, из белого становилось зеленовато-желтым. Эта сыворотка (сылы), сладковатая на вкус, использовалась в качестве напитка. Но, постояв в прохладе несколько дней, она уже приобретала особые качества и потому называлась иначе (хуырх), поскольку набирала крепость и употреблялась как средство народной медицины, служившее для снятия давления, улучшения пищеварения. Женщины мыли ею волосы, в некотором смысле погружались в него, в чем также можно видеть проявление своеобразной телесности, свойственной этому напитку. В процессе ловли сыра, когда из жидкого состояния вещество переходит в твердое, можно усмотреть мифологический сюжет возникновения земной тверди, суши. Это – начальный этап космогенеза, ведущий к появлению из пучин океана мировой горы, выступающей в качестве распорки между небом и землей.
Этих примеров, вероятно, достаточно, чтобы, хотя бы и очень поверхностно, все же почувствовать внутреннюю состоятельность народной традиции, увидеть взаимосвязи между ее различными сферами, получить представление о глубине заложенных в ней смыслов.
ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Пока еще человечество за исключением немногочисленных вегетарианцев не отказалось от употребления мясной пищи, ежедневно скрыто от посторонних глаз происходит поставленный на поток убой скота, чтобы затем мы смогли купить это мясо либо в лавке на базаре, либо в ближайшем супермаркете. Уверен, что это занятие мясника, поставленное на промышленную основу, не должно выставляться напоказ, но оно так же необходимо в современной культуре, как и любой другой вид деятельности, обеспечивающий жизнедеятельность общества. Примечательно, что в традиционной культуре акт заклания животного был более гуманным по своему характеру, поскольку чаще всего носил сакральный характер. Он был освящен обрядом и входил в особые ритуальные комплексы, обеспечивающие, как представлялось, связь людей с временами первотворения и в конечном счете способствующими обретению ими небесной благодати. Неслучайно жертвоприношение принято считать одним из важнейших способов религиозно-мифологического обновления мира: через инсценировку событий начальных времен оно обеспечивает своеобразное вхождение в ту единственную изначальную точку пространства и времени, где всегда и пребывает Создатель. Когда-то мне впервые было даровано судьбой стать его свидетелем.
Заклание жертвенного животного (кусарт) – ключевой элемент любого осетинского обрядового моления (куывд). Вокруг жертвенной пищи, помещенной на алтарный столик округлой формы (фынг), будет происходить впоследствии основное ритуальное действо, которое обычно начинается после обеда, поскольку требуется время на осуществление необходимых подготовительных процедур. Помню, как наш сосед Брус (Эльбрус) Ваниев, который был непосредственным исполнителем ритуала, деликатно попытался меня удалить, но дед настоял на моем присутствии, и я могу теперь описать действо, непосредственным участником которого тогда стал. Все происходило в нашем саду, расположенном за домом, на достаточно уединенном участке, завершавшемся обрывом, который спускался к руслу Терека. Не было никого из посторонних, все происходящее было исполнено достоинства и величия, не было никакой суеты и спешки, в тишине и без лишних слов. Был один из тех ноябрьских дней, когда утром уже прохладно, но ближе к обеду появляется солнце, чтобы одарить всех своим еще сохраняющимся теплом. Воздух был густой и слегка морозный. Деревья, покрытые утренней изморозью, уже успели потерять листву, и лишь на зимней груше, уже голой, еще висели зеленые плоды. Их собирают самыми последними, чтобы они успели набрать свою сочную сладость, которой можно будет насладиться зимой, когда они обретут желтый цвет, а их твердая пока еще мякоть станет к тому времени похожа на ароматную узбекскую дыню.
Когда солнце пригрело, на оттаявших участках земли заклубился пар, и возникло странное ощущение: то ли поздняя осень, то ли ранняя весна. На деревьях с солнечной стороны изморозь тоже подтаивала и большим мокрым пятном спускалась вдоль стволов до самой земли, растекаясь на ней тоненькими струйками. Особо запоминающееся зрелище представлял собой в это время ствол вишни, на влажной коре которого становились хорошо различимы тяжелые капли летней смолы, вытекавшей из ее трещин. Они были густого янтарного цвета и, если их помять в ладони, отдавали тонким хвойным духом. В самом темном углу сада – куст калины, голые ветки которого были обильно увешаны гроздьями красных бусин, отсвечивающих прозрачным рубиновым блеском. На небольшом участке росла кукуруза, початки которой, увенчанные пышной бородкой, свешивались вдоль голого стебля под собственной тяжестью. Это местный сорт белой кукурузы, который в наше время уже вытеснили импортные гибриды, отличающиеся большей урожайностью, но лишенные многих из тех свойств, которые необходимы для изготовления араки — крепкого ритуального напитка. В дореволюционных работах, содержащих упоминание о нем, его относили не к женскому, как принято сейчас, а к мужскому роду. Звучало более сдержанно и достойно – «арак». Но приготовление его со временем стало сугубо женским занятием. Однако же вернемся в наш сад.
Все началось с посвятительной молитвы, обращенной к Всевышнему. Затем жертвенную овечку бережно, с извинениями и уговорами, сказанными тоном виноватого просителя, медленно подвели к жертвенному столику. Дали полизать соли, что она проделала с явным удовольствием. Такова традиция, в обязательном порядке предполагающая элемент личного участия, своеобразного общения, поскольку жертва не должна быть напугана. Неслучайно в осетинском фольклоре известен целый ряд сюжетов, повествующих о том, как жертвенное животное добровольно, без какого-либо принуждения последовало за жрецом, готовившимся совершить обряд жертвоприношения. Кроме того, соль способствует меньшей свертываемости крови, которая вытекает быстрее, облегчая жертве ее последние минуты.
Столик, на который после этого подняли животное, был невысокий, прямоугольной формы, на четырех ножках, окрашенный в светло-голубые цвета, подобные цвету белил, которыми покрывали тогда внешние стены домов. Он был поставлен таким образом, чтобы своей головой жертва была обращена в сторону восхода солнца, то есть на восток. С правой стороны этого столика был сделан специальной желобок, служивший кровостоком, что позволяло собрать всю кровь в специально для этого подставленный тазик. По завершении кровь жертвы слили в ямку, вырытую в глубине сада под кустом калины, и засыпали землей — «похоронили». Насколько я могу судить, и соль, и кровь служили мифологическими символами того изначального состояния вещества, в котором оно пребывало до божественного присутствия Создателя. Это некая протоплазма, соляной раствор мирового океана, из которого волею Творца возникнет суша. Соль, представленная в отложениях вокруг минеральных источников в горах, воплощает природное представление об этом океане, а кровь, текущая в жилах благодаря сердцу и солоноватая на вкус, – зооморфное, то есть животное его состояние. Важно, что оба эти раствора позволяют наблюдать переход из жидкого состояния в твердое, служат иллюстрацией идеи о том, как из пучин океана удается воздвигнуть мировую гору, разделяющую воды небесные и земные, служащую распоркой между небесами и земной твердью. Сама же жертва, безусловно, служила образом всего мироздания. Ее делили на составные части, соответствующие элементам космоса, чтобы затем интегрировать их воедино через тело социального организма, представленного участниками обряда.
Дед предварял обряд вознесением молитвы, обращенной к Создателю, а затем наблюдал за всем происходящим несколько отстраненно, хотя изредка и позволял себе какие-то замечания. Тушу подвешивали за специальный крюк, прикрепленный к одной из балок навеса, чтобы было удобно снять с нее шкуру и разделать. К тому времени уже закипала вода в двух котлах, стоявших на треногах. Под каждым был разведен огонь из обрезанных к зиме веток росших в саду вишни, кизила и винограда, дым от которых приятно щекотал мне ноздри своими вкусными фруктовыми нотками. Один из котлов, который поменьше, предназначался для головы и ног. Они варились всегда отдельно от остальных частей туши. Их предварительно смолили, а затем скоблили, чтобы удалить последние остатки шерсти. Во второй котел, побольше, клалось мясо с костями. Отдельно готовились внутренности: сердце, легкие, печень, почки. Их могли поджарить на углях, как шашлык, но чаще жарили в большой сковороде с высокими бортами, а затем уже вместе с частями нутряного жира (фиу) надевали на вертел. Голова (сæр), шея (бæрзæй), лопатка с предплечьем (базыг), три ребра (æртæ Фæрсчы), шашлык из внутренностей, обернутых в жир (æхсырфæмбал), курдюк (чъапæ, фæхсын) были важными элементами жертвенной пищи наряду с пирогами, освящавшимися старшим при открытии моления. Но все это будет потом, когда будут готовы пироги с сыром (чъиритæ / къеретæ), а готовили их только женщины, вносившие таким образом свою лепту в этот важнейший ритуал.
ПИРОГИ И ПИВО
Возвращаемся к нашим праздничным приготовлениям. Мы оставили моего деда и наших соседей мужчин в саду, где они заняты подготовкой животной жертвы. На это уйдет несколько часов. Уже пройдя культурную обработку, то есть в вареном виде, различные части жертвенного животного определенным образом будут разложены на столе, выполняющем роль алтаря. Но помимо них были и другие важнейшие атрибуты традиционного обрядового моления, к числу которых следует отнести пироги и пиво, готовившиеся женщинами. Кроме пива использовался и самогон домашнего приготовления, арак, возгонкой которого также занимались женщины. В некоторых случаях обходились без пива, но без него невозможно использование чаши, которую передают младшим для причастия, чтобы каждый из тех, кому это подобает, мог сделать небольшой глоток. Чашу наполняют только пивом, и потому в случае ее отсутствия пригубить, а значит, и причаститься с помощью ритуального напитка сможет только один из младших. Иными словами, в особо значимых случаях пиво необходимо.
Процесс приготовления пива достаточно трудоемкий и продолжительный. В специальной литературе он достаточно хорошо и подробно описан. Ближайшим аналогом осетинского пива может служить ирландский Гиннесс, сухой стаут. Я же запомнил ни с чем несравнимый запах обжариваемой на сковороде муки, необходимой для придания пиву характерного цвета и плотности. При этом клубами валил густой дым. Еще я помогал, когда пиво процеживали сквозь слой мешковины, которой были обернуты внутренние стенки плетенной из прутьев корзины. Оно бурно пенилось и стекало в заранее приготовленную емкость.
Чтобы понять значение этих атрибутов обрядового моления, следует исходить опять же из мифологического по своей природе представления о том, что занимаемые тем или иным элементом культуры место и роль определяются его происхождением, то есть функция получает обоснование через онтогенез. Вновь напомню хорошо известные гимны, посвященные пиву, в которых его происхождение связывают с эпической парой Урузмага и Шатаны. При этом обращается внимание на его хмельные свойства, птичка, отведавшая росшую на дереве в лесу шишку хмеля, сначала стала кататься по земле, а затем казалась мертвой. Опьянение через ритуальный напиток тоже можно трактовать как состояние временной смерти, как посещение потустороннего мира, как утрату структуры. Другой важный признак ритуального напитка это – состояние брожения, или ферментации, через которое он обязан пройти в процессе приготовления. Разница между пивом и аракой в этом смысле заключается лишь в том, что пиво не подвергается возгонке, и потому оно не такое крепкое. Кроме того, судя по всему, для культуры также важны его темно-бурый цвет и способность бурно пениться.
Знаменательно, что процесс ферментации оказывается ключевым и для приготовления пирогов. Обычно для приготовления дрожжевого теста, как я уже писал, использовали пивной осадок (цырв), обеспечивавший закваску теста. Будем считать, что пиво, как и арака, готовы к молитвенному действу, поскольку они, конечно, готовились загодя. Непосредственно в день торжества пеклись лишь пироги. Замечу, что бабушка отмечала и христианскую Пасху. Она красила яйца в шелухе лука, и они приобретали коричнево-багряный цвет. При этом она говорила, что все праздники хороши («Алы бæрæгбон дæр – хорз у!»). Для нас это было лакомством и развлечением, поскольку мы бились ими, и тот, кто побеждал, получал в качестве трофея выведенное из строя «оружие» противника. Яйца ели только в одиночку, поскольку существовало поверье, что их не следует ни с кем делить. Я помню упоминавшуюся в данном случае присказку «Из-за яйца два брата поссорились» («Айчы тыххæй дыууæ æфсымæры фæхыл ысты!»). И еще бытовало выражение «Цалынмæ зæххыл ахуырст айк нæ атула, уæдмæ уалдзæг ма зæгъ! / Не говори, что пришла весна, пока крашеное яйцо не покатится по земле!». Но до весны еще далеко, а к нам уже пришел важнейший осенний праздник, попробуем разобраться в его религиозно-мифологической сути.
ТРИ РЕБРА
Главным символом отмечаемого нами праздника являются три ритуальных ребра жертвенного животного. Многие из горожан, которые не могут осуществить обряд жертвоприношения в полном объеме, предполагающем заклание жертвенного животного, ограничиваются тремя бараньими или говяжьими ребрами (æртæ фæрсчы), которые они приобретают отдельно от туши. Замечу, что, согласно предписаниям, необходимо, чтобы ребра были из правого бока животного, то есть с той стороны, которая в традиции мыслится как благостная. В этом сокращенном или редуцированном виде в центре внимания неизбежно должна оказываться именно та часть жертвы, которая представляется в традиции как ключевая, отражающая сущностные свойства как самого праздника, так и того персонажа, которому он посвящен, то есть Уастырджи / Уасгерги.
Оставлю пока за скобками вопрос о происхождении и его имени, и его календарной приуроченности, поскольку он уводит в сторону малопродуктивной, на мой взгляд, зашедшей в тупик дискуссии, каждый из участников которой считает свою точку зрения единственно верной. Более того, сам этот вопрос мне представляется далеко не первостепенным. Дело в том, что имена у подобных персонажей, как правило, являются устойчивыми эпитетами и потому нередко подвергаются изменению, смене в ходе эволюции. Мой дед, о котором я писал, имел, бесспорно, кабардинское имя Дахцико, но оставался при этом вполне традиционным осетином. Предпочтение имени зачастую определяется актуальными для текущей ситуации общекультурными факторами. Примечательно, что традиция при этом сохраняет верность собственным базовым принципам имянаречения, когда ребенок получает, как в данном случае, «красивое» говорящее имя, призванное обеспечить личное благополучие и преуспеяние. Сравним с ним в этом смысле такие исконно осетинские личные говорящие имена, как Фидар (сильный, могучий), Ахсар (доблестный) и пр. В случае же с моим дедом было важно быть понятным соседям, чтобы снять культурные перегородки и в конечном счете обеспечить то, что называют культурным континуумом, то есть единым, непрерывным пространством. Многие жители осетинского селения Эльхотово, где он родился и жил, знали кабардинский, хотя бы элементарный, и кабардинцы, в свою очередь, старались научиться понимать своих соседей.
Замечу также, что использование атрибута в качестве конститутивного признака образа, то есть признака, определяющего его характерные черты, представляет собой достаточно хорошо известное в этнологии явление, опирающееся на особенности мифологического сознания. Здесь важно понять, какой в них вкладывается смысл. В этом случае проясняется не только содержание образа, но и его происхождение, а также становится возможным проследить его историческую эволюцию. Об этом смысле, который придавался в традиции главным, иначе говоря ритуально значимым частям жертвенного животного, убедительно писал В. С. Уарзиати, замечательный ученый и знаток традиции, соотнося их с определенными социальными функциями и космологическими сферами.
Напомню его основные идеи. Рассмотрим случай, когда в качестве жертвенного животного выступает баран. Он писал, что голова предстает символом сословия священнослужителей и судей, поскольку ясно указывает на умственную деятельность. Шея – символ воинов, поскольку она воплощает в себе силу (вспомним в этой связи устойчивое выражение «с бычьей шеей», то есть очень сильный, несгибаемый), а курдюк служит олицетворением касты общинников или производителей материальных благ, поскольку четко выражает идею материального изобилия. Подобная соотнесенность задается самой традицией, где идея изобилия получает воплощение в образе жира (сой). Это троичное деление общества и его идеологии по сословно-кастовому принципу было предложено в свое время Жоржем Дюмезилем и получило убедительное подтверждение по крайней мере у народов индоиранских, то есть арийских групп индоевропейской семьи, к которой относятся и осетины.
Нельзя не отметить и того, что приведенная схема по своей природе является мифологической, мы же говорим о религиозном обряде. Однако следует отдавать себе отчет в том, что миф и религия все же представляют собой явления разного порядка. Упрощенно их особенности можно свести к следующему. Миф, по своей сути, является особым способом мышления, вырабатывающим специфические приемы концептуализирования, посредством которых делаются умопостигаемыми вселенная, общество и сам человек. Он может находить воплощение в мифологических представлениях и нарративах, то есть повествованиях. Однако он может осуществлять свою общественную роль и иначе, когда вся культура становится объектом мифологического моделирования. Религия же по своей сути метафизична и предполагает признание трансцендентного начала как источника святости, сакральности. Однако миф и религия зачастую вступают в тесное взаимодействие, когда мифологические представления сакрализуются. В наибольшей степени подобное сплетение характерно для космогонических мифов, содержание которых предполагает соотнесенность с устройством мироздания, космоса. С этой точки зрения голова жертвы через свое анатомическое расположение ясно соотносима с верхом, с небом, шея – с серединой, то есть землей, а курдюк – с задом или низом, что в данном случае одно и то же, или подземельем, хтоникой. А что могут с этой точки зрения означать три ребра, какую идею они воплощают, с какой зоной космоса соотнесены и какое социальное сословие представляют?
Прежде всего следует признать, что они не имеют лежащего на поверхности и самоочевидного функционального значения. Думаю, что как элемент анатомической структуры жертвенного животного они обозначают в чистом, отвлеченном виде саму идею троичности, соотнесенную с центральным, серединным положением космоса. Иначе говоря, они в равной степени представляют все три зоны мироздания: верх / небеса, середину / землю и низ / подземелье. Если мы теперь вспомним, что в осетинской традиции Уастырджи / Уасгерги является покровителем мужчин, путников и воинов, то у нас появятся основания для дальнейшего продвижения. В приведенном перечне функций прежде всего выделим функцию воинскую, чтобы соотнести образ с социальным сословием. Следующей по порядку назову функцию путника как героя, перемещающегося в пространстве. Эта роль вполне согласуется с мифологическим образом медиатора или посредника между тремя зонами мироздания. И, наконец, покровительство мужчинам позволяет предполагать, что он является главным, то есть первым из них. В целом мы получаем известный в мифологии образ первого человека – сына Неба и Земли, устроителя космического и социального порядка.
Если бы теперь троичность была обнаружена не только в ритуальной части посвященного Уастырджи / Уасгерги жертвенного животного, но и в самом религиозно-мифологическом образе, то мы бы получили весомый аргумент в поддержку предлагаемой интерпретации. На поверку поиски подобной троичности напрямую ведут к его хорошо известному чудесному коню – могучему Авсургу (Æфсургъ), главной отличительной особенностью которого является трехногость (æртæкъахыг). На конях этой породы разъезжают по просторам эпического мира некоторые видные нарты, но у них он описан как иноходец (сираг бæх). Сама традиция уже не знает, как трактовать этого коня, и потому в сказках, где он также присутствует, его нередко называю хромым (къуылых бæх). Речь же, вероятно, идет о том, что этот чудесный конь – гипокамп. Он способен переносить своего всадника между всеми тремя космическими зонами: благодаря своим крыльям он взмывает в небеса; с помощью двух передних ног скачет по земле; а вместо задних ног у него, судя по всему, рыбий хвост, позволяющий ему погружаться в глубины океана. Здесь можно усмотреть очевидную связь с солярным мифом, поскольку солнце в своем дневном круговороте проходит тем же путем.
Теперь представляется возможным определить некий исходный образ, или прототип рассматриваемого нами религиозно-мифологического персонажа. Судя по всему, у скифов его звали Таргитай, у древних персов – Траэтаона, у древних индийцев – Тритья. Он был известен и за рамками индоиранского мира, поскольку соответствует древнегреческому Тритону, а древнеславянский персонаж дошел до нас как Иван Третьяк. Все они воплощают уже обозначенную выше идею троичности, представленную у осетин в трех ребрах жертвенного животного и в трех ногах чудесного коня Уастырджи / Уасгерги.
Если же к тому же принять во внимание еще и то, что каждая мифологическая традиция ведет свое собственное летосчисление человеческой истории, то фактически он предстает прародителем всего человеческого рода, его первопредком. Вот почему в осетинской традиции его представляют глубоким старцем — чтобы показать ту глубокую архаику, из глубин которой этот образ дошел до нас во всем своем великолепии.
Окончание следует.
