Из-за покрытых инеем окон открывался вид на заснеженный сад. Саид Имранович сидел в гостиной на мягком диване и пил чай с чабрецом. Он прислушивался к разукрашенной телеведущей.
– Доченька, поставь чайник, – говорил он время от времени.
Офелия вскакивала из-за ноутбука и шла на кухню, громко топая ножками, всем своим видом показывая, что ее отвлекают.
Саид Имранович скучал. Чай нарочно остывал, едва он подносил чашку к губам. Выходные он привык проводить с сыном, но тот год назад провалил экзамены в магистратуру и отправился на флот. Саид Имранович бесконечно разглядывал экран старенького смартфона, с заставки которого ему улыбалась покойная жена.
Он стал курить дома: на кухне и даже в гостиной. Жена ему этого не позволяла, да и сам он поначалу старался себя сдерживать, но потом как-то позабыл. Саид Имранович достал сигарету, но после отложил, потому что в последнее время табак вызывал у него икоту.
– Доченька, на, фрукты покушай. Говорят, в учебе помогает.
– Папа, а можно не отвлекать по всякой ерунде? Почему каждый раз, когда мне надо заниматься, постоянно кто-то мешает?
– Но мне же скучно. Что мне теперь, из дома уйти?
– Не знаю, пап. Делай, что хочешь, – сказала Офелия и, собрав вещи, пошла в свою комнату.
Саид Имранович тяжко вздохнул и лег на диван. Одинокие часы он проводил в полудреме, не упуская своими маленькими смешными ушами ни малейшего шума. Пока он спал, громко храпя и ворочаясь, никто в доме не смел говорить по телефону, мыть посуду, включать телевизор или пылесосить. Но в этот раз Саид Имранович не мог сомкнуть глаз. Он никак не мог привыкнуть к «скверному характеру» своих детей.
Саид Имранович отправился на вечернюю прогулку, которой в последнее время предавался перед сном. Снег под ногами хрустел как-то медитативно, он погружался в воспоминания. Вспомнил, как позапрошлой зимой жена приготовила сэндвичи, а он достал из подвала подаренное коллегами вино. Как Офелия включила «Паддингтона», и как на следующий день семья отправилась в «Твой дом» за елочными игрушками. В тот день хлопья снега покрыли всю его голову, и, взглянув на свое отражение в окне автомобиля, Саид Имранович впервые ощутил старость. С каждым годом это ощущение усиливалось, и он боялся стать детям обузой. Он хотел их «удачно пристроить», чтобы они ни в чем не нуждались и могли позаботиться о себе и о нем. Старость – это когда мы все чаще думаем о будущем.
Мимо прошли соседи, выгуливали собак. Саид Имранович приветливо кивнул им и пошел дальше.
– Добрый вечер, – ответили они. И зачем люди заводят трех собак разом? Неужели с одной хлопот мало?
Под фонарем на долю секунды мелькнула фигура бегуна, в котором Саид Имранович узнал соседского парнишу. Он любил ставить его в пример сыну, который большую часть времени проводил за компьютером и вообще «занимался ерундистикой». Теперь небось каждое утро бегает… А ведь оправдывался, что снег не чистят, неудобно ему, видите ли. Впрочем, снег и правда плохо чистят, халтурят.
Саид Имранович добрался до коттеджа своего друга, с которым любил пить чай и говорить о том, насколько лучше раньше жилось. В такой час Низами – так звали соседа – наверняка не спал, ибо был он человеком праздным, любил окружаться толпой до позднего вечера. На его вечерах собирались предприниматели средней руки, всевозможные просители, журналисты, профессора – в общем, все те, кто нуждался в деньгах этого весьма обеспеченного человека. Саид Имранович приходил на эти собрания в качестве почетного гостя, участвовал во всех спорах, ибо по каждому вопросу имел «особое мнение» и никогда не упускал возможность им поделиться.
У Низами гостили профессор Гранин, доктор Вишневский и Эльдар Коновалов. Всех их объединяло одно – любовь к нардам. Поначалу они играли на деньги. Когда наскучило, стали играть на желания. Низами выставил условие: желания не должны порочить честь и достоинства игроков. Поэтому они играли на усы, на отжимания или на щелбаны.
Когда вошел Саид Имранович, игра шла по десятому кругу: Коновалов обыгрывал соперников одного за другим. Гранин, с которым Коновалов играл в тот момент, привстал, чтобы пожать вошедшему руку. Коновалов какое-то время молча разглядывал протянутую Саидом Имрановичем кисть, после чего все же ответил на рукопожатие.
– Не люблю отвлекаться от доски.
Вишневский хотел остроумно пошутить, но, взглянув на угрюмое лицо Коновалова, подумал: «А, белиберда!» Вместо этого он подошел к окну проверить, закончился ли снегопад.
– Эх, еще и машину откапывать… – сказал он и вернулся за стол.
– Ну что, Низами, рассказывай, как жизнь молодая? – спросил Саид Имранович.
Низами ответил ухмылкой карандашных усов. Он обернулся и показал Саиду Имрановичу теменную часть головы, на которой выросли едва заметные волосики. Коновалов и Гранин закончили партию. Гости принялись обсуждать вакцину.
– Я слышал, что у врачей обязаловка, – сказал Коновалов.
– У врачей не только обязаловка, – ответил Вишневский хитро улыбаясь, – у них еще блат.
– А ты прививаться будешь? – спросил Низами Саида Имрановича.
– Путин привьется – и я привьюсь.
Гранин и Низами засмеялись.
– Слова мудреца!
– Ак-сакал1, а вы почему не играете? – вдруг спросил Коновалов.
После смерти жены Саид Имранович отрастил бороду. Она его старила, но он все равно отказывался её сбривать, несмотря на уговоры Офелии. Из-за бороды незнакомые называли его «ак-сакал». Саид Имранович никак не мог привыкнуть.
– Почему не играю? Никак не могу найти достойного соперника.
– А меня достойным не считаете?
– Нет, не считаю. Я весь вечер слежу за вашей игрой, и, признаться, она мне наскучила.
Коновалов нервно вертел в тонких пальцах игральные кости. Он откинулся на спинку стула и вытянул скрещенные ноги.
– А может, проверим, насколько скучна моя игра?
– С превеликим удовольствием.
Обменявшись на радость публики колкостями, Саид Имранович и Коновалов сели за игральный стол. Саид Имранович делал первый ход и играл черными шашками. Он знал только правила. Что касалось комбинаций, стратегии и тактики, то он ничего в них не смыслил. Он играл интуитивно, правила ему объяснила жена, которая почти всегда его обыгрывала. Иногда она поддавалась, чего Саид Имранович, конечно же, не замечал. В такие моменты он ощущал воодушевление, подобное тому, какое испытывают во время влюбленности или плотного ужина.
Коновалов озвучивал каждую комбинацию на фарси:
– Панджу ду, джахар се, егана, шеш гоша.
Он поспешно перемещал шашки, не давая сопернику следить за ходом игры: Саид Имранович играл медленно, нерешительно и робко.
– Это не шахматы, – не выдержал Коновалов.
Вскоре и сам Коновалов замешкался. Он никак не мог сосредоточиться. Игра шла уже полчаса.
– А вы знаете, где придумали нарды? – внезапно спросил Коновалов.
– В Иране?
– Нет. Вы не поверите, но предшественник современных нардов – римская настольная игра Ludus duodecim scriptorum. Она встречается у Овидия… Читали Овидия?
– У меня три диплома, – пошутил Саид Имранович, – экономика, юриспруденция и латинская литература.
– Значит «Наука любви» вам знакома, – ответил Коновалов. – И вы помните тот отрывок, где…
– Наука любви знакома каждому в этой комнате. Я сам отец троих, – прервал его Низами. – Доигрывайте и расходимся. Завтра понедельник. И вообще, к чему ты это сейчас рассказываешь?
– Сейчас поймешь, – спокойно ответил Коновалов. – Как вы знаете, я вырос в деревне Бузовна недалеко от Баку. У нас во дворе стоял дубовый стол для нард и росло тутовое дерево. Днем мы с мамой собирали тут, а вечером без конца играли в нарды. Мама была азартной, как котенок. Она играла только на деньги. Покойный дед говорил, что скоро в дом явится КГБ и «прикроет её казино к чертовой матери». А играли у нас люди непростые, все в галстуках и с партийными билетами.
Среди гостей одного звали Фирдоуси – как поэта. Он и был поэт, член Союза писателей. Хлопал на собраниях до красных ладошек. Я, будучи еще совсем ребенком, стал замечать, что Фирдоуси захаживает чаще остальных. Игра с ним доставляла маме большее удовольствие, нежели с остальными. Несмотря на тучность и сероватый костюм, от которого почему-то всегда пахло бараниной и керосином, он излучал такую харизму, что и весь наш дом становился центром культуры. Я запомнил, как Фирдоуси читал маме отрывки из Овидия собственного перевода.
У нас стали собираться представители творческой богемы. Благодаря нардам мать обустроила что-то вроде салона. Его центром стал Фирдоуси. Я радовался, что вскоре он заменит мне отца. Отца, которого отправили в Афганистан и которого я не знал с пятилетнего возраста. Я давно взял материнскую фамилию и готовился сменить ее на фамилию Фирдоуси – Рафибейли. Для нас с мамой влюбленность Фирдоуси стала возможностью вновь обрести семейный очаг… Но отец вернулся. Это, как в дешевой мелодраме, случилось в день свадьбы. Он пробрался через иранскую границу…
Суд папу оправдал. От семьи, которая могла у меня быть, осталась только любовь к нардам и томик стихов Овидия. Отец не знал, что стихи перевел Фирдоуси, иначе тотчас выкинул бы книгу в печь. Так я прожил пять лет. Пять лет под одной крышей с человеком, зарезавшим мою мать. Он скоропостижно скончался в тот самый день, когда я узнал о своем поступлении в университет. На похоронах я был один. Никто не ходит на поминки убийцы: страшно.
Гранин закурил. Низами прошелся по комнате. Саид Имранович, за которым был следующий ход, отложил игральные кости и обеими руками взялся за чашку чая.
– Ужасная история.
– Защищать отца вызвался Имран Г…ев, ваш покойный батюшка, – продолжил Коновалов. – Это дело стало самым знаменитым в его и без того прославленной карьере. Он вызвал сочувствие присяжных рассказами о том, какой шок испытал «верно служивший родине солдат». «Вернувшись домой, он обнаружил, что родина его предала». Поразительная метафора: родина – неверная жена. Я внимательно следил за его дальнейшей карьерой. Успех адвоката состоит из голов, по которым он ходит.
– Знай, с кем говоришь! – вдруг закричал Низами. – Имран-муаллим был одним из самых почетных…
– Оставь, пусть договорит, – успокоил его Саид Имранович.
– Тогда я твердо решил стать прокурором, – продолжал Коновалов. – Спасибо вашему отцу, я обрел профессию. Я поклялся, что больше никогда не позволю такой несправедливости… Человек, убивший на глазах ребенка его собственную мать, должен сидеть в тюрьме!
– Да если б пахан твой сел, ты бы в детдоме рос, дурень! – сказал Гранин. – Спасибо скажи!
– Эльдар, – строго сказал Саид Имранович, – вы упрекаете отца в том, что он совершил по долгу службы. И хоть я не имею никакого права пересматривать его решение, а тем более за него извиняться, мой сыновний долг – защищать его честь.
– Я не собираюсь вам мстить! – резко сказал Коновалов.
– Тогда к чему этот разговор?
– Единственное мое утешение – игра в нарды, – сказал Коновалов. – Она стала каким-то символом, метафорой – называйте как хотите – жизни, которая не случилась. Играя, я превращаюсь в одиннадцатилетнего мальчика, собирающим в ведерко плоды тутового дерева. Я предлагаю пари.
– Пари?
– В случае победы дело убийства мамы будет пересмотрено. Справедливость восторжествует, я использую все… возможности. Но имя вашего отца будет вычеркнуто из истории адвокатуры. Если проиграю, все останется как было. Решать вам.
– А если откажусь?
– Дело все равно будет пересмотрено. И потом… партия почти сыграна.
– Если ты так ратуешь за справедливость, почему бы сразу не пересмотреть дело? Зачем устраивать спектакль? – вмешался Низами.
– Я не подлец! – резко сказал Коновалов. – Если бы ак-сакал не был твоим другом, я бы не мешкал ни минуты.
– Согласен, – сказал Саид Имранович. – И я благодарен, что вы мне все рассказали и не стали пересматривать дело за спиной. Вижу, вы человек благородный.
Игра продолжилась. Саид Имранович хотел поддаваться, но не знал как. Он нарочно делал несуразные ходы, которые еще больше озадачивали Коновалова. Тот, в свою очередь, перемещал шашки с такой быстротой, словно игра стала его раздражать и он торопился завершить ее как можно скорее.
Вишневский заходил по комнате, время от времени посматривая то в телефон, то на часы. Гранин надел наушники и уставился в экран смартфона. За игрой наблюдал только Низами. Каждый раз, когда он подносил чашечку к губам, раздавался противный хлюп. Допив чай, Низами принялся ковыряться в чашке, пытаясь достать лимонную дольку. В комнате глухо шумели ударяющиеся об доску шашки и кости.
Вдруг один из кубиков упал на пол и покатился к ногам Гранина. Он так погрузился в телефон, что ничего не заметил. Подошел Вишневский и поднял упавшую кость.
– Извините, рука дрогнула, – сказал Коновалов.
– Ой, даже не заметил, – сказал Гранин, снимая наушники.
– На что ты так засмотрелся? – хором спросили Вишневский и Низами.
– Фигурное катание…
Гости засмеялись. «Нашел время, педофил несчастный».
– Оин, – объявил Низами.
Саид Имранович одержал победу, Коновалову удалось вывести за доску всего десять шашек. Он резко вскочил из-за стола и выбежал на улицу. Вишневский выбежал следом.
Гранин обрадовался, что игра, наконец, закончилась. Весь вечер ему строчила жена. Его не волновало, кто окажется победителем партии. Но поскольку все продолжали следить за игрой, он посчитал, что уйти рано будет невежливо.
– Дело пересматривать не станут. Он человек слова, – сказал Низами. – Извини… чертовщина какая-то…
– Ничего. Зато узнал правду. Признаться, я даже хотел проиграть…
– Это было заметно.
Коновалов помогал Вишневскому выкапывать машину. Делал он это старательно, хватая лопатой тяжеленные сугробы и выкидывая их на край дороги. Увидев Саида Имрановича, Вишневский предложил подбросить его до дома.
– Пешком пройдусь. Перед сном полезно. И ветер пока не так свирепствует.
Подморозило. Хлопья снега стреляли прямо в лицо. Они всегда стреляют в лицо, независимо от того, в какую сторону идешь. Саид Имранович вспомнил Коновалова и обрадовался, что у него есть друзья и дети. И что жизнь его, несмотря беспросветную скуку, полна открытий. Он думал о том, как громко в ночной тишине раздается хруст снега под ногами и о том, как причудливо выглядит сугроб за фонарным столбом. Взглянув на него, он воскресил в памяти семейную поездку в Швейцарию трехгодичной давности. Сугроб напоминал одну известную на весь мир гору. Саид Имранович забыл, как она называется. Офелия говорила, что в честь какого-то шоколада. Что-то на «т»… Тимбэленд… нет, это обувь или что-то из музыки… Впрочем, какая разница?
Вдали показался снегоуборочный трактор. У него работала только одна фара, но и ее хватило, чтобы осветить улицу: снег под ногами заблестел, куда-то под деревянный забор забежали маленькие собачьи лапки. Саид Имранович помахал трактористу, и тот остановился.
– Глубже, друг, глубже надо выгребать. Чего халтуришь?
– Не халтурю, ак-сакал, – ответил худощавый узбек. Даже в темноте у него виднелись отсутствие переднего зуба и царапина на правой щеке. – Лопата цепляется, буксую.
– Но все равно, глубже старайся брать!
Дома он выпил кардиомагнил и прошел в комнату Офелии. Он собирался уже с порога рассказать о случившемся, но дочь уже спала крепким сном. Саид Имранович на цыпочках подошел к её кровати и бесшумно, стараясь не разбудить, поцеловал Офелию в лоб.
– Спокойной ночи, умница, – прошептал он.
Офелия что-то промычала во сне.
Он вошел в спальню и укутался в теплое одеяло, находиться под которым после мороза оказалось весьма приятно. Он взял телефон и взглянул на улыбку жены. Улыбнулся ей в ответ и положил телефон на прикроватную тумбочку экраном вверх. Саид Имранович так устал, что совсем не замечал доносящийся с улицы раскатистый шум трактора и беспросветный лай собак. За окном начиналась метель. В ту ночь он храпел громче обычного.
1 Старик, мудрец.
