СОЦИАЛИЗАЦИЯ В ТРАДИЦИОННОМ ОСЕТИНСКОМ ОБЩЕСТВЕ И БИОГРАФИЯ ГАЙТО ГАЗДАНОВА. Валентина ГАЗДАНОВА

Я всегда был готов к переменам…

Г. Газданов. Вечер у Клэр

Одно из характерных явлений литературы XX в., мифологизм знаменует собою как художественный прием, так и мироощущение. Генезис этого феномена обусловлен общим кризисом духовной культуры начала века, когда происходило преобразование классической формы романа и отход от традиционного классического реализма. Если структура романа XIX в. во многом была детерминирована социально-историческим подходом, то отход от его принципов неизбежно увеличивал стихийность, неорганизованность жизненного материала, что компенсировалось средствами символики, в том числе мифологической. Мифологизм становится средством структурирования повествования. Еще одна характерная черта романа XX в. — обращение к индивидуальной психологии человека, более или менее свободной от детерминированности социальными «обстоятельствами», и интерпретации ее в символико-мифологических терминах¹.

Роман Г. Газданова «Вечер у Клэр» (1930) — роман мифологический, стоящий в одном ряду с произведениями таких европейских писателей, как Дж. Джойс, М. Пруст, Ф. Кафка, Т. Манн, мифологизм которых восходил к эстетике модернизма (разочарование в истории, страх исторических потрясений, неверие в то, что они изменят метафизическую природу человеческого бытия и сознания).

Однако мифологизм Газданова во многом обусловлен и его осетинским происхождением. В начале XX в. традиционная культура Осетии с ее мифологическими архетипами и рыцарскими идеалами была еще живой почвой осетинского сознания и определяла национальную модель мира и связанное с этим мироощущение.

Текст романа «Вечер у Клэр» структурирован посредством приема, характерного для мифологического мышления. Время в мифологическом мышлении имеет циклический характер. Начало романа, его отправная точка — встреча с Клэр через десять лет после первого знакомства. Само число «десять» и есть мифологическое число цикла. Движение в романе происходит «от женщины» и «к женщине». И хотя М. Горький считал это недостатком романа, обусловленным молодостью автора, подобный «ход» — распространенный мотив индоевропейской, в частности осетинской, волшебной сказки.

Нельзя сказать с уверенностью, читал ли Газданов книгу франко-бельгийского фольклориста А. ван Геннепа «Обряды пе­рехода»², но биография героя в «Вечере у Клэр» излагается в соответствии с «обрядами перехода».

Ученый предлагал считать ритуалами перехода обряды, сопровождающие любую перемену места, состояния, социального положения и статуса. При этом он показал, что во всех обрядах перехода — три фазы: разделение, грань и восстановление. Первая фаза означает открепление личности от прежнего места в социальной структуре, от определенных культурных обстоятельств. Вторая фаза — промежуточная (лиминальная). В ней субъект обретает черты двойственности, поскольку пребывает в той сфере культуры, у которой очень мало или вовсе нет свойств прошлого или будущего состояния. В третьей фазе «переходящий» вновь обретает стабильное состояние и благодаря этому получает права и обязанности, вынуждающие его строить свое поведение в соответствии с обычными нормами и этическими стандартами.

Обряды перехода служили в традиционных культурах средством трансформации психофизического «хаоса» в социальный «космос», социального обуздания и регулирования личных эмоций и совершались на протяжении всей жизни человека. Переходные ритуалы увязывали с социумом и космосом: рождение, наречение имени, переход из группы детей в группу взрослых мужчин (инициация), посвящение в более высокий статус в мужском союзе, посвящение в шаманы и, наконец, смерть.

Социализация мальчиков в традиционном осетинском обществе имела в своей основе ряд архаических элементов и восходила к военно-демократическим отношениям³. В начале XX в. в Осетии продолжали существовать система возрастных классов и элементы обрядов перехода. Биография Гайто Газданова, известная по различным источникам (воспоминания современников, автобиографическая проза и др.), позволяет предположить, что его социализация включала две модели: традиционную осетинскую (в той форме, как она была в Осетии в первой четверти XX в.) и русскую (аристократическую). Они не противоречили друг другу: в основе обеих лежал аристократический этос.

Важнейший момент родильной обрядности осетин — наречение имени. У Газданова, как и у многих осетин, было два имени: осетинское (Гайто) и русское (Георгий). Связывать это только с христианством нельзя, многие некрещеные осетины также имели два имени. Эта очень древняя традиция имела в своей основе задачи охранительного свойства.

До трех лет мальчик находился в мире женщин. По достижении трехлетнего рубежа совершался обряд, в соответствии с которым мальчику шили мужскую одежду, включавшую черкеску, бешмет, мастерили деревянный кинжал и стрелу. Его приобщали к святому — патрону мужчин. С этого момента его можно было водить на общественные праздники, в случае смерти хоронить на общественном кладбище и совершать причастие пивом при богослужении. Именно к трем годам относится «начало памяти» Гайто, из того, что было «до» — только знание о том, где и когда он родился. «Из раннего моего детства я запомнил всего лишь одно событие. Мне было три года; мои родители вернулись на некоторое время в Петербург, из которого незадолго перед этим уехали… Они остановились у бабушки, в большом ее доме на Кабинетской улице, том самом, где я родился» [т. 1, с. 49]⁴.

Три года беспамятства, и сразу испытание — звуком. Границей между домом-утробой и миром звука явилось окно, из которого Газданов чуть не выпал. В начале мира у него был звук, и не оттого ли впоследствии такое сильное восприятие музыки, как, впрочем, и у его отца: «Самым прекрасным, самым пронзительным чувствам, которые я когда-либо испытывал, я обязан был музыке; но ее волшебное и мгновенное существование есть лишь то, к чему я бесплодно стремлюсь — и жить так я не могу» [т. 1, с. 47]; «Я мало знал моего отца, но я знал о нем самое главное: он любил музыку и подолгу слушал ее, не двигаясь, не сходя с места» [т. 1, с. 54]. Не унаследовали ли эту любовь Газдановы от своих мифологических предков — нартов («Судя по нартовским сказаниям, песни, музыка и пляски составляли важнейший элемент древнеосетинского быта. Нарты предаются им с такой страстью и увлечением, что забывают даже о смертельной опасности»⁵).

Следующий возрастной рубеж связан с семилетием. Осетины про таких мальчиков говорили, что они уже в состоянии упражняться в стрельбе из лука. Весной устраивался праздник, к нему мастерились детские лук и стрелы, и мальчики состязались в стрельбе. С этого возраста мальчика под присмотром сажали на лошадь, приобщали к хозяйственным делам.

Что известно об этом периоде биографии писателя? Фотография восьмилетнего Гайто со стеком в руке (1911) и его повествования о том, как он гулял по окрестностям Владикавказа с ружьем монтекристо [т. 1, с. 78]. И еще, в письме к А. А. Хадарцевой он писал: «И Терек, и город Орджоники­дзе, — который тогда назывался Владикавказом, — прекрасно помню. Но рассказ Хабе (тетя писателя. — В. Г.) о купании в Тереке надо отнести к осетинским мифам. Правда, дед мой отправил меня купать лошадей в Тереке, когда мне было девять лет, и я там действительно чуть не уто­нул…»⁶.

Про десятилетнего мальчика говорили, что это уже настоящий мужчина. С десяти лет он мог участвовать в обрядовых скачках — «дугъ». Здесь интересно привести отрывок из романа, в котором герой рассказывает об отце: «Он любил физические упражнения, был хорошим гимнастом, неутомимым наездником, — он все смеялся над “посадкой” его двух братьев, драгунских офицеров, которые, как он говорил, даже кончив их эту самую лошадиную академию, не научились ездить верхом; впрочем, они и в детстве были неспособны к верховой езде, а пошли в лошадиную академию потому, что там алгебры не надо учить» [т. 1, с. 53].

Интересен в этой связи и рассказ Н. Д. Газдановой, троюродной сестры писателя, о том, как однажды, когда Гайто в очередной раз приехал на лето к дедушке во Владикавказ, он вызвал сильный переполох в доме тем, что сел на необъезженного жеребца, который понес его, пытаясь скинуть с себя. Но Гайто крепко держался за его гриву и не упал. Дед писателя, привлеченный шумом, вышел на галерею второго этажа своего дома и молча наблюдал происходящее; когда все успешно закончилось, он сказал по-осетински: «Из этого мальчика у Газдановых выйдет мужчина». Эта словесная формула была высшей похвалой в устах горца: быть мужчиной значило быть стоиком — храбрецом, способным на все⁷.

К этому же периоду относится учеба Газданова в кадетском корпусе. Его повествование о том, как он стал кадетом, содержит все элементы обрядов перехода: и переезд, и река, символ границы в мифологическом сознании, и временное поселение в другом доме, и экзамен — испытание, и новая одежда с погонами, знак рождения в новом статусе. «В первый раз я расстался надолго с моей матерью в тот год, когда я стал кадетом. Корпус находился в другом городе; помню сине-белую реку, зеленые кущи Тимофеева и гостиницу, куда мать привезла меня за две недели до экзаменов и где она проходила со мной маленький учебник французского языка, в правописании которого я был нетверд. Потом экзамен, прощание с матерью, новая форма и мундир с погонами… Я остался один» [т. 1, с. 66].

Наконец, в 16 лет осетины приобщали юношу к святому — покровителю всякого оружия и громовику. Устраивался специальный обряд «цыргъисан», после которого юноша мог брать в руки острие, например косу, косить, носить оружие. К этому обряду ему готовили полный комплект мужской одежды, он вступал в брачный возраст, мог ходить в походы (балц).

Именно в 16 лет Гайто принял решение покинуть дом и отправиться на войну. «Я хотел знать, что такое война, это было все тем же стремлением к новому и неизвестному. <…> Вечером я прощался с матерью. Мой отъезд был для нее ударом. Она просила меня остаться; и нужна была вся жестокость моих шестнадцати лет, чтобы оставить маму одну и идти воевать — без убеждения, без энтузиазма, исключительно из желания вдруг увидеть и понять на войне такие новые вещи, которые, быть может, переродят меня» [т. 1, с. 111, 119–120].

«Когда, наконец, за мной закрылась дверь и я подумал, что, может быть, никогда больше не войду в нее и мать не перекрестит меня, как только что перекрестила, — я хотел вернуться домой и никуда не ехать. Но было слишком поздно… — я вышел на улицу, и все, что было до сих пор в моей жизни, осталось позади меня и продолжало существовать без меня; мне уже не оставалось там места — я точно исчез для самого себя» [т. 1, с. 120].

Автобиографический роман «Вечер у Клэр» отразил осетинский миф, связанный с обрядами перехода от рождения до инициации. Но биография писателя свидетельствует и о том, что Г. Газданов классически прошел и дальнейшие обряды: занял видное место в литературе русского зарубежья (высокий статус «в мужском союзе»), был принят в масонскую ложу, посвящен там в высокую ступень («посвящение в шаманы»). Наконец, в осетинской традиции блаженным считался тот, «кто свою любовь, доброе имя, предков славу оставляет потомкам»⁸.

Как отмечал Л. Диенеш⁹, слова, завершающие «роман в романе», рекомендации, которые дает рассказчик (Газданов) Артуру в романе «Эвелина и ее друзья», глубоко автобиографичны, или, точнее, «исповедальны», и подводят итог его собственным размышлениям о смерти и бессмертии: «Я хочу вернуться к ответу на вопрос о том, что побудило меня писать эту книгу. Быть может, некоторым читателям этот вопрос покажется неожиданным, но для меня он ясен.

Это, в сущности, своеобразная жажда бессмертия. Казалось бы, откуда? Почему? Но жажда бессмертия так же необъяснима, как необъяснима жизнь и необъяснима смерть. Через некоторое время я перестану существовать, и не все ли мне равно, казалось бы, что произойдет через пятьдесят или сто лет после этого? <…> Моя книга — это борьба против власти забвения, на которое я обречен. И если через много лет после того, как меня не станет, на земле найдется хоть один человек, который прочтет эти строки, то это будет значить, что я недаром прожил свою трудную и печальную жизнь» [т. 2, с. 732].