Не случайно работу ночного парижского таксиста Газданов оставил после выхода в свет в 1947 году именно этого романа.
Он уже был известен в эмигрантских кругах как писатель. Но «Призрак Александра Вольфа» принес ему помимо резкого расширения известности и возможности бросить тяжелую и небезопасную работу (роман был переведен на множество европейских языков) нечто другое. Может быть, самое важное.
Эта вещь, по моему убеждению, знаменует вершину газдановского мастерства. Выстрел в незнакомого всадника, сделанный героем-рассказчиком после боя на Юге России во время Гражданской войны, становится отправной точкой проникновенной и виртуозно написанной истории о судьбе и смерти. Можно найти в блистательном «Призраке…» лермонтовский фатализм, пушкинскую способность прослеживать мистическое в повседневном — и наоборот. Но все же эта вещь, в которой лиризм, поэтичность и неизбежная зыбкость образов, извлеченных из памяти, поразительно сочетаются с жестким и мастерски выверенным сюжетным рисунком, является эталоном или волшебным концентратом неповторимой газдановской интонации.
ТАЙНА «ПРИЗРАКА…» В ЕГО СНОВИДЧЕСКОЙ ПРИРОДЕ
Науке известно, что спящий человек может за несколько секунд увидеть сон такой высокой интенсивности, что он сопоставим с долгой жизнью, прожитой наяву. Психологи говорят, что дело в глубокой погруженности в мир и события сна.
Сновидение — мощнейший генератор текстов и смыслов в мировой литературе. Существуют разные пути введения сна в текст. Обозначим их условно (связав с именами писателей, которые наиболее явственно прочертили эти пути).
ПУШКИНСКИЙ ПУТЬ
Сон прямым путем вводится в реальность. Четко и ясно — безо всяких попыток ввести в заблуждение читателя — обозначаются границы сна. Его начало и конец. Сон может заимствовать из реальности любые образы и смешивать их внутри себя с любой фантасмагорией — чтобы предвещать, интерпретировать, дополнять реальность или просто вводить в нее мистическую составляющую.
Таков знаменитый сон Татьяны из «Евгения Онегина».
КАФКИАНСКИЙ ПУТЬ
Наиболее отчетливо он воплощен в романе «Замок». Повествование полностью сновидческое. «Замок» изо всех сил пытается уподобиться реальности, будучи сном.
Но это не просто сон. Это смертный сон. Посмертное видение, подобное бардо или антарабхаве — изображение промежуточного состояния. «Замок» Кафки содержит в себе одновременно и сон, и бред — что свойственно посмертному видению.
По этому же принципу построены многие вещи в мировой литературе. Например, «Татарская пустыня» итальянского писателя Дино Буццати, снискавшего благосклонность Борхеса, «Приглашение на казнь» Набокова и другие.
ГАЗДАНОВСКИЙ ПУТЬ
Этот путь можно было бы назвать и гоголевским. Но в «Призраке Александра Вольфа» именно Газданов воплотил и развил самым тончайшим образом все, чему научил Гоголь русскую литературу.
Характерные особенности этого пути состоят в следующем.
Определенные фрагменты реальности подобны сну. Или, лучше сказать, являются полусном-полуявью.
Сновидческие картины в тексте не маркируются как сон, но подаются как картины яви, странной, гипнотической, но все же яви, что было невозможно в XIX веке для Пушкина, но уже возможно в том же веке для Гоголя и совершенно естественно в следующем веке для Газданова.
Нет никаких порогов, никаких границ, отмечающих, что вот здесь начинается сон, а вот здесь он заканчивается — и начинается явь: «И снится чудный сон Татьяне. // Ей снится, будто бы она // Идет по снеговой поляне, // Печальной мглой окружена (здесь и далее в цитатах выделено нами. — В. О.)».
Это вход в сновидение. И значит — таков пушкинский путь — должен быть и выход:
«Спор громче, громче; вдруг Евгений // Хватает длинный нож, и вмиг // Повержен Ленский; страшно тени // Сгустились; нестерпимый крик // Раздался… хижина шатнулась… // И Таня в ужасе проснулась…»
Газдановский путь таких входов и выходов не предполагает. Картины подобны наваждению — от старославянского навадити — «обманывать». Картины обманчивы, призрачны, миражны — они не принадлежат ни сну, ни яви, они вторгаются наплывами в реалистическое повествование. Определить, что это — видение или реальность, — невозможно. Можно только указать, что вот тут повествование приобретает сновидческий характер.
…Мне смертельно хотелось спать, мне казалось тогда, что самое большое счастье, какое только может быть, это остановиться, лечь на выжженную траву и мгновенно заснуть, забыв обо всем решительно. Но именно этого нельзя было делать, и я продолжал идти сквозь горячую и сонную муть, изредка глотая слюну и протирая время от времени воспаленные бессонницей и зноем глаза. Я помню, что, когда мы проходили через небольшую рощу, я на секунду, как мне показалось, прислонился к дереву и стоя заснул под звуки стрельбы, к которым я давно успел привыкнуть. Когда я открыл глаза, вокруг меня не было никого.
Подчеркивается, что все происходит наяву. Герой открыл глаза — как бы проснулся.
Я пересек рощу и пошел по дороге, в том направлении, в котором, как я полагал, должны были уйти мои товарищи. Почти тотчас же меня перегнал казак на быстром гнедом коне, он махнул мне рукой и что-то невнятно прокричал. Через некоторое время мне посчастливилось найти худую вороную кобылу, хозяин которой был, по-видимому, убит. На ней были уздечка и казачье седло; она щипала траву и беспрестанно обмахивалась своим длинным и жидким хвостом. Когда я сел на нее, она сразу пошла довольно резвым карьером.
Я ехал по пустынной извивающейся дороге; изредка попадались небольшие рощицы, скрывавшие от меня некоторые ее изгибы. Солнце было высоко, воздух почти звенел от жары. Несмотря на то, что я ехал быстро, у меня сохранилось неверное воспоминание о медленности всего происходившего. Мне по-прежнему так же смертельно хотелось спать, это желание наполняло мое тело и мое сознание, и от этого все казалось мне томительным и долгим, хотя в действительности, конечно, не могло быть таким.
Боя больше не было, было тихо; ни позади, ни впереди меня я не видел никого. И вот на одном из поворотов дороги, загибавшейся в этом месте почти под прямым углом, моя лошадь тяжело и мгновенно упала на всем скаку. Я упал вместе с ней в мягкое и темное — потому что мои глаза были закрыты — пространство, но успел высвободить ногу из стремени и почти не пострадал при падении.
Здесь мы видим характерное для сна безвредное падение в мягкое и темное.
Пуля попала ей в правое ухо и пробила голову. Поднявшись на ноги, я обернулся и увидел, что не очень далеко за мной тяжелым и медленным, как мне показалось, карьером ехал всадник на огромном белом коне. Я помню, что у меня давно (время неимоверно растянуто, оно сновидчески густое, это можно увидеть на каждом шагу и у Кафки в «Замке». — В. О.) не было винтовки, я, наверное, забыл ее в роще, когда спал. Но у меня оставался револьвер, который я с трудом вытащил из новой и тугой кобуры.
Сновидческая трудность, тягучесть, медленность всех физических движений — так же, как у Кафки в движении землемера с Варнавой.
Я простоял несколько секунд, держа его в руке; было так тихо, что я совершенно отчетливо слышал сухие всхлипывания копыт по растрескавшейся от жары земле, тяжелое дыхание лошади и еще какой-то звон, похожий на частое встряхивание маленькой связки металлических колец. Потом я увидел, как всадник бросил поводья и вскинул к плечу винтовку, которую до тех пор держал наперевес. В эту секунду я выстрелил. Он дернулся в седле, сполз с него и медленно упал на землю. Я оставался неподвижно там, где стоял, рядом с трупом моей лошади, две или три минуты. Мне все так же хотелось спать, и я продолжал ощущать ту же томительную усталость.
А теперь — взгляд на это же сновидческое по природе событие со стороны другого его участника — Александра Вольфа, автора рассказа «Приключение в степи»:
Белый жеребец продолжал идти своим тяжелым карьером, приближаясь к тому месту, где с непонятной, как писал автор, неподвижностью, парализованный, быть может, страхом, стоял человек с револьвером в руке.
Потом автор задержал стремительный ход коня и приложил винтовку к плечу, но вдруг, не услышав выстрела, почувствовал смертельную боль неизвестно где и горячую тьму в глазах. Через некоторое время сознание вернулось к нему на одну короткую и судорожную минуту, и тогда он услышал медленные шаги, которые приближались к нему, но все мгновенно опять провалилось в небытие. Еще через какой-то промежуток времени, находясь уже почти в предсмертном бреду, он, непостижимо как, почувствовал, что над ним кто-то стоит.
«Я сделал нечеловеческое усилие, чтобы открыть глаза и увидеть, наконец, мою смерть. Мне столько раз снилось ее страшное, железное лицо, что я не мог бы ошибиться, я узнал бы всегда эти черты, знакомые мне до мельчайших подробностей. Но теперь я с удивлением увидел над собой юношеское и бледное, совершенно мне неизвестное лицо с далекими и сонными, как мне показалось, глазами. Это был мальчик, наверное, четырнадцати или пятнадцати лет, с обыкновенной и некрасивой физиономией, которая не выражала ничего, кроме явной усталости. Он простоял так несколько секунд, потом положил свой револьвер в кобуру и отошел. Когда я снова открыл глаза и в последнем усилии повернул голову, я увидел его верхом на моем жеребце. Потом я опять лишился чувств и пришел в себя только много дней спустя, в госпитале. Револьверная пуля пробила мне грудь на полсантиметра выше сердца. Мой апокалипсический конь не успел довезти меня до самой смерти. Но до нее, я думаю, оставалось очень недалеко, и он продолжал это путешествие, только с другим всадником на спине. Я бы дорого дал за возможность узнать, где, когда и как они оба встретили смерть и пригодился ли еще этому мальчику его револьвер, чтобы выстрелить в ее призрак. Я, впрочем, не думаю, чтобы он вообще хорошо стрелял, у него был не такой вид; то, что он попал в меня, было, скорее всего, случайно, но, конечно, я был бы последним человеком, который бы его в этом упрекнул. Я не сделал бы этого еще и потому, что, я думаю, он, наверное, давно погиб и растворился в небытии, — верхом на белом жеребце, — как последнее видение этого приключения в степи».
Совершенно гипнотическим и в то же время ошеломляющим по своему смыслу является ответ лондонского издателя, к которому привели героя-повествователя поиски загадочного Александра Вольфа.
Я с удивлением смотрел на него. Он улыбнулся очень натянутой улыбкой, которая показалась мне абсолютно неуместной.
— Правда, вы были слишком молоды и обстоятельства извиняют неточность вашего прицела. И потом все это, конечно, — со стороны мистера Вольфа, — только работа воображения, так случайно совпавшая с вашей действительностью. Желаю вам всего хорошего.
Надо только вдуматься в это!
Работа воображения писателя Александра Вольфа случайно совпала с действительностью героя-повествователя. Лондонский издатель, в сущности, заявляет нашему повествователю следующее. Его жизнь, его действительность, его память, хранящая странный случай в степи, — все это призрачно. И сам он всего лишь призрак. Призрак призрака Александра Вольфа.
В этом коротком фрагменте — ключ к разгадке тайны самого гипнотического романа Гайто Газданова.
Кто кому грезится? Кто кого вообразил?
Газдановский «Призрак…» не предполагает ответа на эти вопросы. Он живет по сновидческим законам. А во сне сновидящий вопросы по поводу реальности происходящего никогда не задает.
