ОСЕТИНСКИЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ ГАЙТО ГАЗДАНОВА. Руслан БЗАРОВ.

Осетины старого времени имели, как правило, два или три имени. Памятью церковного крещения и канонического наречения оставалось третье имя, наименее известное окружающим и мало используемое в осетинской речи. Двумя именами ограничивались, если первое имя, данное при рождении («официальное» с точки зрения осетинского общества), совпадало либо с крестильным, либо со вторым — так называемым «домашним» именем, как это было в случае Гайто Газданова. Исполненные эмоционального смысла, легко вытесняющие в обиходе статусную антропонимию, осетинские «домашние» имена — исчезающий жанр народной поэзии. Их подчеркнутая индивидуальность лишь изредка связана с семантикой и достигается фонетическими средствами. Редкое имя Гайто звучит по-осетински ярко и легко: мужественно и в то же время ласково — наверное, поэтому Газдановы не испытывали нужды в его домашнем «удвоении».

Конечно, ономастические особенности и детали — тоже культурный контекст, хорошо известный Газданову. У его матери было три имени — первое Вера, домашнее Дика, церковное Мария. Отец, в крещении Иван, для осетин был Баппи — это типично домашнее имя оставляет мало сомнений в том, что было еще одно, полученное при рождении. Однако самое важное в этом сюжете — значение, которое русский писатель и парижский беженец Георгий Иванович Газданов придавал своему имени — главному, подлинному, домашнему и литературному имени — Гайто.

Он родился и вырос в осетинской семье, называл себя осетином. Не знал языка. В Осетии бывал в детстве и юности, обычно на каникулах, но ведь к деду приезжал — в отцовский дом, где чувствовал себя хозяином, приехал проститься и перед уходом в Белую армию. Об Осетии никогда не писал, если не считать нескольких фраз из детских воспоминаний, вложенных в уста своих героев. Между тем странным и, может показаться, необъяснимым образом «осетинское авторство» текстов Гайто Газданова прозрачно и неоспоримо для человека осетинской культуры.

Наивно предполагать, что каждый из изучающих творчество или биографию Газданова задается вопросом: что же это такое — Осетия? И все же нелишне еще раз ответить на этот вопрос, впервые возникший более двух столетий назад, когда романтическая европейская наука познакомилась с первыми рассказами об Осетии — небольшом островке индоевропейского мира, затерявшемся в теснинах Кавказа. Как попал туда этот народ? Кто были его предки? Чем объяснить удивительную сохранность осетинской речи, совершенно чуждой кавказским соседям, но родственной санскриту и латыни, германским и славянским языкам? Поиск ответов не занял много времени благодаря научному осетиноведению, блестящими представителями которого были Юлиус Клапрот, Андреас Шёгрен, Всеволод Миллер, Максим Ковалевский, Гарольд Бэйли, Жорж Дюмезиль, Василий Абаев, — всех не перечислить.

Итак, осетины — последний осколок некогда многочисленных иранских племен, которые у Геродота, Страбона и Птолемея именуются скифами и сарматами, хозяевами Кавказа и бескрайних евразийских степей. Средневековые авторы знали предков нынешних осетин под названиями «аланы» или «асы» (в древнерусском варианте — «ясы», в грузинском — «оси»). В эпоху Великого переселения народов часть алан прошла через всю Европу до Испании и Северной Африки. В пределах нынешней Франции в V–VI вв. было два аланских королевства. Скифо-аланская мифология оставила заметный след в культуре многих народов Запада и Востока: от японской богини солнца Аматерасу до древнерусских Стрибога, Хорса, Семаргла и древнегерманских богов-асов. Из скифо-сарматских и аланских источников западные историки выводят воинские традиции и идеологию средневекового европейского рыцарства, в том числе эпические образы короля Артура и рыцарей Круглого стола¹.

Кавказ оставался аланской метрополией и тогда, когда северные степи стали добычей тюркских кочевников. Кавказская Алания Средних веков — сильное государство, помещенное в престижном списке Константина Багрянородного перед Хазарией и Русью. Трагическая перемена судьбы ожидала Аланию в XIII и XIV вв.: монгольское завоевание и походы Тимура привели к демографической катастрофе, разрушению государственности и потере Предкавказской равнины.

С XV в. населенная аланами территория ограничивалась несколькими ущельями Центрального Кавказа. Связи между Аланией и Русью, прерванные после монгольского нашествия, были восстановлены лишь в XVIII в. К этому времени русские успели забыть славянское слово «ясы» и заимствовали грузинское название Алании — «Осети». Из русского языка слова «Осетия» и «осетины» попали и в другие языки. Сами осетины в обиходной речи называют себя ир (в единственном числе — ирон), а свою страну — Иристон. Высокое, фольклорно-эпическое самоназвание народа звучит так же, как и две тысячи лет назад: аллон — аланы (от «ариана» — общего самоназвания всех индоиранцев, или ариев)².

К XVIII в. Осетия стала перенаселенной страной, и осетины начали искать пути возвращения на равнину. Эти поиски совпали с продвижением на Кавказ великой северной империи. Осетия заявила о готовности на определенных условиях принять подданство российских императоров. Россия взяла на себя обязательства переселить осетин на равнину, обеспечить внешнюю безопасность и свободную торговлю, создать государственную систему образования. В 1774 г. присоединение Осетии к России совершилось к обоюдному удовольствию, однако не избавившему русско-осетинские отношения от военных эпизодов. Локальные конфликты первой половины XIX в. были естественной реакцией привыкших к самоуправлению горцев на грубое внедрение имперских порядков. Однако ни политическая элита, ни общественная мысль Осетии никогда не пересматривали основ тесного союза с Россией.

XIX век был временем становления современной осетинской нации и осетинской национальной культуры. На вторую треть XIX в. пришлось начало культурного переворота — перехода от культуры традиционного типа к национальной культуре Нового времени.

Политические и социальные сдвиги, подготовившие крушение феодализма и вовлечение Осетии в систему общероссийских, а затем и мировых экономических связей, хозяйственный подъем и расширение возможностей личного выбора, секуляризация письменности и распространение образования, специализация отдельных видов культурной деятельности и появление профессиональной литературы и искусства — все это происходило на фоне национальной консолидации и способствовало формированию многочисленной интеллигенции.

Вторая половина XIX и первая четверть XX в. стали для Осетии эпохой Национального возрождения — активного строительства национальной культуры, призванной обеспечивать потребности рыночного, аграрно-индустриального общества. Это особая культурная формация, хорошо описанная в исторической литературе и характерная для народов Центральной и Восточной Европы, которые входили в Новое время вторым или третьим эшелоном. Она предполагает «ускоренный», или «синтетический», тип развития³, синхронно совмещая в себе функции и признаки всех последовательных культурно-идейных эпох, начиная с Ренессанса. В осетинском случае — до символизма и народничества включительно.

Семья, из которой происходил Газданов, находилась в самой гуще общественных и культурных процессов Национального возрождения. Именно в это время творили отцы-основатели современной осетинской культуры — литературы и общественной мысли, изобразительного искусства и театра. Иллюстрируя специфическую насыщенность культурной жизни, укажу лишь на то, что гении романтизма и символизма в осетинской поэзии были современниками — это Александр Кубалов (1871–1937, троюродный дядюшка Гайто, назвавший героиню своей лучшей поэмы именем бабушки писателя) и Алихан Токаев (1893?–1920). Последний известен и переводами Гейне и Уланда, Брюсова и Бальмонта. Домашняя библиотека будущего писателя, включавшая Спинозу и Юма, Ницше и Штирнера, вполне типична для осетинского образованного класса, удивившего А. И. Деникина многообразием и уровнем идейно-политических направлений.

Владикавказский народнический кружок, Общество распространения грамотности и технических знаний, Осетинское издательское общество, первая осетинская газета, Осетинский Учительский Союз и Училищный Совет, Осетинское Историко-Филологическое общество, съезды осетинского народа и Осетинский Национальный Совет — первый национально-государственный орган, созданный для противостояния гражданской смуте, — везде представители семьи Газдановых были в числе основателей, учредителей, деятельных членов. Хорошо известна постоянная связь и тесное сотрудничество с культурными организациями родины многочисленных представителей интеллигенции, работавших за пределами Осетии. Если не считать близкого родства и дружеского общения, частых встреч в Петербурге и Владикавказе с видными деятелями осетинской культуры и национального движения, пока не обнаружено прямых документальных свидетельств участия родителей Гайто в конкретных мероприятиях и специальной деятельности в Осетии начала XX в. Революция и репрессии не пощадили культурную элиту и ее архивы. Однако вряд ли случайна органичность, с которой Вера Николаевна Газданова, мать писателя, вернувшись после Гражданской войны на родину, включилась в создание системы национального образования и переводческую работу — здесь документы и тексты сохранились. Рискну предположить также, что рельефная карта Кавказа, упомянутая Газдановым в первом романе, — не праздное увлечение его отца, Ивана Сергеевича, а часть обширной экономико-географической программы, направленной на интенсификацию хозяйственной жизни и развитие социальной инфраструктуры горной Осетии. Результат активной деятельности технической интеллигенции в этом направлении — проекты предупреждения обвалов и селей (в начале столетия состоялся грандиозный сход ледника в Кармадоне), безопасных транскавказских (объединяющих Осетию) и местных дорог, горных электростанций. Интересно, что племянник Ивана и троюродный брат Гайто, известный осетинский художник Цопан Газданов (1906–1958), занимался созданием рельефных карт Осетии и Кавказа в советское время — одна из них сохранилась в фондах Исторического музея Северной Осетии (ныне Нацмузей РСО-Алания. — Ред.).

Вряд ли профессиональные или патриотические интересы родственников всерьез занимали будущего писателя в детстве. Характерно, однако, что в зрелые годы он переписывался с Гаппо Баевым, лидером культурного и общественного движения начала века, вдохновителем большинства начинаний и проектов, городским головой дореволюционного Владикавказа, в эмиграции преподававшим осетинский язык в Берлинском университете.

И все же, конечно, не скудость или полнота сведений, не общение с парижской осетинской диаспорой, не переписка с матерью и тетушками, даже не генеалогия делают Газданова «своим», легко узнаваемым и понятным для осетина. Это — следствие воспитания, первичной социализации и общей «аксиологической» атмосферы в семье. Иными словами, Гайто Газданов в заметной степени — произведение традиционной культуры, безупречной приверженностью которой славились его предки и родственники. Приверженность народной традиции, кроме всего прочего, — центральная идея культуры Национального возрождения, озабоченной поиском своих основ и истоков. К тому же речь идет о переходной эпохе культурного реформаторства, о закате традиционного общества с его универсальной картиной мира, о времени, когда переосмысленная традиция становится частью профессиональной, письменной, ученой культуры. Включенность Газданова в осетинский контекст лучше всего проявилась в понимании происходящего — образы деда, владикавказского дома и сада в первом романе писателя не имеют ничего общего с экзотикой: это — автобиография, это — прощание.

Три основополагающих феномена определяли самобытность и стойкость алано-осетинской культурной традиции: индоевропейская по своим истокам, единобожная религиозная система, гражданские принципы социальной организации, рыцарский этический императив. Эти неизменные идеологические ориентиры традиционного осетинского общества ярко проявились в существенных культурно-психологических чертах народа.

Христианство принес в Аланию святой апостол Андрей Первозванный. В начале X в. православие стало государственной религией. Есть в Осетии и мусульманское меньшинство. Но важнейшая особенность духовной истории осетин — сохранение исконной арийской веры, существующей параллельно с христианством и исламом, объединяя весь народ. Единый Бог имеет у осетин эпитеты «Великого», «Единочтимого», «Мир сотворившего». Святые-дзуары покровительствуют частям мироздания и сферам человеческой деятельности. Политические и родственные союзы, хозяйственные начинания и семейные события, военные походы и общественные собрания — все освящалось специальным обрядом с установленной последовательностью молитв.

В период Аланского царства осетинская религия испытала влияние христианской церкви. Параллели между народными и православными святыми поныне используются в церковной практике и осетинских обрядах как знак взаимного уважения и тысячелетних связей.

Но, имея строгий обрядовый канон, осетинская религия всегда обходилась без церковной организации. Как и в скифскую эпоху, ритуалом руководит глава родственной или социальной группы, а все ее члены — полноправные участники обряда. Необходимый атрибут литургии — три пирога с сыром, ритуальный символ гармонии вселенной, состоящей из трех миров — верхнего, среднего и нижнего. После освящения и первой молитвы, вознесенной к Богу, пироги разрезаются на восемь частей — это пространственная модель космоса.

Газданов с детства был приобщен к этой обрядности, в ее традициях его — единственного внука-наследника — встречали и провожали в доме деда. На летнее каникулярное время приходятся почитаемые осетинские праздники. В детстве, несомненно, ему приходилось выполнять и роль младшего, участвующего в освящении трапезы вместе со старшим — главой ритуала.

Осетинская религиозность чужда всякого посредничества, экзальтации и формализма в отношении человека к Богу. Из этого происходит народное восприятие любой церковной иерархии и священства — снисходительно-ироничное, отчужденно-уважительное, но никогда не оппозиционное — не принимают всерьез, не видят необходимости. Нужно ли напоминать, что этот взгляд воспроизведен Газдановым.

Особенности духовной истории осетин неотрывны от гражданской и этической традиции. Горная Осетия позднего Средневековья — это конфедерация одиннадцати самоуправляющихся земель-областей (осет. ком), которые принято называть обществами. Формой политической организации была гражданская община (бæстæ), похожая устройством на полисы Древней Греции. Верховная власть принадлежала выборному парламенту (ныхас), опиравшемуся на местные представительные учреждения. Полноправный гражданин (уæздан) владел наследственной землей и вел независимое хозяйство, имел избирательные права и голос в народном собрании. Гражданская община регулировала общественные отношения, не позволяя феодальной знати ущемлять представителей низших сословий, защищала личные права всех своих членов.

В условиях публичных демократических институтов не богатство и знатность, а личные качества и заслуги обеспечивали человеку общественное признание. Традиционная мораль и диктуемые ею правила поведения принадлежали к культурному типу, который принято определять как воинский или рыцарский (в противовес мещанскому). В силу особенностей своей истории осетины сохранили воинский этический кодекс, описанный еще в скифскую эпоху, — при этом следование ему было обязательным для каждого свободного осетина и не зависело от экономической состоятельности или сословной принадлежности. В одном документе XIX в. говорится о представителях высшего сословия: «кто ленив, редко бывает на коне, не одевается прилично, обижен от природы умственными способностями или же не отличается удальством, кто много ест или не может переносить в походе холод и голод, все подобные люди не только не уважаются, но находятся в пренебрежении у народа, как люди бесполезные и ни на что не способные»⁴.

Воспитывая детей, их ориентировали не на жизненный успех, а на личностный идеал. Быть благородным, независимым, храб­рым, честным, сильным и милосердным следовало не ради достижения какой-то цели (пусть даже самой высокой), а потому, что именно таким пристало быть человеку. Надлежало обходиться без суеты, не демонстрировать своих чувств, быть скромным, вежливым и внимательным к окружающим. Пороками считались многословие, любопытство, фамильярность, неуважение к чужому мнению. А вот невозмутимое спокойствие, выносливость и терпение в любых обстоятельствах, воздержанность в пище и питье относили к проявлениям мужества. Особая статья — почтительное уважение к даме и даже невозможность обсуждать или осуждать женские слабости и проступки. Женщины занимали высокое положение в традиционном осетинском обществе, следование рыцарской норме (конечно, женской) требовалось и от них. Образ матери в первом романе Газданова близок к осетинскому женскому идеалу.

В практическом воплощении это производило сильное впечатление на наблюдателей. В. Б. Пфаф, например, писал: «Формы обращения хозяина с гостем и гостя с остальными членами семейства совершенно аристократические, даже у простых мужиков. Уже многими замечено, что кавказские горцы, преимущественно осетины, какого бы происхождения они ни были, чрезвычайно легко и скоро свыкаются с формами обращения высших кругов европейского общества»⁵.

Для полноты картины заметим, что традиционное отношение осетин к милитаризму и военщине полностью совпадает с оценками дяди Виталия и насмешкой отца над братьями-офицерами у Газданова. Это может показаться странным на фоне феноменального числа генералов и офицеров из осетин в императорской армии (в 1917 г. — 3 тыс. действующих офицеров на 100 тыс. населения) и первого места по числу Героев Советского Союза в официальной военной статистике. Но, видимо, именно таким был взгляд общества, требующего воинских достоинств от каждого из своих членов. Мундир и чины, как известно, не способны их обеспечить.

Признаем, что, подписывая 1 сентября 1939 г. декларацию на верность Французской республике, Газданов был верен не ей одной.

И все же внешних атрибутов, исторических и социокультурных проявлений недостаточно, чтобы понять внутренний механизм, пружину традиционной осетинской ментальности. Здесь придется определить национальный миф, являющий личностный образец и личностную форму самосознания и бытия народа. Новейшие исследования социальной истории и народной культуры позволяют это сделать⁶.

Осетинский миф — миф одиночества, социальные источники которого — в специфических взаимоотношениях личности и общества. Осетинская сословно-классовая система сохранила публичные институты и личную свободу всех членов общества. Подворная экономическая автономия, неизбежная в условиях горного хозяйства, мало способствовала развитию коллективизма. Выраженный индивидуализм и неистребимое соперничество дополнялись своеобразной коллективной завистью — реакцией на «чрезмерные» достоинства или успехи индивида. Источником моральной оценки служило общественное мнение — сила внешняя и враждебная для всякой индивидуальности. Отсюда — две стороны в самоощущении осетина: переживание своего одиночества и чувство собственной личностной состоятельности, особости.

Традиционный осетин одинок в жесткой атмосфере всеобщего нонконформизма, одинок перед постоянным публичным судом. В силу своей социально-психологической природы это одиночество непреодолимо для отдельного человека. Но оно учит его смотреть на себя со стороны, оно ставит его в активную позу бойца. В этих условиях нет альтернативы рыцарскому типу осетинского этоса, то есть доминирующей ценностной ориентации традиционной культуры, яркое проявление которой — преобладание в осетинском фольклоре эпических, героических жанров. Именно рыцарский образец — в отличие от мещанского — имеет подчеркнуто личностную форму и ставит достоинство выше самой жизни. Героическая песня у осетин всегда посвящена человеку, который предпочитает полезному компромиссу конфликт, сохраняющий достоинство. Вот почему осетинский миф — это еще и миф рыцарского благородства, подкрепляемый склонностью избирать рыцарские категории для осмысления своих (конечно, далеко не всегда и со временем все менее рыцарских) ценностей и поступков.

Словом, общая схема и архетип осетинского мифа — Одинокий Рыцарь. И без этого образа, овеществляющего и осуществляющего национальную общность, национальную судьбу, не может быть понята ни осетинская культура, ни — как оказалось — русский писатель Гайто Газданов.