АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ
ЦЕЙСКИЙ ЛЕДНИК
Друг, за чашу благодарствуй,
Небо я держу в руке,
Горный воздух государства
Пью на Цейском леднике.
Здесь хранит сама природа
Явный след былых времен —
Девятнадцатого года
Очистительный озон.
А внизу из труб Садона
Сизый тянется дымок,
Чтоб меня во время оно
Этот холод не увлек.
Там под крышами, как сетка,
Дождик дышит и дрожит,
И по нитке вагонетка
Черной бусиной бежит.
Я присутствую при встрече
Двух времен и двух высот,
И колючий снег на плечи
Старый Цее мне кладет.
АРДОН
1
Я скомкал письмо и коня оседлал.
По сморщенной коже горы
Царапая ребра обветренных скал,
Кудахча, бежали дворы.
Я плетью ременной ударил коня,
Любовью твоей обойден,
И конь мой рванулся, и вынес меня
Туда, где клубился Ардон.
Изрубленный насмерть, он был одинок
На бешеном ложе своем,
Взбежать на постылую гору не мог
И ринулся вниз напролом.
А все-таки в памяти он сохранил
Седых берегов забытье,
Сухой известняк безымянных могил
И скифское имя свое.
2
И криком орлиным, и хлопаньем крыльев
Гоним, я в долину бежал от гнезда,
На влажные камни я лег, обессилев.
— Охотник, ты струсил! — кричала вода.
Я поднял винтовку и выстрелил в пену,
И встала река во весь рост предо мной,
И камни пошли на отвесную стену,
И рыба хлестала в пыли водяной.
Я спал. На земле и любили, и пели,
И, может быть, ты приходила сюда,
Но пальцы мои задевали форели,
И шла надо мной ледяная вода.
Недаром покоя ты мне пожелала,
Спасибо за память! Я видел во сне:
Бегу, а любовь мне лицо исклевала,
Ардон этой ночью привиделся мне.
ЛЕВ ОЗЕРОВ
* * *
Точней созвучья не встречал на свете я!
Они рифмуются: поэзия — Осетия.
Они синонимы, они как два крыла
Летящего над кручами орла.
АКТЕРУ ТХАПСАЕВУ
Слежу за тем, как мечется Отелло,
Как гнев бежит от сердца по руке —
К возлюбленной, к высокой шее белой.
Старик Шекспир, видать, писал умело
На звонком осетинском языке.
Идет гроза — вблизи и вдалеке.
Теряет Лир семью, друзей, корону.
Он подготовлен к этому урону,
Он гол, о том твердят его уста.
Видать, Шекспир писал в горах ирона
На языке и нартов, и Коста.
ОСЕТИНСКАЯ ПЛЯСКА
В зале безмолвие,
Зал озарен.
Вдруг — молния на молнию,
Звон на звон.
К искре искра,
К огням огни.
Крест-накрест быстро
Сшиблись они.
В зале за горами
Горит восток.
Душу забирает
Такой восторг,
Что хочется за этими
Джигитами в путь, —
Чтоб ветры встретили
Грудью в грудь.
Наше содружество —
Наше родство.
Молодость.
Мужество.
Мастерство.
* * *
Ах, если б ведала да знала
Про эти — близко от воды —
Фруктовые сады Унала
Да алагирские сады,
Ты прилетела бы, как птичка,
Пропела бы свое «чувить»,
Чтобы такой воды напиться,
Такую грушу надкусить.
* * *
Стремительнее всех земных глаголов
Клокочет Терек, стиснут высотой.
На камне том любил сидеть Ермолов,
На этом камне сиживал Толстой.
Здесь крутизна с голубизною в паре,
Здесь о Тамаре повествует быль.
Отара льнет к другой такой отаре,
Вздымая тучи или просто пыль.
Здесь Пушкин проезжал. Видать, намедни.
Так сплющены порою времена,
И кажется, что давность — это бредни,
Все движется, как за волной волна.
И только лишь к горам протянешь руку,
И только лишь ты обратишься к ним, —
Они тебе ответствуют, как другу,
Мешая с веком год, со снегом дым.
* * *
В путь-дорогу! Мне не до сна.
Открываются эта и та
Осетинская крутизна,
Осетинская высота.
Я — питомец равнинной земли —
Хочу открыто сказать:
Эти горы в меня вошли
Кинжально — по рукоять.
МИХАИЛ СИНЕЛЬНИКОВ
В ОСЕТИИ
Все в свой час приходило доныне,
Значит, вовремя в память вошли
Город мертвых в Даргавской твердыне,
Животворная зелень земли.
В этой жизни немного остылой,
В этом небе, поблеклом слегка,
Мчатся тучи с немыслимой силой
И, слабея, стоят облака.
В отдаленье от этих селений
Неожиданно тронет меня
Постарения холод осенний,
Озарение вечного дня.
Словно ставший незримой основой
Слова нартов и речи Коста,
Реет ветер прямой и суровый,
И тревожит снегов чистота.
* * *
Нагорный путь в краю аланов,
Кремнистый, скользкий от дождя.
Приметишь скалы, в пропасть глянув,
И содрогнешься, проходя.
А вот и облако под кручей,
И радугой продолжен путь,
И ночь любви на всякий случай
Припомни прежде, чем шагнуть.
АЛАНИЯ
Сто километров узкого ущелья,
Леса и цепь сплошных тюремных зон,
А после привкус колдовского зелья
И стужи освежающий озон.
Еще сопротивляется природа
Вторженью в недра, силясь чужака
Усовестить потоком кислорода
И устрашить безмолвьем ледника.
Земли незаживающая рана
Упрямо растравляется меж тем,
И властный зов смертельного урана
Сильней, чем стих эпических поэм.
И все же все предрешено в поэмах.
Они о том, что в небе где-нибудь
Еще в полете нарты в древних шлемах
К другой планете продолжают путь.
ОСЕТИНСКОЕ
На шелестящем осетинском,
В котором флексии кипят,
На громогласном, исполинском,
Свой громоздящем камнепад,
На горестно-бесланском, ларском,
Густом, медлительном, как мед,
На скифском кочевом и царском,
Садонском, цейском он поет.
На умирающем почти что,
Но все же силу давних дней,
Где жили Будда и Васишта,
Берущем глубиной корней.
