САД АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ
Гляжу из внутреннего дворика
на облака над Академией.
С утра они туманно-пафосны,
к полудню – солнце на часок.
Послеобеденная хроника:
сродни живучей эпидемии
и небеса надрывно-пасмурны,
а снег обрушился, как рок!
Хотя деревьев поубавилось
из-за весенней мощной вырубки,
листвы по-прежнему достаточно,
и снегу есть, куда упасть.
Природа будто позабавилась,
и под студенческие выкрики
летит, вращается загадочно
орда, готовая напасть.
В батальной мастерской Загонека
от пятикурсника до «вольника»
снимают на смартфоны видео,
выкладывают в инстаграм.
«Стекляшка» жжёт, конюшня «в тонусе».
Питомцы, однозначно, «в голосе».
Наброски делают на графике,
и станковисты по местам.
Академическому садику
перепадет, не поздоровится.
Так раскачало, так засыпало,
не разобрать, не разгрести.
Но всё закончится внезапнее,
чем началось. Повеет с запада,
дохнет с востока, дунет с севера,
и с юга вьюге не мести.
Гляжу из внутреннего дворика
на облака над Академией.
Кружатся голуби под куполом
домовой церкви. А с утра
в любимый сад призвали дворника,
не сломленного эпидемией.
И на лошадках покатается
с окрестных улиц детвора.
* * *
Я не ствол нарезной, не мелкашка в калибре,
характерном для тех, кто не шёл на контакт.
Я лирический скворушка, жаль, не колибри.
Может, в следующей жизни. Кто сказал, что не факт?
Я не сыр «Камамбер» и не хмели-сунели.
Меня очень хотели, да так и не съели.
С червячком оказался, с гнильцой, с запашком.
На машине не езжу: в метро и пешком.
Сторонюсь положенцев. Смотрящим – не брат.
От начальства в сторонке, но чувствую взгляд.
Взгляд недобрый: так хищник на жертву глядит.
– Дай-ка лапу, – ему говорю. – Без обид?
Но начальник считает, что я виноват
тем уже, что шучу и грущу невпопад.
Что далёк от делишек, торгов, дележа.
Виноват, что такая простая душа.
Кадровик-пустобрех наберёт сторожей
и гоняет за то, что не ловят мышей.
* * *
Одна, как тонкие духи, невесомая,
натурально «сухое белое».
Другая пьяной вишней заглядывает в рот,
смелая, переспелая.
Съешь её, останешься без штанов, а позже без головы.
Не успеешь опомниться, навлечешь на себя проклятия.
Разное восприятие одного и того же – скажете вы.
Скажите пожалуйста, восприятие!
Один, как «маленький двойной», выразительный,
безусловно, при вас помолотый.
Другой, растворимый, гасит рафинад, шипит и пенится.
Поросёнок на блюде, тоже
лежит весь такой из себя фаршированный.
Безбашенный, разукрашенный,
никуда со стола не денется.
Денежки на фастфуд покуда не переводятся.
На удовольствия увеличен лимит бонусного доверия.
Бывает по-разному, но средства пока находятся.
И компания подбирается, та ещё фанаберия.
– Слушай, о чём ты всё время думаешь?
Давно хочу спросить, а повода так и не было.
– Одна, как тонкие духи, невесомая,
загадочно, молча ждёт,
натурально «сухое белое».
* * *
Легче пеплом расстаться со всеми и сразу,
чем привязанным узами лечь напоказ:
из «примерочной» в яму, колючему глазу
для наглядности кем-то другим притворясь.
Не обманешься сам – никого не обманешь.
А сгореть – это проще, без лишних хлопот.
Экономия денег и времени. Станешь –
рукотворное облако смежных широт.
А сгореть – это быстро, негромко, нежалко.
Балабанов об этом снимал «Кочегар»?
Для кого-то покой – это кресло-качалка.
Для кого-то работа – спасительный дар.
* * *
Желто-оранжевые цвета, солнечная терракота.
Между двух огней не поймаешь ни одного.
Пусть земля будет пухом хоть для кого-то.
Царствие Небесное Поэту не от мира сего.
Хрущева твёрдая рука
застыла грозно: «Не допустим!»
над «неприемлемым» искусством.
В стеклобетоне новорусском
живуча пластика «совка».
Так мяч на руки вратарю
приходит, избежав удара.
Обмяк в полёте. Хватит пара –
докатится по пустырю
объект вратарского кошмара.
Искусство, очень может быть,
слегка повернуто на форме.
Но основание-то – корни.
А корни – как их запретить?
Их не обрезать, не сместить.
Манера пряника-кнута:
то оттепель, то актировка.
Манежная арт-подготовка –
от целованья до плевка –
прошла, а память – на века.
* * *
От контраста до гротеска
жизнь промахивает резко,
где мозаика, где фреска,
разберёшь потом.
Но в метро, под мрачным сводом,
каждый кажется уродом,
потому что несвобода,
значит, напролом.
«Под опекой» вольнодумцы,
зарекаются безумцы.
Убоятся, вознесутся.
Подождём.
Тормозит атаку сетка.
Вытирается разметка.
Цепко сдерживает клетка
ход конём.
Васнецов, Дали и Врубель.
Но любовь идёт на убыль.
Бакс «подламывает» рубль,
евро кувырком.
Так, выцеливая метко
и подначивая едко,
зажигает сердцеедка,
гасит «под крылом».
В управляемом заносе
сердце бьётся в такт угрозе
и нуждается в наркозе –
подавить симптом.
Проявляются симптомы,
значит, живы и влекомы.
– Welcome! Будемте знакомы!
Кофе?..
– С коньяком.
* * *
Противоядие – в тебе,
живи и помни.
Пороки – сами по себе,
они условны.
Выносит «модный» приговор
ума палата.
И форум вызовет террор
в душе Пилата.
Но снова много срочных дел,
аврал, текучка.
А дальше всё, как он хотел:
аванс, получка.
Противоядие сквозь сон
проходит слабо.
Тому, кто не вооружён,
хвала и слава.
Всепоглощающая мощь
дневного гула –
слабей того, что обошлось,
когда вдохнула
в него магическую грусть
святая Муза.
И Рим запомнил наизусть
величье Груза.
Слова, способные на всё,
неудержимо
вращают жизни колесо
в тисках режима.
