Член Союза журналистов России, писатель и публицист Николай Блохин живет и работает в Ставрополе. Он является членом редколлегии главного литературного издания Ставропольского края – альманаха «Литературное Ставрополье», и главным своим долгом в подобном качестве считает поиск молодых авторов, а также всяческую помощь им для оттачивания таланта.
Николай Федорович подготовил к изданию исследование «Завещание Михаила Булгакова», но интересная и нужная работа пока не увидела свет по причине отсутствия для этого средств. Ранее другое его большое исследование – «Перстень Ермолова» – вышло отдельной книгой в рамках программы Министерства культуры Ставропольского края.
Сегодня автор предлагает вниманию читателя журнала «Дарьял» отрывки из исследования о Булгакове, имеющие непосредственное отношение к владикавказскому периоду творчества признанного классика русской литературы.
Тамерлан ТЕХОВ
В 1936 году, отвечая на вопросы анкеты об участии в «Белой» и других «контрреволюционных» армиях, М. А. Булгаков безбоязненно написал: «В 1919 году, проживая в Киеве, последовательно призывался в качестве врача всеми властями, занимавшими город…»
Это означало, что Михаил Афанасьевич был военным врачом в рядах белого движения, пусть и мобилизованным. Мало кто тогда мог решиться на это признание. Но Булгаков поступил именно так…
Первая мировая война застала Михаила Булгакова в Киеве. Вместе с ней закончились последние мирные месяцы, когда «беспечальному, юному поколению» все еще казалось, «что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно», и что оно будет встречать «зори, закаты», любоваться Днепром, прогуливаться по Крещатику, летом улицы будут солнечными, а зимой снег не будет таким холодным и жестким…
Фронтовые события быстро докатились до Киева – матери русских городов. Мирная жизнь Киева закончилась. Он стал прифронтовым городом. Один за другим открывались госпитали. После занятий студенты-медики постоянно дежурили в корпусах Политехнического института, Александровской гимназии, Киевской городской станции скорой помощи, превращенных в лазареты. Город наводнили увечные, раненые, беженцы.
В конце августа город простился с прославленным летчиком Петром Нестеровым, впервые выполнившим в небе над Киевом «мертвую петлю» и погибшим при таране австрийского самолета… Таковы были суровые реалии войны.
Весной 1916 года Михаил Булгаков сдал ускоренные выпускные экзамены на медицинском факультете Киевского Императорского университета и, не получив диплома, отправился добровольцем Красного Креста на Юго-Западный фронт.
В Каменец-Подольском военном госпитале вместе с ним работала сестрой милосердия и его жена Татьяна Николаевна Булгакова (до замужества – Лаппа, она обвенчалась с Михаилом Булгаковым в церкви на Подоле 26 апреля 1913 года; Татьяна Николаевна взяла себе фамилию мужа, оставаясь Булгаковой вплоть до развода в апреле 1924 года. – прим. авт.).
Вместе с фронтом продвинулся на запад и госпиталь. Булгаков в Черновцах. В конце лета его, молодого врача, «ратника ополчения второго разряда», вызвали в Москву и направили «в распоряжение смоленского губернатора». В сентябре 1916 года Булгаков оказался в Никольском врачебном пункте Сычевского уезда, что под Смоленском. Позднее, в «Записках юного врача», Булгаков вспомнит, что там, в глуши, где он заведовал небольшой больницей, «в мечтаниях, рождавшихся при свете лампы под зеленым колпаком, возник громадный университетский город, а в нем клиника, а в клинике – громадный зал, изразцовый пол, блестящие краны, белые стерильные простыни, ассистент с остроконечной, очень мудрой, седеющей бородкой…»
Третий год шла мировая война. В стране нарастали антивоенные настроения. Кое-кто еще мечтал о тишине и покое. И вдруг все изменилось в один миг.
Вспоминая пережитое, Булгаков напишет: «Легендарные времена оборвались, и внезапно и грозно наступила история. Я совершенно точно могу указать момент ее появления: это было в 10 час. утра 2 марта 1917 г…» – грянула февральская революция. Царь отрекся от престола. Петроград оказался в центре военных и политических событий.
В марте Булгаков возвратился в Киев, повстречался с родными, получил диплом лекаря с отличием и отправился в Вязьму.
«…начавшаяся вьюга подхватила меня как клочок изорванной газеты и перенесла с глухого участка в уездный город», – вспоминал Михаил Афанасьевич.
В феврале 1918 года, получив в Москве документы о демобилизации по болезни, Булгаков возвратился в Киев.
«Город жил странною, неестественной жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии. За каменными стенами все квартиры были переполнены. Свои давнишние исконные жители жались и продолжали сжиматься дальше, волею-неволею впуская новых пришельцев, устремлявшихся на Город», – напишет позднее Булгаков.
В Киев бежали с севера – из аристократического Петербурга и дворянско-купеческой Москвы. В Киев бежали с запада – с фронта, затравленные, вшивые, небритые и голодные… Бежали все – банкиры, промышленники, купцы, адвокаты, журналисты, артисты, поэты, ростовщики, офицеры, солдаты, проститутки…
«…И началось, и продолжалось в течение четырех лет. Что за это время происходило в знаменитом городе, никакому описанию не поддается, – вспоминал Булгаков. – Будто уэллсовская атомистическая бомба лопнула под могилами Аскольда и Дира, и в течение 1000 дней гремело, и клокотало, и полыхало пламенем не только в самом Киеве, но и в его пригородах, и в дачных его местах в окружности 20 верст радиусом».
В марте 1918 года в Киев вошли германские войска. Они шли «серыми шеренгами», «и на головах у них были рыжие металлические тазы». Разогнав Центральную раду, во главе Украины немецкие оккупанты поставили правительство гетмана П. П. Скоропадского. Пока политические силы группировались и перегруппировывались, обывательский Киев захлестнули «осколки разбитого вдребезги» театрального мира. Новые заведения открывались одно за другим: театр миниатюр, театр «Лиловый негр», литературное кафе «ХЛАМ» (художники – литераторы – актеры – музыканты), ночные кабаре, в которых выступали вчерашние кумиры, приспосабливавшиеся к новой жизни. Тотчас начали выходить новые газеты. Вместе с разгулом «кабаретной культуры» Булгаков увидел в те дни и агонию гибнущей культуры России. В Киеве в одно время вместе оказались Аркадий Аверченко, Константин Паустовский, Лев Никулин, Виктор Шкловский, Лесь Курбас, Осип Мандельштам, Илья Эренбург, Павло Тычина…
«Жизнь в Киеве в то время напоминала пир во время чумы, – писал Константин Паустовский. – Открылось множество кофеен и ресторанов, где сладостей и еды хватало не больше чем на тридцать посетителей. Но внешне все производило впечатление потрепанного богатства. Население города почти удвоилось за счет москвичей и петроградцев. В театрах шла «Ревность» Арцыбашева и венские оперетты. По улицам проезжали патрули немецких улан с пиками и черно-красными флажками.
Газеты скупо писали о событиях в Советской России. Это была беспокойная тема. Ее предпочитали не касаться. Пусть всем кажется, что жизнь течет безоблачно».
«Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала революции второй», – такими строками начинается роман Михаил Булгакова «Белая гвардия». Но 1919 был его страшней…
Город сотрясало от перемен. В дом № 13 на Андреевском спуске входили немецкие офицеры, скоропадовцы, «синежупанники», петлюровцы, большевики, бредовцы, деникинцы… И всем что-то нужно было от врача Михаила Булгакова, он всем был обязан. Все приходившие на Андреевский спуск хотели вытащить его из уютного дома № 13 и сделать соучастником происходящих событий.
В девятнадцатом Михаила Булгакова, несмотря на справку о болезни, вновь мобилизовали, на этот раз – петлюровцы.
«Однажды прихожу домой – лежит записка: «Приходи туда-то, принеси то-то». Я прихожу – на лошади сидит. Говорит: «Мы уходим сегодня в Слободку – это, знаете, с Подола есть мост в эту Слободку – приходи завтра, за мостом мы будем», – еще что-то ему принести надо было. На следующий день прихожу в Слободку, приношу бутерброды, кажется, папиросы, еще что-то. Он говорит: «Сегодня, наверное, драпать будут. Большевики подходят». А они большевиков страшно боялись. Я прихожу домой расстроенная: потому что не знаю, удастся ли ему убежать от петлюровцев или нет. Остались с Варей в квартире одни, братья куда-то ушли. И вот в третьем часу такие звонки!.. Мы кинулись с Варькой открывать дверь – ну, конечно, он. Почему-то он сильно бежал, дрожа весь, и состояние было ужасное – нервное такое. Его уложили в постель, и он после этого пролежал целую неделю, больной был. Он потом рассказывал, что как-то немножко поотстал, потом еще немножко, за столб, за другой и бросился в переулок бежать. Так бежал, так сердце колотилось, думал, инфаркт будет», – вспоминала Татьяна Николаевна.
«Меня мобилизовали вчера. Нет, позавчера. Я сутки провел на обледеневшем мосту, – писал Михаил Булгаков. – Ночью 15° ниже нуля (по Реомюру) с ветром. В пролетах свистело всю ночь. Город горел огнями на том берегу. Слободка на этом. Мы были посредине. Потом все побежали в город. Я никогда не видел такой давки. Конные. Пешие. И пушки ехали, и кухни. На кухне сестра милосердия. Мне сказали, что меня заберут в Галицию. Только тогда я догадался бежать. Все ставни были закрыты, все подъезды были заколочены. Я бежал у церкви с пухлыми белыми колоннами. Мне стреляли вслед. Но не попали. Я спрятался во дворе под навесом и просидел там два часа. Когда луна скрылась – вышел. По мертвым улицам бежал домой. Ни одного человека не встретил. Когда бежал, размышлял о своей судьбе. Она смеется надо мной».
В июле 1919 года в город пришли большевики и объявили поголовную мобилизацию.
«Большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет идти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей, из-за угла, из темноты. Ненавидели по ночам, засыпая в смутной тревоге, днем в ресторанах, читая газеты, в которых описывалось, как большевики стреляют из маузеров в затылки офицерам и банкирам и как в Москве торгуют лавочники лошадиным мясом, зараженным сапом. Ненавидели все – купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актеры, домовладельцы, кокотки, члены государственного совета, инженеры, врачи и писатели…» – напишет Булгаков в «Белой гвардии».
Булгаков, опасаясь, что его снова мобилизуют, уходит из Киева, уходит в лес, уходит вместе с женой. Дача в Буче к тому времени сгорела. Ее спалили, кажется, петлюровцы.
«Жили у какого-то знакомого по Киево-Ковельской дороге, в саду, в сарае. Обед варили во дворе, разводили огонь. Недели две… Одетые спали. Варя, Коля и Ваня, кажется, с нами были. Потом вернулись пешком в Киев», – рассказывала спустя годы Татьяна Николаевна.
Но это был уже не тот Киев. Не спасал Булгаковых и дом № 13 – единственное место, где можно укрыться от времени. Дом рушился. В нем не было той духовной атмосферы, которая была при Афанасии Ивановиче, отце Михаила Булгакова. Дети Булгаковых выросли. Михаил Булгаков женат на Тасе уже шесть лет. В 1919-м ему исполнилось 27 лет. Вера – на год моложе старшего брата, Наде – 25, Варя в 1917-м вышла замуж за офицера русской армии Леонида Карума, ей 24, брату Коле – 21, в 1919-м он учился на третьем курсе Алексеевского инженерного училища, Ване исполнилось девятнадцать, Леле (Елене, самой младшей сестре) – семнадцать. Она дольше других детей оставалась с матерью в Киеве. И лишь после смерти Варвары Михайловны переехала в Москву, к сестре Наде.
«Буйные боевые годы разбили семьи, как нигде…» – это уже потом прозвучит в «Белой гвардии».
«Когда небесный гром (ведь и небесному терпению есть предел) убьет всех до единого современных писателей и явится лет через 50 новый, настоящий Лев Толстой, – будет создана изумительная книга о великих боях в Киеве. Наживутся тогда книгоиздатели на грандиозном памятнике 1917 до 1920 гг.
«Пока что можно сказать одно: по счету киевлян, у них было 18 переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитали их 12; я точно могу сообщить, что их было 14, причем 10 из них я лично пережил», – писал Булгаков.
Ждать полвека не пришлось. Художественным свидетельством тех драматических событий стали вышедшие из-под пера Михаила Булгакова статьи «Грядущие перспективы», «Театральный октябрь», фельетон «Неделя просвещения», рассказы «Налет», «В ночь на третье число», «Необыкновенные приключения доктора», «Китайская история», «Записки на манжетах», «Богема», роман «Белая гвардия», пьесы «Бег», «Дни Турбиных»…
Но чтобы эти произведения увидели в свет, Михаилу Булгакову пришлось покинуть прекрасный и счастливый город Киев – мать городов русских, ласковый Днепр и уютную квартиру в доме № 13 по Андреевскому спуску.
Вопрос о том, когда и почему Булгаков покинул Киев и уехал на юг, представляется биографам принципиально важным.
Утром семнадцатого августа [по старому стилю] 1919 года в Киев вошли украинские войска генерала Н. Э. Бредова. Во второй половине дня они отступили, и Киев заняли войска Добровольческой армии Вооруженных Сил Юга России. Командовал войсками генерал А. И. Деникин. К началу сентября в армии Деникина числилось сто пятьдесят тысяч штыков и сабель, у Колчака – пятьдесят тысяч, Юденича – пятнадцать–двадцать тысяч, Миллера – двадцать тысяч. Красная Армия, по оценкам советских историков, насчитывала в своих рядах около трех с половиной миллионов солдат. Цифры явно завышенные. Но сейчас речь о другом. Вероятнее всего, Булгаков не знал этих цифр. Но поверил, нет, не в силу Добровольческой армии, скорее, в то, что на юге «жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно» и он переживет «смутные времена».
«С появлением добровольцев он опять появился в квартире, но объявил, что оставаться в Киеве больше не намерен, а поедет на Кавказ, где поступит на военную службу. И булгаковская коммуна распалась. Миша хотел ехать со мной, – писал Л. С. Карум. – Я пробыл в Киеве 5 дней. На шестой я отыскал вагон, куда мы погрузились с Варенькой, Мишей и Тасей. Вагон прицепили к поезду, который шел в Таганрог, и 30 августа [по старому стилю] 1919 года мы двинулись в путь».
Булгаков уезжает на юг. По пути к месту назначения играет в бильярд и проигрывает.
«Но в дороге поезд долго что-то стоял в Ростове. Михаил пошел там играть в биллиард. А он очень увлекающийся, азартный и все деньги проиграл», – рассказывала Татьяна Николаевна литературоведу Леониду Паршину.
«Он там сильно проигрался в бильярд, и даже заложил мою золотую браслетку. Эту браслетку мама подарила мне еще в гимназии. Михаил всегда просил ее у меня «на счастье», когда шел играть. И тут выпросил в дорогу – и заложил», – а это из рассказа Татьяны Николаевны литературоведу Мариэтте Чудаковой.
Невольно вспоминаешь «Капитанскую дочку» Александра Пушкина. Булгаков, отправившись на юг, повторяет приключения Петра Андреевича Гринева. По пути к месту службы он играет в бильярд и проигрывает большую сумму.
Жизни «в белом цвете» на юге, тихой и спокойной, тоже не получилось. Булгакова зачислили врачом перевязочного отряда. Он каждый день видит кровь, муки, страдания раненых, смерть.
«Однажды попал в окружение, но вырвался как-то и все равно пришел ночевать…» – вспоминала Татьяна Николаевна. Тот бой Булгаков помнил всю жизнь.
«Временами мне кажется, что все это сон. Бог грозный наворотил горы. В ущельях плывут туманы. В прорезах гор грозовые тучи. И бурно плещет по камням
…мутный вал.
Злой чечен ползет на берег.
Точит свой кинжал.
Узун-хаджи в Чечен-ауле. Аул растянулся на плоскости на фоне синеватой дымки гор. В плоском Ханкальском ущелье пылят по дорогам арбы, двуколки. Кизлярско-гребенские казаки стали на левом фланге, гусары на правом. На вытоптанных кукурузных полях батареи. Бьют шрапнелью по Узуну. Чеченцы как черти дерутся с «белыми чертями». У речонки, на берегу которой валяется разбухший труп лошади, на двуколке треплется краснокрестный флаг. Сюда волокут окровавленных казаков, и они умирают у меня на руках.
Грозовая туча ушла за горы. Льет жгучее солнце, и я жадно глотаю смрадную воду из манерки. Мечутся две сестры, поднимают бессильные свесившиеся головы на соломе двуколок, перевязывают белыми бинтами, поят водой.
Пулеметы гремят дружно целой стаей.
Чеченцы шпарят из аула. Бьются отчаянно. Но ничего не выйдет. Возьмут аул и зажгут. Где ж им с двумя паршивыми трехдюймовками устоять против трех батарей кубанской пехоты…
С гортанными воплями понесся их лихой конный полк вытоптанными, выжженными кукурузными пространствами. Ударил с фланга в терских казачков. Те чуть теку не дали. Но подсыпали кубанцы, опять застрочили пулеметы и загнали наездников за кукурузные поля на плато, где видны в бинокль обреченные сакли», – писал М. Булгаков.
В «Необыкновенных приключениях доктора» Михаил Булгаков датирует события, происходившие в Чечен-ауле сентябрем 1919 года, но, как свидетельствуют архивные документы, на самом деле карательная экспедиция войск Добровольческой армии против жителей Чечен-аула происходила 15–16 октября (по старому стилю). Аул кроме жителей защищали отряд красных партизан, триста всадников имама Узуна Хаджи (1819?–1920), религиозного фанатика и националиста, духовного вождя Северо-Кавказского эмирства, марионеточного государства в Чечне со столицей в ауле Ведено. Белые бросили против них 1-й Кизляро-Гребенской и 3-й Терский казачьи и 1-й Волгский гусарский полки и три батареи кубанской части.
Перевязочный отряд, в котором служил поручик Булгаков, находился в составе 3-го Терского казачьего полка.
Во время боя в горах военврача Михаила Булгакова тяжело контузило.
«Кончено. Меня увозят… Из пушек… и…», – писал М. Булгаков.
Позднее историк М. А. Абазатов установил, что в этом рассказе писатель, действительно, описывает реальные события.: «Это было в двадцатых числах октября… На рассвете командование белогвардейских частей, подошедших к Чечен-Аулу, предъявило его жителям ультиматум… сложить оружие. Пехота и кавалерия заняли Ханкальское ущелье, артиллерия расположилась на Новопромысловской горе. Ультиматум белых был отвергнут, и начался бой, который длился два дня. Артиллерия противника осыпала село и его защитников градом снарядов, горели дома, стога сена».
«Необыкновенные приключения» доктора Булгакова на этом не закончились. Однажды зимой попал в железнодорожную катастрофу. Чудом остался жив: «Эшелон готов. Все пьяны. Командир, казаки, кондукторская бригада и, что хуже всего, машинист. Мороз 18º. Теплушки как лед. Печки ни одной. Выехали ночью глубокой. Задвинули двери теплушки. Закутались во что попало. Спиртом я сам поил всех санитаров. Не пропадать же, в самом деле, людям! Колыхнулась теплушка, залязгало, застучало внизу. Покатились.
Не помню, как я заснул и как я выскочил. Но зато ясно помню, как я, скатываясь под откос, запорошенный снегом, видел, что вагоны с треском раздавливало, как спичечные коробки. Они лезли друг на друга. В мутном рассвете сыпались из вагонов люди. Стон и вой. Машинист загнал, не смотря на огонь семафора, эшелон на встречный поезд…
До утра в станционной комнате перевязывал раненых и осматривал убитых…»
Война на Кавказе надломила Булгакова. С ним случилось то, что должно было случиться. «В один год я перевидал столько, что хватило бы Майн Риду на 10 томов. Но я не Майн Рид и не Буссенар. Я сыт по горло и совершенно загрызен вшами. Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом…
Довольно!
Все ближе море! Море! Море!
Проклятие войнам отныне и навеки!» – позднее так Булгаков обозначит свое ощущение времени.
Булгаков покидает ряды Белого движения. Уволиться из действующей армии в любые времена сложно. А в девятнадцатом, когда «до основанья» рушился мир, было сложнее вдвойне. Булгакову это удается. «Помогла» контузия, если так можно сказать. Она не прошла бесследно для Булгакова: «…Я до сих пор не могу совладать с собой, когда мне нужно говорить, и сдержать болезненные арлекинские жесты… Вспомнил вагон в январе 20-го года и фляжку с водкой на сером ремне, и даму, которая жалела меня за то, что я так страшно дергаюсь».
Литературоведы связывают перелом в мировоззрении Булгакова с публикацией 13 (26) ноября в газете «Грозный» его статьи «Грядущие перспективы».
Главный лейтмотив статьи – будущее России. Эта мысль не давала покоя писателю в те тяжелейшие для России годы. Одновременно она – завещание потомкам. Ею он прозорливо предостерегал потомков от повторения безумства «великой социальной революции». И как актуально вновь зазвучали мысли Булгакова после 19 августа 1991 года:
«Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном и в буквальном смысле слова.
Платить за безумие мартовских дней, за безумие дней октябрьских, за самостийных изменников, за развращение рабочих, за Брест, за безумное пользование станками для печатания денег… за все!»
Отвечая на вопрос о том, «кто увидит» «светлые дни», твердо говорит:
«Мы?
О нет! Наши дети, быть может, а быть может, и внуки, ибо размах истории широк, и десятилетия она так же легко «читает», как и отдельные годы.
И мы, представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
– Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию!»
После статьи «Грядущие перспективы» был еще фельетон «В кафэ», опубликованный в «Кавказской газете» 5 (18) января 1920 года. В нем Булгаков еще более усилил мрачные прогнозы будущего России.
События, описанные автором «Вечера в кафэ», по всей видимости, происходят после взятия 8 января 1920 года войсками Красной Армии Ростова-на-Дону, «второй столицы» Вооруженных Сил Юга России, которые возглавлял А. И. Деникин (1872-1947). Весть о взятии Ростова-на-Дону дошла до Владикавказа и вызвала панику среди населения, бежавшего от большевиков. Тыловая публика показана в фельетоне беспощадно. Рассуждающая о «гибели России», о «варварстве большевиков», она ничего не делает для «спасения». Автор «Вечера в кафэ» прекрасно осознает, что его мысленное обращение к «господину в лакированных ботинках», явно призывного возраста, с предложением «проехать на казенный счет на фронт, где вы можете принять участие в отражении ненавистных большевиков», явно, не для него. Этого молодого господина, как и прочую кофейную публику, на фронт не загонишь кнутом и не заманишь пряником. Автор честно признается:
«Я не менее, а может быть, даже больше вас люблю спокойную мирную жизнь, кинематографы, мягкие диваны и кофе по-варшавски!
Но, увы, я не могу ничем этим пользоваться всласть!
И вам и мне ничего не остается, как принять участие так или иначе в войне, иначе нахлынет на нас красная туча, и вы сами понимаете, что будет…
Так говорил бы я, но, увы, господина в лакированных ботинках я не убедил бы.
Он начал бы бормотать или наконец понял бы, что он не хочет… не может… не желает идти воевать…
– Ну-с, тогда ничего не поделаешь, – вздохнув, сказал бы я, – раз я не могу вас убедить, вам просто придется покориться обстоятельствам!»
Известен еще один ранний рассказ Михаила Булгакова. «Юнкер» с подзаголовком «Дань восхищения» опубликован тоже в «Кавказской газете», но месяц спустя – 5 (18) февраля 1920 года.
О рассказе «Юнкер» («Дань восхищения») Булгаков вспоминает и в письме в Киев сестре Вере от двадцать шестого апреля 1921 года: «В этом письме… посылаю три обрывочка из рассказа с подзаголовком «Дань восхищения». Хотя они и обрывочки, но мне почему-то кажется, что они будут небезынтересны вам…»
По сохранившимся отрывкам у читателя может сложиться определенное мнение о содержании рассказа:
«В тот же вечер мать рассказывает мне о том, что было без меня, рассказывает про сына: – Начались беспорядки… Коля ушел в училище три дня назад, и нет ни слуху…»; «…Вижу вдруг – что-то застучало по стене в разных местах и полетела во все стороны штукатурка. – А Коля… Коленька… – Тут голос у матери становится вдруг нежным и теплым, потом дрожит, и она всхлипывает: – А Коленька обнял меня, и я чувствую, что он… он закрывает меня… собой закрывает».
Сам же писатель, отвечая на вопрос своего друга П. С. Попова, в конце 20-х годов сказал примерно следующее: «Пережил душевный перелом 15 февраля 1920 года, когда навсегда бросил медицину и отдался литературе».
Что произошло в этот день? Почему Булгаков назвал пятнадцатое февраля, а не тринадцатое ноября – день публикации своей первой статьи «Грядущие перспективы»? А время публикации фельетона «В кафэ» и рассказа «Юнкер» («Дань восхищения») писатель вообще никогда не вспоминал.
Первых биографов Булгакова занимал вопрос о том, почему он скрыл свой литературный дебют от современников? От современников – да! Но не от потомков.
В «Автобиографии», датированной октябрем 1924 года, Булгаков написал: «Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнес рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. В начале 20-го года я бросил звание с отличием и писал. Жил в далекой провинции и поставил на местной сцене три пьесы. Впоследствии в Москве в 1923 году, перечитав их, торопливо уничтожил. Надеюсь, что нигде ни одного экземпляра их не осталось».
Этим признанием Булгаков поставил своих будущих биографов в тупик не на одно десятилетие. Статью «Грядущие перспективы» под псевдонимом «М.Б.» литературовед Г. Файман обнаружил в газете «Грозный» через шестьдесят семь лет после ее публикации. Несмотря на уже почти полную свободу слова, ни один из журналов в 1986 году не решился опубликовать сенсационную находку. Широкой читательской аудитории «Грядущие перспективы» впервые представит в ноябрьском номере за 1988 год редакция журнала «Москва». И многим сразу станет ясно, что к концу 1919 году Булгаков уже мастер, свободно владеющий словом.
А тогда 15 (28) февраля 1920 года Булгаков находился во Владикавказе. Из перевязочного отряда он ушел, не работал и в госпитале. И вообще запретил себе и Татьяне Николаевне: «никаких лекарских conversation’ов» (т. е. разговоров), которые он и сам не ведет с тех пор, как окончил «естественный» и занимается «журналистикой».
В тот день 15 (28) февраля 1920 года во Владикавказе вышел первый номер газеты «Кавказ». Характеристика издания содержалась в аннотации под его названием: «Ежедневная беспартийная, политическая и литературно-общественная газета. Цена отдельного номера во Владикавказе 10 рублей. Суббота, 15 февраля 1920 года, № 1». Издание насчитывало около двух тысяч подписчиков. В списке сотрудников названы: Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор, Евгений Венский, Александр Амфитеатров, Михаил Булгаков. Возглавлял редакцию бывший редактор «Кавказской газеты» Николай Николаевич Покровский. Секретарь редакции Александр Валентинович Амфитеатров. Читающей публике имена довольно известные. Юрий Слезкин – автор романа «Ольга Орг», пожалуй, самого известного до революции произведения. Дмитрий Цензор – автор нескольких поэтических сборников о первой мировой войне. Евгений Венский – тоже поэт, автор нашумевшей в России книги стихов «Мое копыто. Книга великого пасквиля». Александр Амфитеатров – драматург, создатель театра «Кривое зеркало», идею которого повторяет сегодня Евгений Петросян и его компания…
Началом своей профессиональной литературной деятельности Булгаков считает именно пятнадцатое февраля 1920 года, когда стал штатным сотрудником редакции.
«Грядущие перспективы», «В кафэ» и «Юнкер» («Дань восхищения») и Булгаков и Попов как бы «забывают». В письме же
И. В. Сталину, написанном в июле 1929 года, Булгаков возвращается к 1919 году: «В этом году исполняется десять лет с тех пор, как я начал заниматься литературной работой в СССР».
Но в газете «Кавказ» Михаил Булгаков не опубликовал ни одного произведения. Его попросту свалил тиф. Заболел он им после поездки в Пятигорск.
Зачем Михаил Булгаков ездил в Пятигорск? На этот вопрос до сих пор нет точного ответа. Возможно, писатель искал преподавателя литературы 1-й Киевской гимназии А. Б. Селихановича, который в гражданскую войну оказался на юге и некоторое время жил в Пятигорске. Но, скорее всего, Булгаков не застал его. Селиханович в это время жил в Баку. В 1919 году группа российских преподавателей, оказавшихся на юге, основала Азербайджанский университет. В их числе был и А. Б. Селиханович. С 1927 года он жил и работал в Самарканде. В 1939 году приехал в Пятигорск, преподавал в Пятигорском педагогическом институте, заведовал кафедрой педагогики, в 1957 году ушел на пенсию. Умер и похоронен в Пятигорске. Булгаковед С. Д. Бобров долгие годы искал на пятигорском кладбище могилу А. Б. Селихановича, нашел ее, восстановил и привел в порядок. Возможно, в недалеком будущем на могиле Селихановича появится новое надгробье с надписью: «Здесь покоится прах преподавателя русской словесности А. Б. Селихановича, учителя великих российских писателей Константина Паустовского и Михаила Булгакова, неподражаемого Александра Вертинского».
Известно, что в Ессентуках находилась дача «Цветник». Летом 1912 года брат Варвары Михайловны Булгаковой (Покровской) доктор Николай Михайлович Покровский пригласил для отдыха в Ессентуки на дачу своих племянниц Веру, Варю, Надю и племянника Колю. Тому есть свидетельство – письмо Коли к матери, которое он отправил из Ессентуков 16 июля 1912 года. В семейном архиве Н. А. Булгаковой-Земской сохранилась вырезка публикации «Письмо к товарищу с Кавказа», опубликованной в газете или журнале (в каком – не установлено – прим. авт.). В нем Коля забавно рассказал о своей поездке в Ессентуки. На газетной вырезке (размером 21,5 на 14,5 см текст с двух сторон) сохранилась лишь короткая запись: «№ ученик август 1912».
Подтверждения о том, что М. А. Булгаков ездил в феврале 1920 года к Николаю Михайловичу Покровскому, не найдено. Это лишь предположение.
О том, как Михаил Булгаков заболел возвратным тифом, спустя годы рассказала Татьяна Николаевна Булгакова (Лаппа): «Было уже ясно, что белые скоро уйдут, но они еще не собирались. В это время Михаил послал меня в Пятигорск – не помню, по какому-то делу. Поезда не ходили, я вернулась. Но он во что бы то ни стало хотел добраться туда. Как раз на другой день пошел поезд. Михаил съездил – на сутки. Вернулся: «Кажется, я заболел». Снял рубашку, вижу: насекомое. На другой день – головная боль, температура сорок. Приходил очень хороший местный врач госпиталя (Имя местного врача известно. Это владикавказский врач-инфекционист Лаврентий (Дзыбин) Борисович Газданов. Собственно говоря, он спас Михаила Булгакова для русской литературы. – прим. авт.). Он сказал, что у Михаила возвратный тиф: «Если будем отступать – ему нельзя ехать». Однажды утром я вышла и вижу, что город пуст. Главврач тоже уехал. А местный остался. Я бегала к нему ночью, когда Михаил совсем умирал, закатывал глаза. В это время – между белыми и советской властью – в городе были грабежи, ночью ходить было страшно; однажды на пустой улице ингуш схватил меня за руку – я вырвалась, бежала бегом… Во время болезни у него были дикие боли, беспамятство… Потом он часто меня упрекал: «Ты – слабая женщина, не могла меня вывезти!» Но когда мне два врача говорят, что на первой же остановке он умрет, – как же я могла везти? Они мне так и говорили: «Что же вы хотите – довезти его до Казбека и похоронить?»
В письме двоюродному брату Константину Петровичу Булгакову из Владикавказа 1 февраля 1921 года писатель сообщал: «Мы расстались с тобой приблизительно год назад. Весной я заболел возвратным тифом и он приковал меня… Чуть не издох, потом летом опять хворал».
Об этом периоде жизни писатель рассказал в рассказе «Записки на манжетах», отрывки из которых впервые были напечатаны в «Литературном приложении» к газете «Накануне» за 18 июня 1922 года: «Боже мой, Боже мой, Бо-о-же мой! Тридцать восемь и девять… да уж не тиф ли, чего доброго? Да нет. Не может быть! Откуда?! А если тиф?! Какой угодно, но только не сейчас! Это было бы ужасно… Пустяки. Мнительность. Простудился, больше ничего. Инфлюэнца. Вот на ночь приму аспирин и завтра встану, как ни в чем не бывало!» Михаила Булгакова выходила жена Татьяна Николаевна: «Я безумно уставала. Как не знаю что. Все же надо было делать – воду все время меняла, голову заматывала… лекарства врачи оставили, надо было давать… И вот Михаил лежал. Один раз у него глаза закатились, я думала – умер. Но потом прошел кризис, и он медленно-медленно стал выздоравливать. Это когда уже красные стали».
Скорее всего, Михаил Булгаков заразился возвратным (сыпным) тифом не после поездки в Пятигорск. От момента заражения до заболевания инкубационный период составляет как минимум две недели. Он мог заразиться им раньше, то есть во Владикавказе.
Первые деникинские части покидали Владикавказ, когда Булгаков лежал в бреду. В романе «Девушка с гор» Юрий Слезкин приводит диалог героя Алексея Васильевича с вернувшимся во Владикавказ бывшим редактором в английском френче Петром Ильичом, за которым угадывается редактор «Кавказской газеты» Николай Николаевич Покровский: «Вы не видали, как отступали наши доблестные войска? О, вы много потеряли. Это была картина, доложу я вам. Когда тысячи людей в арбах, верхом, пехтурою бежали в горы за месяц до того, как пришли советские войска. И в Ларсе их разоружили кинтошники, раньше, чем пустить в обетованную землю. Многие возвращались назад, многие стрелялись или стреляли в других».
По архивным данным войска Северокавказской группы генерала Эрдели, отрезанные от основных сил, начали покидать Владикавказ с середины марта 1920 года. Белые части, насчитывавшие семь тысяч бойцов и около пяти тысяч беженцев, по Военно-Грузинской дороге двинулись в Грузию. До Тифлиса дошла только треть беженцев. И войска, и беженцев интернировали в лагерях близ Поти, в болотистой, малярийной местности.
По воспоминаниям Татьяны Николаевны Булгаковой (Лаппа), госпиталь, в котором работал военврач М. Булгаков, был расформирован.
«Когда госпиталь расформировали в первых месяцах 1920 года, – вспоминала Татьяна Николаевна Булгакова (Лаппа), – заплатили жалованье – «ленточками». Такие деньги были – кремовое поле, голубая лента. Эти деньги никто не брал, только в одной лавке – и я на них скупала балыки… Было уже ясно, что белые скоро уйдут, но они еще не собирались».
Это не совсем так. Госпиталь работал до последнего дня пребывания белых в городе.
«Булгаков получал жалованье, и все было хорошо, мы ничего не продавали. При красных, конечно, не так стало. И денег не платили совсем. Ни копейки! Вот, спички дадут, растительное масло и огурцы соленые. Но на базаре и мясо, и мука, и дрова были. Одно время одним балыком питались. У меня белогвардейские деньги остались. Сначала, как белые ушли, я пришла в ужас: что с ними делать? А потом в одной лавке стала на балык обменивать. Еще у меня кое-какие драгоценности были… цепочка вот эта толстая золотая. Вот я отрублю кусок и везу арбу дров, печенки куплю, паштет сделаю… Иначе бы не прожили», – рассказывала Татьяна Николаевна.
Именно эти белогвардейские деньги да золотая цепочка помогли Татьяне Николаевне тогда выжить.
Булгаков заболел, когда во Владикавказе были белые, выздоравливал при красных. Медленно, опираясь на палочку, начал ходить. В городе нет хлеба. В округе в лесах остатки банд. Крестьяне боятся выезжать на поля – вернешься без лошади. Городское хозяйство запущено. Улицы захламлены.
И тем не менее жизнь в городе налаживалась. 10 (23) марта во Владикавказе создан ревком. Начали выходить новые газеты. Газета «Свободный Терек» опубликовала обращение ревкома к гражданам Владикавказа. В нем сообщалось о переходе с двадцать четвертого марта (по новому стилю) всей власти к Революционному Совету Обороны гор. Владикавказа.
А 27 марта писатель Юрий Львович Слезкин назначен заведующим Подотделом искусств отдела народного образования Владикавказского ревкома.
В дневнике Ю. Л. Слезкина есть запись от двадцать первого февраля 1932 года: «С Мишей Булгаковым я знаком с зимы 1920 года. Встретились мы во Владикавказе при белых. Он был военным врачом и сотрудничал в газете в качестве корреспондента. Когда я заболел сыпным тифом, его привели ко мне в качестве доктора. Он долго не мог определить моего заболевания, а когда узнал, что у меня тиф, испугался до того, что боялся подойти близко, и сказал, что не уверен в себе… По выздоровлении я узнал, что Булгаков болен паратифом. Тотчас же, еще едва держась на ногах, я пошел к нему с тем, чтобы ободрить его и что-нибудь придумать на будущее. Все это описано у Булгакова в его «Записках на манжетах». Белые ушли, организовался ревком. Мне поручили заведование подотделом искусства. Булгакова я пригласил в качестве зав. литературной секцией…»
6 апреля 1920 года вышел первый номера газеты «Коммунист» – орган Терского областного исполкома и областного комитета Российской коммунистической партии.
Редакция располагалась на улице Евдокимовской, в доме, который до прихода красных занимало общество Взаимного кредита. Здание сохранилось. Сегодня улица носит имя М. Горького.
В номере газеты «Коммунист» за 9 апреля 1920 года опубликовано объявление:
«Подотдел искусств Отдела Народного Образования, организуя ряд лекций по теории и истории литературы, а также лекций, посвященных произведениям отдельных русских и иностранных писателей, приглашает лекторов, каковых просят являться в Подотдел Искусств (зд[ание] Дирекции Нар[одных] училищ) к 12 ч. дня к Завед[ующему] лит[ературной] секцией не позже 14 апреля с. г.
Заведывающий Подотделом Искусств Ю. Слезкин.
Завед. литерат. секцией М. Булгаков.
Секретарь К. Туаев».
Это первое упоминание имени Михаила Булгакова в печати при новой власти. В «Записках на манжетах» три года спустя М. Булгаков напишет:
«В комнате, на четвертом этаже, два шкафа с оторванными дверцами, колченогие столы. Три барышни с фиолетовыми губами – то на машинках громко стучат, то курят.
…Сидит в самом центре писатель и из хаоса лепит подотдел. Тео. Изо. Сизые актерские лица лезут на него. И денег требуют.
После возвратного – мертвая зыбь. Пошатывает и тошнит. Но я заведываю. Зав. Лито. Осваиваюсь».
Любовь Давыдовна Улуханова, одна из трех упомянутых М. Булгаковым «барышень» спустя много лет вспоминала: «Комната на вид была очень ободранная – вновь рожденное учреждение… В этом же учреждении работала некая Марго – за ней ухаживал Слезкин, и Тамара Гоевна Гасумянц с двумя толстенными косами – она только что окончила гимназию и пришла на службу в Тео. Как ни зайду к ней – Булгаков лежит на ее столе: он, стоя, опирался на стол или сидел перед ее столом, положив локти… Кто он по профессии – было неизвестно. Был насмешлив, сочинял шутливые стихи: «И над журналом исходящих / Священнодействует Марго».
В Первом советском театре Владикавказа 15 апреля 1920 года состоялся первый концерт Подотдела искусств при отделе народного образования ревкома. Сохранилась афиша тех дней. Концерт открывался исполнением «Интернационала». Доклад об искусстве прочитал Михаил Булгаков. Это первое публичное выступление Михаила Афанасьевича на театральной сцене Владикавказа. Содержание доклада неизвестно. Но важен сам факт. Творческий путь писателя к собственным пьесам начинался с таких небольших выступлений перед спектаклями и концертами.
О новой в жизни Михаила Булгакова роли Татьяна Николаевна Булгакова (Лаппа) спустя годы рассказывала так: «Тут организовался театр. Слезкин предложил Михаилу делать вступительное слово перед спектаклями. В театре этом три дня шла опера (там был очень хороший баритон – Любченко), три дня – драма… Театр денег не платил – только выдавали постное масло и огурцы… Подотдел ему тоже не платил. Только за пьесы потом уже платили…»
О Первом советском театре Владикавказа любопытные воспоминания оставил Юрий Слезкин: «Впереди убитая булыжником площадь, на ней полуразвалившаяся водокачка, из которой бежит, бежит, не переставая, вода, образуя топкую лужу, края ее заросли травой, пробившейся между камней.
Слева врос в землю приземистый, раздавшийся в стороны дом. Он выкрашен в желтую краску, стены его заклеены афишами, на фронтоне красное, выцветшее на солнце полотнище: «Первый Советский театр».
За площадью стремится вверх прямая стрела бульвара. Каштаны и акация, сплетая над ним свои ветви, образуют зеленый шатер. Зеленые зыбкие пятна покрывают частой сетью песок дороги. Кажется, что идущие по ней люди пляшут, овеянные винным духом цветущих деревьев».
Концерты Подотдела искусств пользовались неизменным успехом. Об этом свидетельствуют рецензии, публикуемые в газете «Коммунист». В редакции работали молодые и преданные идеям революции люди. Отсюда – тон публикаций. Борьба за совершенно новую – пролетарскую – культуру представлялась молодым революционерам – строителям новой жизни весьма важным делом. Они еще не знают ироничного отношения их вождя Владимира Ленина: «…только точным знанием культуры, созданной всем развитием человечества, только переработкой ее можно строить пролетарскую культуру… Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Эти слова прозвучат осенью 1920 года на третьем съезде комсомола.
А пока молодые революционеры пишут громкие, но очень слабые стихи, организуют лекции о революционном творчестве и о футуризме, издают «Театральный бюллетень» с сетованиями на то, что «ни «Королевского брадобрея» Луначарского, ни «Стеньки Разина», ни других современных пьес найти в городе не удалось», местную литературную студию именуют «цехом поэтов», роль Подотдела искусств сводят «для цепляющихся за хвост революции»… Рецензент отметит митинги-концерты, устроенные Подотделом искусств 1 мая 1920 года на сценических площадках Владикавказа, «Коммунист» впервые назовет Михаила Булгакова писателем. Но положительных рецензий и отзывов немного. Лермонтова «пролеткультовцы» критиковали за его «демонизм», Кольцова причислили к представителям кулачества, Некрасова отнесли к худосочной капиталистической интеллигенции, Гоголя и Достоевского называли сумасшедшими… Но особенно досталось Пушкину.
На диспуте о Пушкине «пролеткультовцы» назвали «Скупого рыцаря», «Каменного гостя», «Моцарта и Сальери», «Пир во время чумы» и еще с десяток стихотворений «хламом» и предложили «бросить Пушкина в очистительный огонь революции, в котором весь этот хлам должен сгореть, крупинки золота, если они есть, останутся».
Защитить Пушкина и его творчество «с революционной точки зрения» решился Михаил Булгаков, он выступил с докладом, за что дорого поплатился.
«Во Владикавказе нераздельно царит Маяковский, – писал Юрий Слезкин. – Вообще, как ни странно, Владикавказ весьма «футуристичен» во всех областях своей жизни… Устраиваются диспуты, где поносится Пушкин как «буржуазный», «контрреволюционный» писатель… Молодой беллетрист М. Булгаков, «имел гражданское мужество» выступить оппонентом, но зато на другой день в «Коммунисте» его обвинили чуть ли не в контрреволюционности».
Доставалось и тем, кто, вроде адвоката Б. Р. Беме, пытался возразить, кто проявлял заступничество за советских служащих, которых держат «под подозрением», кто защищал «жалкий подотдельчик искусств», до которого будто бы «пролетариату нет никакого дела». Тем же, кто вступался «за обиженных Слезкиных и Булгаковых, маленьких людишек (согласны), но, увы, вопреки вашему ультракоммунистическому мнению, абсолютно не пытающихся вылезть из буржуазной шкуры», перепадало особенно. Некто Аверьянов обратился с жалобой на медлительность с муниципализацией домов, за что и пострадал.
«Очевидно, многие партийные товарищи, вроде тов. Аверьянова, – писала «Коммунист», – больны каким-то острым припадком «горя от ума», и вместо того чтобы энергично работать и давать дельный анализ дефектов работы, лишь истерично кричат, бегут в Москву, и если так будут нас критиковать с той же убедительностью, как в приводимом письме, то дело революции от этого мало подвинется вперед…»
В 1920–1921 годах Михаил Булгаков много писал. В частности, написал пять пьес. По театральным афишам известны лишь их названия «Самооборона», «Братья Турбины», «Глиняные женихи» («Вероломный папаша»), «Парижские коммунары», «Сыновья муллы».
3 июня 1920 года на сцене Первого советского театра Владикавказа состоялась премьера спектакля по первой пьесе М. Булгакова «Самооборона» (юмореска в одном действии). Ее текст не сохранился. Но, судя по списку действующих лиц – обыватель Иванов, гимназист Петька, председатель домового комитета, господин в ремарке «действие происходит в наши дни в губернском городе», можно предположить, что автор использовал свои недавние впечатления о революционных событиях в Киеве и на Северном Кавказе.
16 октября 1920 года театральные афиши известили жителей Владикавказа о новом театральном сезоне. Открывался он спектаклем по пьесе Гоголя «Ревизор». Михаил Вокс – первый театральный рецензент Михаила Булгакова – откликнется на открытие театрального сезона едкой рецензией: «Начал функционировать владикавказский театр. Судя по первому спектаклю, он не создан для рабочих и трудящихся вообще. Театр посещает уставший от дневной грязной работы спекулянт и уставший от безделья владикавказский буржуа». А о Гоголе такое скажет, что и сегодня от этих слов становится не по себе: «Гоголь – фантаст, а «не смех сквозь слезы», как хотели наивно объяснить его творчество. Гоголевские типы – это болезненные фигуры, выверты. Творчество Гоголя несомненно бредовое, нездоровое».
Ничего хорошего от рецензента Михаил Булгаков не ждал. Через пять дней, то есть 21 октября 1920 года, состоялся первый спектакль по драме Михаила Булгакова «Братья Турбины». О содержании драмы можно судить лишь по рецензии Михаила Вокса: «Мы не знаем, какие мотивы и что заставило поставить на сцене пьесу М. Булгакова.
Но мы прекрасно знаем, что никакие оправдания, никакая талантливая защита, никакие звонкие фразы о чистом искусстве не смогли бы нам доказать ценности для пролетарского искусства, художественной значительности слабого драматического произведения – «Братья Турбины».
Мы такой поверхностной обрисовки бытовых эпизодов из революционной весны 1905 года, мимо такой шаблонной мишуры фраз и психологически пустых, словно манекены, действующих лиц, из среды мелкобуржуазной, мимо таких уродливых «революционеров», мы прошли бы молча. Слишком неинтересны эти слабые потуги «домашней» драматургии.
Нас остановило другое.
Автор, устами резонера, в первом акте, в сценах у Алексея Турбина, с усмешкой говорит о «черни», о «чумазых», о том, что искусство не понятно для толпы, о «разъяренных Митьках и Ваньках». Мы решительно и резко отмечаем, что таких фраз никогда ни за какими хитрыми масками не должно быть.
И мы заявляем больше, что если встретим такую подлую усмешку к «чумазым», к «черни» в самых гениальных страницах мирового творчества, мы их с яростью вырвем и искромсаем на клочья.
И потому, что эти «разъяренные Митьки и Ваньки» совершают величайшее дело в истории человечества.
И потому, что к ним тянется с такой любовной надеждой все трудовое, задавленное банкирами, человечество.
Как тянется к недавно посланной сторожевки (?) на Памир, на крышу мира, на этих «разъяренных» русых, голубоглазых и ядреных Митек и Ванек – вся тристамиллионная Индия. Тянется с воплями проклятия и гнева на «джентльмена в кэпи» и с радостными призывами, когда же эти северные «пришельцы» принесут вместе с песнями освобождения к ним – в джунгли – кумачовые зори.
И тогда…»
Что же будет тогда, рецензент не сказал. Известно другое: пройдет несколько лет и пьеса с похожим названием – первая советская пьеса о гражданской войне будет идти в Художественном театре.
Было ли что-нибудь общее между драмой «Братья Турбины» и пьесой «Дни Турбиных»? В дневнике писателя Юрия Слезкина об этом произведении есть такие строки: «… «Братья Турбины» – бледный намек на теперешние «Дни Турбиных» – один из братьев был эфироманом, другой – революционером. Все это звучало весьма слабо. Я, помнится, говорил к этой пьесе вступительное слово».
Сам же писатель в письме двоюродному брату Константину Булгакову 1 февраля 1921 года так рассказывал о премьере: «Турбины» четыре раза за месяц шли с треском успеха… В театре орали «Автора» и хлопали, хлопали… Когда меня вызвали после 2-го акта, я выходил со смутным чувством… Смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «а ведь это моя мечта исполнилась… но как уродливо: вместо московской сцены сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь».
Булгаков любил этот образ. Определенная связь между Алексеем Турбиным из «Братьев Турбиных», Алексеем Турбиным из «Белой гвардии» и Алексеем Турбиным из «Дней Турбиных» все же есть. Имя Алексея Васильевича Турбина – центрального персонажа названных произведений – для Булгакова было очень дорого. Фамилию Турбин носили двоюродные предки Варвары Михайловны, матери писателя.
Действие драмы «Братья Турбины» происходило в доме Алексея Турбина, в том самом киевском доме № 13 на Андреевском спуске, в котором позднее Булгаков поселил героев «Белой гвардии», а затем и действующих лиц пьесы «Дни Турбиных». И звали их почти так же, как и героев драмы.
Осенью двадцатого года к постановке была готова еще одна пьеса Булгакова «Глиняные женихи» («Вероломный папаша»). В письме в Киев сестре Вере Афанасьевне Булгаковой 26 апреля 1921 года Михаил Афанасьевич писал: «Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю 3-актную комедию-буфф салонного типа «Вероломный папаша» («Глиняные женихи»). И как раз она не идет, да и не пойдет, несмотря на то, что комиссия, слушавшая ее, хохотала в продолжении всех трех актов… Салонная! Салонная! Понимаешь. Эх, хотя бы увидеться нам когда-нибудь всем. Я прочел бы Вам что-нибудь смешное…» Сведений о постановке данной комедии не найдено.
Зато увидела свет постановка по другому драматургическому произведению Михаила Булгакова. В ноябре двадцатого года в журнале «Книга и революция» писатель прочитал объявление: «В виду приближающегося 18 марта 1921 года пятидесятилетия Парижской Коммуны, Театральный Отдел Наркомпроса объявляет конкурс на пьесы, черпающие свой материал из истории Парижской Коммуны. Пьесы могут быть в 1-ом, 2-х и 3-х действиях, могут быть в прозе и стихах. Пьесы не должны требовать слишком сложной постановки: не более трех перемен декораций. На конкурс представляются лишь пьесы новые, не бывшие в печати и не исполнявшиеся на сцене. Три пьесы, признанные жюри конкурса лучшими, награждаются премиями в размере 150 000 руб., 70 000 руб., и 30 000 руб. Премированные пьесы поступают в распоряжение ТЕО для напечатания с оплатою по ставкам, существующим в момент премирования. Срок представления пьес на конкурс – 15 февраля 1921 года. Объявление результатов конкурса – 25 февраля 1921 года».
Булгаков много работает над новой пьесой, которая получила окончательное название «Парижские коммунары». По всей видимости, драматург завершил работу над ней в конце января
1921 года. В письме в Москву двоюродному брату Константину Петровичу Булгакову от 1 февраля 1921 года писатель сообщал: «Наконец на днях снял с пишущей машинки «Парижских коммунаров» в 3-х актах. Послезавтра читаю ее комиссии…»
Премьера спектакля состоялась на сцене Первого советского театра Владикавказа. По объявлениям в газете «Коммунист» известно о двух постановках – 18 и 19 марта 1921 года.
Рецензент Михаил Вокс разразился на страницах газеты «Коммунист» очередной рецензией: «На театральных подмостках Владикавказа было отмечено постановкой новой пьесы местного литератора М. Булгакова: «Парижские коммунары». Автор – новичок в драматургии, а в этом труднейшем виде литературного творчества художественные результаты достигаются нелегко. Поэтому мы не будем строго критиковать и указывать на неудачную архитектонику (строение) пьесы. Мы не станем перечислять неудачные и слабые сценические моменты в пьесе. Их немало. Действие развивается бессвязно, скачками, которые художественно не оправданы. Сцены насыщены литературщиной в ущерб живому разговору и динамики (движения действующих лиц). Наши важнейшие критические замечания по существу содержания пьесы были высказаны на дискуссии с автором после читки, они сохраняют силу и теперь.
Но кое-что в пьесе, особенно первые сценки последнего акта – удачны, театральны и художественны.
В постановке видна немалая работа, но массовая сцена первого акта в основе неверна. Разве опыты с «театральной условной толпой» Станиславского, Гордона Крэга не убедительны!
Впечатление от первого акта осталось как от немой, мертвой сцены, несмотря на реплики, крики, оркестр и речи.
В исполнении отметим игру арт. Лариной в роли Анатоля. Великолепное травести (театральный термин от французского глагола: переодеваться), в ней мелькнула удалая, заядлая театральная жилка.
Не пройдешь молча и мимо арт. Никольской в роли Целестины.
Мы заметили эту артистку еще в «Пигмалионе» и не напрасно: у ней свой, пока робкий и неуверенный, рисунок рук. А жест и руки на сцене так важны и многозначительны. Остальные исполнители приложили все усилия, чтобы оживить недействующие лица пьесы «Парижские коммунары».
Михаил Булгаков лучше других оценивал свой первый театральный опыт. В письме в Москву сестре Надежде Афанасьевне Булгаковой-Земской, которой он переслал текст пьесы еще в феврале 1921 года, писал: «А с «Парижскими» так: если отыщутся, дай на отзыв. Поставят – прекрасно. Нет? – в печку…
P.S. Вот досада с «Парижскими». Первый акт можно грандиозно поставить на большой сцене. Пойду завтра [Когда наступило завтра, не установлено. – прим. авт. ] смотреть во 2-м акте моего мальчика Анатоля Шоннара. Изумительно его играет здесь молодая актриса Ларина.
Мой Анатоль – мой отдых в моих нерадостных днях…»
Еще один немаловажный факт биографии Михаила Булгакова. Он стоял у истоков создания нового осетинского театра. В Государственном архиве Северной Осетии сохранилось письмо за подписью Михаила Булгакова от 28 мая 1920 года, адресованное Осетинскому отделу народного образования, в котором он просил «…в срочном порядке доставить… списки на желающих заниматься в Народной Драматической студии сценического искусства осетин».
На письме резолюция: «т. Тотрову предоставить списки желающих заниматься в драм. Студии. И. С. Бутаев. 29/ V 1920».
Любопытные воспоминания об этом времени оставил осетинский актер и педагог, заслуженный деятель искусств Северо-Осетинской АССР (1940), организатор первого осетинского драматического кружка, постановщик первых осетинских пьес – драмы «Лучше смерть, чем позор» и комедии «Побывавший в России»
Е. Бритаева (1904) Борис Иванович (Беса Иветович) Тотров (1882–1964). До революции 1917 года он учился в частном драматическом училище в Москве. В 1908 году вернулся во Владикавказ, собрал труппу любителей. Пятнадцатого августа 1908 года во Владикавказе состоялся первый осетинский спектакль. После установления Советской власти заведовал драматической секцией подотдела искусств отдела народного образования Владикавказа. С Булгаковым знаком с лета 1920 года. Перевел пьесу Михаила Булгакова «Сыновья муллы» на осетинский язык. Автор книг «Из воспоминаний актера» (1951), «У колыбели осетинского театра» (Орджоникидзе, 1963).
Тотров вспоминал: «Меня вызвали в отдел народного образования и сказали:
– Мы организуем подотдел искусства. У нас будет три секции – драматическая, хоровая и художественная. Немедленно мобилизуйте ваш кружок. Вы назначаетесь заведующим драматической секцией.
Я сразу понял – начиналась настоящая работа. Искусство перестало быть частным делом. От радости я не чувствовал под собой ног.
Через несколько дней уже был утвержден состав кружка… Мы стали лихорадочно готовиться к первой постановке, выбрав для этого пьесу «Обманутые надежды» и «Двое голодных». Это были переводные пьесы с грузинского. Они не отличались особой актуальностью, революционным содержанием, но все в какой-то степени отвечали духу времени…»
В двадцатые годы не было пьес ни на ингушском, ни на осетинском языках. Видимо, это послужило Михаилу Булгакову толчком к написанию пьесы из жизни ингушей «Сыновья муллы». В воспоминаниях Тамары Сослановны Гойговой, жены ингушского писателя Абдул-Гамида Гойгова, содержатся факты, свидетельствующие о том, как зарождался замысел пьесы «Сыновья муллы»: «Иногда вечерами к нам приходил Михаил Афанасьевич Булгаков и вроде бы в семейной обстановке писал свою пьесу «Сыновья муллы», время от времени консультируясь с Гойговым по отдельным моментам в обрисовке образов выведенных в пьесе лиц».
15 мая 1921 года Михаилу Булгакову исполнилось тридцать лет. В день рождения Булгакова во Владикавказе произошло много событий: в помещении бывшего Николаевского училища (Александровский пер., 5 «б») открыт Горский народный художественный институт. Деканом театрального факультета утвержден Михаил Булгаков. У него 57 слушателей. На сцене Первого советского театра Владикавказа состоялась премьера спектакля по пьесе Михаила Булгакова «Сыновья муллы» на ингушском языке.
О том, в каких условиях создавалась пьеса, можно судить по рассказу самого Михаила Булгакова: «Мы ее написали в семь с половиной дней, потратив, таким образом, на полтора дня больше, чем на сотворение мира. Несмотря на это, она вышла еще хуже, чем мир… В туземном отделе пьеса произвела фурор. Ее немедленно купили за 200 тысяч. И через две недели она шла».
«Сыновья муллы» – последняя пьеса Михаила Булгакова, написанная во Владикавказе и поставленная на сцене местного театра.
Через сорок лет дотошные историки разыскали суфлерский экземпляр одной пьесы, восстановили в общих чертах содержание и смысл других четырех, которые Булгаков даже в общий счет не включил. До наших дней дошла машинописная копия пьесы «Сыновья муллы», которая хранится в кабинете осетинской литературы Северо-Осетинского госуниверситета им. К. Хетагурова.
Сохранился чернильный прибор – дань благодарности владикавказских любителей театра за постановку пьесы «Сыновья муллы». Судя по гравировке на тыльной стороне письменного прибора: «Михаилу Афанасьевичу Булгакову от театралов г. Владикавказа 16 мая 1921 г», подарок был преподнесен не ранее этого дня. Скорее всего, его приготовили к 30-летию писателя.
Еще одна булгаковская реликвия – пишущая машинка, на медной табличке которой выгравировано: «Михаилу Афанасьевичу Булгакову от подотдела искусств Терского наробраза г. Владикавказ Ю. Слезкин 1921 г», хранится в Северо-Осетинском государственном объединенном музее истории, архитектуры и литературы (г. Владикавказ). Возможно, и этот подарок был сделан в день 30-летия писателя.
18 мая 1921 года в газете «Коммунист» опубликован очерк
М. Булгакова о выдающемся русском актере «С. П. Аксенов
(35 лет служения сцене)».
В этом же номере опубликована заметка Михаила Вокса «Теревсат», где он опять огрызнулся на Михаила Булгакова: «Будет лишним детально остановиться на программе, достаточно упомянуть, что в начале вечера после «Интернационала» вышел «модный» литератор со словами-пустышками о целях театра революционной сатиры». Пожалуй, это последнее упоминание имени Михаила Булгакова во Владикавказской прессе.
Театр закрыт, артисты разъехались, Подотдел искусств расформировали окончательно.
«В 1921 году театр закрылся, и Подотдел искусств прекратил свое существование. Ю. Слезкин уехал в Москву. Так как здесь не было места, где можно было работать, Михаил отправился в Тифлис с намерением поставить там свою пьесу…» – вспоминала спустя годы Татьяна Николаевна Булгакова (Лаппа).
20 мая 1921 года начальник Особого отдела 10-й Терской Красной Армии Медведев и секретарь Макаров подписали приказ о регистрации офицеров царской службы, Добровольческой и других армий.
Согласно третьему параграфу этого приказа, который гласил о том, что «Всем лицам, служившим в разных частях, учреждениях и заведениях Добровольческой армии и союзных с ней, явиться в Особый отдел 25-го сего мая к 10 ч. утра.», Михаил Булгаков должен был явиться на регистрацию. Особый отдел размещался в доме № 11 по улице Воронцовской.
Учетная карточка бывшего белого офицера содержала следующие сведения: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, последний чин старой армии, служба в белых армиях (когда, в каких армиях, последний чин), когда и каким органом ГПУ впервые взят на учет, привлекался ли к ответственности за службу в белых армиях (когда и каким образом), отметка о перемещениях (когда и в каком органе зарегистрирован, когда и куда выбыл).
Приказ Особого отдела явно испугал Булгакова. Он постоянно ждал ареста. Поэтому писатель принял решение покинуть Владикавказ. В «Богеме» он так объяснил причину отъезда в Тифлис:
«Почему же? Почему именно в Тифлис? Убейте, теперь не понимаю. Хотя припоминаю говорили, что:
1) в Тифлисе открыты все магазины;
2) в Тифлисе есть вино;
3) в Тифлисе очень жарко и дешевы фрукты;
4) в Тифлисе много газет и т. д. … и т. д.
Я решил ехать. И прежде всего уложился. Взял свое имущество – одеяло, немного белья и керосинку…
…Когда очередь дошла до моего ордера и я протянул к нему руку, юноша остановил ее на полпути и сказал голосом звонким и непреклонным:
– Зачем едете?
– Для постановки моей революционной пьесы»
Тогда юноша запечатал ордер в конверт и конверт, а с ним и меня вручил некоему человеку с винтовкой, молвив:
– В особый отдел.
– А зачем? – спросил я.
На что юноша не ответил».
Этот диалог едва не стоил Булгакову его будущего. «Бравый юноша с пистолетом на бедре» оказался единственным человеком во всем Владикавказе, не знавший писателя в лицо. В особом отделе Булгакову снова повезло. «Маленький человек в военной форме», сличив фотографическую карточку какого-то бухгалтера с личностью Михаила Афанасьевича, вручил ему папиросу, ордер на выезд, сказав при этом часовому с винтовкой: «Проводи литератора наружу».
Викентий Вересаев вспоминал, как прошла подобная регистрация в Крыму: «…Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось, что те, кто на регистрацию не явится, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте. Офицеры явились на перерегистрацию. И началась бессмысленная кровавая бойня. Все являющихся арестовывали, по ночам выводили за город и расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей».
Под Владикавказом тоже было место, где расстреливали офицеров, членов семей белогвардейцев, юристов, служащих гражданских учреждений. В народе это место получило название Долина смерти.
Михаил Булгаков уезжает через Баку в Тифлис. В письме в Москву сестре Надежде Афанасьевне Булгаковой-Земской сообщает об отъезде в Тифлис:
«Дорогая Надя! Сегодня я уезжаю в Тифлис – Батум. Тася пока остается во Владикавказе. Выезжаю спешно, пишу коротко…»
Еще раньше, в письме в Москву двоюродному брату Константину Булгакову, датированном 1 февраля 1921 года, Михаил Афанасьевич писал:
«Что дальше?
Уеду из Владикавказа весной или летом.
Куда?
Маловероятно, но, возможно, что летом буду в Москве.
Стремлюсь далеко…»
Как вспоминала Т. Н. Булгакова (Лаппа), весной 1921 года над головой М. А. Булгакова во Владикавказе снова сгустились тучи: «В общем, если б мы там еще оставались, нас бы уже не было. Ни меня, ни его. Нас бы расстреляли. Там же целое белогвардейское гнездо было: сын генерала Гаврилова, Дмитрий, предлагал в их подполье работать, но я отказалась. Потом хотел завербовать медсестру из детского дома, который в их особняке был, а она его выдала. Тут и начальника милиции арестовали, где я раньше работала. Он тоже контрреволюционером оказался. Ну, и надо было сматываться».
Периоду своей жизни во Владикавказе позднее Михаил Булгаков посвятит рассказ «Богема». Рассказ написан в 1924 году: «Огромный чудный вечер сменяет во Владикавказе жгучий день. Края для вечера – сизые горы. На них вечерний дым. Дно чаши – равнина. И по дну, потряхивая, пошли колеса. Вечные странники. Навеки прощай, Гензулаев. Прощай, Владикавказ!»
4 января 1925 года Булгаков записал в дневнике: «Сегодня вышла «Богема» в «Красной ниве» № 1. Это мой первый выход в специфически-советской тонко-журнальной клоаке. Эту вещь я сегодня перечитал, и она мне очень нравится, но поразило страшно одно обстоятельство, в котором я целиком виноват. Какой-то беззастенчивой бедностью веет от этих строк. Уж очень мы тогда привыкли к голоду и его не стыдились, а сейчас как будто бы стыдно. Подхалимством веет от этого отрывка. Кажется, впервые со знаменитой осени 1921-го года позволю себе маленькое самомнение и только в дневнике, – написан отрывок на «ять», за исключением одной, двух фраз («Было обидно» и др.)».
29 мая 1921 года в Осетинском народном клубе на углу улиц Вревской и Церковной (ныне угол улиц Армянской и Димитрова. – прим. авт.) Владикавказ отметил 15-летие со дня смерти осетинского поэта К. Л. Хетагурова. Вечером в Первом советском театре состоялся спектакль, посвященный памяти поэта. Михаила Булгакова на этом вечере не было.
Так закончился Владикавказский период жизни и творчества одного из известнейших писателей двадцатого века Михаила Афанасьевича Булгакова.
г. Ставрополь
Май 2020 г.
