Начинается
Плач гитары,
Разбивается
Чаша утра.
Начинается
Плач гитары.
О, не жди от нее
Молчанья…
Ф. Лорка. Гитара
(перевод М. Цветаевой)
Пора уже было уходить из бара. Время подбиралось к полуночи. Становилось ясно — никакого фламенко не будет. Похоже, мы перепутали адрес, что совсем не мудрено в этом муравейнике — Севилье, тем более ночью!
Полутемное помещение бара было почти пустым — мы с подругой, еще одна пара и больше никого.
— Фанни, пойдем, так поздно, нам же завтра в Кордобу с утра, — взмолилась я.
— Подожди, я еще раз спрошу официанта.
Даже Фанни, моей латиноамериканской подруге, слабо верилось в обещанный концерт.
— Si, flamenco, si! — ответил ей официант, энергично кивая. Он выглядел слишком бодрым для столь позднего часа.
Вдруг в половине первого, громко переговариваясь, вошла пара — девушка и парень. У парня за спиной возвышался огромный чехол в форме гитары. Это делало его похожим на огромную черепаху. Парень с девушкой остановились у стойки бара, предварительно обнявшись с официантом, который тут же наполнил две маленькие рюмочки и придвинул к ним. Выпив, пара направилась к столику в самом углу, где парень стал неторопливо доставать из чехла гитару.
К нашему изумлению, бар быстро заполнялся людьми, и вскоре почти все места оказались заняты.
Официант летал от стола к столу с пирамидой больших тарелок в обеих руках.
Пока посетители расправлялись с большими порциями паэльи, бычьими хвостами, гигантскими креветками, музыканты копошились в своем углу. Гитарист прошелся по струнам. Его лица видно не было. Длинные блестящие волны иссиня-черных волос почти скрывали профиль.
Девушка осторожно и негромко начала отбивать ладонями замысловатый ритм. Потом она запела… Сначала, будто бы только пробуя гортань, затянула витиеватую мелодию. Потом ее голос зазвучал мощнее, окреп и уже никак не сочетался с ее хрупким телосложением. Душа певицы рвалась наружу, девушка прижимала к груди предельно напряженные руки, сжимала кулаки…Это было похоже на самосожжение!
Все присутствующие замерли, отодвинув тарелки с едой, и только время от времени позволяли себе отхлебывать вино.
То, что звучало в стенах бара, нельзя было назвать песней. Скорее, это были обрывки мелодий, скрепленные неуловимым ритмом. Они напоминали то плач, то грозный возглас, то нежный шепот… то опять взрывались вулканом, будто бы из недр земли, из прошлого.
Столетия назад эти мелодии покатились в цыганских кибитках из далекой Индии на запад, достигли севера Африки и, сплетясь в замысловатую вязь из еврейских, арабских песнопений, укоренились в Андалусии, где испанцы довели до совершенства этот музыкальный сплав, наделили его своей душой (“duende”) и назвали «фламенко»…
Были моменты, когда на возглас певицы кто-то из зала негромко понимающе отвечал таким же возгласом, вторил ей, убеждал, что ее зов нашел ту пристань, которую искал, а не пропал в темноте…
Неожиданно пение оборвалось на самой высокой точке накала, после чего весь зал взорвался аплодисментами…
Ошеломленные пережитым, мы вышли на набережную. Гвадалквивир серебрился в предутреннем свете. Мы шли молча. Маслянистая влага мощеных улиц отражала свет еще не погасших желтых фонарей.
Ночью Севилья казалась такой же соблазнительной красавицей, что и днем. Уснув, не сбросив с себя роскошный наряд, она, сияя своей многовековой славой, была уже готова встретить новый день как повод для праздника. В то же время она позволяла охладить страсть к себе же самой, маня прохладой андалузских парадных, где раскидистые цветы в огромных мраморных вазах и тихое журчание фонтана обещают умиротворение, опьяняют предвкушением будущих встреч.
