Мгновения из детства
…Друзья, а вы помните, как весной теперь уже такого далекого 1985 года, как раз в дни весенних школьных каникул, наше Центральное телевидение начало показ детского телевизионного фантастического фильма «Гостья из будущего»? И там в самом конце прозвучала песня со словами «прекрасное далёко» на стихи Юрия Энтина под мелодию Евгения Крылатова в нежнейшем, «колокольчиковом» исполнении Татьяны Дасковской. Позже эта песня, вместе с уже другими исполнителями — трио «Меридиан», стала лауреатом фестиваля «Песня-85». Как сказал спустя годы Крылатов, «это был призыв, молитва, мольба о детях, чтобы они жили лучше, чем мы»… Получилась такая светлая мечта о будущем, вера в себя и свои силы, обещание сохранить, даже став взрослыми, искренность и доброту. Песня эта стала настоящим гимном целого поколения подростков 80-х — мальчишек, влюбленных в главную героиню картины Алису Селезнёву, и девчонок, которые хотели быть на нее похожими — на девочку из прекрасного далёка!..
К сожалению, в наши дни она стала своеобразным плачем об утраченном нами, тогдашними детьми, образе нашего светлого будущего.
Но я — я продолжаю слышать этот голос из Прекрасного Далёка! Только для меня он стал голосом из моего далекого и незабываемого детства, в котором были и взлеты, и падения, и крылья за спиной, и разбитые коленки, и чудо первой любви, и разочарования в поступках взрослых…
«ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРИК»
«Слышу голос из Прекрасного Далёка»…
Я слышу мамин голос: «Наташа! Домой! Уже поздно!»
«Мам, а можно еще пять минуточек?! Ну пожалуйста!» — это уже я, запыхавшаяся от бега и наших многочисленных детских подвижных игр и забав: догонялок, «охотников и уток», пряток, бадминтона, «казаков-разбойников». А на дворе — лето, и уже поздно — 11 часов вечера, но мы, дружная дворовая «бандочка», так не хотим расставаться! Слышны голоса наших мам и бабушек, они с каждым разом все строже и требовательней: «Быстро по домам!» Что ж поделаешь, расходимся очень неохотно — чтобы завтра с утра снова встретиться и продолжить такую интересную детскую жизнь!
Наверное, для описания нашего «итальянского дворика» в самом центре Владикавказа требуется совсем другой уровень владения словом — к примеру, как у Юрия Нагибина или Дины Рубиной, но мне так не хочется, чтобы ушла в небытие та своеобразная атмосфера, что царила тогда в нем, а потому я и попробую восстановить в памяти хотя бы некоторые мгновения из прошлого — как я их запомнила.
Для начала надо, наверное, сказать, что мы занимали три комнаты в доме, в котором родился и жил в течение двадцати лет Евгений Вахтангов, выдающийся русский и советский режиссер и педагог. Сейчас этот дом отреставрировали благодаря усилиям московского Театра имени Вахтангова, и он стал настоящим украшением Владикавказа и местом притяжения для горожан и гостей республики. Все мои соседи были людьми весьма колоритными, со своими яркими характерами. Чего только стоила ровесница и подружка моей бабушки — тетя Шура Середа. Подслеповатая, невысокого росточка, плотного телосложения с массой крупных и мелких бородавок на довольно заурядном лице, она считала себя неотразимой, о чем и не уставала напоминать всем окружающим. Она мощно красила ресницы, щеки натирала свеклой (по крайней мере, смотрелось это именно так), а моей бабуле пеняла: «Посмотри на себя, Миля, на кого ты похожа, то ли дело я — молодая и красивая! Вот бери пример с меня!» Уже будучи в почтеннейшем возрасте и при наличии милого старичка-супруга, она умудрялась заводить шашни на стороне. И случился-таки однажды казус, прямо как в анекдотах, который долго потом обсуждала вся наша улица: очередному бойфренду тети Шуры пришлось ретироваться через окно по простыням, когда внезапно домой нагрянул проголодавшийся муж…
Наличествовали в нашем дворе и не вполне безобидные алкоголики. Это трио не раз устраивало безобразия и нарушало общественный порядок и покой жильцов.
Дядя Андрей «мотал нервы» собственной семье, устраивал дебоши, скандалы и «побоища» дома, а в туалет, единственный, кстати, на весь дом и находившийся во дворе, он ходил исключительно в одних носках — видимо, «с бодуна» забывая надеть тапки. Пока не забыла, опишу и туалет, которого я боялась в детстве ужасно: там все время стоял нестерпимый запах нечистот вперемешку с запахом хлорки и жили колонии страшных пауков, висевших во всех углах… То еще «удовольствие», скажу я вам…
Дядя Касполат ничуть не меньше измывался над домашними, орал дурниной, мучил жену и двух маленьких дочек, испуганно забивавшихся подальше от него в угол комнаты. Он любил проведывать своего дружка-алкаша дядю Авака, жившего на первом этаже. С утра заглядывал в форточку и вопрошал: «Авак, ты живой?», на что получал, как правило, нецензурный ответ с посылом в известные места. Что не мешало им трогательно дружить и заботиться друг о друге. Кстати, был случай, когда, напившись, что называется, в хлам, дядя Авак вдруг решил взорвать дом, о чем он и проревел в форточку всем соседям, собравшимся во дворе. Открыл все газовые конфорки и грозился зажечь спичку. И был, конечно, страшный переполох, вызов милиции и пожарных, суета и беготня. Закончилось все, слава богу, миром, дом остался стоять на месте, взрыв не состоялся…
С «женщинами с пониженной социальной ответственностью» было тоже все в порядке — они имелись, и даже целых две! Дородная блондинка — мечта многих кавказских мужчин, и стройная шатенка (изначально шатенка, потому что на протяжении многих лет она бывала то рыжеволосой, то огненно-бордовой, то иссиня-черной, то пепельной). Они были милы и обходительны как с соседями, так и с клиентами, коих было немало, но жизни двора они не мешали, а потому дворовые кумушки к ним быстро привыкали, охотно здоровались и провожали понимающими взглядами и дежурными улыбками — чтобы потом вдоволь «перемыть косточки» и им, и нашим «любвеобильным» соседкам.
Кстати, и своя «бутлегерша» у нас тоже имелась, а потому местным алкашам далеко ходить не надо было: весь околоток знал о том, что в любое время дня и ночи, если «горит нутро» и нужно срочно опохмелиться, можно постучаться в крайнее окно — и тетя Нина с добрейшей улыбкой выдаст тебе бутылочку-другую какого-нибудь пойла с градусами. Соседи пытались было бороться законными методами с распространительницей водки и женских слез, и даже представители нашей доблестной милиции неоднократно посещали злостную нарушительницу спокойствия: с суровыми лицами они стучались в квартиру к ней, с порога в самой что ни на есть ультимативной форме предлагали сдаться и раскаяться, но тетя Нина с почти искренней радостью, выписанной на ее хитроватом лице, приглашала грозных стражей порядка в дом, а спустя непродолжительное время они выходили на свет божий умиротворенные, с блаженством, выписанным на их довольных физиономиях, и нетвердой походкой покидали наш гостеприимный двор. А тетя Нина победным взглядом окидывала притихших соседок и царственно удалялась в свои покои, напоследок хлопнув дверью. О том, что она не бедствовала, можно было догадаться по обилию ковров и хрусталя в ее квартире, а ее единственная дочка Лия чуть ли не с ясельного возраста ходила в золоте и бриллиантах.
И тут вспомнился мне случай: на экраны вышел прекрасный фильм «А зори здесь тихие…», который мы, детвора, посмотрели, что называется, «взахлеб» и, впечатлившись подвигами наших геройских девчат, решили поставить свой спектакль, в котором я, инициатор действа, конечно, взяла себе роль роковой красавицы Жени Комельковой, а Лии досталась роль Лизы Бричкиной, утонувшей в болоте. Все было весьма натурально в нашей постановке: мы бегали по кустам, падали на землю, стреляли из воображаемых автоматов в ненавистных фашистов, а Лия, извозюкавшись по самое не хочу в какой-то яме, наконец отправилась домой по окончании нашего спектакля. Но дома обнаружилось — о ужас! — отсутствие одной сережки с бриллиантами! Тетя Нина устроила Лийке выволочку, а мы потом всем творческим коллективом артистов искали эту чертову серьгу в высоких травах и колючих кустах, но так и не нашли, естественно. А уже на следующий день Лийка выплыла к нам в новых шикарных сережках со сверкающими брюликами! Тетя Нина не разменивалась на мелочи — по принципу «живем только раз!». Подпольная торговля водкой давала ей такую шикарную возможность…
Прямо под нами жила армянская семья. Помню, как старенькая, сгорбленная тетя Сирануш взбивала длинной палкой шерсть из одеял и подушек, а вечерами ее зять дядя Володя играл в нарды с соседскими мужиками, и все лето во дворе раздавались азартные вскрики победивших и проигравших. Чем занималась тетя Эмма, дочка Сирануш, я уже и не упомню, но в моей памяти она запечатлелась в каком-то длиннющем черном прорезиненном фартуке и галошах на босу ногу. Единственный сын тети Эммы и дяди Володи Ашотик с самого раннего детства отличался повышенной хрупкостью костей и все время что-то себе умудрялся сломать. Он так и запомнился мне в гипсе, но с велосипедом в обнимку, с которого, между прочим, все время и сваливался себе на беду и новую болячку. Гораздо позже, уже во времена перестройки, дядя Володя поднялся на строительном бизнесе, в семье появились хорошие деньги и дорогие машины, которые дядя Володя умудрялся все время разбивать, влетая регулярно в аварии. Одной из последних было лобовое столкновение где-то на горной трассе с не уступившей ему дорогу коровой… Ашотик подрос, окреп, влился в одну из многочисленных молодежных банд, кошмаривших население Владикавказа, а позже был вынужден бежать от мести другой бандгруппировки аж в Грецию, где и жил долгое время. Тем временем победившие гопники буквально разорили бизнес дяди Володи, а тетя Эмма от всех этих бед слегла — и уже больше не встала…
В одной из квартир на втором этаже жила супружеская пара «куркулей», которых за их сварливый нрав недолюбливал весь двор. Иван Иванович был чем-то неуловимо похож на хряка — с такими же маленькими глазками-буравчиками и белесыми ресницами и бровями. Детей у супругов не было, поэтому детвора их раздражала априори своими криками и смехом. Он все время ворчал что-то себе под нос и зыркал недобро в нашу сторону, а Ольга Степановна, не отличавшаяся тоже кротким нравом, выскакивала на балкон и визгливо кричала нашей детской стайке: «Бугаёв наведуть — усе квартиры гудуть!» А однажды даже выплеснула нам на головы чайник с горячей водой — еле-еле успели увернуться!
Еще одна супружеская пара, проживавшая замкнуто и нелюдимо в крайней квартире на втором этаже, запомнилась необычайной любовью ко всяким вкусностям. Они дружно ходили на базар и в магазины и приносили авоськи, набитые едой, — оттуда всегда торчали куриные ноги, пучки зелени, хвостики колбас и прочая снедь, от запаха которой приятно кружилась голова, и мы, сглотнув слюнки, разбегались по домам, где мамы и бабушки наконец могли нас по-человечески накормить обедами. Дело в том, что загнать нас домой в моем детстве было очень непросто — мы целыми днями носились как угорелые по улицам, подвалам и чердакам, перебиваясь бутербродами с сахаром или хлебными корочками, натертыми чесноком. А еще можно было возле хлебного магазина приобрести за 5 копеек маленький стаканчик семечек или же за 7 копеек купить фруктовое мороженое и на этом «провианте» спокойно дотянуть до самого вечера. Тем более что соседи нас все время чем-то угощали: то чебуреками, то пирожками, то блинчиками с вареньем или творогом, то пахлавой, то вкуснющей армянской гятой…
Запомнился один из дней, когда мы стали свидетелями настоящего пожара, разгоревшегося в соседней квартире. Приближался Новый год, и в большом соседском окне, выходившем прямо на общий балкон, мы могли любоваться огромной елкой, увешанной игрушками и настоящими свечами, которые так красиво горели — до тех пор, пока огонь не перекинулся на шторы. И вот тогда начался переполох! Соседи метались с ведрами во двор, к колонке, потому что водопровода в квартирах в то время еще не было, но пожар затушили совместными усилиями довольно быстро, так что к приезду пожарных инцидент был, как говорится, исчерпан. Однако горящие шторы и полыхающую в окне елку я помню всю жизнь.
Моя детская память сохранила облик дома еще до капитального ремонта в 1970 году — с его широкой деревянной верандой (или балконом, как вам будет угодно), где стояли сундуки с соседской и нашей утварью, висели на гвоздях тазы и корыта, а летними вечерами на табуретках сиживали соседские кумушки и вели долгие и нудные взрослые разговоры, обсуждая внешнеполитические темы, цены на продукты или современную моду. Нам, детворе, это было неинтересно — мы были увлечены своими играми: «колечко», «стоп, каликало», «садовник», «море волнуется раз…», «бояре, а мы к вам пришли»… Чуть позже в нашу детскую жизнь ворвалась «резиночка», и мы скакали от души с утра до вечера, преодолевая и вторую, и третью высоту на ней! И все это происходило одномоментно во дворе, сплошь завешенном веревками со всевозможным бельем, с открытыми настежь дверьми соседских квартир, откуда доносилось шкворчание жарящихся котлет или чебуреков, густой запах готовящегося на шкварках борща или свежайшей выпечки с добавками корицы и ванилина, а за столиком сидели мужчины и азартно стучали костяшками домино или шашками в игре «шеш-беш». И всем хватало места, и все были вполне довольны жизнью!
Конечно же, и скандалы случались — а как без них?! Но, говоря словами поэта Сергея Острового, «гневно пламя, да отходчиво» — как-то все быстро утихомиривалось само собой либо с помощью добровольных примирителей-переговорщиков из числа «положительных» и уважаемых соседей, к коим относился заслуженный учитель республики, преподаватель физкультуры в училище искусств дядя Отар или таксист со стажем и репутацией дядя Шурик. Мудрые, основательные, степенные и спокойные, они утихомиривали ссорящихся и примиряли конфликтующих между собой. За что им был благодарен весь двор, избавленный от шума и криков в одночасье.
В трехкомнатной квартире рядом с нашей проживала армянская семья с тремя детьми. Мальчики были намного старше, поэтому им с нами, мелюзгой, было неинтересно водиться, а вот с их младшей сестренкой Рузанной я дружила. И ее мама, красивая полная женщина тетя Надя, как-то пригласила меня в дом и, открыв сундук, показала любовно собранное для дочери приданое на будущую когда-то ее свадьбу, и это при том, что женихов еще и в помине не наблюдалось, а приданое уже было собрано! Чего там только не было: и роскошные отрезы на платья, и нежнейшее импортное постельное белье, и всевозможных размеров и расцветок банные полотенца… Благо, тетя Надя работала в гостинице «Интурист», что и сыграло, как я полагаю, свою положительную роль в приобретении всей этой роскоши. Я была впечатлена и количеством, и качеством такого «богачества», а еще тем, что, как оказалось, громогласно поругаемое обществом мещанство никуда не делось, оно жило себе преспокойно рядом с нами, в нас самих и — процветало… Ушла я оттуда слегка погрустневшая — у меня-то самой не было никакого приданого… И кто ж меня, такую бесприданницу, замуж-то возьмет?!
Были в нашем дворе и рукодельницы-портнихи, сейчас бы их нарекли кутюрье — двоюродные сестры тетя Аза и тетя Брошка. В их умелых руках любая ткань превращалась в настоящий шедевр, и отбоя от клиенток не было. Благодаря их стараниям моя мамочка всегда выглядела прекрасно и была одета по последней моде! Кстати, и бабушка Миля тоже не отставала — несмотря на свой возраст, она всегда «держала форму», одевалась со вкусом и до самой смерти — а ушла она от нас в 89 лет — приглашала на дом знакомую парикмахершу и делала прически, красила брови и ресницы, а к приему гостей обязательно подкрашивала губы.
Иногда я со стыдом вспоминаю свои детские неосознанно-жестокие поступки. Так случилось с парнем-дурачком (как его ласково звала моя бабушка) Анзором, которого мы, малышня, любили дразнить и даже иногда швыряли в него камнями, а он только улыбался бессмысленной улыбкой, отбегал от нас, мелких задир, но никогда и никого даже пальцем не тронул — понимал, что нельзя обижать мелкоту…
Хорошо помню свои дни рождения, которые мы всегда отмечали с помпой и большим застольем. Взрослые сидели за столом, обильно уставленном всевозможными яствами и напитками, а мои друзья и подружки — Ирка, Танька, Лийка, Робик, Джонька, Рузанна и Алла — «гуляли» сами по себе за отдельным столиком. И все были довольны, и никто никому не мешал. Иногда мы прибегали послушать, как поют взрослые: моя мама играла на пианино популярные на тот момент мелодии, папа красиво исполнял знакомые всем песни, а гости вразнобой подтягивали, и мы тоже, бывало, к ним присоединялись со своим вокалом. И вот однажды случился казус: неожиданно исчезли обожаемые мною маленькие куколки — пупсики, как мы их называли тогда, которыми с удовольствием играли все дети. Мы все ринулись на поиски утерянного сокровища и — обнаружили пропажу в карманах курточки у Таньки: карманы топырились во все стороны, изобличая несмышленого воришку всем своим видом! Зареванную и опозоренную Таньку дома как следует отлупила мама, чтоб неповадно было впредь таскать чужие вещи, а мы до сих пор, собравшись все вместе на дружеские посиделки, вспоминаем тот случай и смеемся…
Наши друзья-мальчишки росли ужасными непоседами и вечно находили себе приключения на пятую точку: они излазили все чердаки и подвалы в округе, перемахивали через металлический забор на водохранилище и дразнили сторожа, подкладывали пистоны под трамваи, катались на трамвайной «колбасе», таскали с каких-то полигонов патроны — и «распатронивали» их, бросая в горящий костер, протыкали нам иголками воздушные шарики, с которыми мы гордо шествовали в колоннах демонстрантов на
1 мая и 7 ноября… В общем, были вездесущи и пакостливы, но мы их прощали и продолжали с ними водить дружбу — девчонки-то всегда мудрее! Помнится, даже затеяли игру в тайные общества со своими штабами и тайными знаками. Наше называлось «Мечта», а вот их, пацановское название вылетело у меня из головы. Кончилось все просто: в наш девчачий лагерь был внедрен засланный казачок Робик, который и сдал нас с потрохами своим сообщникам.
С раннего детства я полюбила читать — и читала запоями, помногу, все подряд. У нас дома благодаря стараниям мамы была собрана хорошая библиотека русских и зарубежных классиков, помимо этого я была записана сразу в несколько библиотек города, а мама еще приносила мне интересные книжки с работы. И я днями и ночами напролет (с фонариком под одеялом!) читала — чтобы потом пересказывать интереснейшие сюжеты своим дворовым товарищам. Во мне рано прорезался дар рассказчицы — меня слушали, раскрыв рты… А потом и весь наш дворовый народец приохотился к чтению. Самым мощным достижением на этом поприще стал тот день, когда наш футболист Джонька одолел фолиант с трагедиями и комедиями Шекспира — это было бинго!
Сейчас, оглядываясь назад, я могу точно сказать: мы жили спокойно и счастливо, несмотря на небольшие зарплаты родителей — мамы — учительницы иностранных языков и папы-инженера. И пусть у нас не было изобилия в холодильнике в виде красной и черной икры, балыков и прочих деликатесов, не свешивались с четырехметровых потолков сияющие хрустальные люстры, не рябило в глазах от обилия ковров на стенах, но каждый год мы имели возможность в отпуск и на каникулах ездить к морям — Черному, Каспийскому, Балтийскому и Азовскому, проведывать родственников в Киеве, Одессе и Ленинграде, посещать с мамой Ригу и Таллинн, регулярно ходить в театры и кино, а также записываться на бесплатные кружки во Дворец пионеров — по желанию. А еще я хорошо помню дружный наш двор, где соседи всегда приходили на помощь в трудную или скорбную минуту, где жили мои чудесные друзья и подружки, которых теперь разбросало по свету…
Спасибо тебе, мой «итальянский дворик», за то, что ты был в моей жизни! Кстати, я прочитала в интернете, что означает это словосочетание: «Итальянский дворик — это особым образом устроенное общее пространство между несколькими домами, располагающее к отдыху и общению. Именно такие места мы представляем себе, думая о “непарадной” Италии: большие семьи устраивают веселые и шумные застолья, между домами протянуты веревки с сохнущим бельем, дети играют в прятки, а заботливые мамы громко зовут их обедать. Жильцы двора дружны, хорошо и долго знакомы между собой…» Все в точности как было у нас…
БАБУШКА НЮРА
«Слышу голос из Прекрасного Далёка, он зовет меня в чудесные края…» И это уже голос моей любимой бабушки Нюры, вынянчившей меня с пеленок, вложившей в меня всю душу, отдавшей мне свое доброе сердечко. Разве такое забывается?
Анна Павловна Стрельцова, родная старшая сестра моей бабы Мили, — в моей детской жизни именно она сыграла основополагающую роль. Потому что я оставалась с ней дома, когда родители и баба Миля уходили на работу. И бабушка Нюра учила меня читать и писать — уже в пять лет я самостоятельно читала первые детские книжки, которые хранятся у меня и по сей день: стихи и сказки Пушкина, Барто, Маршака, Чуковского, русские народные сказки, сказки народов мира, чудесные рассказы Пришвина и Бианки, да много чего было открыто мною — целый огромнейший мир — с помощью бабушки Нюры! И писать я начала тоже в пять лет — правда, печатными буквами. Вместе с нею мы часто гуляли в нашем парке, благо он был в минутах ходьбы от нашего дома. А поскольку я была непоседой, то бабушке приходилось держать меня, как говорится, на коротком поводке — причем в самом прямом смысле: у нас были специальные прогулочные вожжи, и я охотно облачалась в них, изображая из себя лошадку. И мне было интересно, и бабушке гораздо спокойнее — не убегу далеко.
А убегать я любила, и не раз это проделывала.
Хорошо помню, как года в четыре я выскользнула из ворот и отправилась прямиком к Тереку — мне во что бы то ни стало надо было в тот момент посмотреть, как моя шапочка поплывет в далекие края прямо по бурным волнам. И таки посмотрела и помахала ей вслед, а потом, услышав какой-то шум, обернулась и увидела картину маслом: половина моих соседей неслась ко мне со всех ног, возглавляемая бабушкой Нюрой, чтобы спасти меня от падения в воды Терека!
А еще я любила прятаться от бабушки в самых неожиданных местах нашей трехкомнатной квартиры: за гигантским сундуком в коридоре, в шифоньерах и шкафах, под кроватями и за диванами, за пальто и куртками на вешалке… Бедная старушка с ног сбивалась, пытаясь меня отыскать, а я сидела, притаившись, тихо, как мышка, и прислушивалась к ее крикам и голосам помощников из соседей.
Но никогда бабушка Нюра даже не повысила голос на меня, хотя могла бы, наверное, и шлепнуть за непослушание. Она говорила: «Нельзя бить маленьких. У Наташеньки впереди такая большая и трудная жизнь, девочку надо просто любить…» Она же коршуном первая набросилась на папу, который выпорол меня ремнем в пять лет за то, что я отрабатывала на балконе навыки кувыркания, полученные, между прочим, от него же при тренировках дома на диване. Но там был чистый диван, а пол балкона был, естественно, грязным, вот мне и прилетело за испачканные вещи… А потом прилетело папе — уже от разъяренной бабушки Нюры.
Мы часто во время прогулок с нею рассматривали цветы на клумбах, всевозможную живность — от муравьев, жуков и бабочек с птичками до милейших пони и крикливых павлинов в парке, и бабушка учила меня бережному отношению к этому миру, раскрывала перед моим детским взором всю красоту и необъятность окружающей нас природы, закладывая в мою формирующуюся душу такие необходимые в будущей жизни постулаты добра и справедливости, настоящей, не наносной красоты.
Сгорбленная (в молодости она попала под копыта лошади), с больными ногами (ее пальчики налезали друг на друга, и приходилось даже в туфлях делать прорези сверху, чтобы можно было хоть как-то передвигаться), она была прекрасна — ее глаза лучились добротой и любовью, которая обволакивала маленькую меня с головы до ног, и я пребывала в этой нирване, ощущая себя счастливейшим человечком на земле… Как жаль, что я потеряла моего ангела-хранителя, мою бабушку Нюру так рано! Она ушла из жизни, когда мне было всего шесть с половиной лет — умерла от перитонита, хотя врачи ее упорно лечили от гриппа… Но и теперь, когда мне бывает тяжело и больно, когда обиды застят весь белый свет, я мысленно обращаюсь к моей бабушке Нюре — и она помогает мне пережить все трудности и преодолеть всю боль. Она так и осталась моим добрым ангелом-хранителем…
РОДИТЕЛИ
«Слышу голос из Прекрасного Далёка, голос утренний в серебряной росе…» Конечно же, это снова голос мамы: «Солнышко, просыпайся! Пора вставать!» Я усиленно делаю вид, что крепко сплю и ничего не слышу. Но вот к нему присоединяется и голос папы: «Ну-ка, подъем! На зарядку становись!» И тут уж, воленс-ноленс, надо вставать, с папой не забалуешь…
Мама у меня — учитель английского языка, обожающая свою преподавательскую работу. Помню ее склоненную к столу голову в свете настольной лампы — мама проверяет тетрадки учеников или студентов, составляет планы, пишет отчеты о проделанной работе. Готовится всегда очень тщательно, перелопачивая груды материала, чтобы найти что-то «вкусное», интересное для своих подопечных — и ведь находит же! И ученики любят маму, это я знаю точно: сколько было подарено ей цветов, сколько теплых слов написано в поздравительных открытках, преподносимых к разным праздникам! И начальство весьма благосклонно относится к маминому труду: не раз и не два она поощрялась Почетными грамотами и Благодарностями, — я их все бережно храню у себя дома.
Маминой заветной мечтой было научить меня, непоседу, сносно играть на пианино, а потому я была отдана ею в руки к хорошему преподавателю — строгому, требовательному, взыскательному. Галина Геннадьевна пыталась сделать из меня пианистку — я четыре года честно отбарабанила на клавишах. Но! Это было не мое изначально, и я признавалась не раз маме в том, что не хочу заниматься музыкой, мне совершенно неинтересна эта долбежка гамм и этюдов Черни, а лучше бы меня отдали на гитару. Но мама упорствовала, ей нравилось видеть меня восседающей на круглом крутящемся стульчике возле фортепиано… Кстати, об инструменте как таковом. Дома у нас поначалу стояло старинное черное немецкое пианино с резными изогнутыми ножками и клавишами из пожелтевшей слоновой кости, его приходилось постоянно настраивать. В конце концов мой дед Вася, папин отец, сделал мне царский подарок — заказал в Прибалтике за сумасшедшие на тот момент деньги пианино «Рига», и оно прибыло к нам домой. Теперь отвертеться было просто невозможно, и я продолжила мучиться, занимаясь нелюбимым делом. А тем временем под моими окнами шумела и кипела ребячья жизнь, и мои дружки и подружки периодически вопили снизу: «Наташка, выходи гулять!» А я остервенело лупила по клавишам свои чертовы гаммы…
И все-таки я победила: к исходу четвертого года стало ясно как день, что пианистки из меня не получится в принципе, а потому мои мучения были прекращены раз и навсегда. Правда, баба Миля еще долго пеняла мне по этому поводу, говоря о том, что я не раз еще пожалею об упущенных возможностях. Вот честно, положа руку на сердце: за мои теперь уже 60 лет я ни разу — слышите? — ни разу не пожалела о том, что пианино не стало моим «товарищем». А вот о несостоявшейся встрече с гитарой жалела всегда. Правда, был в моей студенческой уже жизни небольшой период, когда я все-таки освоила в самой скромной степени игру на гитаре, но длился он недолго и как-то сам собой сошел на нет.
Вспоминаю случай, когда мама, которая вообще практически никогда не ходила на родительские собрания (а чего туда ходить, если я хорошо училась и отличалась примерным поведением?), вдруг решила сходить в школу. Сказано — сделано. Уже в школе она повстречала свою старинную знакомую, чей ребенок учился тоже там, и вместе с нею зашла в класс. Потребовалось немало времени, чтобы мама осознала, что зашла она явно не в тот класс, куда намеревалась зайти, потому что вокруг были совершенно незнакомые ей родители, да и учителя ей показались другими… Так оно и было — мама перепутала классы, а я ей потом не раз напоминала об этом курьезном случае.
Между прочим, будучи сама учителем, она всегда занимала априори сторону педагогов, и это меня часто расстраивало и даже злило: получалось, что учитель прав всегда, а ученик даже поспорить с этим не может! И на этой почве у нас с мамой возникали горячие диспуты.
Я ее помню еще совсем молодой, красивой, с ярко-синими глазами, когда она летящей походкой спешила на работу или возвращалась домой. Помню, как она училась на двухгодичных высших курсах при Ленинградском университете и на каникулах прилетала домой с кучей всевозможных подарков и сладостей. Как же я ждала этих встреч с нею! У меня единственной в нашем дворе — а может, и на всей улице — были такие игрушки и вещи, каких не было у других деток: ярко-алое пальто «под кожу» с серой меховой оторочкой и золотыми пуговицами, красные сапожки с загнутыми вверх носами — а ля рюс, бальные капроновые платья, набор детской посуды и мини-кухонька, те самые пресловутые пупсики из мягкой резины, которые потом подверглись умыканию моей подружкой Танькой… А был еще и черный мохнатый игрушечный котенок на маленьких саночках, которого я вывозила на прогулку зимой, и все прохожие с улыбкой оглядывались на нас с этим котом… Мама старалась одевать меня как куколку, и мне это чертовски нравилось!
А потом инициатива «одевания» перешла уже к папе, которого по работе часто посылали в длительные командировки по всему Советскому Союзу, и из них он возвращался с кучей подарков для нас.
Папа вообще носился со мной с самого детства: он первым стал меня купать в ванночке, когда все домашние боялись подступиться к новорожденной малышке. Папа ходил со мной гулять: зимой он катал меня на санках, мы лепили с ним снеговиков, вместе осваивали коньки и каток на детском пруду в парке, а летом там же плавали и загорали. Ходили на Водную станцию, на Сапицкую горку, вместе — на демонстрации с папиным коллективом от НИИЭМ, на чудесные новогодние елки, которые ежегодно устраивались у него на работе. Помню, как однажды мне на скорую руку мама сделала костюм царевны-лягушки из своего старого зеленого платья. Но чем-то он больше напоминал наряд цыганки, хоть на голове у меня и красовалась маска лягушки в короне, а потому папа старался не попадаться мне на глаза, пока шел детский праздник — стеснялся, что в таком виде меня узреют его коллеги! Где ж мне было знать об этом? Я носилась по залу в поисках родителя, чтобы похвастаться несколькими выигранными призами от Деда Мороза за рассказанные мною стишки у елки, а папа тем временем внимательно отслеживал мои передвижения и прятался от «царевны-лягушки», как мог!
А еще я хорошо помню, как мы с ним вдвоем ходили за елками под Новый год, выстаивали очереди, потом выбирали самых рослых и пушистых красавиц — чтобы под самый наш четырехметровый потолок! Потом папа нес елку на плече, а я носилась вокруг и пыталась ему хоть чем-то помочь. А дома мы с ним вдвоем устанавливали елку (ну как вдвоем — папа устанавливал, а я волчком крутилась под ногами) и украшали ее сверкающими гирляндами, которые папа собирал сам, и множеством блестящих игрушек и дождиков со снежинками.
В то время папа увлекся сам фотографией и сумел увлечь и меня. Мы с ним вместе на построенном им же чердаке в кухне сидели под красной лампой и печатали фотки, окуная их последовательно в проявитель, закрепитель и в чистую воду, а потом высушивали на стекле или пристегивали прищепками к веревкам…
Вместе с папой мы стали по утрам бегать на зарядку в парк каждое утро в любую погоду, и этого заряда энергии мне хватало на целый день. А потом уже, в старших классах, я буквально «принудила» к здоровому образу жизни моих дворовых дружбанов — и мы уже всей нашей гоп-компанией, прихватив бадминтонные и теннисные ракетки, неслись в парк на зарядку.
А как я любила папины приходы с работы! Распахнув руки для объятий, я неслась на его звонок в дверь и запрыгивала на руки. Так продолжалось довольно долго, пока баба Миля не сделала мне однажды суровое замечание: «Ты уже взрослая, Наташа, и так поступать стыдно. Большие девочки так себя не ведут». Сколько мне было тогда, я уже не помню, но с тех пор я стала вести себя спокойнее — но как будто что-то важное ушло из моей жизни. И не было уже того единения с папой, как в детстве…
Вот перед глазами встает картина: ночь, темнота, освещен только угол комнаты, где папа корпит над чертежами, он студент-заочник, которому днем не до учебы, а потому работает ночами, постигает азы будущей профессии. Впоследствии он стал замечательным инженером-электриком, и эта профессия кормила его до самой старости. Уже будучи глубоким пенсионером, он продолжал работать: сначала чертил схемы разводок электрических сетей в частных домах или на частных предприятиях, а потом сам же и выполнял все работы.
Мама с папой расстались, когда мне было семнадцать… Так сложилось, вернее, не сложилось у них — по разным причинам. Впоследствии папа нашел свое счастье в другой семье, мама же так и не вышла больше замуж.
МЛАДШЕНЬКИЙ
В семь с половиной лет я впервые почувствовала себя взрослой — в нашей семье появился на свет мой младший брат. Папа хотел его назвать Валерой, маме нравилось имя Дмитрий, но тут встряла я и предложила свой вариант — Саша, Александр. На том и порешили. И с тех пор мы шли по жизни вместе: мама, папа, я и мой Санечка. Он был моим любимым «хвостиком», который всюду следовал за мной. Сначала в моих дворовых посиделках, потом уже в студенческом обществе моих девиц-подружек он был неотъемлемой частью нас, и никому и в голову не приходило прогнать мальца.
Кстати, первые слова, четко произнесенные им, я помню, как сейчас: «Я сам!» Так и вырос самостоятельным, рукастым, головастым, за все берущимся и никакой работы не боящимся. Моя гордость — мой младший брат, вымахавший под два метра ростом!
А было время, я его не спускала с рук, всюду носила с собой этот драгоценный родной груз — своя ноша ведь не тянет! Именно с его рождением во мне как будто проснулся какой-то источник вдохновения — и впервые полились рифмованные строчки-посвящения ему. Младшенькому.
Он подрастал, мы вместе гуляли, ходили в парк, на каток, играли, я сочиняла на ходу какие-то сказки про Волшебника, живущего в одной из стен нашей квартиры, и про Волшебное зеркальце, которое есть у меня и в котором отражается все, что делает мой братик. Родители подарили нам маленький домашний картонный театр со сказкой Пушкина о золотой рыбке. И мы часто устраивали представление, меняя декорации, вновь и вновь проговаривая вслух бессмертные строчки великого русского поэта…
Помню, как папа на ночь рассказывал Саше его любимую сказку про белого бычка, а потом, когда папа внезапно засыпал на полуслове, Саша подхватывал рассказ и сам себя вслух убаюкивал концовкой…
Когда вырос, стал альпинистом-скалолазом, побывал на восхождении в Африке (Килиманджаро), в Новой Зеландии и Австралии, исходил вдоль и поперек наши Кавказские горы. А еще увлекся авторской песней и игрой на гитаре — исполнил мою заветную мечту! — и впоследствии не раз становился победителем в номинациях «Лучшее исполнение песен Ю. Визбора» и «Лучшее исполнение патриотических песен» на бард-фестивале «Цейский вальс». Он мог стать хорошим ювелиром, но предпочел литье из бронзы — его фигурки украшают столы в кабинетах и квартирах многих его друзей.
А перед моим мысленным взором все стоит маленький мальчик в теплой шубке, подпоясанной солдатским ремнем с пряжкой, и кирзовых сапожках — он мечтал стать офицером… А стал геологом, лавинщиком, потом была работа на таможне и в банке… Но сквозь все наслоения прошедших десятилетий все равно проглядывает тот самый пытливый и непоседливый мальчик с яркими голубыми глазами и задорным чубчиком — мой младший братик…
Больше всего в детстве я не любила посещать детский сад. Я вообще не понимала, зачем мне туда ходить, если дома так хорошо, рядом — любимая бабушка Нюра, мои дворовые друзья-подружки, куча развлечений и прекрасных игр. И тут вдруг нате вам — вставай с утра пораньше в любую погоду и плетись вместе с мамой на трамвае под номером три в детсад, расположенный не так уж и близко — во дворе пятиэтажного дома по улице Джанаева/Маркова. Просто как раз напротив находилась в то время мамина работа — музыкально-педагогическое училище № 2, и, соответственно, маме было удобно «забрасывать» меня в садик, а потом забирать оттуда. Только зачем? Я так до сих пор и не пойму. Социализировать меня не надо было от слова «совсем» — я вполне прекрасно ощущала себя в любом детском коллективе. Сон днем для меня был просто пыткой, которой нас, детсадовцев, подвергали ежедневно. Манная каша с комочками, молочный кисель и молоко с пенкой вызывали у меня неотвратимый рвотный рефлекс (и до сих пор вызывают!), а прогулки в ограниченном забором закутке двора вызывали клаустрофобию — просто я не знала этого слова и понятия в то время, но все мое детское существо протестовало против посещений этого сосредоточения негатива! И я, естественно, как могла, саботировала походы в ненавистное место: в зависимости от настроения у меня то болел живот, то ныл зуб, то меня ни с того ни с сего начинало тошнить на ровном месте, а то вдруг прихватывало горло, и я начинала покашливать сначала осторожно, а потом все громче и настойчивей — до тех пор, пока меня не оставляли дома. И это был мой триумф!
А потом началась другая эпоха под названием «школа».
Знаменитая школа № 5 приняла меня в свои объятия, чтобы спустя 10 лет выпустить в большую жизнь. Я искренне благодарна многим моим учителям — за вложенные в мою голову знания и умения, за правильное воспитание, за раннюю прививку патриотизма. Меня родители определили в «В» класс к учителю-методисту, которую очень хвалили коллеги. Возможно, она и была хорошим педагогом, но учитель должен быть прежде всего человеком, любящим детей, чего явно не хватало нашему преподавателю. В классе царила строжайшая дисциплина, напоминавшая чем-то концлагерную. Нас часто не отпускали на перемены, а уроки математики растягивались на три-четыре часа. Голодные первоклашки честно выписывали в прописях палочки и крючочки, исподтишка, глотая слюнки, поглядывая на свою учительницу, вальяжно развалившуюся в кресле с красным сочным яблоком в руках, которое она кусала с хрустом и видимым удовольствием… Если поступал приказ сидеть смирно, а ты в это время крутил в руках ручку или линейку, то тебя тут же настигало наказание: учительница выхватывала из детских рук вышеозначенные предметы, ломала их и просто выбрасывала в школьный двор через открытое окно. Причем у нее в отношении детей была четкая градация по положению в обществе их родителей: у нашей учительницы были явные любимчики и неприкасаемые, чьи папы и мамы занимали высокие должности в руководстве нашей республики, а были дети простых совслужащих и рабочих, с которыми можно было не церемониться. Я входила во вторую категорию. Так прошли первые три года в школе…
Кстати, спустя годы, уже на нашем выпускном вечере, к первой учительнице бумерангом вернулось ее отношение к нам: ни одного цветка не получила она от нашего класса, даже ее прежние любимчики не спешили одарить ее вниманием. И только благодаря заботе нашего завуча, которую мы буквально завалили цветами, несколько букетов досталось и первой учительнице. Но мне кажется, что в тот миг она многое поняла. Жаль, что это случилось так поздно.
А потом, уже в четвертом классе, видимо, небо сжалилось над нами, и нашим классным руководителем стала Нина Ивановна Кобаидзе, учитель математики, которая и вырастила нас, проводив во взрослую жизнь.
Да, она была строга — но справедлива, да, она требовала — но и всегда приходила на помощь. С нею было интересно! Какие замечательные классные часы у нас проходили в то время: с играми, сценками, проговариванием скороговорок, отгадыванием загадок. Диспуты на разные темы, обсуждения школьных и классных дел, регулярный выпуск своей стенгазеты, «разбор полетов» одноклассников, составление планов по внеклассной работе на ближайшую перспективу, участие в многочисленных форумах, слетах, соревнованиях, смотрах строя и песни. Мы вели переписку с мамой самого Юрия Алексеевича Гагарина, и наш класс с ее согласия стал носить имя этого легендарного космонавта! А еще были поездки по местам боевой славы нашей республики и на зимних каникулах — в Москву, Волгоград, Киев… Она была (добавлю — и осталась по сей день!) нашим другом. Мы неоднократно виделись с нею уже после выпуска, у нее дома собрались и отпраздновали 125-летие родной нашей 5-й школы (теперь — ордена «Знак Почета» гимназии № 5 им. А. В. Луначарского), все время находимся на телефонной связи. Я благодарна ей за постоянную заботу о нашем классе, за то, что она всегда защищала нас, отстаивала перед начальством, не давала в обиду.
Запомнился мне один из смотров строя и песни, который проходил в школе в тот момент, когда Нина Ивановна заболела и не могла проконтролировать нас и нашу готовность к данному мероприятию. Но мы не подвели своего классного руководителя: каждый день после уроков собирались всем классом и репетировали в школьном коридоре исполнение под маршировку строевой песни «Как родная мать меня провожала…» на слова Д. Бедного — с художественными посвистами, между прочим! И наш труд был оценен по достоинству — мы заняли 1-е место!
Нина Ивановна прекрасно знала все склонности и способности своих подопечных, а потому не требовала лишнего: я по складу характера, по своим наклонностям и знаниям была ярким гуманитарием, и Нина Ивановна не мучила меня требованиями глубокого изучения своего предмета — просто понимала, что впоследствии ни алгебра, ни геометрия мне не пригодятся. Я ей благодарна за такое толерантное — как сказали бы теперь — отношение. А еще за то, что спустя годы она очень помогла уже моей дочери перед поступлением в университет: в течение нескольких дней с утра и до вечера они вдвоем одолели «мозговым штурмом» ускоренный курс школьной программы по математике — и моя серебряная медалистка Оксанка блестяще прошла собеседование в СОГУ, а через 5 лет стала дипломированным специалистом в области прикладной математики.
Чудесными педагогами-профессионалами и людьми с большой буквы могу искренне назвать и директора школы, ветерана Великой Отечественной войны Александра Михайловича Игонина, и завуча-словесника Тамару Сергеевну Потапову, и учителя английского языка Эмму Борисовну Лазарову. Они делились с нами не только знаниями — они вкладывали в нас свои сердца и души.
Тамара Сергеевна… Именно она — звонкая, летящая, эмоциональная — увлекала нас за собой в огромный, яркий мир Литературы, открывая новые имена писателей и поэтов, разбирая образы героев классических произведений и мотивы их поступков. Она любила устраивать диспуты на уроках, где каждому из нас предоставлялась уникальная возможность аргументированно и грамотно, без перехода, что называется, на личности доказывать оппоненту свою точку зрения — с обязательными ссылками на тексты произведений. Она ввела такое понятие, как мини-сочинение — на самые разные жизненные темы, и мы могли самостоятельно рассуждать о том, что такое любовь и дружба, каков настоящий герой нашего времени, с чем надо бороться современному обществу в первую очередь, что есть предательство, а что есть подвиг… Она нас приучала думать, размышлять, анализировать прочитанное и услышанное-увиденное, отталкиваясь от классических произведений и критических статей о них, которые мы не просто проходили, а тщательно изучали. И никогда не «давила» своим учительским авторитетом — но незаметно направляла в нужное русло наши рассуждения и споры. Помнится, из-за большой загруженности Тамары Сергеевны в 8-м классе ей пришлось уступить наш класс другому учителю-словеснику — и это был «провальный» год. Мы не воспринимали методы обучения нового преподавателя, они были нам глубоко неинтересны, пресны, серы — просто зубриловка, заучивание наизусть — и никакого полета мысли. В итоге наш класс взбунтовался: мы «настрополили» родителей, и те стали требовать от администрации школы вернуть нам нашу Тамару Сергеевну! И вот наступил новый учебный год. Мы, ученики 9 «В» класса, настороженно ждем начала урока по литературе, мы еще не знаем, кто его будет вести. И тут в опустевшем школьном коридоре вдруг раздается быстрый и звонкий стук каблучков, и мы все понимаем, что это спешит к нам на урок наша любимая учительница, наша Тамарушка! Вы бы слышали тот вопль восторга, то ликование, тот громогласный прием, который мы устроили ей! Это была победа! И это было счастье — снова быть с нею, окунаться в литературные миры, забыв напрочь о зубрежках и бескрылости. Мы опять могли летать — а это дорогого стоило! И на филологический факультет я поступила именно потому, что до глубины души полюбила те предметы, что преподавала нам Тамара Сергеевна, и ни разу не пожалела о выбранной раз и навсегда профессии.
Наш строгий директор Александр Михайлович Игонин. Вот он появляется в конце школьного коридора — и все учащиеся, даже неуправляемые драчуны, выстраиваются вдоль стенок. Не потому, что боятся — но потому, что очень уважают. Его авторитет непререкаем. Именно он, преподававший нам историю и обществознание в старших классах, первым (и единственным) стал обращаться к нам на «вы», и это удивляло, изумляло и подкупало: мы старались изо всех сил не подвести своим незнанием предмета ТАКОГО человека.
А Эмма Борисовна Лазарова, наш учитель по английскому языку, смогла дать нам необходимые знания по своему предмету, и они были настолько глубоки, что мне их хватает и до сих пор, хотя прошло уже несколько десятилетий с того дня, как я попрощалась с родной школой…
Кстати, о самой школе можно рассказывать бесконечно долго — ее история пишется учителями и учениками уже более 143 лет. Старинное кирпичное здание в самом сердце старого Владикавказа было построено в 1890 году, а пять лет спустя к нему были пристроены еще четыре класса и гимнастический зал для занятий физкультурой. Первый выпуск гимназии состоялся в 1889 году: из 22 выпускников 12 поступили в МГУ (в основном на юридический и медицинский факультеты), 3 — в Санкт-Петербургский университет, 3 — в Харьковский университет и 4 — в военные училища.
К числу наиболее достойных воспитанников школы относятся: всемирно известный режиссер-новатор Е. Б. Вахтангов, известные революционеры Г. Цаголов, Ч. Баев, Н. Кесаев, полковник П. О. Билаонов, профессора А. М. Евлахов, Р. Б. Габирян, А. П. Жуков, И. М. Иосифов, Н. А. Цаголов, В. М. Гарданов, писатель Н. Атаров, врачи Т. Ф. Дауров и А. Б. Дзантиев, народный артист РСФCР Павел Лисициан, маэстро Валерий Гергиев. В годы ВОВ уходят на фронт учителя и выпускники средней школы № 5. Многие из них не вернулись, сложили свои головы в боях за Родину. Тридцать девять имен погибших занесены на мемориальную доску. В 1977 году в школе был открыт музей народного образования, в котором представлено более 900 различных документов, личных вещей, фотографии по истории просвещения Северной Осетии, начиная с дореволюционного периода и до наших дней. В 1980 году была завершена работа по оформлению Музея боевого пути артиллерийского полка, участника боев на полях Северной Осетии. Музей был открыт в дни 35-й годовщины Победы и по сей день является центром военно-патриотического, гражданского и этнокультурного воспитания подрастающего поколения. И замирают здесь в почетном карауле девчонки и мальчишки, которые не знают ужасов войны, но уже сегодня учатся у далеких предков стойкости и мужеству.
Ныне гимназия № 5 им. А. В. Луначарского продолжает славные традиции дореволюционной гимназии, как и прежде являясь флагманом средних учебных заведений Владикавказа. По словам теперешнего директора гимназии Марины Геннадьевны Кулишкиной, более двух тысяч учеников, «обучающихся здесь, с гордостью носят звание гимназистов, оправдывая его блестящими победами на олимпиадах, конкурсах, успешной сдачей ОГЭ и ЕГЭ. Здесь принято хорошо учиться, стараться держать высокую планку. И это возможно, конечно, благодаря нашему коллективу преподавателей, многие из которых — победители конкурсов профессионального мастерства. Главное же, что их объединяет, — это любовь к детям, самоотдача и трепетное отношение к нашей гимназии, месту духовного притяжения. Такой была гимназия № 5 в течение своей вековой истории. Хочется пожелать, чтобы такой она оставалась всегда…».
В моей памяти оживают картины школьной поры: длинные коридоры с паркетными полами, пахнущими мастикой (мы с удовольствием мотались на тряпках, растирая эту самую мастику по паркету — нам все было в удовольствие, в том числе и уборка помещений, и помывка окон!); старинная каменная лестница, ведущая на второй этаж; актовый зал с подпотолочной лепниной; скелет, одиноко стоящий в застекленном шкафу в кабинете биологии (ох, как же я его боялась в начальной школе, но специально приходила посмотреть на него еще и еще раз, чтобы снова «побояться»!); узкая лесенка, ведущая куда-то в чердачное помещение, где располагался медицинский кабинет (нам там делали пирке и прививки); лингафонные кабинеты с кабинками для занятий английским языком; кабинет музыки со старинными высокими шкафами, битком набитыми самыми разными пластинками; большой и просторный спортивный зал; пионерская комната с горнами, барабанами, знаменами и флагами, в которой прошло мое пионерско-комсомольское детство (я была «флажконожкой», а наш класс — дважды правофланговым!); столовая, откуда доносились вкусные запахи, и буфет с дородной продавщицей тетей Наташей, коржиками по 6 копеек и булочками с кабачковой икрой по 3 копейки за штуку… А еще были любимые кабинеты — наш математический 69-й на третьем этаже и кабинеты русского языка и литературы на втором этаже нового здания.
В 10-м классе было решено самим заработать на наш выпускной вечер, и в течение всего учебного года мы, три выпускных класса, ежедневно после занятий драили весь третий этаж школы на совесть. В итоге обошлись без родительских денежных вливаний — сами заработали себе на праздник! А сам выпускной вечер прошел не стандартно, как проходят сейчас такие мероприятия — в ресторанах или кафе, а в старинном нашем актовом зале, который мы сами и украсили к празднеству.
Вспомнилось, как меня всем двором собирали на выпускной вечер: мои подружки из волос (а у меня были косы ниже пояса) соорудили на голове шикарную прическу-раковину, я облачилась в специально сшитое по такому случаю нежно-голубое бальное платье с рюшами и бантиками и впервые надела белые туфельки на каблучке. И весь вечер от меня не отходил только вернувшийся со срочной службы десантник — старший брат моей одноклассницы: он все время приглашал меня на медленные танцы, а мне хотелось, чтобы рядом был тот мальчик, который мне тогда очень нравился. Но — увы…
А когда наступил рассвет, выпускники дружно повалили со школьного крыльца на улицу и отправились в парк. А школа светила нам вслед всеми распахнутыми настежь в июнь окнами, и песня «Когда уйдем со школьного двора…» сопровождала нас до самого парка, заставляя светло грустить об этой уходящей в небытие эпохе…
Позже мы несколько раз «усеченным» составом собирались в школе на вечера встречи поколений в начале февраля — традиция у нас такая. Делились новостями, вспоминали это чудное школьное время и наших замечательных учителей: Авдея Уматиевича Бетанова (физика), Светлану Сергеевну Мадзаеву (биология), Альберта Васильевича Катунина (физкультура), Бориса Александровича Цаликова (военное дело), Валерия Павловича Коржова (география), Нину Александровну Азикову (пение), Казгери Федоровича Кесаева (черчение), Светлану Николаевну Круглову (английский язык), Жанну Руслановну Каргинову (технический перевод), Валентину Дмитриевну Кулешову (химия), Антонину Акимовну Джиоеву (математика), Анну Заурбековну Ардасенову (история), Зою Николаевну Тотиеву (английский язык), Дмитрия Константиновича Еналдиева (астрономия) и многих других.
А мои одноклассники всегда со мной — они живут в моей памяти еще теми детьми, которых я знала на протяжении всех 10 лет учебы в школе: наши золотые медалистки — серьезные, вдумчивые, умные девочки Лена Маняхина, Ася Тайсаева, Залина Ходова, Анжела Дидарова; наши мальчишки — Гоша Джиоев, Саша Растороцкий, двоюродные братья Алан и Артур Касаевы, Саша Онопченко, Гена Кадиев, Тимур Мзоков, Иран Плиев, Юрка Сикоев, Гуля Бадинцян; такие родные и по сей день лица Фатимы Бутаевой, Нины Гостиевой, Фатимы Гуриевой, Зарины Бесаевой, Мзии Гаспарян, Виолы Борзученко, Лены Петровой, Ларисы Еналдиевой, Изы Кантемировой… Простите, если кого-то забыла упомянуть, все-таки столько лет миновало с той светлой школьной поры… Да, были, конечно, и слезы, и двойки с тройками случались в моем дневнике, и недоразумения с учителями и одноклассниками, но все это как-то быстро забылось, а остались в памяти одухотворенные лица, добрые улыбки, совместные вечера и праздники — все то, что стало впоследствии нашей «охранной грамотой» на всю последующую долгую и трудную взрослую жизнь.
Но об этом я напишу когда-нибудь потом.
P. S. Та самая песня, послужившая толчком, катализатором к написанию этих заметок.
Слышу голос из прекрасного далёка,
Голос утренний в серебряной росе,
Слышу голос, и манящая дорога
Кружит голову, как в детстве карусель.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь,
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
Слышу голос из прекрасного далёка,
Он зовет меня в чудесные края,
Слышу голос — голос спрашивает строго:
А сегодня что для завтра сделал я?
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь,
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
Я клянусь, что стану чище и добрее,
И в беде не брошу друга никогда.
Слышу голос и спешу на зов скорее
По дороге, на которой нет следа.
Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь,
От чистого истока в прекрасное далёко,
В прекрасное далёко я начинаю путь.
