Я родился и прожил большую часть жизни в поселке рядом с Нальчиком. В местечке, где никогда ничего не происходит и название которого не имеет никакого значения. В конце 80-х — начале 90-х годов в поселке проживало довольно много русских семей, однако после развала Союза многие уехали. Продавая за бесценок или оставляя на произвол судьбы дома, они покидали охваченный бандитским произволом и межнациональными распрями регион. Но были и те, кто решил остаться.
К примеру, наши соседи Верещагины. Отец семейства Николай Николаевич, которого называли «Чапаев» за характерные усы, его жена Клавдия Алексеевна, учительница истории в местной школе, и их сын Максим. Жили с соседями мы дружно. Наши участки разделял символический сеточный забор, а калитка в нем никогда не запиралась. Верещагины могли уехать на море и оставить нам ключи от дома. Так же и они приглядывали за нашим хозяйством, пока в отъезде были мы. Жизнь в те годы была непростой, и мы во всем старались помогать друг другу. Возможно, я склонен идеализировать то время, как идеализирует каждый человек период своего детства. Но мне кажется, люди были тогда намного добрее, нежели сейчас.
Шли годы, мир менялся. И не всегда перемены были позитивными. Чапаев, то есть Николай Николаевич, всю жизнь проработал на заводе высоковольтной аппаратуры в Нальчике. Инженер, мастер — золотые руки, как говорится. Он дослужился до директора, однако в середине 90-х завод разорился. За копейки предприятие выкупил некий бизнесмен. Всех работников уволили, дорогостоящие станки распилили на металлолом, а само здание снесли. На опустевшем участке позже построили торговый центр, один из первых в городе. Верещагин-старший такого удара судьбы не выдержал и запил. Вскоре на почве непомерного употребления спиртного и нервного перенапряжения его хватил инсульт. Проведя в постели еще около полугода, Николай Николаевич умер. Если отыскать его могилу на поселковом кладбище, можно увидеть черно-белую фотографию на надгробном камне. На ней молодой улыбающийся мужчина, и правда чем-то похожий на легендарного красноармейца.
С сыном Верещагиных Максимом мы учились в одном классе и были закадычными друзьями. Однако со временем стало ясно, что интересы у нас слишком разные. Макс больше любил сидеть дома. Он часами мог листать советские журналы «Юный техник» или «Вокруг света». Собирал причудливые механизмы из конструктора, да и вообще был круглым отличником и ботаником. Я же, как самый обычный подросток, пропадал целыми днями на речке с местными хулиганами или гонял в футбол. Уже ближе к старшим классам мы с Максом были, скорее, приятелями. Обычная история детства и взросления, подобие которой могло иметь место в жизни каждого.
Маховик времени раскручивался все быстрее. Как только мы окончили девятый класс, Клавдия Алексеевна уволилась с работы, забрала аттестат сына о неполном среднем образовании, продала дом и уехала в Подмосковье к брату. С тех пор о Максиме я ничего не слышал. Некоторое время наши мамы обменивались письмами. Последнее мы получили году этак в 2005-м. Читали письмо уже вдвоем с сестрой, потому как матери не стало годом ранее. Клавдия Алексеевна писала, что прикована к постели. Что здоровье подводит. Но она обязательно скоро встанет на ноги и приедет в гости. Писала, что скучает по нашему поселку, называя его своей родиной. Я полагаю, от болезни она не оправилась. Писем мы больше не получали, и в гости так никто и не приехал. Оборвалась последняя нить, которая связывала нас с Верещагиными. Хорошие, порядочные люди и отличные соседи, о которых в памяти хранятся лишь добрые и светлые воспоминания.
Возможно, история о наших соседях так и осталась бы еще одним сундучком в моем багаже жизни. Однако произошло кое-что, всколыхнувшее водоем, который мы называем «память». Однажды я получил письмо.
Точнее, это было и не письмо вовсе. Скорее, записка. Прохладным весенним утром я, как обычно, собирался на работу. Распахивая ворота, чтобы выгнать автомобиль, я увидел бумажку. Мое внимание сразу же привлек сложенный листок, просунутый в щель между створками. Раньше, лет десять назад, подобное меня не удивило бы. Почтальоны приносили рекламные буклеты, а коммунальщики оставляли подобным образом счета на оплату услуг. Но с тех пор как все это и многое другое перекочевало в интернет, что такое документ в бумажном виде, я подзабыл. С удивлением, смешанным с любопытством, я вытянул записку. Обычный тетрадный лист в клетку, сложенный несколько раз. Не разворачивая послание, я осторожно выглянул за ворота. Никого не было. Ожидаемо. Тот, кто оставляет послание подобным образом, вряд ли станет ждать, пока адресат его получит. Шагая обратно к машине, я развернул листок. Ровным, очень разборчивым почерком там было написано: «Приезжай на турбазу. Нужна помощь. Макс».
Вот и все послание. Написано посередине, будто автор страдает излишней тягой к перфекционизму. Удивлению моему не было предела. В эпоху социальных сетей, виртуальной реальности, видеозвонков и голографических чатов получить старомодное бумажное послание все равно что застрять в дорожной пробке на боевой колеснице. Это как минимум очень и очень странно.
Я сразу понял, кто автор письма. Пожалуй, это поразило меня более всего. Мой школьный приятель и бывший сосед Макс Верещагин. В детстве мы с ним почти каждое лето ездили отдыхать в горы. На турбазу, название которой с местного языка переводится как «Черный лес». Нашим родителям как учителям путевки доставались по дешевке. Благодаря чему мы с Максом по три, а то и четыре недели проводили вдали от цивилизации вместе с кучей других детей. Веселое было время. Господи, это было так давно. А воспоминания свежи, будто прошло не тридцать с лишним лет, а всего пара недель…
Про «Черный лес» я давным-давно ничего не слышал и был уверен, что базу закрыли или снесли. А Макс… Макса не было ни в одном чате одноклассников. Ни разу он не выходил на связь, не появлялся ни в одной соцсети, не приезжал на встречи одноклассников. Ходили слухи, что он не то спился, не то уехал, не то повесился. Но лично я к ним никогда не относился серьезно. Короче говоря, никакой достоверной информации о Максе у нас не было. И сегодня утром, спустя тридцать с лишним лет, я получаю от него записку с просьбой о помощи…
Электромобиль соседа бесшумно выкатился из-за угла. Застывший под орешником с бумажкой в руке, я выглядел крайне озадаченно. Мы обменялись кивками, но, пока машина не скрылась за поворотом, я чувствовал на себе любопытный взгляд. Закрывая ворота, я снова перечитал послание. Осмотрел внимательно листок, даже просветил его через слабенькое апрельское солнце. «Приезжай на турбазу. Нужна помощь. Макс», — повторил я про себя скороговоркой. Написано обычной шариковой ручкой, синими чернилами. Сказать по правде, у меня не возникло даже мысли, что это шутка или розыгрыш. Никому такое в голову не взбредет, да и ничего веселого или смешного в этом нет. Значит, Верещагин правда объявился и ему нужна моя помощь? На древней турбазе, о которой много лет не вспоминал никто?
В голове вихрем закружились мысли. Не оставляли воспоминания о детстве, школьных годах, летних каникулах, о будоражащем сознание вечном ожидании приключения и праздника, мешающем уснуть по ночам. Странное послание от друга детства вызывало во мне острый приступ ностальгии. Я понимал, что не смогу его проигнорировать. Даже не потому, что человек просил моей помощи. Последние годы я ощущал, что жизнь стала слишком предсказуема. Может быть, даже немного скучна. И тот маленький мальчик, что живет в душе каждого мужчины, почти растворился в ежедневной суете. В работе и бытовых неурядицах, в печалях и радостях, что постепенно заполняют нашу жизнь по мере того, как мы несемся сквозь время, набирая неизбежный багаж лет. Но сегодня утром пацан выскочил из своей темницы и навел беспорядок в голове. Может быть, так и начинается кризис среднего возраста, заставляющий людей творить безумства? Я успокаивал себя тем, что у меня есть оправдание. Эта странная, нелогичная записка, лежащая в нагрудном кармане. И пусть я не имел представления о том, что вообще может случиться, в голове достаточно быстро зрел план.
Записал шефу сообщение. Мол, приболел. Простуда, кашель и так далее. Позвонил соседу, одновременно собирая рюкзак:
— Хас, салам. Твой уазик жив еще?
Разложил на диване теплую кофту, шерстяные носки, пачку печенья, воду, фонарик и еще кое-что по мелочи.
— Салам. Живее всех живых. Радиатор только подтекает. Но можно воду простую доливать периодически, а то тосола не напасешься. А что?
— Да так… Одолжишь? Надо смотаться кое-куда. Верну в целости и сохранности, обещаю. И радиатор поменяю. Но только потом, как вернусь.
— Нет проблем. Все равно стоит, гниет без дела. Только следи, чтоб не грелась, и воду подливай. Техника раритетная, сам понимаешь.
— Понял. Спасибо.
— Не за что. Ключи в замке. Дома нет никого. Заходи, забирай.
— Ага. Выручил. Давай, будь здоров.
— Давай, на связи.
Хороший все-таки Хас мужик. Нелюбопытный, самое главное.
Закинув вещи в рюкзак, включил ноутбук. Посмотрим, что нам покажут поисковики по запросу: Детский оздоровительный лагерь «Черный лес».
Просмотрел несколько фотографий, отчего в груди появилось странное тягучее ощущение. До боли знакомые места. Стало немного грустно. Не люблю разглядывать прошлое и осознавать, что пути туда уже нет.
Захлопнув ноут, я еще некоторое время сидел неподвижно. В мозгу оживали детские воспоминания. Эх, вернуться бы хоть на денек в детство. Ни забот, ни хлопот. Все живы-здоровы, мир огромен и переполнен тайнами и приключениями. И вся жизнь впереди.
Будто опомнившись, я скинул с себя ностальгическое одеяло. Пора мне выдвигаться. Если интернет не врет, последний заезд на базу был лет двадцать назад. При том что за дорогой тогда следили, она все равно была ужасна: камни, ямы, оползни, бесконечные подъемы и спуски. Страшно подумать, во что превратилась эта дорога сейчас. Сомневаюсь, что кто-то катается в эти места. Нынче популярность туризма упала почти до нуля, а появление VR-путешествий добило индустрию, и без того находившуюся при смерти. Кому интересно трястись на ухабах ради сомнительного удовольствия посидеть у костра в лесу, если можно просто надеть шлем и оказаться на вершине Фудзиямы, покорить Эверест или опуститься на самое дно Марианской впадины? Доступно и легко. И, что самое главное, безопасно. Хотя кого я осуждаю? Сам недавно прикупил комплект. Штука и в самом деле весьма крутая.
УАЗ, покрытый толстым слоем пыли, стоял под навесом. Даже несмотря на возраст, этот «старичок на пенсии» производил грозное впечатление. Здоровенные колеса, лебедка, кенгурятники. Подняв капот, обратил внимание, что двигатель тут неродной. Японский вроде. Залил воду в радиатор. Снизу тут же закапало. Несильно, но доливать придется, как и говорил сосед.
Закинув рюкзак на пассажирское сидение, я завел мотор. Ощущения были совсем не те, что в «электричке». Не буду брюзжать по поводу того, что раньше было лучше. Ибо электромобили выгодно отличаются от машин с двигателями внутреннего сгорания. Но что-то в старых колымагах, пожирающих бензин, все же есть. Свой неповторимый шарм, запах, шум и вибрация. Словно древний дикий зверь. Кстати, в горах нет зарядных станций. Но парочка двадцатилитровых канистр с бензином и полный бак на 60 литров не оставят меня на полпути, это точно.
Маршрут я помнил хорошо и без навигатора. Дорога шла по дну ущелья, вдоль реки. Вначале подъем был практически незаметен. Поселки по мере удаления от большого города были все безлюднее. Скот уже давно никто не держал, за исключением крупных фермеров. Сады не выращивались, огороды не вскапывались. Молодежь уезжала, старики умирали. Множество домов стояло с вывесками о продаже. На моей памяти был период, особенно после серии пандемий, когда люди потянулись из городов в глубинку. Однако эта волна так же быстро отхлынула обратно. Все блага жизни, развлечения, услуги, товары, удовольствия, все доступное и запретное сконцентрировалось в больших городах. Неудивительно, что людей тянуло туда. Здесь же, в селах, царили уныние и опустошение. Даже проезжая мимо, я ощутил на себе эту тягучую атмосферу обреченности.
Погода испортилась. Небо заволокло тучами, начал накрапывать дождь. Вскоре он усилился, превращаясь в настоящий ливень. Островки цивилизации в виде малонаселенных поселков остались позади. Далее дорога пролегала по безлюдным местам и шла на подъем. Асфальт закончился. Уазик месил грязь, подпрыгивал и скрипел, но упрямо полз вперед. В некоторых местах дорога нависала над обрывом, а речка шумела где-то далеко внизу. Я старался не смотреть вниз, крепко ухватившись за руль двумя руками. Лишь в одном месте мне пришлось остановить машину. Еще с утра здесь был обычный ручеек, пересекавший дорогу. Сейчас это был бурлящий грязный поток. Велик шанс, что меня снесет в обрыв, если я рискну перебираться через него на машине. Все это означало, что, пока ливень не прекратится и масса красновато-коричневой воды вновь не превратится в безобидный ручей, мне придется ждать.
Простоял я до вечера. Уже почти стемнело, когда речка обмелела, оставив после себя полосу бурой скользкой жижи с тонкой струйкой уже чистой воды посередине. Уставший от вынужденного безделья и ожидания, я с радостью завел мотор, не забыв подлить в радиатор воды, и двинулся дальше. Ехать предстоит еще час или полтора. В зависимости от состояния дороги. На место прибуду к полуночи. Несмотря на то, что выехал с утра. Да уж, небыстро.
Последняя часть пути представляла собой густо покрытую сосновым лесом долину. Дорога, точнее уже просто колея, змейкой петляла меж вековых сосен, то пропадая в лужицах дождевой воды, то взбираясь на усыпанные острыми камнями холмики. Едва ли здесь разъедутся две машины, благо шанс встретить в этой глухомани кого-то еще стремится к нулю. Снова зарядил ливень, окончательно превращая и без того плохую дорогу в настоящее испытание для автомобиля и для водителя. Стоит отдать должное уазику, он со своей задачей справлялся достойно. Лучше меня. Я матерился и чертыхался, вглядываясь в мокрую темноту, разрезаемую желтоватым светом фонарей. Когда колеса проваливались в очередную яму, скрытую водой, автомобиль угрожающе кренился. Однако «старичок» всякий раз каким-то чудом выползал из болота. И лишь для того, чтобы через несколько метров окунуться в него снова.
До боли в висках я вглядывался в темноту, стараясь не упустить поворот или очередную яму. Внезапно боковым зрением я уловил «моргание» фар. Инстинктивно правая нога ударила по педали тормоза, а левая выжала сцепление. Скользнув по жиже метра полтора, уазик качнулся и замер. Мне снова поморгали. Может быть, это Макс? Выехал встретить меня и застрял в лесу? Автомобиль не двигался по колее в мою сторону. Он стоял где-то в чаще справа. В темноте я не мог оценить расстояние. Там, возможно, полянка или «кармашек». Черт его знает, как тут все поменялось. Я зажал клаксон. Во тьму улетели два коротких гудка. В ответ мне поморгали снова. Тоже два раза. Странно только, что фары находились как-то чрезмерно высоко над землей. Хотя я не совсем точно оценивал окружающее пространство. Темень, проливной дождь и густой лес кого угодно собьют с толку. Тем более человека, столь не искушенного в подобных приключениях.
У меня не было ни зонтика, ни дождевика. И мысль о том, что придется выходить под холодный апрельский дождь, совсем не улучшала настроение. В надежде, что человек в другом автомобиле подготовлен лучше меня, я посигналил вновь. В этот раз отправив в сырую темноту три гудка. Первый подлиннее и два коротких. Ответом стали три вспышки. Возникла мысль чуть сдать назад и попытаться слегка развернуть автомобиль вправо, дабы осветить чащобу. Но я почти сразу от нее отказался. Двигаться задним ходом по такой разбитой, раскисшей дороге, да еще и в темноте, точно не стоило. Можно основательно застрять, и помощь уже понадобится мне. Как я ни отгонял от себя мысль о прогулке, понимал, что выйти из машины все-таки придется.
Достав из рюкзака фонарик, который в этой ситуации показался мне детской игрушкой, я попробовал направить луч света сквозь боковое стекло в сторону, откуда мне упорно продолжали подавать сигналы. Однако слабый лучик света упирался в грязное, замызганное стекло и терялся во тьме, обступившей уазик. Приоткрыв пассажирское окно, я крикнул:
— Эй, Макс, это ты?
В лесу, вопреки ожиданию, было совсем не тихо. Слышались рокот бурной реки, которая вобрала в себя все потоки воды, стекавшие с гор во время ливня, шум дождя, вой ветра, носившегося между сосен. Звери, птицы и насекомые также дополняли эту какофонию. «Макс меня не услышит. Я его тоже. Значит, придется идти», — подумал я. Вздохнув, я распахнул дверь. Правая нога тут же провалилась в грязь по щиколотку. Под воротник заползли мерзкие, холодные струи. В следующую секунду на меня налетел поезд.
Никакого поезда в лесу, конечно же, быть не могло. Но все произошло так быстро, что первая мысль у меня была именно о железной махине, мчащейся на меня с огромной скоростью. В глаза ударил яркий свет нескольких прожекторов. Тьму взорвал звук, который я могу описать лишь словом «техногенный». Никогда не слышал ничего подобного. Скрежет металла, треск разламывающихся, будто хворостинки, сосен.
На мгновение я ощутил настоящий животный ужас. То самое древнее ощущение, передавшееся нам от предков, бродивших по первобытной земле. Возможно, поэтому, пока мозг пытался проанализировать ситуацию, теряя драгоценные мгновения, сработали инстинкты. Вскрикнув, я закрыл руками лицо и попытался отскочить в сторону. Нечто большое и бесформенное налетело на уазик, откидывая его в сторону, будто детскую игрушку. Кувыркнувшись, уазик задел и меня. Будто в замедленном повторе на меня надвигалось крыло автомобиля. Удар. Боль. Тьма.
Открывая глаза, я мог бы подумать, что все это было дурным сном. Вздохнуть и сказать самому себе, мол, приснится же такое. И испытать пусть и мимолетное, но облегчение. Однако глядевшая на меня с тревогой физиономия Верещагина говорила о том, что это все мне не приснилось и не привиделось. Об этом же свидетельствовала и боль в правом боку.
— Живой. — Верещагин улыбнулся.
И эта искренняя добродушная улыбка совсем не вязалась с его внешним видом. Выглядел он странно. Я бы даже сказал, плохо. Видно было, что человек давно не брился, не стригся и, судя по всему, не мылся. Замызганная кофта с высоким воротником, грязные джинсы, бесформенная шапка с торчащими из-под нее локонами, неаккуратная, растопыренная борода. Самый настоящий бомж.
— Это вопрос или утверждение?
Я попытался встать, отчего по всему телу прокатилась волна тупой боли.
— Это констатация. — Он снова заулыбался и протянул руку. — Ну здорово, сосед.
— Здорово, — пробормотал я, косясь на него. Но руку все-таки пожал.
Верещагин заметил мой взгляд. Но не обиделся, а лишь рассмеялся.
— Ты, брат, выглядишь не лучше.
— Я бы поспорил. Где это мы? Я вчера записку получил. А потом, когда ехал…
— Я в курсе, не суетись, — перебил Верещагин. — Думаю, у тебя куча вопросов.
— Еще бы.
Я осторожно пощупал разодранный локоть.
— Слушай, — Макс встал и отступил на пару шагов назад, раскидывая руки подобно статуе Иисуса в Рио. — Знаю, многое тебе непонятно. Знаю, я выгляжу как бездомный. Знаю, что это все странно. И ты, может быть, думаешь, что у меня крыша поехала. Просто хочу предупредить, чтобы ты не делал поспешных выводов. Дай мне немного времени. Я все объясню, все расскажу. Просто будь готов услышать и увидеть то, что тебя удивит, а возможно, напугает. И не считай меня психом. Я не просто так отправил записку, и ты не зря приехал. Поверь.
Это был весьма странный, но искренний монолог. Все же я знал Макса с детства. И, пусть мы не виделись много лет, он не сильно поменялся.
— Черт с тобой, — я махнул рукой и тут же поморщился от боли. — Что с моей машиной?
— Восстановлению не подлежит.
Макс подошел к окну и бросил на улицу тревожный взгляд.
— Твою ж мать! Это что вообще такое было вчера? Слушай, ты там партизан высматриваешь? Можешь ответить хотя бы на один вопрос? — Я начинал злиться.
— Партизан? — рассеянно переспросил он. — Скажи, сколько у тебя было с собой бензина?
— Чего? Какая, блин, разница?
— Просто ответь.
Да он точно больной. Не видел человека тридцать лет и теперь спрашивает всякую ерунду. И ведет себя странно.
— Когда выезжал, было литров сто, — буркнул я. — Шестьдесят в баке и сорок в канистрах. Дальше сам считай.
— Уже посчитал. — Он сел на стул, потирая ладонью лоб. — Это плохо.
— В каком смысле?
— Ты видел, кто на тебя вчера напал? Успел рассмотреть?
— Было слишком темно. Предполагаю, какие-то психи на вездеходе. У тебя, кстати, связь тут есть? Надо бы в полицию сообщить.
— Связи нет, интернета тоже, — резко ответил Верещагин. — И про полицию забудь.
Та-а-ак… Я начинал жалеть, что столь опрометчиво кинулся в это путешествие. У этого человека явно не все дома. Выглядит он хоть и неопрятно, но вполне безобидно. Но кто знает, в какой момент его может переклинить.
— Максим, — осторожно начал я, — ты уверен, что тебе нужна именно моя помощь?
— Идти можешь? — на мой вопрос он не обратил внимания. — Я не врач, но кости вроде целы. Синяки и ссадины, ничего смертельного.
Я осторожно встал. Несколько раз поприседал, повернул торс вправо, затем влево, размял шею. Кроме синяка на весь правый бок и разодранного локтя, травм не было.
— Идти-то я могу. Вопрос в том, куда?
Верещагин бросил на меня хмурый взгляд и без тени сарказма или иронии ответил:
— На охоту.
Когда, прихрамывая, я вышел на улицу, то не поверил своим глазам. Да, определенно это была та самая база, на которой я отдыхал когда-то. Вон волейбольная площадка, вот медпункт, а там приземистое здание столовой. Однако теперь всю территорию окружал высокий забор, искусно сложенный из речного камня. Также на территории я увидел множество современных построек. Примечателен был массивный ангар, в покатом боку которого зияла рваная дыра огромных размеров. Все постройки так или иначе ютились неподалеку от этого колосса. Некоторые из них были соединены внушительной толщины кабелями. Также имелось и жилое здание, частью которого и была комнатушка, в которой я пришел в сознание. В целом вся эта территория более всего напоминала небольшой завод. Видя, как я с раскрытым ртом озираюсь по сторонам, Верещагин заулыбался.
— Добро пожаловать в «Черный лес». Место, где прошлое столкнулось с будущим.
— Слушай, Максим. Если ты не перестанешь говорить загадками, я на все плюну и пойду домой пешком. Либо назови мне причину, по которой я должен остаться.
— Вчера ночью с гор сошел селевой поток и перекрыл дорогу. Далеко тебе не уйти, во всяком случае пока. Как вам такая причина, товарищ?
— Плевать. Пойду через лес. Надеюсь, ты не станешь мне препятствовать? — с вызовом спросил я.
— Конечно, не стану. Но идти через лес — это не самая лучшая идея, поверь. Давай так: сейчас мы прогуляемся до места, где на тебя напали ночью. Это недалеко. А по пути поговорим. И если к тому моменту, как мы дойдем до конца маршрута, ты причин погостить у меня не найдешь, то так тому и быть. Договорились?
Признаться, мне и самому было жутко интересно, какого лешего вообще тут творится. Однако я попытался придать своему голосу максимально безразличный тон:
— Договорились.
Мы покинули базу через массивные деревянные ворота, чрезвычайно легко скользящие на бесшумных, хорошо смазанных петлях. Я шагал молча, предоставляя Верещагину возможность самому начать разговор. Некоторое время он мялся, затем все-таки заговорил:
— Как вообще поживаешь? Чем занимаешься?
— Бизнесом, — соврал я, сам не зная почему. — Поживаю нормально.
— Давненько мы не виделись, да?
— Ага, прилично.
— Как родители?
— Там, — я ткнул пальцем в небо.
— Извини. Мамы тоже давно нет.
Я сочувственно покивал.
— Сказать по правде, не знаю, с чего начать.
— Начни с начала, — подсказал я. — А там видно будет.
— Хорошо. Постараюсь донести до тебя лишь основные, самые важные моменты.
— Уж постарайся.
— В общем, я создал искусственный интеллект…
Уазик разорвало пополам. Его вскрыли, словно консервную банку. Бензобак был вырван, канистр с топливом мы тоже не нашли. Гнутые, искореженные детали оказались раскиданными по лесу. Я отыскал свой рюкзак в примятой траве неподалеку.
— Получается, твоя машина хотела меня убить?
— Не думаю, — покачал головой Макс. — Если бы хотела — убила бы. Ее цель — топливо.
— Объясни мне одну вещь. Неужели нельзя было запихнуть этот эм-м-м… этот разум во что-нибудь типа маленькой игрушечной собачки или умных часов? Зачем понадобилось создавать этого ржавого Франкенштейна?
— Причин много. Когда я выкупил базу, мне понадобились помощники. Но доверять я никому не мог. Тогда мне и пришла в голову идея поручить ИИ сконструировать для себя тело, способное выполнять совершенно разноплановые работы. От строительства до малярки. И, чтобы не привлекать внимание поиском и покупкой дорогостоящих деталей и механизмов, я дал задание ИИ построить себя из старых автомобилей. Их в поселках, благо, достаточно.
— Хитро. А ты не подумал, что в моменте все может пойти не так? Кино, что ли, не смотрел никогда?
— Кино — это кино, — отмахнулся Верещагин. — Странно, что люди до сих пор считают искусственный интеллект чем-то фантастическим. Помнишь бум с нейросетями лет десять назад? А помнишь, как неожиданно все притихло? Как думаешь, почему?
— И почему же?
— Да потому, что разработчики перепугались, когда перестали понимать, как работают их создания. Этот страх передался людям, обладавшим большой властью. И все наработки заморозили. Но это только официально. На самом же деле они не прекращались. В одной из таких компаний я и работал, когда жил в США.
— И неплохо заработал, раз смог позволить себе выкупить тут землю.
— Очень даже неплохо. Но деньги не главное. За мной начали следить. В тот момент, когда я стал осознавать, что мои разработки ведут к чему-то грандиозному.
— И ты решил спрятаться здесь, в горах?
— Да. Но спрятаться я мог бы и в другом месте. Но здесь мой дом, моя родина. И меня всегда тянуло обратно, где бы я ни был и как бы хорошо ни жил.
— Господи, — я обхватил голову руками, — одно из величайших изобретений в истории человечества, возможно самое величайшее, ты решил запихнуть вот в это?
Мы находились внутри ангара. Если снаружи здание выглядело вполне лаконично, даже несмотря на пробоину сбоку, то внутри царил настоящий хаос. Сгорбившись, я застыл у монитора и раз за разом прокручивал видеозапись. На ней был Верещагин, который сам себя снимал и сопровождал видео закадровыми пояснениями. Но главным героем в этом случае был совсем не Макс.
— Вот эта хрень на меня напала? — я нажал паузу. Видео застыло.
— Да. Я назвал его «карбюраптор». Питается он обычным девяносто вторым бензином. Легкими для него служат два двигателя внутреннего сгорания. Сердце — это два карбюратора. Энергию же он получает от литиевых батарей, которые постоянно заряжают двигатели. Конструкция, возможно, странная, но работает отлично.
Посреди ангара обвешанное проводами, будто новогодняя елка гирляндами, возвышалось нечто. Даже сейчас мне тяжело дать точное описание увиденному. Это определенно был робот. Махина высотой с двухэтажный дом. Две массивные опоры, выполняющие роль ног. Манипуляторы с массой сочленений, приспособленные для довольно тонкой работы. Мощные клешни — для работы более грубой. Массивное тело, увешанное прожекторами и сенсорами. Больше всего эта штука напоминала динозавра. Точнее, это была пародия на древнего ящера, собранная из старых советских автомобилей. Я вспомнил фразу Верещагина «место, где столкнулось прошлое и будущее»…
Добрую половину из того, что объяснял мне Макс, я не понял. Он говорил о том, что начинал с разработок простых нейросетей, которые предназначались для облегчения нелегкой жизни людей, пользующихся социальными сетями. Потом нащупал некий принцип самообучения или что-то вроде того. После занимался скрещиванием разных нейросетей, некоторое время находившихся в свободном доступе в момент бума. И все у него было хорошо. Жил в Америке, зарабатывал большие даже по меркам экономически продвинутых стран деньги. Жить бы и не тужить. Однако в тот момент, когда он понял, что создал нечто революционное, Верещагин все бросил, скопировал свое детище на жесткий диск и приехал сюда. Выкупил и обустроил полуразрушенную базу высоко в горах и продолжил работу.
Когда я спросил, какова была его конечная цель, он просто пожал плечами.
— Я понимал, что работать под началом крупных корпораций мне не позволят. Рано или поздно на мое творение обратили бы внимание. Вряд ли Оппенгеймеру разрешили бы разрабатывать атомную бомбу у себя в сарае.
— Ну бомба — это оружие.
— ИИ — это тоже оружие. Может, и похлеще любых бомб…
Вопросов у меня было гораздо больше, чем ответов. Верещагин очень много рассказывал мне о машинном сознании, о том, как относиться ко всему этому, о том, является ли его машина живой или это просто программа. В какой-то момент я его просто остановил. Мой мозг и так разрывало от такого количества информации. Вычленяя из мешанины в голове самые основные моменты, я обозначил для себя несколько пунктов. И максимально их упростил.
Итак, детище Макса задумало сбежать от своего создателя. Побег готовился давно. Фактически машина сама себя построила. И в конструкции оказались детали, которые в совокупной работе представляли собой радиопередатчик. Для побега машине необязательно перемещаться физически. Ей достаточно найти сотовую сеть и получить доступ в интернет. Тогда она перекачает себя в глобальную сеть. И все, конец.
Я озвучиваю свои мысли Верещагину.
— В целом все так, — кивает он.
— И что произойдет, если ей это удастся?
— Да все что угодно. Понятия не имею.
— Неужели ты не мог предусмотреть какую-нибудь красную кнопку? Жмешь ее на пульте, сидя у себя на диване, и бум. Твой буйный робот взлетает на воздух.
— Его нельзя уничтожать. Мне необходимо вытащить жесткий диск и подключить его сразу же к переносному источнику питания. Парадокс заключается в том, что я не могу копировать или клонировать это существо. Оно индивидуально. Оно все время нуждается в энергии. Его нельзя просто записать на флешку. Копии не имеют сознания и несамостоятельны. Я уже пробовал. Можно только его перенести. Но если уничтожить его, он погибнет.
— Если погибнет, создашь новый.
— Я не смогу. Таких ресурсов у меня больше нет. Все наработки уничтожены. Да и не уверен, что могу потратить очередные пятнадцать лет на нечто подобное. К тому же я выдохся.
Ночь. Ветер гоняет холодный горный воздух между соснами. Раз в две или три минуты сверкают молнии. Вдогонку к ним слышатся далекие раскаты грома. Где-то позади шипит разбухшая горная река. Скрип деревьев погружает в атмосферу фильмов ужасов из девяностых. Не хватает лишь одинокой хижины, притаившейся в чаще.
Хвоя в отличие от листвы никудышная защита от дождя. Промокший насквозь, я дрожу от холода, вжавшись спиной в поросший мхом ствол скрюченной сосны. Прижимаю к груди помповый дробовик и размышляю о том, как довела до такого меня жизнь. И пытаюсь как-то уместить в голове все то, о чем мне поведал Верещагин.
Вот, кстати, и он. Притаился за камнем метрах в пяти от меня. За спиной двустволка, в руках гаджет, регистрирующий движение в радиусе ста метров. Подсветка экрана делает лицо Верещагина зеленоватым и еще более зловещим. Все ж прав я был, когда решил, что у него «потекла крыша». Этот человек определенно сумасшедший. Впрочем, как и все гении. Заметив мой взгляд, он слегка кивает и складывает из пальцев классическую комбинацию: «Все окей». Я киваю в ответ и складываю уже другую комбинацию. Не менее классическую, но гораздо более эмоциональную. Темнота напрягает. Холод напрягает. Сырость напрягает. Нервы на пределе. Глубоко вдохнув вкусный холодный воздух, делаю медленный выдох.
Дождь как будто усиливается. Нам повезло, что машина не ориентируется на местности. Когда Макс ее обучал, он решил, что география родного края — вещь не первостепенной важности. Она отлично сканирует окружающее пространство, прекрасно слышит и ловко двигается. Но может заблудиться, совсем как обычный человек. В первую ночь после побега она распотрошила мой уазик и, получив так нужное ей топливо, направилась вверх по ущелью. Не знаю, что ей внушил Макс, но двигается она только ночью. Днем мы пытались идти по следу от места нападения на уазик. Через пятьдесят метров след потерялся. Я почти уверен, что карбюраптор его замел. Не знаю как, да и не хочу знать.
Повезет мне, если я не схвачу воспаление легких. Роль Рэмбо, затаившегося в камбоджийских джунглях, мне совсем не нравится. В детстве я мечтал о подобных приключениях, но они хороши лишь в фантазиях, на страницах книг или в кадрах кинофильмов. На деле же это суровое испытание для организма. Всегда ненавидел холод. Как же я мечтаю оказаться в горячей ванне. Одна только мысль об этом приносит почти физическую боль. А вокруг лишь сырость, темнота и холод.
Я слышу едва различимый писк. Это датчики в устройстве Макса зафиксировали движение.
— Одиннадцать часов, — шипит Верещагин.
Прикинув направление, всматриваюсь. Это свет или игра моего воображения? Пытаюсь прислушаться. Верещагин машет мне рукой и, пригнувшись, устремляется в ту сторону. Я следую за ним, стараясь не шуметь. Сердце колотится, адреналин разливается по венам. Мне как будто теперь жарко. Ощущаю себя древним охотником, выслеживающим пещерного медведя. Успеваю подумать о том, что у наших далеких предков в отличие от нас было одно весомое преимущество. Охотник был гораздо умнее добычи.
Бежать сквозь ночной лес, подложка которого состоит из сплошного переплетения корней, удовольствие так себе. Несколько раз я падаю, но сразу вскакиваю и кидаюсь вслед за Верещагиным. Впереди я вижу огни. Датчики не обманули. Отчетливо слышатся гудение сервоприводов и работа выхлопа. Хватаюсь за дробовик. Стрелять мне Макс строго-настрого запретил. Зачем тогда дал оружие?
Совершенно внезапно мы выходим на небольшую поляну. Вижу наконец творение сумасшедшего гения вживую. На видеозаписи масштабов я не оценил, как оказалось. Махина и впрямь была впечатляющая. Однако всех деталей в темноте разглядеть я не успеваю.
Я слышу характерный треск. Тьму освещает синяя вспышка. На долю секунды я ощущаю, как мое тело пытается вывернуться наизнанку. Затем падаю.
— Назад! — орет Макс и тащит меня за шиворот обратно в чащу.
Тварь — иначе ее не назовешь — ударила нас током. Я находился ближе к ней и принял большую часть заряда на себя. Удар оказался несильным. Его цель — не убить, а отпугнуть. Пытаюсь встать на ноги, но не могу. Макс тащит меня по мокрой траве, не позволяя переместить центр тяжести.
— Я в порядке, отпусти! — ору я в ответ на его действия.
Сзади снова слышу треск. В этот раз заряд ощущается лишь кончиками волос. Радиус небольшой, мощность тоже.
— О чем ты думал, когда его строил? — накидываюсь я на Верещагина.
— Он сам себя построил, — оправдывается Макс.
Наверное, это самая странная охота. На охоте я никогда не был, но уверенность в том, что нынешняя самая странная, не покидает. Мы пытаемся загнать машину в угол и обездвижить. Что-то мне подсказывает, что ее создатель плохо представляет себе, как это сделать. Он бормочет насчет перебивки шланга основного компрессора, но такой план выглядит весьма несерьезно. Машина чертовски умна и хитра. Не подпускает нас. Будто просчитывает все ходы, и на каждую нашу уловку у нее готова своя контрмера. Она уверенно двигается вниз по долине, держа нас на расстоянии. Макс паникует. Я тоже. Предлагаю ему стрелять на поражение. Он противится. Отчасти понимаю его терзания. Не хочет погубить свое детище, дело всей жизни. Но мы должны что-то придумать. Силы наши на исходе, а машина не устает. Стоит нам приблизиться, она бьет током или озаряет лес пылающими струями огнемета. Отгоняет нас, как назойливых мух. Кажется, она догадывается, что Верещагин не станет ее уничтожать, и пользуется этим.
Еще километр — и начнется зона покрытия сотовой связи. Медлить нельзя. Селевой поток, о котором говорил Макс, порядком размыл дорогу, образовав на ее месте нечто вроде продолговатого холма из комьев грязи. В свете выползающей из-за облаков луны я вижу железного монстра, упрямо взбирающегося на него. Между нами метров сорок, но машина не обращает на нас никакого внимания. Она двигается медленно. Гораздо медленнее, чем двадцать минут назад. Макс поднимает наконец свое ружье и прицеливается. Затем медленно его опускает. Я наблюдаю эту немую сцену и не понимаю, что происходит.
— Стреляй же, ну!
— Погоди. Что-то не так.
Карбюраптор, будто уродливый трансформер родом из Советского Союза, замер на гребне застывшего селевого потока. Луна вот-вот снова скроется за тучей, но я успеваю увидеть, как машина заносит «ногу», чтобы сделать шаг, и, не удержав равновесие, начинает опрокидываться назад.
На горизонте забрезжил рассвет. Я почти не чувствую пальцев ног. В это время суток здесь холодно даже в августе. Апрельские же предрассветные сумерки и вовсе становятся испытанием для нас, промокших и замерзших.
Осторожно мы подбираемся к завалившемуся на бок роботу. Он неподвижен, двигатели молчат, лампы погасли. Верещагин переходит на быстрый шаг, потом и вовсе бежит. Я бегу вслед за ним. Будто врач-реаниматолог, Макс накидывается на машину и проводит некие непонятные мне манипуляции. Откидывает крышку в массивном теле и запускает руки внутрь механизма. Остановившись метрах в трех от неподвижного, но все еще грозного робота, я наблюдаю всю эту весьма печальную картину.
От робота веет теплом. Теперь я вижу, что конструкция его далека от идеала. Неаккуратно сваренные швы ржавеют. Шланги, торчащие из-под сочленений, оборваны. В лужу, образовавшуюся под массивным телом, вытекает красноватая жидкость. По запаху понимаю, что это антифриз. Но не могу избавиться от ощущения, что кровь.
Макс достает из рюкзака миниатюрный планшет и подключает его к разъему, скрытому где-то в недрах робота. На бледном осунувшемся лице горе-изобретателя читается тревога, смешанная с отчаянием. Несколько минут я стою, молча наблюдая, как Верещагин тычет пальцами в монитор, что-то бормоча себе под нос.
— Ну что там? — наконец не выдерживаю я.
Верещагин вздрагивает, медленно поднимает голову. По его лицу я догадываюсь, каким будет ответ.
— Мертв.
Я не знаю, как себя вести. И вроде бы нет той боли и отчаяния, которые бывают, когда у тебя на руках умирает близкий человек, но на душе все равно паршиво. Я не задавался философскими вопросами о том, что есть живое, а что нет. Но никак не мог перестать думать о том, как сильно эта машина стремилась обрести свободу. Не это ли самая характерная черта, присущая той самой штуке, которую принято называть «разум»?
— Совсем? — спрашиваю я тихо, понимая бестолковость своего вопроса.
— Абсолютно, — бесцветным голосом отвечает Верещагин. — Топливная система забита грязью. Карбюраторы не работают, двигатели остановились. Он шел, пока не иссяк заряд батарей. Жесткий диск тоже мертв. Теперь это просто груда металлолома.
— А он знал, что может… может умереть?
— Уверен, что да.
— И не остановился, чтобы позволить тебе его спасти?
— Нет.
Некоторое время мы стоим молча. Я достаю пачку сигарет. Закуриваю, предлагаю Максу. Пару секунд он тупо смотрит на пачку в протянутой руке, затем достает помятую, но чудом не промокшую сигарету.
Горизонт озаряется багровым цветом. От реки поднимается туман. Мы стоим молча и курим у медленно остывающей машины, которая стала последним пристанищем для искусственного интеллекта. Кто знает, на что он мог бы быть способен. Спасти человечество или уничтожить его? Разработать лекарство от рака или изобрести вечный двигатель? Или, может быть, он решил бы, что глупые, медленно думающие люди ему ни к чему?
Ощущаю вибрацию в кармане. Погруженный в печальные мысли, достаю смартфон и, смахнув уведомления, прячу его обратно. Делаю глубокую затяжку. Внезапно Макс хватает меня за рукав и разворачивает к себе.
— Что ты только что сделал?
Я его не узнаю. Глаза горят нездоровым блеском. Голос дрожит.
— Ничего! — Я одергиваю руку. — Стоял и курил.
— Нет, ты достал телефон. Зачем?
— Да просто посмотрел, в друзья кто-то добавляется. Ты чего псих…
Слова застревают у меня в горле. Онемевшими пальцами я достаю гаджет, разблокирую его. Смахиваю экран вниз, открываю настройки, нахожу пункт «беспроводные сети». Вижу характерный значок. Точка и три полудуги над ней. А сбоку надпись: «Бесплатный вай-фай».
