ГАММЫ
Тимуру Тедееву, музыканту
и воину, посвящается
Молись, молись, молись
и больше не дерись,
и больше не кусайся,
и больше не брыкайся…
А если не молиться,
то песенке не литься –
о дне былом жалеть
и быстро тухнуть, тлеть…
Летя за ярким змеем
в пушистых облаках,
ныряя в них и веря:
сим победиши страх.
Низвергнутый с вершины,
ты руки развернешь,
падешь крестообразно
и песенку спасешь.
А если не молиться,
то с песней не водиться…
И мерно тебе тухнуть,
и мирно тебе тлеть,
и тухнуть, тухнуть, тухнуть,
и тлеть, и тлеть, и тлеть…
* * *
Золото шуршит на древе,
опадая еле-еле,
в небе сонмы кораблей –
ну, плывите поживей!
Слезы капают на камни,
трясогузка прыг да скок,
шлейф подобран поневоле,
тихо стынет бережок…
Разыгралась что-то драма,
потускнела синева –
это пальцы хлещут гамму
и ковер плетет листва.
Поболит, да перестанет,
чай не внове, жди январь!
Белым пледом все укроет,
купишь новый календарь.
ФЛАГ НА ОДНУ АТАКУ
Поплачь еще надо мною,
дочь моя.
Не покидай меня,
остановись у могилы,
сын мой.
Несись, развевайся,
имя мое,
как флаг – на одну атаку.
Над крышами домов лейся,
песня моя!
Из недр,
из глубины ущелья,
восстань,
голос мой!
Превратись в громкое эхо!
Это я пою,
люди!
Живые,
веселые,
грустные.
Под скорбь моей дочери.
Под молитвы моего сына.
Вспомните того юнца с гитарой –
это под мои аккорды
вы танцевали Twist and Shout
И станцуйте еще раз,
станцуйте еще раз.
* * *
Пусть все они встретятся
на Твоих,
если не широтах, то задворках,
где один с мечом, другой – с гитарой,
а третий – от раны,
да не во имя Твое,
пал.
А если это я буду,
то можно…
не в замочную,
не по телевизору без звука,
а…
живьем –
Осю в плаще,
Шона в килте,
Бильбо
с Алой книгой Западных пределов…
Джона,
Курта,
Криса,
наглого Амару,
тонкую Эми,
жуткого Петю –
в общем, всех…
(Никого не забудь! –
Я-то забуду…)
…дай увидеть на миг
всех –
близко и ясно,
глаза в глаза.
Не остави их,
Господи,
не бросай никого,
ведь добром не отдадут.
Сохрани каждого
для кого-то.
Для меня сохрани.
Припрячь пока…
Скрой их –
в расселине скалы,
в складках платья,
в трещине подошвы,
в ворохе листвы…
Придави большим камнем,
преврати в спящую траву…
Или…
собери в горсть –
они поместятся!
Раз помещались
даже в маленькой утлой лодчонке,
полной тревог,
упрямства,
ошибок,
под сбитым парусом веры
в светлое запределье.
ОСЕТИНСКАЯ ГОРКА
Трудно дышать,
зная,
чем кончается этот город.
Там,
за хребтом,
мне тоже все ясно.
Я любила Грузию,
огненную пеструху,
в ее пламени
закаляясь.
Я любила диких людей,
которые
смеялись громко,
влюблялись
страстно
и убивали
без оглядки.
Они запретили нам
петь
на нашем…,
утверждая свой,
веруя:
он древнее, он краше…
Языки захлебнулись красным…
Они разрывали детей-полукровок.
Они разорвали
меня
пополам!
Этот север,
тот юг…
Знаю, чем они кончатся.
Знаю,
чем обычно
кончается Кавказ –
какими огнями,
я видела красные факелы на горизонте
и бабочек,
ставших черной пылью.
Вы покажете мне Лондон –
зэ кэпитэл оф…
Прагу, Вену, Бухарест…
Острова
Сицилию, Крит…
А я все равно
не вырвусь
никогда
из объятий острозубых великанов:
буду видеть сумасшедшую
пляску нартов,
привычные чъиритӕ,
галы сӕр
и сыка…
И слышать буду
старые арии
заблудших бахвальцев,
И плакать буду
об их играх
в Воскресный день,
о шутках –
с Крестом,
Дином-
доном-
боном…
Это мелькание кадров
в густом негативе пленки,
спадающей с плеча фотографа,
будет сжиматься во мне
в тугую пружину.
И я буду жить,
пока она не рванет.
Скажи только,
разве я
не заслужила
такой пустяк,
такую мелочь…
(Сам же учил!):
да дано мне будет –
по воле моей –
место,
куда канет сердце. –
Моя Осетинская горка,
Твой алтарь,
Твоя Чаша…
Во веки веков.
Аминь.
