СТЕНЫ
Я проснулся в заброшенной хижине
на окраине неизвестной страны
в конце забытого века
в теле одного человека.
Там не было ни души,
там не разводились мосты,
не было признаков жизни,
никто не клялся в любви отчизне,
никто ее и не проклинал,
но я знал,
что там,
в этом заброшенном месте,
обязательно будешь ты.
Я тебя искал в каждой из прошлых жизней,
когда ты предавалась молитве
в старом Иерусалиме в Храме Гроба Господня,
а я принимал ислам.
Я тебя узнал и обещал
найти тебя в следующем веке.
В любимом мной человеке.
Будучи христианским паломником,
я оказался в Непале,
там, одевая сари, ты поклонялась Будде.
Меня окружали люди,
угощали куркумой и красным перцем.
Я чувствовал твоё присутствие сердцем,
Но в толпе ледяных сердец безвозвратно тебя потерял.
А потом уже я искал тебя в образе юного самурая,
но ты снова была чужая,
ты стояла в католической церкви,
ставила зажженные свечи,
причащалась Телом и Кровью,
А я снова терял дорогу.
А в последний раз я стоял во главе крестовых походов,
и, объединяя десятки народов,
для истребления других народов,
я был в образе одного из пап,
и я встретил тебя,
на тебя был надет хиджаб.
А сейчас в этой заброшенной хижине
я прошу тебя:
не приходи ко мне.
Я не ищу тебя.
В каждой из прожитых жизней
я непременно считал:
Нас разводили демоны.
И упорно не замечал, что я разрушал
тобой возводимые стены.
ЖЕНЩИНА
Весь мир твердит о силе духа мужчин,
А я женщина просто. Женщина без причин.
Женщина без права голоса. Женщина, чтобы молчать.
Я женщина, и я научилась стоять
Там, где ломают кости не только души, но и тела.
Я выстояла, я сумела.
Я научилась не плакать там, где воют от боли.
Разве есть смысл показывать слабость,
Если, по сути, ты не играешь роли?
Я разучилась верить в Бога, которого нет.
Я ходить начала по углям,
перестала оставлять на них след.
Не чтобы доказывать миру,
какая сила заложена в женщине,
А чтобы не морщиться сильно,
когда окурки тушат на шее.
Я перестала жмурить глаза на ярко палящее солнце,
Чтобы высохла, наконец, слеза,
чтобы ослепнуть и не видеть больше,
Как люди из моей утробы
однажды станут точно такими же:
Одни будут так же страдать,
другие же этому станут причиной.
И в этой истории не будет счастливого финала.
Я женщина. И я заранее проиграла.
И, если война, мне первой бы убежать,
Но я женщина, и как первая жертва – мать.
И все, чего я добилась и пóтом, и кровью,
И своими слезами, я бросаю в топку.
А на меня бросают…
полотно,
Как на того,
кто вроде уже погиб.
И отчасти оно и правда:
Я тело мертвой души.
Я женщина. Я очень устала.
Я женщина. Я не выбирала…
ГОЛОС
Я видела целый мир, и где только я ни бывала,
Я пачкалась виноградным соком висячих садов Семирамиды.
Меня принимал Ирак.
Я видела каждый знак и все таинства Тадж-Махала.
Мне улыбалась Индия, с ночи сгоняя мрак.
А первым лучом июля меня разбудил азан.
Так целовался Стамбул.
А потом, умываясь Каспием и до дна напиваясь солью,
меня обнимал Дагестан.
К обеду проснулся Кабул.
Огибая ларьки с куркумой, и лотки для хранения книг,
В такт каждого шага танца со мной закружился Париж.
И, с кадрили переходя на вальс, в отношения добавляя перца,
мою руку пылко, но не торопясь, у него забрала Венеция.
А на пике, запевая басом, предавая голос горам,
Со мной говорил седовласый, непокорный и мудрый Баксан.
К нему на замену – зрители (промокшие дети страны).
Я получила от Питера культурных гостей из Москвы.
И в каждом из них тонула, не желая, впрочем, спасения.
Я слышала голос Расула, в периоды грусти Есенина.
БОГ
Наши дороги с тобой разошлись, Бог.
Когда ты бросил меня у ног той,
Кому я ни боком, ни даром.
Кстати, а что там еще по программе?
В этой абстракции и голограмме
какой-то глобальный сбой системы.
Сбились настройки, вероятно еще полетел и сервер.
И вот мы говорим на совершенно разных с ней языках,
Она почему-то любовью называет панический страх,
и боль –
преподносит ее как благо.
Бог, ты невероятный тролль.
Отослал от себя, а на Земле меня никто не принял.
Я получал удары плетью и языком.
Там не успел, тут опоздал и везде по итогу выставлен дураком.
Но демоверсия уже близится к логическому финалу,
Я почти запомнил каждую карту, и готов играть.
Я адаптирован к жизни, где лгать – это не грех, а бесценный опыт.
Бог, бери колоду.
Я теперь не опускаю взгляд, когда на меня замахнулись рукой,
Тотальный холод. Душевное обморожение.
Осторожно, возможно воздушно-капельное заражение.
Стеклянный взгляд. Отсутствие чувств,
По ребрам хруст. Отбой.
Игра окончена. Ты выиграл. Но точечно.
И ты, конечно, интересно задумал правила:
От каждого в программе заложены извинения.
Error. Ошибка 404. Пришло обновление.
Я меняю.
Я меняюсь.
Бог.
Теперь твой черед.
Хотя знаешь.
Я тебе прощаю.
ОНИ УЧАТ МОИХ ДЕТЕЙ
Они учат моих детей драться за последнюю буханку хлеба:
Недоеденную, заплесневелую.
Потреблять пальмовое масло прямо с дерева тоннами.
Они учат их собираться толпами и при этом быть одинокими,
Ходить по головам не в переносном смысле,
Читать чужие мысли
И не уметь читать книги с бумажных носителей.
И всё в цифровом формате, а они и сами уже электронные.
Они моим детям рассказывают о Боге, как о своём фолловере,
Продают ключи и билеты к воротам рая,
Пока их собственные дети строят из Лего макеты Ада.
Они приучают к смраду гниющей души и плоти
Будущих взрослых людей,
Чтобы их не тошнило и не воротило
Смотреть в глаза продающихся за доллар друзей.
И не любить друзей, и не любить вообще.
Сводить общение к тишине в комнате и бурной переписке в чате,
Ходить в грязном халате и пить разбавленный кофе,
Жить серо, носить черное и никогда не увидеть море,
И в этой неволе умереть где-то без месяца в двадцать.
А потом внуки, правнуки.
И снова по кругу… и снова буханка…
И снова драться…
