Перевод А. Золоева
Предисловие З. Мардановой
Писать стихи Ильзе Тильш, тогда еще Ильзе Фельцман, начала, по собственному признанию, лет в восемь, чему способствовала атмосфера родительского дома, где нередко гостили поэты, художники и музыканты – друзья отца, практикующего врача с явно художественными наклонностями. Первый сборник стихов появился – благодаря настойчивости издателя серии «Новая поэзия Австрии», буквально выманивавшего у Ильзе тексты – в 1964 году, когда авторессе было уже 35, а позади – изгнание из родной Моравии в 1945 году, учеба и защита диссертации в Венском университете, раннее замужество, рождение четверых детей и смерть двоих из них, бытовые заботы и поиски приработков. Из всего этого «выросли» стихи – далекие от праздника неоавангардистского раскрепощения духа и плоти, привычного для 60-х годов прошлого века, но легко вписывающиеся в более обширную парадигму «современной поэзии» (в противовес, так сказать, «классической»). Ее узнаваемые приметы – склонность к прозаизации стиха, отказ – полный или частичный – от строфы, рифмы, разложение или деформация предложения, этой смысловой единицы текста, до такой степени, что носителем смысла становится слово, отдельные слова, уже не связанные или же слабо связанные в предложение, замена каузальной связности текста монтажом, символа – шифром, раскрывающимся лишь в соотнесении с мотивным полем, но не с лирическим «Я», утратившим свой статус смыслового и смыслопорождающего центра, – словом, все то, что должно сигнализировать об иной картине мира, где нет больше автономного цельного субъекта, живущего в доверии к миру, сложному и временами непонятному, но где все еще существуют причины и следствия, связь времени и пространства.
СНОВА ВЕСНА
Снова весна
снова цветут розы в неведении
что они не меняют ничего ровным счетом
так пусть тебя ничто не обманет
и не введет в заблуждение.
Ты остаешься тем
кто ты есть.
Птица знает всех
кто живет средь
листвы ее дерева.
Глаза ее старше твоих.
Даже рыба
свои воспоминания
хранит холит лелеет.
Ты можешь обнять меня
или просто уйти.
Пред тобой распахнуты двери.
Без тебя
поезда снова приедут
и машинисты снова
развернут их.
Когда поднимаешься ты
на свой корабль
он кого-то равнодушно перевозит
не спрашивая имен.
Ты можешь отсутствовать вечно
но ты можешь вернуться
забрать из почты старые письма
и узнать наконец
что все по-прежнему
все неизменно.
Но любимый сын только Абель.
Везде же строят ковчеги
мрачно возвышаются кресты.
Ты можешь внушить себе
что ты смел и отважен
ты можешь упасть
и снова встать
ты можешь биться о стены
ты можешь кричать или молчать
ведь это
ничего не изменит.
Так к чему же тогда весна?
А как же тогда бешеный стук сердец?
Боль?
А нежность? А тепло твоей кожи?
О ВЕЛИЧИИ ВРЕМЕНИ
Ты должна
говорят мне они
освещать в своих текстах время.
Великое время
оно становится таким ежеминутно.
Наше время –
огромные магазины
круговерть
колоссальных
людских муравейников
великая иллюзия и великий обманщик
пронзающее насквозь отчаяние
безысходное одиночество.
Ты должна
говорят мне они
идти в ногу со временем
ты должна
найти достойное место
его величию.
Ты должна
занять его позиции
ты должна
на всеобщее обозрение
взгляды свои выставить.
А как мне это сделать
не мудрствуя лукаво
говорю я
когда это величие
всегда вбирало в себя
лишь великие обещания
великую беспомощность
великий страх
и великую растерянность.
А я же изо дня в день
становлюсь все меньше и меньше
перед ликом великого времени
непрерывным
но постоянно разрастающимся
чванливым до безобразия
и пустым изнутри
прогрессу препятствующим
и скорее готовому к великому крушению
и обвалу.
МОСТЫ
А слабо нам построить мосты
сказал он
из камня и стали
которые выдержат
бронированные громады
идущие нам на помощь.
Слабо нам переплести
сказали они
лианы и зеленые ветви
в прочный мостик
от берега до берега реки
для торопливых шагов
убегающих от этих громадин.
Я строю из того
что имею
говорю я
и кину свое сердце над бездной
оно укажет вам дорогу
сквозь мрак и темень
я предлагаю лишь это
как временную переправу
узенькую и тесную
но
способную
вас выдержать.
ТРОМБОНЫ
Уже вблизи
на славном лице моего врача
я читаю тревогу
он описывает мою растерянность
беспомощными пустыми фразами
я ведь давно
вижу его насквозь.
Но отчего
я сейчас говорю ему
что теперь я гораздо лучше
понимаю и чувствую то
что давно рухнуло
или утонуло в шуме
и истеричных воплях?
Я все отчетливее слышу
за частоколом пустопорожних фраз
невысказанное
недоговоренное
недомолвленное.
Иногда
это приводит меня в смятение и ужас
потому что
на самом-то деле
не хватило б и речи
чтобы описать страхи
с которыми я повсюду сталкиваюсь.
Но зато потом
меня снова согревают ощущение радости
и предвкушение счастья
когда я вижу
что высказанное
которое выдало себя слишком громким шепотом
предназначалось для спокойных переговоров с любовью.
На лице доброго доктора
я читаю что я оглохну
прекословить ему сейчас
было бы
бестактно и невежливо.
Я соглашаюсь с ним
что слух мой стал хуже
но ведь при случае это
благотворно прикроет меня
от внешнего мира.
От застольных разговоров к примеру
избавит от ответов
на вопросы
защитит от лжи крикунов
на трибунах.
Кто у меня по-настоящему
опасения и тревогу
вызывает
так это тромбонист
под моими окнами
по ночам
примерно в три
когда я открываю окна
на улице уже никого не бывает.
Сегодня мне сверлил слух
трубой Иерихона
клубок перепутанных мыслей
об этом
пожалуй
я и сообщу моему доктору
и возможно
хотя бы на этот раз
у него для меня
отыщутся слова
которые меня утешат и успокоят.
ПОХВАЛА СТРАННОСТИ
Вот здесь и живу я
здесь я хожу то назад то вперед
вон хлеб лежит на моем столе
варево варится в моем очаге
здесь расцвели
мои комнатные цветы
спросишь ты
так чего милая хочешь ты?
Сюда прибило меня течением
здесь потому и осталась я
перышки из белых крыльев своих выдернув
гнездышко ими устлала я.
Как же чары юности блаженны и сладостны
но на быстрых крыльях улетают они
оставляя лишь по сердцу каждому
(как гостинцы иль провиант
чтоб не умер в пути).
что так манил меня
был шумен ярок
но холоден.
Все-таки не познав его
от него себя оторвала я
но соседство его все же ранит меня
и дорога в меня же уводит меня.
Тени стали заметно длинней
и осталось не так много времени
когда так пылали раны мои
мне нельзя было их описывать.
Но здесь они все ж зарубцуются
здесь я для всех чужая достаточно
а потому ты слышишь меня
так хотела б я здесь
успокоиться.
