Мяч. Желтого цвета. Для настольного тенниса. Успокаивающий и невесомый. Большинство мячей в этом виде спорта, который сильно изменился за последние годы, были белыми, пластиковыми, размером 40+. Таковы были неоднозначные теннисные метаморфозы, произошедшие в мире спорта. Мяч же, который держал в руках Роман, был олдскульным, целлулоидным. С гармонирующей красивой надписью красного цвета: JOOLA. Этот немецкий старый бренд напоминал о детстве.
— Да ты ретрофакер, Ромаха Котов!
Роман улыбнулся изобретению нового американизма и закурил, стоя под густым и серым небом вечерней Москвы, где-то среди прожилок околотверских кривых и завистливых улочек. В воздухе висел болезненный запах осени, нерешительного дождя и табака из ядерной пачки Camel, один ковбойский вид которой вызывал легкий ступор у сторонников электронных сигарет и прочих способов потребления никотина в стиле киберпанк.
Роман вспомнил давно ушедший март безумного девяносто второго года. Еще лет восемь до миллениума. Целая жизнь до масок, пандемии коронавируса и осознания того, что планировать поездки куда-нибудь, где солнце ярче, авантюрно.
— У тебя ракетка Stiga? У меня Joola, она круче!
Дети толпились перед входом в спортивный зал секции настольного тенниса.
— Ты гонишь, у Николая Витальевича же Stiga!
Да. Точно. Ранний март. Вечерняя младшая группа, с 18 часов. Снег с холодным безразличием ждал своей смерти перед секцией ДЮСШ, превращаясь в подобие пломбира с вареньем из черной смородины. Сколько этих закатанных банок тихой радости юный Ромик (мама, я не Ромик!) перетаскал на кухню, вскрывая жутковатого вида открывалкой, которая прогибала под его детские желания их такие же желтые, как этот теннисный мячик, крышки формы полной луны. А потом он щедро поливал этой темной, грозящей диабетом жижей белоснежное мороженое в чашке. Еще одно воспоминание, отдававшееся странным чувством недосказанности, неправильности и сладкой холодной боли, вызванной дерзким желанием вернуться и доделать забытые в девяносто втором детские дела. Он так и не стал мастером спорта по настольному теннису. Так и остался любителем этой игры, хоть и жил ею всего полгода, до момента, пока учеба в школе не стала привычкой, которая, в сговоре с родителями, предательски требовала хороших оценок. Так и не завел кота, обязательно большого. Но с драматическим размахом развелся с женой и стал близоруким на один глаз. Был ли это преднамеренно каламбурный сглаз жены, Роман не знал. Возможно. Говорят, есть какой-то эффект визуализации или чего-то в этом роде. Британские ученые в телевизоре и пиво в холодильнике смогли заменить лежащего на кровати рядом с хозяином британского толстого серого кота. Таким его себе представлял стареющий мозгами Роман. Кот бы очень хорошо понял суицидально-прокрастинирующую атмосферу съемной квартирки с маленьким балконом, с которого даже видна Тверская, если перегнуться через перила так, что появлялся риск повторить судьбу вышедшего когда-то в окно соседа под метамфетамином.
— Ром, зато и ты теперь 40+. Как новый стандарт мячей, с округлившимся животом. Как трудные послевоенные сороковые. И так же бледен до белизны, в пять утра, после первой сигареты в постели.
Диалог с самим собой был доведен Романом до совершенства за последнюю четверть века. И дело было не в одиночестве, которое поселилось и жило где-то в области живота с самого детства, даже тогда, когда по дороге домой, из машины отца к подъезду, он ощущал его огромную и добрую руку на шее. И даже когда разговаривая со школьными друзьями во дворе, окруженном серыми девятиэтажками, и неосознанно поднимая голову в декабрьскую черноту вечера, он видел желтый свет окна, в котором угадывался силуэт ждущей его улыбающейся матери. Что-то было не так в его мыслях. И так было всегда. Чувство неправильности. Пришлось говорить годами самому с собой, в попытках все исправить. Пока эта возможность не стала призрачной. Как когда-то призрачным стало ожидание матери, однажды ночью не дождавшейся своего мужа и отца Романа. «ДТП. Двое погибших. Примите соболезнования». Таким фальшивым был этот голос в ставшей тяжелой, как гиря, трубке дискового телефона. И такой же призрачной однажды стала жизнь, одним несправедливым и солнечным летним днем, когда рано ссутулившаяся мама услышала голос человека в белом: «К сожалению, четвертая стадия. Оперировать вас нельзя». Роман всю жизнь словно подкручивал громкость своего внутреннего голоса до рейвовых децибелов. Так лучше слышно свою значимость, вера в которую была как простреленные дробовиком джинсы панка эпохи первого «Терминатора», висящие на бельевой веревке на грязном заднем дворе.
Джинсы, панки, сигареты… О чем это он? Да. Почему Москва с опасными балконами, а не родная провинция, как та песенная сонная лощина, крепко держащая традиционной ностальгией? Да просто деловая поездка. По делу. Дело, которое могло изменить Романа. Его жизнь. Его мир. Планету Земля. Чертов голос всегда был склонен к гротеску и идиотскому оптимизму. Бизнес, мать его, на заре двадцатых двадцать первого столетия. И что его дернуло? Ведь есть маленький и уютный, хоть и полупустой по-кризисному, магазин автотоваров. Дом. Городок с фонтанами. Запущенные остеохондроз и дела дяди по производству удобрений из опилок и еще из черт пойми чего, дядины же бизнес-планы по разведению страусов и куча его других полумаразматичесих проектов, которые он выписывал в толстую красную тетрадь из освоенного им на голову Романа интернета. Потом всегда бывал звонок от этого самого дяди с неизменно аристократической, заставляющей Романа беззвучно блякать, фразой: слушай, кто у нас в «Сбере» был? В «Сбере» чаще всего не оказывалось никого, но каким-то чудом закредитованность Ромы росла, как акции Apple после выхода первого айфона. А вот удобрения дяди удобряли лишь виртуальные поля, цветущие в его голове, под наглые ухмылки судебных приставов…
Но нет, все случилось раньше. Еще тем вечером, в девяносто втором, в марте. Николай Витальевич был хорошим тренером, мастером спорта и ловеласом. Он был склонен к полноте и к объяснениям в армейском стиле. Но он был настолько гармоничен в этом своем слегка экзотическом образе, что учеников тянуло на занятия как канцелярские скрепки к опасному, но интересному неодимовому магниту. И даже немалых размеров живот тренера не мог скрыть его космических размеров грации, когда он демонстрировал какой-то сложный элемент вроде топ-спина справа, иногда для наглядности приглашая в качестве спарринг-партнера своего друга Олега, тренировавшего другую группу, высокого блондина, с прической а-ля Ян-Уве Вальднер. Причем Рома подозревал, что сходство с великим чемпионом культивируется Олегом перед зеркалом с особой тщательностью и умыслом, как бы компенсируя откровенно слабый и даже эдакий схоластический подход к занятиям с детьми. Эти импровизированные теннисные битвы, по масштабам не уступавшие многосерийному мультсражению черепашек-ниндзя с главным злодеем мультфильма, как-его-там, заставляли детей точно знать, чего они хотят от своих тогда еще безопасных и уютных жизней. Да. Тогда еще все знали, каков сценарий личного кино у каждого.
Но в тот вечер сражений не было. Ученики переоделись и зашли в зал. Николай Витальевич своим привычным, доводившим до мурашек басом крикнул: разомнитесь! И ушел в тренерскую комнату. Там его ждала чашка кофе, которую он предпочитал опустошать в прокуренном воздухе этой каморки, с пахнущими несбывшимися мечтами о мировой славе плакатами звезд мирового настольного тенниса, и почему-то в полной темноте, которая не мешала вспоминать то, чего нельзя вспомнить в суете все ускоряющихся дней. Чемпионы из Китая смотрели со стен, одобряя контрабандные сигареты Marlboro, хотя стареющий мастер спорта видел в их лицах гримасы неодобрения по поводу растворимого кофе из Индии, свалившегося на головы жителей бывшего Союза жестяным дождем из красивых банок шоколадного цвета с неоднозначным содержимым.
— Николай Витальевич, свет! — Рома стоял в дверях тренерской, слегка озадаченный. Свет выключили.
— Да чтоб вас!
Тренер ритуально и безуспешно пощелкал выключателем старенькой настольной лампы эпохи первых съездов КПСС, затем с неожиданной грацией располневшего в зоопарке, но все же барса перевел себя в вертикальное положение и выбежал из зала искать ненавистника гениального Эдисона. Но ведь все знают, что, если в начале девяностых пьяный экскаваторщик находил ковшом своего стального автобота высоковольтный кабель — это надолго и иногда даже фатально, поэтому тренировки были предсказуемо сорваны.
Владикавказский март укрывал сумерками рано, пряча скупое солнце за Кавказские горы. Роман шел привычной дорогой между пятиэтажек-хрущевок, пытаясь перепрыгивать через грязь и лужи, в которых прятались фонари, спрыгивая в воду со столбов. Фонари! Он думал о них, лежа в постели. Жаль, нельзя играть в теннис в темноте. И эти фонари с круглыми желтыми лампами. Это красиво. Но сон пришел быстрее какой-то чужеродной мысли, бегавшей от Ромы Котова по углам постели. Он смог поймать ее за ухо лишь спустя половину жизни. И теперь не знал, что с ней делать дальше. Иррациональная часть себя хотела перемен. Роман же, который доживал молодость, хотел покоя и ритуальной таблетки аспирина перед сном, после такого же ритуального полуанабиоза, вызванного мельканием бессмысленных картинок в экране телефона. И обе версии Романа до ужаса боялись ошибок, ставших недоброй традицией…
Рома поискал глазами урну, чтобы не нарушать тверскую идиллию. Окурки на асфальте столицы остались в девяностых. Дождь стал смелее. Московский ноябрь был таким картинным и преисполненным слащавой элегии, что перебить этот излишний готический пафос могла только боль. Нет. БОЛЬ. А боли в душе и теле Ромы было много. Он непривычно медленно для столицы дошел до угла Тверской и Юлиуса Фучика. Его всегда смешило это сочетание. Он не знал, кто это, но фамилия вызывала ассоциации с приезжавшим во Владикавказ его детства цирком. Цирк знаменитого на весь мир Юлиуса Фучика! Он представлял выкрики приглаженного восторгами публики старого конферансье. Но сегодня он не смог мысленно улыбнуться. Хватило сил лишь повернуть налево и пойти по Тверской, глядя под ноги и время от времени, но пристально — на прохожих. Мокрая дорога словно гудела вместе с машинами и светилась отраженным светом фар, напоминая о том, что жизнь всегда будет кипеть где-то, даже если одна из миллиардов пылинок на планете вдруг решила похандрить или даже умерла. Время бежит не дискретно, как стрелка на дешевых кварцевых часиках. Оно плавно, но неизбежно льется, как плывущие дорогие секунды на Rolex. Навстречу в лицо кто-то всегда курит. Улыбается. Заглядывает в душу. Спрашивает громко, как пройти к метро. И беззвучно просит поделиться счастьем. Успевает рассмотреть на полубеге желтый макет солнца, перекатываемый между нервных пальцев.
— Это мое! — кричит голос.
— Хочешь, подарю? — шепчет Роман в ответ.
— Ты только скажи, что я что-то значу для тебя и для мира. Нет? А зря. Я такой же, как ты, только застрял между желаниями и возможностями. Слышишь? Мы бы могли стать братьями! Любовниками! Мы могли бы завести детей. Я мог бы стать твоим! Убить за тебя! Умереть за тебя! Эй, прохожий! На кого ты променял меня? Оглянись! Я же чувствую, что ты такой же, как я. Ты должен услышать мой голос. Ты должен дать мне шанс. Дать его себе! Ты слышал об Адаме и Еве? О моих родителях? О Ван Гоге? Забирай мои уши, они не нужны мне, чтобы слышать свой голос! Хватит дышать на меня ванильными ароматами дыма и бежать по своим делам, не осознав, как мы подходим для того, чтобы умереть вместе, сидя на высокой горе в Южной Америке! Как она называлась? Забыл! Это проклятый коронавирус бьет по памяти. Бьет с остервенением стучащего по барабанной установке Ларса Ульриха. Заставляя колокольчики прошлого звучать мимо нот. Но я не забуду главного. Хотя, кажется, что-то во мне медленно угасает. Амбиции. Желание быть кем-то. Желание грести куда-то. Суши весла, прохожий! Пойдем гулять и пить кофе на ходу. Пойдем молча, держась за руки, как влюбленные. Или громко смеясь, как братья. Это же так просто, Господь — Пастырь мой! Где моя пара, если я твоя тварь? Будда, забери мои желания или дай мне те, что мне по силам отпустить! Девушка со взглядом, в котором вижу жену! Вы знаете, как гениален был певец Принц? Как был раним рэпер Тупак? Не смотрите на мою вялую оболочку, я могу быть так же прекрасен! А-а-а… Вас ждет мужчина с букетом белых роз? Обнимите его, приподнимаясь на носки, он того заслуживает, хотя вы так же высоки своей глубиной! Мы все дети космоса, мы обязаны быть счастливыми, пусть не на этой планете, но один парень хочет переселить нас на Марс, я читал! Так представьте, ma chere, что вы уже на Марсе! Вам когда-нибудь снился Марс, женщина с косичками невпопад и в пестром платье? Ваши уставшие ступни подсказывают мне, что вы гуляли по Марсу прошлой ночью! Давайте отдохнем, сидя на камне и глядя на эту мертвую планету, которая много миллионов лет назад была нашим домом. Понаблюдаем за закатом тусклого и далекого солнца, посылающего нам остатки тепла сквозь пыльное небо. Вы видите, какое умиротворение родилось и живет в этой красной пыльной пустыне? Где заснули навсегда давно умершие боги, чьими далекими потомками мы смеем быть. Давайте проживем оставшиеся нам с вами годы тут. Я буду кружить вас на руках, стоя босиком в этой еще помнящей следы ног тех, кто улетел к звездам, пыли. Вам будет страшно и весело, вы будете просить, чтобы я отпустил вас на Землю. А я буду смеяться и говорить, что Земля осталась в прошлом. За нами будет каждый вечер наблюдать пустыня Марса. Она будет завывать марсианскими холодными ветрами, подпевая нам в такт. Она будет плакать вместе с нами, когда мы будем падать на колени и тихо лить слезы, смотря вверх на звезды, которые забыл вытереть от пыли кто-то ленивый. Ночь Марса станет нашим одеялом. Все святое, что есть в нашей Солнечной системе, живет там и ждет нас с тех пор, как на Земле еще не родилась жизнь, эта торопящаяся прочь незнакомка. Наша дочь станет первой из тех, кто не знал суеты земных городов. Мы назовем ее Алиса. В честь той самой Алисы, книжку о которой вы всегда держите в сумочке, я уверен. Ведь Кэрролл был одним из последних марсиан, но никому не открыл этой тайны. Да! Я просто не в себе. Вижу, вам ближе мерцающий покоем зеленый огонек аптеки за углом. Простите. Я просто любил вас как никого прежде. Пусть это длилось пять секунд, которые я растянул на всю жизнь.
Этот громкий жалобный голос странно убаюкивал усталость, из-за чего ноги Романа все шли, оставив позади надежду на тепло, которую дарили Тверская с Тверской-Ямской, и неосознанно встречая бездушие Ленинградского проспекта. Вот уже и Петровский парк застыл в темноте, подставив шлем купола его дворца под капли дождя, которые, стекая вниз, тщетно силились смыть из памяти этого алого исполина его сны о прошлом. Вот бы кто-то подарил ключи. Оставил во дворце одного. Дал побродить до утра со свечой в руках… Нет. Слишком невыносим будет рассвет. Слишком ядовитым станет дым от затушенной проводницы из воска. Через века за одну ночь. Это было слишком быстро даже для фаната скорости в любом ее проявлении. Рома передернул мокрыми от дождя плечами и прошел мимо. Красная спортивная куртка с капюшоном каким-то непонятным образом придавала жуткий вид этому месту. Мокрые деревья парка. Шорохи. Звуки крадущейся уютной и чайной осени. И скользящее красное пятно в темноте. Роман любил яркие цвета, они напоминали леденцы в прозрачной обертке и подаренный отцом калейдоскоп, в который маленький Рома смотрел перед сном, когда одним злым январем заболел ангиной, провалявшись в постели все праздники. Но даже в этой ностальгической и унылой реальности Рома не мог притушить органы чувств до нуля. Поэтому его уши уловили звук шагов со спины. Да, кто-то шел сзади. Не то чтобы Рома был из тех, кто предпочитает пугаться заранее или отличается мнительностью, но возникло неприятное чувство. Какой-то нехороший знак, почти что восклицательный, вспыхнул алым огнем перед глазами.
Черт, я так сладко жалел себя, а шаги за спиной сбивают весь сопливый флёр. Ра-а-а-аз-два-а-а-а, ра-а-а-аз-два-а-а-а. Шаги были размеренными. Тот, кто шел сзади, явно носил не спортивную обувь. Стук, которым отзывался асфальт, кричал о наличии тяжелой и жесткой подошвы. Каблуки? Набойки из металла? Внезапно нечто изменилось. Нет, не так. Нечто изменилось внезапно. Рома услышал, что обладатель этой тяжелой гнетущей поступи перешел на бег. И это был не бег трусцой. Это был старт, явно диссонирующий с ботинками. Чем? Сначала увлекающийся бегом разве что раз в год, причем в високосный, Роман Котов не понял, что же именно ему не нравится до жути в этом беге. Осознание пришло позже: шаги ускорялись и приближались к нему. Обернуться, причем быстро, становилось решением разумным и даже экстренным, но жуткий удар в затылок отправил Рому на асфальт, а наступившая ночь в голове выключила все: и звуки, и саму надежду на свет утра, если она еще и была.
Через мгновение (через сутки?) пришли звуки проезжающих машин, чьи двигатели внутреннего сгорания обещали стать прошлым через каких-то лет двадцать. Свет. Желтый. Заглядывал в лицо. Не было никаких врачей в белых халатах или даже в синих. С чемоданчиками и звенящими в них инструментами и ампулами. Рома поступил по-мюнхгаузенски, как-то странно легко и естественно приведя свое тело в сознание и сев на пятую точку прямо на дорожке парка. Затылок не болел. Что тоже выбивалось из сценария самолетно-поверхностного чтива юности. И более того, это было странно. Инсульт? Эпилепсия? Нелюбящие прохожие, где вы? Парк был тих и пуст. И все таким же мокрым. Опершись на руку, Роман перевел себя в более солидное, как ему казалось, положение на корточках, рискуя при этом выглядеть со стороны ищущим в умершей траве парка траву жизни в стиле Ямайка, к удивлению какого-нибудь полицейского патруля. Голова не кружилась. Не тошнило. Признаков ограбления нет. Большинство мужчин выгодно отличается от большинства женщин тем, что после подобных происшествий первые редко задумываются о, возможно, произошедшем изнасиловании, и Роман входил в это большинство. Так, что еще? По ощущениям переломов нет. Что это было и где этот цокающий подковами уродец? Сбежал? Поджидает за деревом? Котов поднялся на ноги и, свернув на узкую аллею со скамейками, усталой поступью тракториста побрел вперед.
Фонари несли свои лучи ему навстречу как-то безразлично и плоско. Тускло, но уютно. Стоп! Мяч! Следующие пять минут ушли на поиски желтого, круглого, успокаивающего и греющего руки, но тем не менее копеечного инвентаря. Результат ожидаем. Во всем этом незакономерном результате сегодняшнего вечера была одна странность. И Рома сразу ухватил ее за хвост, как только открыл глаза, лежа на земле. Но так и не смог оформить в слова. Что-то было не так. Чего-то не хватало, помимо теннисного мячика. Витал ли в голове страх? Конечно. Летел вниз, из головы к желудку, плоским штопором пассажирского самолета. Почти таким же желтым, как продукт JOOLA, но при этом безжизненным листом канадских кленов, которым не было дела до цокающих каблуков и теряющих сознание людей. Клены шептались о временах, когда на Земле не было движения машин. Бега людей. Когда в знойную атмосферу доисторических времен тянулись вверх их далекие предки из растительного царства в несбыточном стремлении стать ближе к еще молодому солнцу.
Скамейки были пустые, свободные от людей и влажные от сырости. Хотя нет, на одной из них сидел подросток лет тринадцати, испуганно уставившийся на приближающегося Романа. И судя по тому, что правая рука парня методично и рискованно охлопывала нижнюю поверхность скамейки под собой, испуг был вполне обоснован и вызван тем, что законы страны довольно неоднозначно соотносились с желанием «залезть высоко», как перевела как-то с английского мама Ромы название песни, прочитав ее на мониторе ноутбука сына. Торчок. Слово возникло в голове Котова как набитое в формате Word на том же мониторе. Сухо. Констатация. Джинсы на сто тысяч размеров больше нужного, растянутый серый свитер, кроссовки «я у бабушки рэпер», настороженный взгляд неестественно синих глаз из-под дерзкой, рожденной в маскулинном барбершопе челки русых волос. Эдакий жалеющий, что не рожден Эминемом, косплеер. О! Cause-player. Рома распылял едкие клубы мыслетекстов, но их смрад звучал непривычно тихо, даже беззвучно. Был ли удар в голову? Есть МРТ, КТ и рентген. Есть сотрясение, ЗЧМТ и еще много других страшных аббревиатур, не предполагающих подобной праздности после потери сознания. Но этот вечер был рожден не так, как обычно рождались вечера провинциалов в эпоху кризиса среднего возраста. Страх за здоровье отдал команду сесть рядом. Возможно, есть некая синергия страхов двух сидящих рядом незнакомцев, которая даст ответы на вопросы. Или взаимно уничтожит и вопросы, и все фобии.
— Привет!
— Э-э-э… Здрасьте.
Парень явно боролся с желанием встать и уйти быстрым шагом, поборов при этом желание перейти на бег.
— Ты тут не видел никого, кто бежал?
— А?
— Бежал. Топая. Нет. Цокая. Как конь. Знаешь, как подковы звучат?
— Ну… слышал. Нет вроде.
— А может, шел кто?
— Ну… здесь бегают по вечерам, вообще.
— Кто?
— Спортсмены. Джоггеры. Легкоатлеты. Здесь же «Динамо» и ЦСКА рядом.
— Да нет, имею в виду… Ну не так бежал. Будто за кем-то.
— За кем? — Парень стал успокаиваться, настороженность во взгляде сменила степень — с красного уровня до желтого.
— Ну за мной, например.
— Ну вы же здесь?
Диалог начинал приобретать признаки четырехчасовой режиссерской версии артхаусного фильма.
— Ладно. Просто огрел кто-то по голове, а я не знаю кто.
— Да?! А может, полицию вызвать? Или лучше завтра сходите в отделение, заявление написать.
— Да нет. Ты понимаешь, странно как-то вышло. Я даже не знаю, били меня или нет. Может, я сознание потерял. А как зовут?
— Меня?
— Да. Я Роман.
— Костя.
— Ясно. Я посижу тут?
— Да сидите, конечно. Я тут просто отдыхаю.
— От спорта? — К Роману начал возвращаться сарказм.
— Ага. Гулял. Вот, думаю, посижу. А вы тоже бегали?
Внезапно накатившая на Романа волна одиночества впечатала его спину в парковую скамейку и заставила руки безвольно упасть на колени. Это было не одиночество в чистом виде. А разбавленное чувством обиды и несправедливости. Дополненное ядом безнадежности. Это было странным подзабытым ощущением, но у Ромы задрожали губы, а в горле появился знакомый с детства ком. Да, заплакать на глазах у молодого фаната Снуп Догга будет апофеозом этого моноспектакля под открытым небом. Впрочем, последовавший монолог Романа Котова был вполне по законам жанра.
— А ты знаешь, я же в настольный теннис играл в детстве. Недолго, правда. Но игру люблю до сих пор. Уже столько лет прошло. Понимаешь, она очень сложная. Ты знаешь, с какой скоростью летит в настольном теннисе мячик? Доходит до ста пятидесяти километров в час. И скорость вращения мяча под сто семьдесят оборотов в секунду. Стол длиной всего около трех метров, поэтому игра проходит на космических скоростях. Надо думать за доли секунды, реагировать еще быстрее. При этом думать и действовать надо всегда наперед. Нужен анализ игры соперника, быстрый, по ходу игры, понимаешь? А еще другой аспект. Технический. Теннисная ракетка — очень сложная штука, как и теннисный мяч. Тензорные накладки, липкие накладки, гибридные… Основания пятислойные, семислойные, карбоновые, все эти мячики, материалы, бренды… Еще куча технической абракадабры. Наверное, это одна из немногих игр, где результат так зависит от инвентаря. Но знаешь, это очень популярная в мире игра. Входит в пятерку самых популярных. Хотя есть нюанс — ее популярность, скажем так, слегка любительская. То есть я хочу сказать, что во многих дворах, школах, вузах стоят теннисные столы, молодежь тянется, отвлекаясь от… от всего. Любители играют каждую свободную минуту. Да и свободы в детстве много. Но дело в том, что сложность этой игры на высоком профессиональном уровне мешает ее популяризации на этом же, профессиональном, уровне, такой вот каламбур и абсурд. Ну, проще говоря, играют в нее сотни миллионов, но любая сотня из этих сотен миллионов скорее станет футболистами или баскетболистами в будущем, чем свяжет свою жизнь с настольным теннисом профессионально. Не те доходы. Не как в футболе, понимаешь? И не как в большом теннисе. Но я не об этом хотел сказать. Ты извини, голова странно работает как-то. Я хотел сказать, что когда-то в детстве я шел с тренировки домой. Ее не было, тренировки этой. Выключили свет. Бывало и такое, знаешь. И, наверное, в тот вечер мне пришла в голову мысль о настольном теннисе в темноте. Мне сейчас уже за сорок, а та мысль жила со мной все эти годы. То уходила, то возвращалась. Я понял, что нужно, чтобы не зависеть от света. А главное — я понял, что нужно, чтобы эта игра стала самой популярной игрой в мире. Популярнее всех видов спорта. Я решил, что нужно играть светящимся в темноте мячом. Такими же светящимися по краям ракетками, на светящемся по линиям столе со светящейся сеткой. Ты представляешь это зрелище?! Красноватый свет стола и ракеток. Мяч ярко синего цвета летает в темном зале на глазах у офигевших зрителей. Мяч выписывает в воздухе знак бесконечности. Вращение мяча видно каждому, кто прильнул к экрану трансляции! Мяч похож на маленькую планету, которая еще не родила сушу и полностью состоит из океана. На это можно смотреть бесконечно. Это завораживает и дает желание жить, любить и танцевать. А еще это… патентуется, кхм, и решает мои финансовые проблемы. Естественно, последнее просто в виде бонуса. Нет, деньги тоже важны, не подумай. Ты представь, доходы от продажи таких мячиков, от регистрации организаций по ночному теннису, назовем его так. И я вот приехал в Олимпийский комитет как-то провернуть это дело. Но пока не знаю, с чего начать, я ж не юрист, я…
Роман закончил монолог, вынужденно. Он физически ощущал весь абсурд произносимого им. Подросток с незатейливым именем слушал тихо и даже внимательно, как, скорее всего, показалось. Смотря то на говорившего, то куда-то в сторону вечернего потока машин на Ленинградском.
— Значит, обычный мяч не очень подходит для игры? Очень жаль.
— Да дело не только в мяче, я ж говорю…
— Но обычный мяч тоже красивый. Белый. Или желтый, — с этими словами Костя протянул Роме руку с желтым мячиком. — Возьмите. Это ваш.
Роман, как в каком-то шаманском трансе, взял мяч.
— Так это ты меня…
— Нет. Слушайте. Молча.
Рома опустил взгляд, зажмурился и открыл глаза, желая проснуться в своей постели лет двадцать пять назад. Чтобы понять, что происходившее с ним сейчас — это кошмар пубертатной неадекватности и залетной молодости, а не жутковатый в своей необычности сценарий Джармуша. Кроссовки Кости почему-то были надеты неправильно. Левый был на правой ноге, правый — на левой. Но настоящий ужас вызвало не это, кроссовки были просто какой-то вишенкой на торте ведьмы. А осознание того, что наконец можешь облечь в слова рожденную после странного нокаута мысль.
— Да, все верно, Роман Котов, у вас исчез внутренний голос. Вы после моего выхода из вашего тела можете только чувствовать. Использовать свои органы чувств. Воспоминания. Но мысленный диалог прекращен.
Лицо тинейджера стало каким-то размытым, нечетким. Как пропадает резкость в видеокамере или когда пытаешься издалека прочесть текст на придорожном баннере, сняв минусовые очки.
— Кто ты, сука?!
Рома и не знал, что можно вспотеть за секунду.
— Я сказал: молча. Хотя бы настолько, насколько позволяет кукольное развитие.
— Какое?!
— Ваша идея на самом деле великолепна, по вашим кукольным меркам. Ну или, как вы называете себя, по меркам людей. Но она неприемлема для нашей Организации. Она несет хаос из-за потенциальной потери необходимой степени контроля. Откровенно говоря, я не знаю технических нюансов всех последствий, это поле действия Операторов, но, одним словом, это будет катастрофой для них. Теперь к вопросу о том, кто я.
— Вы… пришелец?
— Нет. Я ваш внутренний голос, как называют его куклы. Или Индивидуальный Триггер Самоосознанности, как называют нас Операторы. Впрочем, вас больше должно беспокоить то, кто же ВЫ. Под ВЫ подразумевается вся система живых организмов на планете и за ее пределами. Весь животный и растительный мир. Естественно, включая людей. Так вот. ВЫ, а точенее, так называемые люди — часть Системной Симуляции. Слово «игра» было бы неточным и не передавало бы направленности действий по вашему созданию и существованию. Я не думаю, что в том или ином виде вы никогда не слышали о подобных гипотезах и теориях. Нет. Не так. Я больше чем уверен, что слышали. С учетом того, что ваше тело более сорока лет было местом моего расположения. Тот же ваш Илон Маск — очень сообразительная кукла, Операторы признают это. Такова суть кукол. Симуляция стремится искусственно воссоздать в людях осознание реальности происходящего в целом. Поэтому мысли об искусственном происхождении мира, его иллюзорности — лишь вынужденный, иногда возникающий побочный эффект. Обратная сторона медали, раз уж вы так склонны изъясняться со мной метафорически и аллегориями все эти годы. И мы, Индивидуальные Триггеры Самоосознанности, — как раз те, кто воспитывает чувство реальности в куклах, начиная с их производства, ну или, как называете это вы, с момента рождения. То, что произошло, редко, но все же случается. Возможно, раз в сто лет. Возможно, реже. Последний раз одна кукла, известная в Симуляции под именем Уолт Дисней, создала анимационный фильм с забавной мышью в качестве главного героя. Понимаете опасную иронию? Кукла создает куклу. Пришлось пустить целое столетие и несколько поколений кукол по запасному, выходящему за рамки задач нашей организации, пути истории. И если знаете эту самую историю, должны помнить, что двадцатый век Симуляции был плохо управляемым и полон неприятных сюрпризов, мешающих и Операторам, и их помощникам Триггерам, то есть нам.
— Кому?!
— Операторы. Создатели Симуляции. Существа настолько далекого будущего, что мне будет весьма затруднительно назвать этот год так, чтобы вы смогли понять, сколько же это лет вперед от сегодня. Более того, мне пришлось бы объяснять вам корреляцию между искусственно созданным временем Симуляции и временем реальным. Кукла Альберт Эйнштейн была весьма умна, но наделала столько ошибок, что увела понимание времени далеко от истины.
Роман медленно, роняя капли пота с мокрого лба на землю, повернул голову к говорящему. Голова последнего, если это было точным определением того, что находилось перед глазами Ромы, медленно вертелась вокруг своей оси на триста шестьдесят градусов, как какой-то военный радар. Она продолжала выплевывать страшный гротескный ужас ставшим вдруг каким-то металлическим голосом, словно у сломанного детского робота:
— Операторы были вынуждены вносить коррективы в степень свободы воли, писать религиозные и культурные подпрограммы. В целом вносить исправления в исходный код, как говорят в среде кукол, занятых изучением компьютерных технологий, пусть это такая же Симуляция. Ваша же идея, Роман Котов, более опасна. Она меняет саму суть Симуляции. Она освобождает от блокировок и делает корректировки невозможными. Этот светящийся мяч, как живописно вы его обрисовали, будет своеобразным триггером, который отменит границы государств, объединит кукол и приведет их к осознанию того, что внутренние голоса — это чужеродные элементы в их телах, а не нечто естественное и ассоциирующееся с человеческим Я. Не душа, как привыкли за столетия думать многие куклы. Точнее, за кукольную имитацию столетий. За то, что куклы назвали временем. Еще раз оговорюсь, я не компетентен и не уполномочен пояснять технические детали причин подобных событий в будущем. Я, как бы это сказать, по другой части. Я тот, кто убеждает свою куклу, то есть вас, следовать целям Симуляции, не отклоняясь от графика и механизмов реализации роли куклы. Как видите, сегодня мне было поручено нарушить протокол и перейти грань. Выход сопровождался нестандартным режимом работы головного мозга куклы. Галлюцинацией, как ее называете вы, в виде шагов, тревоги, страха, с временным отключением куклы от Операторов. Собственно, вы все это мне рассказали, когда подошли. Кстати, прошу прощения за подобный образ и небольшой спектакль в начале нашего диалога. Кроссовки и все такое. Выбрал первый попавшийся в вашем мозгу. Как и имя, ассоциативный ряд Костя — Кот — Котов довольно забавен. Подозреваю, что годы общения с куклой, имеющей лишь чувства, но убежденной в наличии принадлежащего ей внутреннего голоса, который она ассоциирует с собой, каким-то образом отражается и на Триггерах. Но мы отвлеклись. К сожалению, в отличие от Диснея, лично вас было решено отключить от системы, Роман.
— ЧТО?!
Рома вскочил на ноги и попятился.
— До отключения осталось восемьдесят восемь секунд. И анализ поведенческих установок куклы дает основание считать, что сейчас вы побежите к автодороге. И такой сценарий нельзя назвать нетипичным.
— Стой!
— Бегите, кукла Роман Котов.
— Не надо!
— Этот возглас тоже прогнозируем. Легко. А также практически все в поведении и мыслях кукол. На девяносто девять процентов. А может, и на сто, если брать конкретно ваш случай и исключить этот светящийся мяч…
Роман бросился к дороге с воплем какого-то фантастического существа с картин Босха. Он не мог, да и не захотел бы видеть, как электронные часы на автобусной остановке вдруг красными цифрами начали обратный отсчет: 88. 87. 86…
