(Окончание. Начало см. «Дарьял» 1’2023)
СПАСАЛ ТОЛЬКО ДУХ КОЛЛЕКТИВИЗМА
Но, несмотря на все то, что выпало испытать ленинградцам, люди оставались добрыми, человечными, старались помочь друг другу.
Они не считались со временем и, у кого хватало сил, три раза в неделю ходили в парки и сады, строили там пулеметные доты
(а после 1944 года также ходили туда, но уже разбирать их, чтобы привести эти места в прежнее, довоенное состояние). Уже зимой 1941–1942 годов обессилевшие от голода ленинградцы падали на улице и не в силах самостоятельно подняться умирали, замерзая. Согреться даже дома было почти невозможно, так как в результате бомбежек были выбиты стекла. Вместо стекол проемы окон пытались заткнуть тем, что было под рукой: подушками, одеялами, тряпками, одеждой. Их забивали кусками фанеры, картона. Но такое утепление не помогало, если печь не топилась, в жилых помещениях был почти такой же холод, как на улице. Чтобы не оледенеть вконец и хоть чуть-чуть ощутить тепло на несколько минут, надо было практически обнять буржуйку, когда на ней кипятился «чай». Она и была основным спасителем от «холодной смерти».
В соседней с Адыной квартире жила семья, хозяин которой работал гужевым извозчиком. Ему полагался паек на лошадь, иногда работникам давали еще затвердевшие кусочки подмоченной в мешках муки, пахнувшей то бензином, то еще чем-то вроде плесени. То немногое, что ему доставалось, он приносил домой. Жена размачивала эти кусочки и делала что-то вроде блинов. Соседи приходили и тоже получали по небольшому кусочку этих «блинов» – может, еще и поэтому остались в живых.
РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ ПЕРВЕНЦА
Уходя на войну в июле 1941 года, Заурбек понимал, что может погибнуть, а ему очень хотелось оставить хоть какой-то след на земле, поэтому он попросил Аду родить ребенка сейчас, в это сложное пока для Ленинграда время, и обязательно выжить (кто мог подумать, что блокада выльется в 900 страшных дней).
Мальчик родился в марте 1942 года и умер в трехмесячном возрасте. Пытаясь кричать от невыносимого голода, он только беззвучно открывал ротик. Во время беременности Ада решила, что если Заурбек погибнет, а они с сыном останутся жить, то она назовет сына Заурбеком, именем мужа, будет растить его и никогда больше не выйдет замуж (зная человеческую сущность моей матери, совершенно уверен, что так оно и было бы).
НЕВСКИЙ «ВОДОПРОВОД»
Как сказано, воды в кранах не было, поскольку сеть водоснабжения по всему городу была разрушена из-за полопавшихся от мороза труб и разрушенных бомбардировками домов вместе с трубами водоснабжения. Приходилось, вооружившись ведром, молочником или какой другой емкостью, привязав ее к саночкам, отправляться на Неву за водой. Это было тоже совсем не просто. Люди едва держались на ногах и часто, набрав драгоценной воды и пытаясь выбраться с Невы на берег, падали и проливали воду. Вокруг проруби образовывалась скользкая наледь, каток, поэтому подойти к полынье, тем более вернуться на берег без песка или соли, было невозможно. Покрепче мужчины и молодые женщины всегда помогали старым и слабым набрать воду и вывезти с Невы на мостовую. Так же «добывала» воду и Ада на Крестовском острове.
Случайная спасительница (от Ады)
Зима 1942 года. Сильный гололед. Транспорт не работал, идти на работу надо было пешком. От дома с Крестовского острова до моей работы было далеко. Я еле передвигалась, ноги опухшие (много пили), валенки сзади надрезаны, иначе ноги не вмещались. Сама страшно худая. Отойдя примерно метров пятьдесят от улицы Геслеровского, я не заметила наледь у водосточной трубы рядом со ступеньками парадного и… упала. Как ни ползала, ни пыталась встать, так и не смогла подняться и затихла. Думала: отдохну немного и опять попробую встать или умру здесь. Конечно, самостоятельно встать я бы больше не смогла и обречена была замерзнуть, окоченеть. Хорошо, что это было утреннее время, когда люди идут на работу, и что упала я рядом с парадной дверью жилого дома.
В какой-то момент парадная открылась и со ступенек довольно бодро сошла женщина покрепче меня, увидела меня лежащую, не в силах подняться. Она быстро вернулась в дом и вынесла мне полкружечки кипяточка. Я лежа выпила его, обжигаясь. Она подтянула меня к ступенькам парадной, и мне с ее помощью удалось встать. Все это со стороны женщины сопровождалось добрыми словами, ободряющими и ласковыми. В результате я пришла в себя, дошла до работы и даже не опоздала.
«СВОЯ» НЕВЕСТКА И «ЧУЖОЙ» ВОЕННЫЙ
В самом конце 1942 года Глафира, первая жена погибшего Игоря, прихватив хлебные карточки Ады, пока та была на работе, семейные золотые колечки, серебряную посуду, меховые вещи – в общем, все сколько-нибудь ценное, эвакуировалась как имеющая малолетнего ребенка по льду Ладожского озера за линию фронта на Большую землю. Затем она с сыном Борькой уехала в относительно благополучный Ташкент.
Хлебные карточки выдавались на месяц и не восстанавливались, ценных вещей на обмен не осталось, впереди Аду ждала неотвратимая голодная смерть. Работая, дня три она продержалась без пищи. Потом не стало сил ходить на работу, два дня пролежала в постели. На третий, написав записку с просьбой о помощи, она добралась до окна и бросила ее с третьего этажа вниз, указав номер квартиры.
Удивительно, но записку на снегу заметил и подобрал какой-то проходивший мимо военный и поднялся в квартиру. Он раздернул светозащитную материю, впустив свет (это было очень важно), сходил на Неву, принес воду и вскипятил ее. Потом он дал попить Аде горячей воды с сахаром, затем накормил кусочком хлеба с ломтиком сала. Когда военный увидел, что Ада стала приходить в себя, он положил на оставшийся стул свой дневной военный паек – граммов триста хлеба, кусочек сала, колотый кусок горького шоколада, что-то еще – и ушел. Только к вечеру, когда вернулась способность осознавать окружающее, она поняла, что не знает даже имени военного, спасшего ее сегодня и на ближайшие дни от смерти. Назавтра Ада поплелась на работу. Ее не было четыре дня, и сослуживцы посчитали ее умершей.
Видя ее состояние и узнав о пропаже карточек, начальство направило ее на месяц в так называемый профилакторий, который находился недалеко от работы и представлял собой относительно отапливаемое помещение типа спортзала, где людей, находившихся в критическом состоянии, подкармливали баландой из отрубей и картофельных очисток. Так и спаслась Ада в этот раз.
РОДНОЙ ЧЕЛОВЕК
В эти времена с передовой в Ленинград периодически направлялся эшелон за грузом для фронта. Заурбеку иногда удавалось попасть в команду охраны получаемого груза.
Во время одной из таких поездок в Ленинград он отказывался от пищи. Ехавшие с ним бойцы, узнав, что причиной этого является голодающая жена, поделились своими продуктами из трехдневного пайка, выданного на поездку. Продукты из пайка Заурбека и пожертвованные друзьями, а также несколько трофейных консервов составили рюкзак. По прибытии в Ленинград Заурбек оставался на КПП до глубокой ночи. Только тогда с полным рюкзаком продуктов за спиной и пистолетом на изготовке он стал осторожно пробираться по улицам к дому Ады. Днем бы прохожие, увидев рюкзак за спиной военного, прекрасно бы поняли, что в нем, и тогда его просто растерзали бы голодные люди.
В то время и Ада была совершенно истощена, и снова смерть заглянула ей в глаза. Заурбек застал жену уже полумертвой, она не держалась на ногах, едва говорила. В комнате было 14 градусов мороза, как и на улице. Опоздай он на день-два, ее бы не стало. Возвратиться в расположение своей части Заурбек должен был через три дня. Он сумел через бойцов-сослуживцев, возвращающихся в часть, передать начальству, что ему нужно еще три дня, чтобы спасти жену. Командиры его подразделений хорошо знали и уважали командира взвода разведки старшину Торчинова, знали ситуацию с ужасающим положением ленинградцев и пошли навстречу Заурбеку. Шестеро суток Заурбек выхаживал Аду, пока она не встала на ноги. Оставшиеся продукты были растянуты еще недели на две и помогли ей немного окрепнуть.
Чтобы спасти Аду, Заурбек использовал любую возможность попасть в Ленинград. В блокаду ему удалось пять раз доставить ей продукты (в том числе добытые у противника). Всю войну, от начала и до конца, Ада работала полный рабочий день, за исключением шести дней по болезни от истощения.
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ БЛИЖЕ К РАБОТЕ
У одной из знакомых сотрудниц исполкома умерли младший брат и сестра, и она тоже осталась одна. Они договорились с Адой жить вместе, тем более что квартира коллеги была как раз рядом с работой. Что было очень кстати, потому что к тому времени Ада вряд ли смогла бы дойти до работы от своего дома с Крестовского. Звали коллегу Антонина Николаевна. Она занималась поврежденными помещениями района. Иногда военные брали на себя расходы по восстановлению таких поврежденных квартир и таким образом получали квартиру в Ленинграде.
Было и такое (от Ады)
В доме у Антонины Николаевны произошел весьма неприятный случай. Один военный, кажется какой-то корабельный капитан (у него был ординарец), получил такое право на восстановление какой-то из квартир, но договор был еще не полностью оформлен. Вместо того чтобы прийти завтра, он попросил сегодня же дооформить договор дома у Антонины Николаевны. Та разрешила. Военный с ординарцем пришли и с Антониной Николаевной занимались договором. Когда я вернулась с работы, они заканчивали. Время подходило к комендантскому часу. Я сообщила им об этом. Они, мне кажется, сделали вид, что ушли, но через полчаса вновь постучались к нам: мол, не смогли добраться до корабля, а теперь комендантский час, и они просят переждать ночь у нас. И Антонина приняла их. Я была очень обижена и рассержена, ибо поняла, что все это не случайность и происходит далеко не из чистых побуждений. В комнате у Антонины были кровать и диван. Антонина Николаевна попросила меня приготовить кровать для нас. И вдруг этот капитан говорит, что с подчиненным вместе спать не будет. Мы не стали обращать внимания на его слова и вышли из комнаты, чтобы дать им раздеться. Вернувшись, мы увидели такую картину: капитан лежит в кровати, ординарец – на диване. Я вызвала Антонину в коридор (квартира была ее, и я не могла принимать решения без ее согласия) и предложила ей: «Я беру на себя, что они в течение десяти минут, пусть даже в одних кальсонах, будут за пределами квартиры, а заартачатся – то и в милиции». Она испугалась, просила меня не устраивать скандал и т. д. и т. п.
Тогда я вошла в комнату, взяла с вешалки теплые вещи – пальто, платок, теплую обувь – и ушла в разбитую комнату без стекол в этой коммуналке, которая находилась в конце коридора. Там хранились колотые дрова для кухни, брошенные туда, чтобы не ходить в сарай и не тратить силы. Дров было очень много, пол был ими завален, а поверх, справа, на них был заброшен старый дерматиновый диван или кушетка. Я забралась туда. Сна, конечно, не было. Антонина Николаевна сначала оставалась в своей квартире, но потом пришла ко мне. Было так темно, холодно и жутко, что она не выдержала, попросила у меня книгу. Я сказала, где у меня лежит книга, и она пошла туда, села у стола и читала всю ночь, а под утро, уткнувшись головой в стол, уснула. В шесть часов утра Антонина должна была сменить в исполкоме дежурного и заступить сама. Она сказала, что не в состоянии сейчас пойти, и я пошла вместо нее. Подходило уже время идти мне на свою работу, и я позвонила ей сказать, что жду ее. Трубку поднял тот капитан и спросил, кто говорит. Я грубо ответила, что это его не касается и чтобы он передал трубку Антонине Николаевне. Видимо, он меня понял и был смущен, что с ним так разговаривают, и противно залебезил. Она скоро пришла сменить меня, но была взбудоражена, лицо в пятнах. Короче, сей капитан – самая настоящая сволочь.
При получении этим капитаном восстановленной квартиры нужно было собраться в исполкоме работникам отдела надзора за поврежденными домами, управляющему этого дома, а от финотдела я обязана была быть там. Я подошла, когда все в основном были уже в сборе. Здоровались со всеми за руку. Я тоже здороваюсь, обмениваюсь с людьми парой фраз. И тут стоит этот капитан… Я окидываю его взглядом, полным презрения, и, не подавая руки, прохожу мимо к остальным товарищам. Некоторые из присутствующих заметили это и переглянулись. После этого я капитана видела один раз, и он, кажется, боялся меня, а его ординарец был, наоборот, мне благодарен. С ним я не говорила, не было необходимости, но чувствовалось, что он доволен моим обращением с капитаном.
Семена и бумага для встречи
(от Ады)
К весне на работе решили достать каких-либо семян и посадить вместо цветов на клумбах что-нибудь из овощей и глазки картофеля, которые аккуратно берегли. Надо было от исполкома послать одного человека за семенами. В то время Заурбек находился за Ладожским озером как раз в том районе, куда надо было ехать за семенами. Я попросила послать меня.
Согласие получила не сразу, но все же в конце концов мне дали добро на выезд. Плыть через Ладожское озеро надо было ночью, иначе немецкие самолеты сразу появлялись в небе и бомбили любой наш транспорт.
Нашим транспортом был грузовой пароходик с трубой – маленький трудяга с тихим ходом. Нас набралось человек десять – военных и командировочных. Качка была жуткая, многих тошнило. Я забралась под лестницу в трюме и крепко зажмурилась, стараясь не слышать, что творится вокруг. Вероятно, фашисты все же засекли наш пароходик, поскольку началась бомбежка. Но благодаря ночи немцы не могли прицельно бомбить, и мы все же добрались до другого берега Ладоги благополучно.
Голова кружилась у всех, и нас выводили матросы, а мы были словно пьяные. Немного придя в себя, на берегу я пошла выполнять свое задание и уже с пакетом семян разыскала Заурбека. По случаю нашей встречи его освободили на сутки, и в госпитале в крошечной комнатке для медсестры мы просидели и проговорили всю ночь напролет. Днем нам помогли устроиться на тот же пароходик, и ближе к ночи мы вернулись в Ленинград.
В военной части обороны Ленинграда, где служил Заурбек, не хватало бумаги – просто не на чем было писать и отчеты, и приказы.
Посылали в город командировочных, но никто бумаги не привез. «Вот если бы ты достала бумагу или канцелярские книги, то я бы смог приехать хоть на два дня домой», – сказал мне во время той встречи Заурбек.
Сделать это мне удалось. Я достала два полных чемодана канцелярских книг, писчей бумаги, блокнотов, тетрадей и послала об этом ему сообщение. Заурбек пришел к командиру и доложил, что может достать бумагу. Ему не поверили. Зная, что у него в городе есть жена, решили, что он, как и другие, просто хочет домой заглянуть. Тогда он показал мое письмо. Но тут чуть не произошло непредвиденное. В Ленинград как раз в тот день по вызову командования уезжал молодой лейтенант. Нужно было дать ему адрес, чтобы он на обратном пути забрал бумагу и привез ее. Заурбек молчал… Командир взглянул на него и рассмеялся: «Ну хорошо, если не ты, то она заслужила эту встречу». Заурбек приехал на два дня и был рад, что я теперь живу не одна и рядом с работой, поскольку ходить с Крестовского на работу уже не хватило бы сил из-за крайнего истощения.
БЛОКАДНЫЙ ХЛЕБ
Служащие и иждивенцы по карточкам, выдаваемым раз в месяц, получали по 125 граммов хлеба в день. Это в основном был хлеб двух видов: один представлял собой пережаренное, превращенное во что-то черное и скользкое с опилками, другой же состоял из промолотой «в пух» бумаги с небольшим добавлением муки.
Больше хотелось получить хлеб с бумагой, так как он был крепким и, когда положишь в рот, не таял, его надо было кусать и разжевывать. То есть процесс трапезы был дольше, и впечатление от этого было такое, будто поел больше и сытнее.
Другой хлеб – с опилками – был скользкий, и откушенный кусок сразу проскальзывал в горло, его не успевали почувствовать. Поэтому не было ощущения, что ты что-то ел, и чувство голода не уменьшалось. Хлеб получали вечером, когда возвращались с работы, и нужно было разделить пополам эти 125 граммов, чтобы утром, идя на работу, что-то проглотить, иначе ноги могли отказать. К сожалению, чаще всего Аде это не удавалось… Вечером уснуть было невозможно, от голода сводило желудок, а перед глазами стоял завернутый в тряпочку кусочек хлеба, который лежит тут, в шкафу. Бывало, не в силах перебороть себя, она вставала и… все. Утром согревала кипяточек, пила его – вот и весь завтрак. А в обеденный перерыв можно было в столовой получить так называемый дрожжевой суп, он состоял из разведенных в воде и прокипяченных дрожжей, заправленных двумя-тремя листочками какой-то травки.
НА ПЕРЕДОВОЙ
Периодически по разнарядке для организаций Ада вместе с другими ленинградцами, большинство из которых были женщины, рыла противотанковые рвы в моменты затишья в наземных операциях между двумя передовыми линиями – нашей и фашистской. При этом часто из-за немецкой линии фронта внезапно появлялся один, а то и два или три «Фокке-Вульфа». Они шли низко над землей на бреющем полете и расстреливали из пулемета копающих рвы людей. Однажды в такой момент Ада упала на землю и посмотрела наверх, чтобы убедиться, не на линии ли огня она лежит. «Рама» и сверху, и снизу имела полностью стеклянную кабину. Аде запомнилось смеющееся лицо фашистского летчика низко летящей «рамы», поливающего из пулемета разбегающихся и прижимающихся к земле женщин.
Странная вещь была замечена в блокаду: те, кто ходил на работу, копал траншеи, колол лед на улицах, выходил разбирать взорванные дома, пытался содержать себя в чистоте, не лежал в постели, если мог встать, чаще выживали. Те же, кто старался сохранить силы и тепло, лежа в постели, умирали первыми. Естественные науки не дают объяснения этому феномену. Видно, психика, то, что мы обозначаем как дух (волевые установки на чувство долга, патриотизм и многое другое), становится мощным материальным ресурсом в предельно критических ситуациях. Излишне говорить о том, какие страдания и лишения все испытали в осажденном Ленинграде, об этом немало написано и рассказано. Но важно отметить, что и в этих ужасных условиях ленинградцы в большинстве своем не сломались, оставались людьми, не теряли своих лучших человеческих качеств. И это помогало выдерживать испытания, выживать.
ПЛАНЫ ГИТЛЕРА ОТНОСИТЕЛЬНО ЛЕНИНГРАДА
И ГОРОДОВ НАШЕЙ РОДИНЫ
Последние годы нанятая нашими лютыми внешними врагами огромная пятая колонна так называемых либералов и демократов с целью осквернения руководства и народа страны, нашей Великой Победы запустила подлый, лживый и предательский миф о том, что для спасения людей надо было сдать фашистам Ленинград.
Посмотрим, как же в реальности собирались поступить руководители фашистской Германии с Ленинградом, Москвой и вообще всеми городами СССР.
7 октября 1941 года начальник оперативного отдела командования Сухопутных войск Германии Альфред Йодль писал генерал-фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу: «Капитуляция Ленинграда, а позже и Москвы не должна быть принята даже в том случае, если она была бы предложена противником… Нельзя кормить их население за счет германской родины…»
Начальник штаба командования Сухопутных войск Германии Франц Гальдер еще 8 июля 1941 года в своем дневнике записал: «Непоколебимо решение фюрера сравнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы». То есть никто не собирался спасать жизни жителей советских городов, полное уничтожение их было частью нацистской программы действий.
В документе от 12 октября 1941 года Верховного командования вермахта, касающегося действий группы армий «Север», написано:
«Фюрер решил, что капитуляция Ленинграда, даже если таковая будет предложена противником, не будет принята. Ни один немецкий солдат не должен входить в город. Того, кто хочет покинуть город через нашу линию фронта, отгонять назад огнем. Небольшие незакрытые проходы, которые позволят потоку населения выбираться вглубь России, напротив, следует лишь приветствовать. И для всех остальных городов действует правило, что перед взятием они должны быть разрушены артиллерийским огнем и атаками авиации, а население должно быть принуждено к бегству. Ставить на карту жизнь немецких солдат для спасения русских городов от опасности пожаров или кормить их население за счет немецкой родины безответственно. Хаос в России станет тем больше, наше управление и эксплуатация оккупированных территорий тем легче, чем большее количество населения советско-русских городов отправится в бегство вглубь России. Эту волю фюрера следует довести до сведения всех командиров».
Так рассуждали не только гитлеровцы. Президент Финляндии Ристо Рюти 11 сентября 1941 года заявил немецкому посланнику: «Если Петербург не будет больше существовать как крупный город, то Нева была бы лучшей границей на Карельском перешейке… Ленинград надо ликвидировать как крупный город».
Таким образом, никакой возможности «гуманной сдачи Ленинграда» не существовало. Даже тех, кого немцы собирались выдавить из города через «небольшие незакрытые проходы» вглубь страны, ждала все та же смерть от голода и лишений: истощенные люди просто не вынесли бы этого похода, который неизбежно вылился бы в «марш смерти».
Посмотрим для примера на крупные города СССР, занятые гитлеровцами.
Киев, население которого до войны составляло около 1 миллиона человек. К моменту занятия города гитлеровцами в нем оставалось более 400 тысяч человек. В ноябре 1943 года после освобождения в городе осталось не более 180 тысяч человек.
Минск, население которого до войны составляло более 250 тысяч человек. На момент освобождения в нем оставалось не более 37 тысяч человек.
Харьков. Население города за два года оккупации сократилось почти на 700 тысяч человек, и к моменту освобождения 23 августа 1943 года в городе осталось около 190 тысяч жителей.
Во всех этих городах были уничтожены практически все предприятия, институты, кинотеатры, музеи, более половины жилого фонда. В каждом из этих городов десятки тысяч человек стали жертвами карательных операций, еще десятки тысяч погибли от голода и болезней, сотни тысяч были угнаны на принудительные работы в Германию.
При этом нацисты ни одному из перечисленных городов не придавали такого символического значения, как Ленинграду.
Его участь должна была стать во сто крат ужаснее.
Ариадна-Ада Васильевна Чеснокова-Торчинова, жена гизельца Заурбека-Жараби Инарикоевича Торчинова, принадлежала к той части наших советских людей, которые сообща, не щадя собственной жизни, внесли свой вклад в нашу Победу, они не отдали врагу Ленинград и нашу Родину – Советский Союз.
А после войны, начиная с 1946 года, родным для ленинградки Ады стали сначала Кадгарон, потом Гизель и Владикавказ.
