Посвящается моей матери –
Ариадне Васильевне Торчиновой
От автора
В основу документального повествования легли сохранившиеся записи, документы, фотографии и устные воспоминания моих родителей – Заурбека-Жараби Инарикоевича Торчинова, уроженца села Гизель, 1910 года рождения, и Ариадны-Ады Васильевны Чесноковой-Торчиновой, родившейся в Петрограде в 1917 году, а также других участников событий.
Познакомились мои будущие родители в городе на Неве. В начале 1932 года отец «с багажом» образования в полтора класса гизельской церковно-приходской школы приехал на учебу в Ленинград. Там он остановился у своего старшего брата Александра Торчинова, женатого на Варваре Кирилловне Слановой (дочери гизельца Хъырыма Левановича Сланова), в коммунальной квартире на четыре семьи, полученной от Балтийского завода, где Александр Инарикоевич работал бригадиром и парторгом цеха.
В 1934 году Замира Сланова, родная сестра Варвары, учившаяся Ленинградском финансово-экономическом институте (ЛФЭИ), познакомила Заурбека Торчинова с одногруппницей Ариадной Чесноковой.
В 1935 году по окончании рабфака Заурбек поступил в Ленинградский сельскохозяйственный институт (ЛСХИ), а в 1937 году женился на Ариадне Чесноковой, взявшей фамилию мужа. В 1941-м он окончил с отличием ЛСХИ и, несмотря на имевшуюся бронь, 2 июля 1941 года ушел добровольцем в Ленинградскую армию народного ополчения (ЛАНО). Командовал взводом разведчиков, был дважды ранен…
После войны, с 1946 по1951 год, работал директором Кадгаронской МТС, с 1951 по 1954 – директор Гизельдонской МТС. С 1954 по 1957 год исполнял должность первого директора зерносовхоза «Тракторист» Осакаровского района Карагандинской области Казахской ССР. С 1957 по 1966 год работал директором совхоза № 1 «Курортторга» в г. Орджоникидзе, с 1966 по 1970 – первым директором Северо-Осетинского государственного лесоохотничьего хозяйства, с 1970 по 1978 – директором совхоза им. Кирова в с. Гизель Пригородного района. С 1980 по 1984 год в ту пору уже персональный пенсионер Заурбек Инарикоевич Торчинов был назначен начальником строительного участка РСУ-МБО в с. Гизель. С 1984 по 1988 год он являлся активным участником заслуженного ветеранского фольклорного ансамбля «АРТ» Гизельского ДК.
Ниже приводится описание событий блокадной жизни жены Заурбека Торчинова Ады Васильевны Торчиновой.
НАЧАЛО БЛОКАДЫ. ДЕЖУРСТВО НА КРЫШАХ
Уже 8 сентября 1941 года началась блокада Ленинграда. Работала Ада тогда в райфинотделе полный рабочий день, как и в мирное время. Она вместе с матерью проживала на третьем этаже дома № 3 по Константиновскому проспекту на Крестовском острове. Отец ее ушел на фронт в начале войны (он погиб в 1945 году в одном из последних боев под Берлином).
С начала блокады фашисты постоянно бомбили город. При авианалетах в районе Крестовского чаще всего сбрасывали «зажигалки» – бомбы со специальной горючей смесью. Во время бомбежки Ада (ей было 24 года) с девятнадцатилетним соседом Иваном Горбачевым, который жил вместе с матерью Марией в том же доме на первом этаже, вдвоем бежали на крышу и дежурили там. Когда «зажигалка» падала на крышу, то один из них, находившийся к ней ближе, хватал ее железными щипцами и сбрасывал во двор, а внизу пожилые люди засыпали зажигательные бомбы песком. Уничтожение «зажигалок» требовало быстроты и сноровки, в противном случае вражеская бомба быстро воспламенялась и начинала легко расплавлять и прожигать перекрытия, создавая на этажах пламя, не тушившееся водой. Иногда на крышу падали несколько «зажигалок», тогда, бывало, они с Иваном не успевали все вовремя сбросить, и крыша под какой-то из них прогорала, и «зажигалка» проваливалась на чердак. Один из них тут же бежал на чердак, где были насыпаны три кучи песка, который Ада с Иваном заранее потихоньку натаскали. «Зажигалка» щипцами закидывалась в ближнюю кучу, а сверху обкладывалась заранее припасенными мешочками с песком. Потом утихшую «зажигалку» скидывали вниз, а прогоревшее место крыши латали, как могли.
Дом, в котором жили Иван и Ада, не прогорел, удалось спасти все квартиры, он остался целым до конца войны. К сожалению, не везде удавалось вовремя погасить «зажигалки», особенно пострадали деревянные дома. Их спасти было невозможно. Если возгорание случалось ночью, гибли люди, особенно старики и дети.
НЕОБЪЯСНИМОЕ
Ада во время блокады работала в Петроградском райфинотделе и курировала промышленность района и банно-прачечные комбинаты. Приходилось для проверки балансовых отчетов бывать на этих предприятиях с ревизией, а также проводить другие отдельные проверки. А блокада – это не только изоляция города, но и почти постоянные артобстрелы, авианалеты, бомбежки мощными фугасами, зажигательными бомбами и просто обломками рельсов и кусками острого железа.
И вот как-то Аду отправили на ревизию одного предприятия. Придя туда, она взяла в бухгалтерии нужные документы, расположилась в отведенном ей месте и начала проверку. Через некоторое время почувствовала, что находиться в помещении больше не может, что она должна немедленно выйти… Причин такого состояния не было никаких, но Ада больше сидеть в конторе просто не могла, хотя до окончания проверки было еще далеко. Попросив девочек из бухгалтерии не убирать со стола документы, она сказала им, что сейчас вернется. Спустилась со второго этажа, вышла наружу и, перейдя на другую сторону улицы, бесцельно пошла по ней. Пройдя не более ста метров, услышала, что объявили воздушную тревогу, и сразу же в небе увидела двуххвостый немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф» Fw 189, который ленинградцы называли «рама». В уши ударил рокот бомбардировщиков. Ада сдвинуться с места не успела, как на ее глазах бомба угодила в то помещение, где она только что находилась. В одно мгновение большое четырехэтажное здание сложилось, как картонка, будто его и не было, осталась только гора щебня и пыль над ним. Все погибли. Когда, несмотря на ужас, к ней вернулась способность воспринимать окружающее, одна лишь мысль заслонила все: «Что это было? Что не давало мне дышать и буквально силой вытолкнуло на улицу. Чему я обязана? Что меня спасло и почему?»
К сожалению, под руинами того предприятия пропали некоторые личные документы Ады, среди которых была ее первая трудовая книжка со стажем к этому моменту в семь лет (она работала, учась на рабфаке и в институте). Восстановить книжку не удалось, здание архива, где хранились копии документов, сгорело еще раньше от попадания «зажигалки». При выходе на пенсию Аде не хватало этих семи лет, чтобы получить хотя бы среднюю пенсию.
ГОЛОД. СМЕРТЬ МАТЕРИ
В самом начале блокады 8 и 10 сентября 1941 года в результате массированных бомбардировок Ленинграда германской авиацией сгорели Бадаевские продовольственные склады. В результате город лишился части запасов хлеба, сахара и растительного масла. В том же сентябре фашистская авиация потопила около порта Осиновец несколько барж с зерном, которые пришли с Большой земли в помощь осажденному городу. Вскоре в Ленинграде прекратилась государственная торговля продуктами. Начался голод. Некоторые люди ходили к тому месту, где были Бадаевские склады, набирали промасленную землю с крупицами муки, сахара.
Ада работала, не пропуская ни одного дня. Письма с фронта от Заурбека приходили первое время нечасто и очень короткие – страничка-треугольничек, там же адрес и текст. Он был, слава богу, пока жив, их единственная надежда с матерью. Ада считалась служащей, мама, Анна Ивановна, – иждивенкой. В ту зиму рабочие получали по карточкам 250 граммов хлеба, а служащие и иждивенцы по 125 граммов. Когда еще не лег снег, они пытались найти хоть какую-нибудь траву и ели ее, как козы, только чуть подсолив. Когда выпал снег, стало еще труднее. В тот год рано наступили холода.
В большинстве ленинградских квартир температура была такая же, как на улице, стекла в окнах были, скорее, редкостью из-за постоянных обстрелов и бомбардировок города. Поэтому они были либо заставлены чем-нибудь, либо заткнуты мягкими вещами, если таковые имелись. От холода это не спасало. Водопровод не работал, воду нужно было носить с Невы, набирая в прорубях.
Ада купила в шорной лавке две уздечки, распорола, вытащила нитки, разрезала на кусочки, вымачивала несколько суток, потом варила до потери сознания и, наконец, пропустила через мясорубку. При варке 5-6 раз меняла воду и разливала по пластмассовым коробочкам по пол-литра. Такую коробочку она брала с собой в качестве завтрака, хотя проглотить это даже голодному человеку было очень трудно: пахло дубильными веществами, а также то ли мазутом, то ли керосином…
Мама Ады есть это не могла и совершенно ослабела. Однажды Аде приснился странный сон, который она рассказала матери. Видит Ада, будто стоит она во дворе их дома на светлой половине, а другая половина двора в тени. Во двор входит ее отец Василий, останавливается на половине двора в тени и, улыбаясь, подзывает рукой. Ада собирается побежать к нему, но он останавливает ее запрещающим жестом. Вдруг из-за спины Ады выходит мать и идет к отцу. Они обнялись и, улыбаясь друг другу, ушли. Услышав рассказанный дочерью сон, мать Ады, Анна Ивановна, помолчав, спокойно сказала: «Значит, дочка, ты переживешь войну, а я пойду к папе».
Так и случилось. В феврале 1942 года Анна Ивановна, показывая на край стены у потолка, к вечеру спросила Аду: «Кто это там?». «Ну что ты, мама, никого здесь нет», – как можно спокойнее ответила сжавшаяся от страха Ада. Позже мать, как будто немного приободрившись, попросила горячего чая (так ленинградцы называли кипяченую воду). Ада пошла за водой к Неве, а когда вернулась, застала мать уже мертвой. Анна Ивановна специально отослала дочь, чтобы та не видела, как ее мать умирает.
Ада была тогда беременна первенцем. Она вспоминала, что не плакала, делала все механически в каком-то отупелом, отстраненном состоянии. Голод отнимал все силы, их не хватало на эмоции, он иссушал душу.
Сняв мать с кровати, Ада, нагрев воду на железной печурке, обмыла ее, одела в чистое платье, зашила в шерстяное одеяло. Во дворе она нашла кусок доски, привязала покойницу к ней, вытащила на лестничную площадку и с третьего этажа их дома (ступенька за ступенькой) спустила ее вниз. Потом связала двое детских саночек, положила маму на них и отвезла на кладбище «Новая деревня» (временное военное Каменноостровское кладбище?), где в то время хоронили солдат, умерших в госпитале. Там она упросила военную похоронную команду похоронить мать вместе с бойцами в траншее, выкопанной бульдозером, поскольку выдолбить могилу самой было ей не под силу. Похоронная команда сжалилась над Адой, но с одним условием. Вот почему на табличке этой общей могилы Анна Ивановна Чеснокова значилась как рядовой А. И. Чесноков (гражданских не разрешали хоронить вместе с военными).
Много позже, когда голод немного отступит и чуть прибавится сил, Ада возьмет первый раз в руки стакан настоящего чая и кусок настоящего хлеба, принесенные мужем. Тогда прольются ее первые горькие слезы о матери, которую мог спасти этот хлеб. Она тихо заплачет и долго не сможет его есть… Не сразу Ада привыкла не делить свой хлеб пополам: маме и себе.
Могила матери Ады не сохранилась, поскольку была на одном из временных военных кладбищ Ленинграда, и в процессе восстановления города эти кладбища были закрыты и переустроены. (Ада же с Заурбеком в это время уже жили по месту его работы в Северной Осетии: сначала в Кадгароне, потом в Гизели, воспитывая двух маленьких сыновей).
СЛУЧАЙ ВО ВРЕМЯ БОМБЕЖКИ
Если дом был разбит при бомбардировке фугасом, то люди из близлежащих домов без всякой команды сами спешили к месту происшествия, чтобы разобрать завалы и спасти тех, кто, может быть, еще жив. Был случай, когда соседи разрушенного мощной бомбой пятиэтажного дома увидели лишь оставшийся от этого дома узкий угол, напоминавший стелу, острие которой обрывалось на пятом этаже. А на четвертом этаже, в самом углу этой «стелы», сохранился участок перекрытия-пола размером в квадратный метр. На этом пятачке, прижавшись в угол, стоял мужчина, пребывавший явно в шоковом состоянии. Все остальные жильцы дома вместе с семьей этого мужчины были погребены в общей могиле под обломками. Несчастного каким-то образом сняла вызванная специальная служба, и его, скрюченного, синего, еле живого, увезли. Как позже выяснилось от самого пострадавшего, жена и мать его грелись, сидя на кухне рядом с буржуйкой, на которой готовился «чай» (кипяток). А мужчина в ожидании кипятка ходил по комнате, и, когда он дошел до угла, дом рухнул. Так и стоял он, единственный оставшийся в живых, забившись в угол.
ВСТРЕЧА С ОДНОКУРСНИЦЕЙ
Дружившие и учившиеся вместе молодые люди старались во время блокады в свободные минуты встречаться, разговаривать, поддерживать друг друга. Конечно, и для Ады были отдушиной такие встречи с друзьями юности, институтскими подругами и просто знакомыми. Однажды она повстречала свою однокурсницу Олю, которую давно потеряла из виду. Была осень, но день был теплый. Девушки обрадовались друг другу и присели пообщаться. Вспомнили многое, проговорили не меньше часа обо всем. В конце разговора Оля, напуганная вестями о тяжелой ситуации на фронтах, сказала Аде: «Говорят, что немцы расстреливают на месте членов партии, командиров и комсомольцев. Что же будет, если немцы войдут в Ленинград?! Страшно, очень. Давай спрячем, зароем наши комсомольские билеты, чтоб только мы знали, где они. Скажем, что в комсомоле не были».
Ада широко открытыми глазами неотрывно смотрела некоторое время на Олю, как будто заново узнавая ее. Потом она твердо сказала: «Я знаю, что буду делать, если они войдут… Я поднимусь на самый верх многоэтажного дома и, когда их колонна будет проходить по улице, кину сверху в них кирпич – хоть одного убью. А билет мой всегда будет у меня в нагрудном кармане. Ты поступай, как хочешь». И, приподнявшись, Ада бросила: «Заговорилась я, домой мне надо».
ОДНАЖДЫ ПРИ АРТОБСТРЕЛЕ
Когда фронт вокруг Ленинграда стабилизировался, начались позиционные бои и подготовка с обеих сторон крупных военных операций для прорыва фронта. При этом город издалека обстреливался дальнобойной тяжелой артиллерией, которая находилась на стационарных позициях. В результате снаряды от каждой пушки могли поражать объекты в городе вдоль определенных направлений в довольно узком угловом секторе обстрела. Поэтому на стенах домов часто можно было видеть плакаты «Эта сторона улицы опасна при артобстреле». Большинство людей привыкло и ориентировалось довольно быстро при орудийном обстреле. Но попадались и те, кто совершенно не контролировал себя в такой ситуации. Они при звуках канонады, свисте падающих снарядов и взрывах впадали в истерическое состояние, переставали что-либо понимать и бежали куда ноги несут. Однажды такое произошло на глазах Ады. Начался артобстрел того района, где она находилась. Завыла сирена воздушной тревоги, послышались близкие взрывы. Ада перешла на безопасную сторону и готова была броситься наземь при опасности близкого падения снаряда. И тут внимание ее и еще нескольких человек, шедших по улице, привлекла женщина средних лет, которая бежала, как безумная, как раз по опасной стороне улицы, жутко крича от страха. И тут Ада поняла по свисту очередного снаряда, что тот упадет где-то близко, на той стороне улице, где бежала эта женщина. Решение было принято мгновенно. Увидев на той стороне улицы дверь парикмахерской с застекленной верхней половиной, Ада рванула навстречу «безумной» (это происходило в начале блокады, и силы у молодой женщины еще были). И в момент, когда та поравнялась с дверью парикмахерской, Ада добежала до нее, схватила в охапку, и они влетели в эту дверь, грохнувшись плашмя на пол. В это время метрах в тридцати-сорока прогремел взрыв, и веер осколков хлестнул по стенам, а несколько из них, разбив входную дверь парикмахерской, просвистели над лежащими на полу женщинами, обсыпав их стеклянной «крупой». Интересно, пережила ли спасенная женщина блокаду? Но в тот день Бог послал ей на пути Аду, и та осталась жива.
В детстве и отрочестве Аде неинтересны были девчачьи игры, она бегала с ватагой мальчишек, не уступая им в отчаянных поступках. Наверное, поэтому, став взрослой, во время опасности она делалась совершенно спокойной, сосредоточенной, откуда-то мгновенно возникало верное решение, и она без промедления его выполняла. Эта черта не раз выручала не только ее, но и окружающих людей.
ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ
От холода лопались трубы, вода заливала этажи, дома, целые улицы, мебель в домах, особенно на первых этажах, вмерзала в лед. В обеденный перерыв, после работы, а иногда во время работы снимали какой-нибудь из отделов на общественные работы по скалыванию льда, разборке разбомбленных домов, уборку завалов снега на улицах. Руководство Ленинграда вело огромную работу по спасению культурных сокровищ великого города. В частности, были специально созданы бригады из работников минкульта города, которые разрабатывали мероприятия по спасению уникальной архитектуры и памятников Ленинграда от бомбежек, организовывали людей и сами участвовали в работах. Конечно, в этом принимала участие масса добровольцев. Люди сами приходили, просто становились и работали, «обшивая» памятники досками, камуфлируя бесценные исторические и архитектурные шедевры.
После работы они ходили в госпитали, посещали раненых, стараясь хоть как-то облегчить их страдания. Помогали чем могли: писали письма, беседовали, просто слушали их рассказы, читали им книги, утешали, если у них что-то не ладилось с лечением, в семье или с дорогим человеком.
РАБОТА ПО ОПИСИ ИМУЩЕСТВА КВАРТИР
В райфинотделе был отдел госдоходов. Сотрудники этого отдела должны были ходить по квартирам и описывать имущество умерших людей. Это делалось для того, чтобы, когда вернутся с войны или из эвакуации близкие родственники почивших, они могли получить свое имущество в целости и сохранности. Однако наступило время, когда описывать имущество стало небезопасно. Об этом свидетельствуют два страшных случая, произошедших с Адой. Вот как она описывает случившееся:
«Однажды меня тоже привлекли к этой работе. Люди умирали, приходилось вскрывать квартиры. Иногда соседи сообщали, что в такой-то квартире умер жилец. Тогда мы должны были пойти туда, описать мебель, другое имущество и опечатать квартиру или комнаты умерших. Это делалось затем, чтобы потом, когда, возможно, кто-то из родных вернется с фронта в квартиру, передать им все имущество по описи…
Дверь в квартиру-коммуналку открыл сильно исхудавший человек со странно горящими глазами. Он показал комнату, где умерли хозяева. Мы составили опись и подошли к нему, чтобы он расписался, подтверждая, что все записано полностью. Дверь в коридор, где мужчина находился, была открыта. Он сидел на большом сундуке. Мы попросили его подойти и расписаться. Но он испуганно замахал руками, сказав, что, нет, нет, он не пойдет, он останется тут сидеть. Нас это насторожило, вызвали милиционера, сняли его с сундука. В сундуке находился разрубленный труп человека. С подобным случаем мне довелось столкнуться еще один раз.
Это было возле трамвайного парка на Петроградской стороне. Там стоял дом типа общежития с длинным коридором, в обоих концах которого находились общие кухни, а вдоль коридора располагались двери квартир, каждая с двумя жилыми комнатами. Мы пришли в одну из этих квартир. Там на кровати лежала пожилая женщина. Тут же на керосинке варилось что-то мясное, запах которого мы уже и не помнили. Мы сделали все, что от нас требовалось, но обратили внимание, что простынь на кровати, где лежала женщина, спущена до пола. Все это почему-то очень нас напугало, но, стараясь не выдать свой страх, мы поспешили побыстрее уйти. Но тут женщина предложила нам поесть. Мы, трое женщин, ужасно напряглись, но, как могли, спокойно отказались, говоря, что сейчас не то время, чтобы угощать кого-либо. А сами боком, боком, за дверь, быстро к лестнице и бегом на улицу. Добежав до милиционера, сообщили ему о наших подозрениях. Действительно, под кроватью лежал мальчик без ягодицы. Слава богу, больше мы такого не встречали».
Окончание следует.
