Газданов посвятил Гоголю две статьи. Первая была опубликована в 1929 году в журнале «Воля России» [1] (Газданову было тогда 26 лет, через год вышел его первый роман «Вечер у Клэр», который принес признание молодому писателю). Вторая статья вышла в 1960 году в альманахе «Мосты» [2]. Тот факт, что через тридцать с лишним лет Газданов возвращается к Гоголю, свидетельствует о значении, которое имело для писателя гоголевское наследие.
В литературоведении существуют разные взгляды относительно гоголевской традиции в художественном мире Газданова: так, Мария Васильева относит Газданова к разряду «бунтующих учеников» Гоголя и находит даже, что один из рассказов Газданова — «Бистро» — выполнен по лекалам известной «Шинели» [3]. Нугзар Цховребов в монографии о Газданове пишет: «Не следовало на основании так и не опубликованного самим Газдановым рассказа “Бистро” делать такие далеко идущие выводы, говорить о гоголевском влиянии в целом на творчество писателя…» [4].
Итак, существует определенная интрига относительно гоголевского влияния на творчество Газданова, которое представляется нам до настоящего времени не вполне выясненным. Заметим, что оба писателя — Гоголь и Газданов — провели значительную часть творческой жизни за границей, оба не оставили потомков и характеризовались современниками в целом как люди весьма скрытные.
В 1998 году было организовано Общество друзей Гайто Газданова, которое обычно проводит свои собрания в Центральном доме литератора в Москве. Однако одна из встреч проходила в мемориальных комнатах в доме Гоголя. Собрание это было посвящено теме «Гоголь и Газданов», и в данной работе мы постараемся развить отдельные идеи, высказанные на этой встрече, и продемонстрировать, что Газданов является продолжателем гоголевского творчества. Речь будет идти как о структурной организации романной формы Газданова, так и о задачах, которые ставил перед собой писатель, о художественном замысле его произведений.
Эпиграфом одного из первых своих рассказов Газданов выбрал строчку из главы 8 «Мертвых душ»: «Итак, ограничиваясь поверхностью, будем продолжать…» [5]. Позволим себе напомнить, что речь идет о дамских сердцах. Предшествуют этой цитате следующие слова: «Итак, вот что можно сказать о дамах города N., говоря поповерхностней. Но если заглянуть поглубже, то, конечно, откроется много иных вещей; но весьма опасно заглядывать поглубже в дамские сердца». В рассказе Газданова «Пингвин», который «покрыт» этим эпиграфом (это третья часть «Рассказов о свободном времени»), речь идет о даме полусвета, наркоманке, из-за которой гибнет реальный пингвин (ему вкалывают наркотик) и пропадает герой рассказа — Аскет [6]. Газданов здесь как будто «разминает» тему женских сердец, чтобы с характерной для него романтической иронией раскрыть эту тему в романе «История одного путешествия» [7].
Сама «История одного путешествия» (далее ИП) представляется гимном «чувственной прелести мира» (это выражение Газданова): в мир вступает молодой человек, он оканчивает гимназию и приезжает в Париж, где встречает нескольких милых дам. Сам роман включает в себя цепь описаний женских сердец, которые можно классифицировать по степени их одиночества (которое зависит от внимания, уделяемого дамам мужчинами) — и счастья.
Следует заметить, что Газданов работает здесь с таким тяжелым для писателя материалом, как банальность: наличие стереотипов в описании отношений мужчин и женщин, в их взаимных характеристиках, затрудняет труд писателя, осложняет его задачу. Отнюдь не коллекционированием «скальпов», реестром мужских побед, занят главный герой романа Володя — он пытается понять формулу человеческого счастья, суть полноты мира, которую могут дать друг другу любящие сердца (он сам сочиняет роман).
Вот начало ИП: первая из дам, обратившая на себя внимание Володи, — одинокая преподавательница немецкого языка в гимназии, которая проводит время в визионерских путешествиях в прошлое (первый же след банальности). Продолжение: французская журналистка, оставленная было мужем, жизнь которой вновь обретает смысл с возвратом этого неприглядного господина. Развитие темы: история чудесного ухаживания и женитьбы брата Володи Николая на Вирджинии, случай, когда мужчина полон рыцарских достоинств и благодаря своей уникальной настойчивости и воле влюбляет в себя девушку из состоятельной семьи.
Повествование движется от одинокой и в чем-то ущербной дамочки через женщину, счастье которой представляется сомнительным, к женщине, полностью реализующей себя в браке (Вирджиния живет душа в душу с Николаем, который представлен идеальным, сверхценным мужчиной, рыцарем, находящим все свое счастье в браке). Итак, первая триада заканчивается полнотой счастья, в которой избывается одиночество и реализуется свобода.
Вслед за первой триадой в романе появляется вторая: это Аглая Николаевна, в которую влюбляется Володя, Одетт, что живет с несколькими мужчинами сразу, и Виктория, возлюбленная одного из главных героев романа — Артура (в романе линии Артура уделяется столько внимания, что в какой-то момент кажется, что он затмевает главного героя). Этих трех женщин отличает свобода поведения: Аглая Николаевна покидает Володю ради другого мужчины, Одетт все время проводит в поиске приключений, Виктория оказывается содержанкой. Однако и эта вторая триада вновь служит доказательством возможности счастья женщины в браке — позже наиболее свободная из всех трех, «падшая» Виктория, обретает полноту счастья с Артуром.
Известная «легкость поведения» этих героинь не мешает Газданову вновь доказать свою «формулу счастья». Цикличность положений, в которых оказываются персонажи, «зарифмованность» ситуаций позволяют установить связи между ними. Два случая «показательного счастья»: Николай и Вирджиния, Артур и Виктория. Эти пары связаны узами такой любви-страсти, которая преодолевает имущественное неравенство (как отец Вирджинии много богаче русского беженца Николая, так и семья Артура много богаче семьи Виктории из Тироля). Семья Артура имеет определенные изъяны: мать выходит замуж вторым браком за банкира, и отношения между ней и Артуром становятся прохладными (здесь повествователь не преминул высказать ряд суждений о мире банкиров). Похожим изъяном обладает и семья Володи: его отец покидает супругу и проводит время за азартными играми. Из подобных расколотых семей выходят герои, имеющие неизбывную тягу к семейному счастью как идеалу, — и Артур, и Николай реализуют эту тягу самым замечательным образом.
Артур и Николай являются прекрасными спортсменами, они великолепно играют в теннис и полны всех возможных достоинств. Страсть к быстрой езде Николая разделяет Вирджиния, страсть к музыке Артура — Виктория.
За двумя триадами женщин, с которыми сталкивается главный герой, следует еще одна, которую можно назвать «триадой жен». В нее входят жена Александра Александровича Андрэ (которая вполне растворяется в этом близком друге героя, человеке не от мира сего), уже описанная мать Артура (жена банкира) и жена Свистунова (помешанная, как и он, на кулинарии). Здесь полноценное и недолгое, трагическое счастье Андрэ контрастирует с инфернальным счастьем банкирской жизни и карикатурным счастьем Свистунова (опять повторяется ситуация имущественного неравенства — канадская жена богаче Свистунова).
Однако две последних жены оказываются, скорее, «фоновыми» для повествования, их истории периферийны по отношению к основной интриге романа. Сюжет романа — это взросление главного героя, его путешествие сквозь мир женщин, и после расставания с Аглаей Николаевной герой оказывается уже в объятиях няньки своей племянницы. Здесь тот случай любви, который по классификации Стендаля попадает в третий раздел (удовольствие от простолюдинки) [8]. Чувственная прелесть мира реализуется в ее простейшей форме — эротическом приключении.
В целом, рассматривая структуру романа ИП именно как романа воспитания, следует отметить, что описано путешествие в поисках счастья, путешествие юноши, который хочет не только испытать счастье — но и понять его. Он видит перед собой несколько примеров осуществленной счастливой жизни, но пока счастье ускользает от него самого, — может быть, потому, что он сам не готов принять его: он хочет познавать и путешествовать далее.
Какое же имеет отношение этот сюжет к гоголевскому творчеству? Что мог заимствовать у Гоголя Газданов, кроме самых общих черт, на которых он воспитывался как писатель и которые он сам характеризовал как «неудержимый и безошибочный ритм повествования, какого нет ни у одного из наших классиков» [2]? Чем, собственно, может обеспечиваться эта неудержимость, чем она может поддерживаться?
Здесь мы можем упомянуть работу Андрея Белого «Мастерство Гоголя», в которой эпизоды «Мертвых душ» рассматриваются как фазы поворота колеса, и само колесо, с которого начинается известное нам всем повествование, оказывается структурным основанием поэмы [9]. С другой стороны, колесо оказывается формой, характерной и для ярмарочной картины мира, которая встает перед нами в первом же рассказе Гоголя (см. наши работы «Ярмарка у Гоголя» и др. [10, 11]).
Во времена Газданова исчезли с улиц брички, и автомобили стали шнырять по дорогам. В автомобиле кроме колес есть еще довольно много вращающихся и движущихся возвратно-поступательно деталей, и здесь мы выскажем предположение, что в той степени, как модель колеса служит структурной подосновой «Мертвых душ», модель автомобиля служит структурной подосновой ИП. Действительно, рассмотренные нами выше триадные структуры в русле линейного повествования реализуют сложное циклическое движение.
Рисунок. По оси У — уровень счастья, соответствующий указанному
персонажу (полнота реализации счастья), по оси Х — момент появления
данного персонажа в романе. Схема является упрощенной, в ней отражены только три наиболее грубые градации счастья. Здесь не указаны Жермен, которая появляется позже, мать Артура, жена Свистунова, а также незнакомка из Константинополя (которой предшествует «бриллиантовая Дора») — всем этим эпизодическим персонажам соответствуют свои уровни на оси У
Что мы имеем в виду? Представим по оси Х линейный ход повествования и будем отмечать по оси У ситуации, когда идет рассказ об уделе женщины одинокой или теряющейся в связях (уровень 1), женщины, нашедшей «незамысловатого мужчину» (уровень 2) и, наконец, уделе счастливой жены (уровень 3). Отмеченные выше триады соответствуют в таком случае циклическому движению: при линейно разворачивающемся повествовании в романе дважды проходятся все три уровня (см. рисунок). Мы знаем из школьного курса механики, что если на колесе поставить точку и следить за ее движением, то точка будет опускаться и подниматься, двигаясь поступательно, и полученная кривая называется «циклоидой». Так вот по подобию такой циклоиды и будет двигаться одна из основных тем газдановского романа: тема осуществления женского счастья.
Эта схема нам пригодится в качестве модели, которая может описать развитие романа. Заметим, что об особом «динамическом характере» прозы Газданова писала Анна Шишкина [12] (хотя в ее работе нет подобных аналогий). На наш взгляд, само представление о динамике повествования требует не только слов и деклараций, но и моделей (или зрительных образов). Возвращаясь к Гоголю, мы можем заметить, что родство повествовательных манер писателей может быть связано не только с использованием придаточных предложений, но и «модельным» принципом структурообразования, если угодно — базовой моделью, лежащей в основе повествования. Такой моделью для ИП является не отдельное колесо, но весь автомобиль: об этом свидетельствуют как неудержимые описания быстрой езды, опьяняющие повествователя не менее, чем читателя, так и сам характер дела и источника дохода семьи Николая (продажа автомобилей).
Таким образом, Газданов наследует Гоголю не в деталях манеры описания, а в структурах модели повествования, что само по себе далеко не так очевидно. Именно поэтому и развернулась полемика о гоголевском влиянии на творчество Газданова.
В качестве одного из доказательств родства ИП и «Мертвых душ» можно привести работу Вячеслава Боярского «Гастрономическая архитектура» [13], в которой прослеживается структурная аналогия между сценами поездки на пикник в конце ИП и сценами обедов во втором томе «Мертвых душ». Подводя итог, можно сказать, что влияние Гоголя на Газданова проявляется на таком уровне, что может быть названо базовым, и в данном случае один из самых скрытных и загадочных русских писателей XIX века повлиял на не менее загадочного и скрытного писателя ХХ века.
В статьях о Гоголе Газданов не обмолвился ни словом о таком влиянии.
В этих статьях речь шла о фантастическом и учительском моментах гоголевского творчества — собственно, тех моментах, в которых Газданов расходится с Гоголем наиболее сильно. Не принимая традиции учительской литературы, писатель-модернист ХХ столетия Газданов и не смог оценить масштаба литературной новационности «Выбранных мест из переписки с друзьями», и раскритиковал это произведение с точки зрения «здравого смысла» [2]. Однако за резкостью суждений Газданова о Гоголе нам видится не только бунт ученика, но и трагедия непонимания атеистическим рациональным сознанием ХХ века религиозных и художественных прозрений века ХIХ. Насколько же ближе к сути дела в понимании провидческих идей Гоголя подошел сербский философ конца XX века Жарко Видович, когда в книге «Трагедия и литургия» оценил работу Гоголя «Литургия» как основополагающую для пересмотра всей европейской истории культуры [15].
Заметим, что Андрей Платонов писал о послепушкинской литературе: «Нам кажется, Пушкин бы ужаснулся конечному результату кое-каких сочинений своих последователей, продолжателей дела русской литературы. Гоголь, например, и сам ужаснулся. Живые элементы пушкинского творчества, взятые отдельно, умерли и выделили яд. Еще все напоминало Пушкина, но на самом деле его уже не было. Великая по форме и по намерениям русская послепушкинская литература, вызывая тоску и голод в читателе, не могла все же его накормить, утешить и правильно направить в будущее».
Интересно, что самый необычный и значительный писатель Советской России критиковал Гоголя столь же остро, как и Газданов, — может быть, самый значительный писатель русского зарубежья, который стал своими романами «кормить, утешать и правильно направлять в будущее» читателей.
Любопытно, что уже в первых же откликах на роман ИП возникла гоголевская тема: Георгий Адамович в рецензии на ИП коснулся темы гоголевской традиции, хотя и оговорился, что не видит, чтобы «Газданов был далеким учеником Гоголя или ему подражал» [15]. И все же, независимо от признания гоголевской традиции в творчестве Газданова, существует «чувственная прелесть мира», которой любуются и о которой пишут все русские писатели; и здесь гастрономические перлы Гоголя стоят в одном ряду с «солнечными ударами» Бунина и переходами женщин от мужчины к мужчине в поисках счастья Газданова.
Газданов не одинок, когда живописует прелесть: вся литература XX века двинулась по пути все большего «раскрепощения», все более плотно она подходила к жизни, и все более интимные подробности становились объектом изображения в том корпусе произведений, которые выходят к широкому читателю.
Однако Газданов в ряду крупнейших писателей-модернистов XX века (Алексей Зверев его видел где-то неподалеку от Генри Миллера и Фердинанда Луи Селина) оказался наиболее деликатным автором, он остановился на дистанции от этой искусительной прелести.
Две новации XX века — освобождение городских женщин от традиционного уклада жизни, где им была отведена пассивная и страдательная роль, и появление автомобилей на улицах городов — не прошли мимо Газданова. Эти футуристические некогда темы — независимые женщины и свободно движущиеся приватные автомобили — кажутся такими банальными, такими избитыми нам сейчас, но когда-то они представлялись образами новой жизни, самой что ни на есть современной и соблазнительной.
В заключение хотелось бы отметить, что родство Газданова и Гоголя может находиться и не только, так сказать, в последовательности их рождения под солнцем русской литературы («Гоголь написал “Шинель”, из нее вышел Достоевский, Достоевский и Толстой родили Газданова»), а иметь своим истоком почву самого русского языка и особенно тех его угодий, которые питают живое мифологическое сознание русского народа (об этом писал Игорь Попов в работе «Газданов и Ремизов» [16]).
Тема женщин в творчестве Газданова рассматривалась также в нашей работе «По направлению к женщине» [17].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Газданов Г. Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане // Литературное обозрение. 1994. № 9–10. С. 78–83.
2. Газданов Г. О Гоголе // Газданов Г. Черные лебеди. М.: ОЛМА-Пресс, 2002. С. 5–12.
3. Васильева М. О рассказе Газданова «Бистро» // Возвращение Гайто Газданова. М.: Русский путь, 2000. С. 119.
4. Цховребов Н. Гайто Газданов. Владикавказ, 2003.
5. Гоголь Н. Мертвые души // Собр. соч.: в 8 т. М.: Правда, 1984. Т. 5, 6.
6. Газданов Г. Собр. соч.: в 3 т. Т. 3. М.: Согласие, 1996.
7. Газданов Г. Собр. соч.: в 3 т. Т. 1. М.: Согласие, 1996.
8. Стендаль Ф. О любви // Собр. соч.: в 12 т. / пер. М. Левберг и П. Губера. М.: Правда, 1978. Т. 7.
9. Белый А. Мастерство Гоголя. М.; Л., 1934.
10. Нечипоренко Ю. Ярмарка у Гоголя // Жертвоприношение. [Сб. ст.]. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 383–391.
11. Нечипоренко Ю. Космогония Гоголя // Литература. 2002. № 1. С. 2–4.
12. Шишкина А. Динамический характер прозы Газданова // Гайто Газданов в контексте русской и западноевропейской литературы. М., 2008.
13. Боярский В. Гастрономическая архитектура: «Мертвые души» Н. В. Гоголя и «История одного путешествия» Г. И. Газданова // Хронос. Русская жизнь. URL: http://www.hrono.ru/text/ru/boyar03.html
14. Видович Ж. Трагедия и литургия // Современная драматургия. 1998. № 1. Январь — март. URL: http://www.hrono.ru/libris/lib_we/vidovich01.html
15. Адамович Г. «…Наименее русский из всех русских писателей…» // Дружба народов. 1994. № 6.
16. Попов И. Ремизов и Газданов // Гайто Газданов в контексте русской и западноевропейской литературы. М., 2008. С. 94–100.
17. Нечипоренко Ю. В определенном направлении: к женщине (творчество Газданова) // Хронос. Русская жизнь. URL: http://www.hrono.ru/text/ru/nech_zen.html
