Геворг Тер-ГАБРИЕЛЯН. СИНДРОМ ЯТАГАНА. Рассказ

Перевод с армянского Нунэ Диланян

— О чем вы думаете?

— О своей работе думаю, — сказал пациент.

— Ну а сейчас? — спросил Микаэл, отметив что-то в блокноте и вновь впиваясь глазами в экран логофила.

— А сейчас думаю о том, что, будь я художником, непременно вывел бы кистью силуэт тех ветвей, что за окном.

Микаэл довольно кивнул. Логофил работал исправно. Каждая мысль пациента высвечивалась на экране причудливыми узорами, а стоило пациенту повторить мысль вслух, как появлялся тот же узор. Правда, не абсолютно идентичный, но было понятно, что прозвучала та же мысль.

— Так, а сейчас? Можно узнать, о чем вы сейчас думаете? — сказал Микаэл.

— Можно. Сейчас я думаю о Нвард. Надо же, двадцать лет как женаты, а как подумаю о ней, волна нежности накатывает…

На экране, словно отзываясь на слова пациента, появился иероглиф, напоминающий две сцепленные хвостиками груши — желтую и красную. По предыдущему опросу пациента Микаэл знал, что это знак Нвард, жены пациента, который появлялся всякий раз, как он думал о ней.

— Одевайтесь, — Микаэл поднялся и резко выключил логофил.

— Ну что, доктор, что-то прояснилось?

— Относительно ваших слез? Не волнуйтесь, это всего лишь возрастная реакция. С возрастом, знаете ли, мужчины становятся сентиментальными. Так что гоните от себя тревожные мысли.

Микаэл стянул с рук резиновые перчатки, скатал в комок, передал молодому ассистенту, чтобы тот бросил их в урну, и вышел из лаборатории.

Он сидел в столовой и пил вишневый сок, когда появился Ятаган Османчи.

— Ну вот, — сказал Ятаган, швырнув на стол цветные диаграммы. — Ясное дело — темпоральный эмотизм левого полушария.

— У Нвард?

— Да. А что с ее мужем? Осмотрел?

— Осмотреть-то осмотрел, да ничего не нашел, — сказал Микаэл, задумчиво разглядывая испещренные разноцветными символами графики. — Темпоральный эмотизм, говоришь? Ладно, не так уж и опасно.

— Угу, — согласился Ятаган. — Я ей энцефалофен назначил.

Разбросанные по столу графики пестрели разнообразием и разноцветьем символов, похожих то ли на незатейливые детские рисунки, то ли на полотна гениального, но никому не известного абстракциониста. Были там и красные моря, и зеленые небеса, и даже какие-то трехглавые существа. В общем, много чего было.

И вдруг… Микаэл чуть было не выронил из рук стакан с вишневым соком. Рука дрогнула, сок пролился на стол.

— Осторожно, — сказал Ятаган, едва успев отгрести графики.

Микаэл не отвечал. Он не отрывал глаз от рисунка с грушевидными изображениями — красным и желтым, — сцепленными хвостиками. Вне сомнений, это была та же картинка. Совсем недавно он видел ее на экране своего логофила. Микаэл принялся судорожно листать стопку. Где-то на десятой странице картинка повторялась. Он перевел взгляд в правый нижний угол, где было обозначено время: 10 часов 32 минуты 40 секунд. Утро.

Микаэл вскочил как ужаленный и помчался в сторону своей лаборатории. Ятаган недоумевающе смотрел, как он несется по коридору, прорываясь сквозь пары бродивших под ручку медсестер.

В лаборатории он включил логофил и нажал кнопку «принт». Хотя мог и не делать этого — и так знал, что увидит.

В 10 часов 32 минуты 40 секунд утра пациент Микаэла мысленно представил себе картинку, которую в то же самое время увидела его жена Нвард, проходившая обследование на втором логофиле в лаборатории Ятагана. Спустя несколько секунд пациент Микаэла сообщил ему, что в тот момент он думал о Нвард.

* * *

Доктору Микаэлу Петросяну было сорок лет, когда он наконец окончил все возможные интернатуры и ординатуры (последнюю в государственной больнице Вашингтона) и стал одним из семи нейрохирургов мира, специализирующихся на операциях по устранению патологического энцефалогоса. Эта врожденная болезнь обнаруживалась у ноль целых трех сотых процента новорожденных. В прошлом люди, страдавшие этой болезнью, едва дотягивали до двадцати семи лет. В последние годы в США было сделано несколько открытий в этой области. Ученые обнаружили, что болезнь все же можно преодолеть, если вовремя прибегнуть к хирургическому вмешательству. Проблема заключалась в том, что оперировать новорожденного можно было лишь до достижения им трехнедельного возраста. Для установления диагноза был создан специальный прибор — логофил, который фиксировал все перепады подкорковых процессов у малюток.

Логофилы были во многих больницах, но мало было хирургов, специализирующихся на сложнейшей операции по устранению энцефалогоса. Ее надлежало проводить сразу же по обнаружении болезни, а точный диагноз можно было поставить лишь спустя две недели после рождения ребенка.

Уже несколько лет Микаэл набирал свои ординаторские часы, оперируя в самолетах. Хирургическая аппаратура для проведения операций по устранению энцефалогоса стоила больших денег, и во многих больницах ее не было. Как только поступала информация о больном ребенке, Микаэл вылетал к нему на медицинском самолете, специально оборудованном для проведения операции. Ребенка доставляли в самолет, и Микаэл сразу же приступал к работе. Он любил свою работу. «Ланцет!» — звучал его уверенный и требовательный голос, обращенный к опытному медбрату. Не глядя, ладонью вверх протягивал он руку в резиновой перчатке. И опытный медбрат, не мешкая, клал ему на ладонь микроскопический электронный ланцет.

Микаэл провел уже несколько десятков операций. Пора было переходить на постоянный график и остановить свой выбор на какой-либо из больниц, предлагавших ему должность профессора. В мире было семь больниц, располагавших медицинскими самолетами с оснащением, предназначенным для оперирования энцефалогоса. Микаэл склонялся к выбору кливлендской.

За двадцать пять лет неустанной учебы и работы ему так и не удалось выкроить для отдыха больше четырех дней сряду. Он подумывал о том, не сорваться ли недельки на две в какое-нибудь приличное место, скажем в Тимбукту, и насладиться отдыхом, прежде чем снова погружаться в работу.

Он пребывал в размышлениях об отпуске, когда раздался телефонный звонок. Звонил дядя Геворг. Из Еревана. Дядя Геворг постоянно претворял в жизнь какие-то проекты, хотя, если честно, ни особого успеха, ни особого достатка они ему не приносили. Дядя сразу перешел к делу. Оказалось, что некий заграничный армянин подарил одной из ереванских больниц два логофила. Подарить-то подарил, вот только специалистов, умеющих пользоваться ими, в Ереване не было. Дядя предлагал Микаэлу приехать в Ереван хотя бы на две недели и показать местным, что делать с этими логофилами. Благодетель брался оплатить расходы Микаэла, но не более того. Работать ему надлежало бесплатно. Дескать, пусть это станет его вкладом в развитие отечественной науки. А еще дядя сказал, что больница приглашала и других специалистов из Штатов и что один из них, некий Ятаган Османчи, вроде турок, уже дал свое согласие, но было бы чудесно, если бы и Микаэл приехал.

Дядя Геворг не знал, что Микаэл отлично управляется с логофилом, однако он имел примерное представление о том, чем занимается племянник, вот и надумал поговорить с ним. На всякий случай. Мало ли? А на поверку оказалось, что очень даже…

Неожиданно для самого себя Микаэл согласился. Когда он думал об отпуске, был, конечно, момент, когда наряду с идеями отправиться в Тимбукту или Гоа мелькнула мысль поехать наконец в Армению, однако мысль эта так и не созрела и тем более не переросла бы в решение, не будь счастливого совпадения — звонка дяди Геворга.

Микаэл согласился, несмотря на то, что ему предстояло работать с человеком по имени Ятаган. Он был наслышан об этом неистовом и талантливом молодом ученом.

Встретились они уже в Ереване. Ятаган оказался на редкость приятным человеком. Он начал знакомство с того, что объявил, что безоговорочно признает вину своих предков в геноциде армян в Османской империи. Затем рассказал, что родился он в Адане и, поскольку в этих краях его семья была пришлой, родители назвали его Ятаганом, дабы якобы уберечь от наездов и от сглаза местных. Предки его были откуда-то из богом забытых задворков Османской империи, и он точно знал, что бабушка его была не турчанкой, хотя так до конца жизни и не призналась, каких она была кровей. «Может, и армянских, — заключал он с печальной улыбкой. — Мы и так, и эдак, а она все отмалчивалась. Так и не раскололась».

Микаэл не особо вникал в эти истории Ятагана. Он знал, что в последнее время в Турции стало модным рассказывать байки про армянских бабушек. Кто-то делал это из желания соответствовать веяниям времени, кто-то из вежливости, а то и просто — чтобы угодить армянам или мировой общественности.

* * *

В Ереване выяснилось, что в Армении почти нет детей, страдающих энцефалогосом. Логофил по большей части бездействовал. Арендованный благодетелем самолет с медицинским оборудованием был вскоре отправлен обратно в Штаты, чтобы не пришлось платить баснословную неустойку. Микаэл же решил задержаться, но ровно на две недели — как обещал дяде Геворгу и себе самому, да и просто потому, что не любил отказываться от принятых решений.

К концу первой недели Микаэл с Ятаганом надумали использовать часы простоя логофила для диагностики состояния мозга взрослых пациентов. Было любопытно понаблюдать, в каких образах выражаются их мысли, и использовать результаты анализа при лечении неврозов и других нервных заболеваний. Более того, на основе задаваемых пациентам вопросов и данных логофила они надеялись создать некий, пусть даже и не очень точный, «словарь» этих самых образов.

Они приступили к обучению молодых армянских врачей. Хотя Микаэлу был вовсе не по душе «простой», вызванный отсутствием новорожденных с диагностированным энцефалогосом, он придавал большое значение придуманному ими инновационному методу лечения взрослых. К тому же взрослых пациентов, которые нуждались в серьезном лечении, было не счесть. Поэтому, когда Нвард и ее муж обратились к ним со своими жалобами, Микаэл с Ятаганом решили ускорить процесс и, воспользовавшись тем, что оба логофила были свободны, провести параллельную логофилию.

* * *

При обследовании Нвард и ее мужа на экранах логофилов одновременно, буквально секунда в секунду, пять раз в течение получаса высветились идентичные узоры, говорившие о том, что, думая друг о друге, они мысленно представляли одни и те же образы. В четырех случаях наблюдалось совсем незначительное временнóе несовпадение — в одну-две секунды, а в одном случае — именно в том, который первым привлек внимание Микаэла, совпадали даже десятичные доли секунды.

Микаэл сидел, ошеломленно уставившись в графики, когда в комнату вошел Ятаган.

— В чем дело?

— Ну просто немыслимое совпадение.

Микаэл протянул ему графики.

— Да, — сказал Ятаган, — это именно тот момент, когда Нвард-ханум говорила о своем муже.

Но все же решил удостовериться и позвал на помощь своего ассистента. Он не знал армянского, поэтому задaвать вопросы и переводить ответы поручалось ассистенту. Все верно, сказал ассистент.

— Немудрено, — криво улыбнулся Микаэл, — сто лет живут вместе, вот и думают параллельно.

— Возможно, возможно, — пробормотал Ятаган, думая о чем-то своем. — Надо бы проверить.

— Проверить? Что именно?

— А все. Получим ли ту же картинку при повторном эксперименте? В исправности ли оборудование? Может, короткое замыкание произошло? А если нет, то надо проверить, повторится ли этот феномен у других пациентов.

— Ну что ты такое говоришь? — возмутился Микаэл. — Как может повториться совпадение?!

— Совпадение? Как бы не так! Да это же типичный случай параллельного мышления, — сказал Ятаган. — В чистом виде. Не доходит? Да очнись же ты! Протри глаза! Где твое вдохновение? Такое ж раз в сто лет случается. Надо начинать широкомасштабные исследования.

— Мне через четыре дня в Штаты возвращаться, — сказал Микаэл.

— Какие к черту Штаты! — вскипел Ятаган. — Ты что, спятил? Надо все проверить. Надо пригласить супружеские пары, людей, которые знакомы друг с другом, тех, кто согласится пройти параллельную логофилию, а потом сверить их графики. Да, еще надо заставить их думать друг о друге. И не забыть проверить те случаи, когда не заставляешь, а они все равно думают друг о друге. И обязательно супругов, сестер, братьев, братьев и сестер, родителей и детей, друзей по жизни, друзей по фейсбуку, знакомых и даже незнакомых, но знающих друг о друге понаслышке. Что еще? Да, разные возрастные группы… разные этнические группы… Надо менять расстояние между логофилами и смотреть, влияет ли это на результаты…

Вечером, сидя с дядей Геворгом в кафе «Централ», Микаэл рассказал ему о странном дневном происшествии. Поговорили и сошлись на том, что он продлит свое пребывание в Армении.

* * *

Прошло две недели. Результаты превзошли все ожидания. За исключением незначительных отклонений, у всех знакомых друг с другом и проходивших параллельное обследование участников эксперимента был обнаружен феномен Нвард и ее мужа — одновременные мысли друг о друге и идентичные образы. У шестидесяти пяти процентов испытуемых синдром проявлялся со всей четкостью. И хотя степень близости играла определенную роль, аналогичные результаты были получены и в тех случаях, когда люди были просто знакомы друг с другом.

— Ну все, Нобелевская премия у нас в кармане! Ай да агрегат! Мощага! — не унимался Ятаган, в перерывах между экспериментами большими шагами вымеривая лабораторию Микаэла и ласково поглаживая сверкающий изгиб логофила.

— Не гони, — говорил Микаэл, — не забывай, что по меньшей мере в двадцати случаях мы не обнаружили никаких совпадений.

— А в более чем ста пятидесяти случаях обнаружили. Скажешь, мало?

У двадцати пар феномен параллельных мысленных образов действительно не был выявлен. Это были специально отобранные иностранцы — американцы, французы, бельгийцы, казахи… И ни у кого из них ничего подобного не наблюдалось. Разве что у одной русской пары.

— Может, это чисто армянское явление? — робко вставил ассистент Ятагана.

— Ну что ты такое несешь? — разозлился Микаэл. — Сколько можно молоть эту чушь о какой-то биологической армянскости?.. Армянские гены они, видите ли, обнаружили… Еще чего?.. Мало тебе неучей от науки, теперь давай и нас в шарлатаны записывай…

— А знаешь, я готов поверить, — дипломатично вмешался Ятаган. — Слушай, а вдруг это и вправду армянский феномен? Назвали бы его «армянским синдромом». А что? Есть же армянская болезнь, так почему же не может быть другого психофизического феномена… Хотя, если подумать, мы ведь и езидов проверяли, и айсоров, и евреев, и даже пару русских… у них он вроде тоже был обнаружен.

— Армянскость, — угрюмо пробурчал Микаэл. — Ну и что это такое? Неопределенное понятие. Что в его основе? Кровь? Или решение человека: я, мол, армянин — и все тут. Давайте представим, что центр нации образуют две группы — «чистокровки» и «добровольцы», а периферию — «полукровки» или «разнокровки» и «неопределившиеся» или «непричастные». А что, если «неопределившийся» — это самый что ни на есть «чистокровка»? Он что, сразу становится армянином? А «непричастный чистокровка»? Стоит ли измерять, в ком сколько армянской крови? А что скажете о наших бабушках?.. О наших таинственных, скрытных, пытливых бабушках?..

— Моя бабушка была чистокровной армянкой, — не выдержал ассистент.

— Может, нам стоит собрать данные об их родителях, близких и далеких предках, — продолжал Микаэл, не слушая его.

— Еще чего! — взорвался Ятаган. — Нет у нас на это времени. Да и с какой стати? С какой стати нам брать именно этот признак? И что мы будем с этого иметь? А почему не цвет глаз? В конце концов наукой доказано, что цвет глаз влияет на характер человека, а точнее — на его психику… и на внутренний мир влияет, и на внешний — на все влияет…

В дверном проеме показалась голова медсестры.

— Простите, что прерываю, но следующая пара уже готова…

— Пошли, пошли, — фыркнул Ятаган и, насвистывая марш «Леблебиджи»¹, направился к своей лаборатории.

Ассистент послушно поплелся за ним.

В лабораторию Микаэла вошла женщина весьма приятной наружности, наверняка славянских кровей.

— Здравствуйте, — сказал Микаэл по-русски. — Ложитесь, пожалуйста.

Женщина послушно легла. Микаэл пристегнул металлические кольца к ее вискам, лодыжкам и запястьям. Включил логофил.

— О чем вы сейчас думаете?..

Полчаса текли в нудном ожидании. Женщина отвечала охотно и непринужденно, а логофил выдавал гениальные картинки. Микаэл был не в духе. Рука чесалась и подрагивала, а все потому, что долгое время не держала ланцета. Он опасался, что столь долгий перерыв скажется на его квалификации.

Микаэл позволил ассистенту проделать бóльшую часть работы. Сам же отрешенно уставился на желтеющие листья за окном. Допустим, в качестве вероятного стимула принимаем родственные отношения… Но почему тогда в одних случаях синдром проявляется весьма отчетливо, в других — смазанно, а порой и вовсе отсутствует? Какая же еще может быть закономерность? Предположим, отчетливость обусловлена родством плюс чем-то еще. В таком случае феномен не проявляется, если это что-то отсутствует или проявляется в смазанном виде, если оно слабо выражено… Что значит слабо выражено?… Ну, скажем, у одного из пациентов оно есть, а у другого — нет…

— Подумайте о чем-нибудь. Хорошо, а сейчас ни о чем не думайте.

— Но я не могу не думать, доктор. В юности получалось, а сейчас я, кажется, потеряла эту способность…

— Попытайтесь… сколько получится… Задержите мысль. Еще немного. Еще чуть-чуть. Ну ладно, можете думать. Теперь другой стороной… Когда думаете этой стороной, больно?

Микаэл был недоволен. Он считал, что Ятаган не дает ему думать столько, сколько надо, чтобы во всем разобраться. Вечерами Ятаган пропадал в театрах или на концертах. Он ходил на все ереванские спектакли и, хотя они были на армянском, получал огромное удовольствие. Микаэл за всю свою американскую жизнь так и не побывал ни в театре, ни на концерте. А теперь вот считал своим долгом сопровождать коллегу, чтобы не оставлять его одного, и благодарил судьбу за то, что тот хоть не требует от него перевода. Впрочем, Ятаган вполне мог знать пьесы, которые шли в армянских театрах. В основном это была классика — «Гамлет», «Отелло»…

После спектаклей они долго бродили по ереванским улицам, рассуждая о жанре трагедии. Ятаган, неизменно посещавший в антрактах театральный буфет, чтобы опрокинуть стопку-другую ракии, бывал активным и полным энергии, а непьющий и с трудом скрывающий досаду Микаэл старался отмалчиваться, погружался в собственные мысли. В результате этих походов Микаэл постоянно чувствовал недосып и полагал, что именно по этой причине не может собраться с мыслями.

— Ну все, — сказал ассистент, — закончили.

— Спасибо, — сказал Микаэл. — А вы здесь живете?

— Да, — охотно откликнулась женщина. — Муж работает в посольстве, отвечает за связи со средствами массовой информации. Мне очень нравится ваш Айастан. Конечно, у вас есть свои сложности — не то что в советские годы, когда мы жили одной семьей…

Микаэл мысленно вернулся к почти стершимся из памяти годам своего детства. Мяса не было — это он помнил точно. Отец считал, что он непременно должен есть мясо, да он и сам, если честно, был не прочь. Отец по ночам выстаивал длиннющую очередь, чтобы к утру купить замороженного мяса. В очереди на улице люди сменяли друг друга, чтобы не замерзнуть. Дежурившие разводили костер перед дверью магазина, чтоб согреться — совсем как в праздник Сретения, только вот прыгавших через огонь влюбленных пар не бывало.

— А что, в советские годы было хорошо? — спросил Микаэл.

— Еще бы, — сказала женщина. — Помню, отец возил меня на дачу в Барвиху, так там в обычном сельском магазинчике было все, что душе угодно, начиная с мороженого и кончая черной икрой… О ценах уж не говорю. Да и дед мой… Помню, мы тогда в Новосибирске жили, я совсем крохой была, а дед мой работал в госбезопасности, так он из командировок столько всякой всячины привозил — и куниц привозил, и даже золото… Это когда в Сибири преступников ловил. Представляете, это самое золото в тамошних лесах аж под ногами валялось.

Микаэл вспомнил одного из своих пациентов. Тоже русского. И тот тоже рассказывал о своем деде, которого в тридцать седьмом расстреляли. Микаэл проникся к нему симпатией.

«Надо же, — мелькнула мысль, — дед этой женщины был вертухаем, а того парня — зэком».

— А с кем вы сюда пришли? — спросил он.

— С подругой. Она сейчас у вашего симпатичного коллеги. Ей больше по душе такие, как он, вальяжные южане, ее отец когда-то служил в Грузии. А я вот предпочитаю интеллигентов вроде вас, — кокетливо заключила она.

— Всего доброго, желаю удачи, — вежливо откланялся Микаэл.

Затем порасспросил Ятагана. Данные не совпадали. Впрочем, как и вкусы.

На следующий день, немного поколебавшись, он позвонил ей.

— А-а, это вы? — сказала она. — Слушаю вас. Хотите пригласить на свидание?

— Извините, я спросить хотел. Вы знакомы с господином Орловым?

Орлов был внуком того, расстрелянного.

— Конечно, — сказала она, — ведь он тоже работает в посольстве.

— А не согласились бы вы еще раз поучаствовать в эксперименте, но на этот раз в паре с ним?

— Можно, — в голосе женщины послышались сухие нотки. — Не скажу, что он мне симпатичен, но так и быть, соглашусь. Исключительно ради вас и во имя армянской науки.

На следующий день они с Орловым прошли повторное обследование, на сей раз в паре друг с другом. Эффект высвечивался, однако весьма слабо. Значит, в одном случае у одного и того же человека он в наличии, в другом — нет. Значит, дело не в отдельном человеке. Однако и в нем тоже… Нет, слишком много переменных в этом уравнении.

«Что же это за признак? — ломал голову Микаэл. — В одном случае слабый, в другом — сильный, в третьем — никакой. У отца с дочерью совпадает… у матери с сыном…»

— Неужто гендерный?— выкрикнул он неожиданно для самого себя и тут же начал испуганно озираться по сторонам. В Армении по указу Путина это слово было под запретом. Совсем как слово «геноцид» в Турции. Это было первое, о чем дядя Геворг предупредил Микаэла, едва тот сошел с трапа самолета. А местные традиции следовало уважать, так Микаэла учили в американской школе.

К счастью, в лаборатории никого не было. Ассистент недавно вышел в коридор — ответить на звонок своего шефа из Службы национальной безопасности.

Микаэл понимал, что упускает что-то важное. Ассистент вернулся, и они стали вместе изучать снимки. «Взгляни-ка на это, — говорил Микаэл, — похоже на ланцет, расцвеченный всеми цветами радуги. Здесь совпадение едва различимо, но все же есть. А здесь вот оно самое слабое… видишь? Видишь этот маленький серебристый ланцетик?» — «Да, и здесь то же самое», — говорил ассистент, рассматривая параллельный снимок.

— Они всегда одни и те же, — сказал Микаэл. — Если они есть, если повторяются, то всегда одни и те же.

— А тут вот явный случай четкого совпадения, — сказал ассистент. — И это уже не ланцет, а целый ятаган. — Ассистент смущенно заулыбался. — Лазурный ятаган. Только давайте не станем говорить об этом нашему турецкому другу.

В этот момент в лабораторию ворвался Ятаган. Взбудораженный и поддатый. Видно, покончил с делами и тут же заправился.

— Ну сколько можно!.. — завопил он. — Ты мне что сказал? Давай еще хоть сотню человек осмотрим, сказал. А я что сделал? Я согласился. Но мы проверили уже три сотни… Все, надо публиковаться. Пойми же ты, не только у нас есть логофилы. Не доходит? Стоит поползти слухам — и все! Пиши пропало! Не мы, так другие опубликуют…

— Как знаешь, дружище, — сказал Микаэл. — Считаешь, что время, — давай, публикуй!..

— Что значит «публикуй»? А ты?

— Я все еще сомневаюсь…

— Да не стану я без тебя.

— Ладно, можешь и мою фамилию вписать под своей.

— Что так? Это ж твое открытие…

— Да, но не будь тебя, не было бы и исследования.

— Ты только представь, что это значит!.. Оказывается, люди мысленно общаются друг с другом… Просто до сих пор никто об этом не догадывался и не проверял… Получается, что, когда я думаю о тебе, в шестидесяти пяти случаях из ста и ты думаешь обо мне… Это же прорыв в истории человечества… А какие перспективы!..

— И где ты собираешься все это публиковать? В «Ярбух фюр психоаналитик»?

— Ну что ты! Там же целый век ждать. Давай в «Нейчур» напишем.

— Ладно, пиши, а я свою подпись добавлю.

— А назовем-то как? «Армянский синдром»?

— Давай попроще, — сказал Микаэл. — «Синдром Нвард».

— Да нет, нельзя, — сказал Ятаган. — Бедняжка понятия не имеет, чтó мы тут наворотили, может все превратно истолковать… А это еще что такое? — Ятаган склонился над графиками.

— Не узнаешь? Снимки той русской и ее знакомого.

— Узнаю, — сказал Ятаган. — Он же уже приходил к нам. В тот раз ты его принимал.

— Да, — сказал Микаэл.

— А у меня друг его был, — сказал Ятаган. — Армянин. Чудесный старик. Представляешь, по-турецки говорил. Как, спрашиваю, откуда? Дед научил, говорит. Дед, оказывается, родом из Турции был. Потом жил в Ливане, оттуда перебрался в Армению и… угодил в Сибирь. Сослали. Но успел вернуться и даже внука немного обучить турецкому.

— Еще один зэк, — сказал Микаэл.

— А что такое «зэк»?

— Долго объяснять. Ерунда.

— Вот и мы говорим «ерунда»², — сказал Ятаган. — Все вы у нас переняли.

«И снова ерунда», — подумал Микаэл.

— О чем думаешь? — спросил Ятаган.

— О том, что больно много ерунды на этом свете, — сразу и почти автоматически отозвался Микаэл. Он давно уже взял за правило моментально отзываться на этот вопрос. Ему казалось нечестным самому не делать того, что он требовал от пациентов.

— Знать бы, как эта самая «ерунда» себя на логофиле проявит, — мечтательно промурлыкал Ятаган. — Я вижу ее эдаким разлитым пятном с искрящимися золотистыми и красными крапинками. А давай-ка проверим. А что? Ляжем под логофил и посмотрим, что за ерундистика у нас с тобой…

— Уймись, — сказал Микаэл. — Тоже мне фантазер. Пить надо меньше…

Они так и не нашли подходящего названия для своего открытия. В короткой статье, которая через пять дней была опубликована на вебсайте журнала «Нейчур», феномен был назван «Синдромом параллельных мысленных образов». Подписали оба, но Микаэл все же настоял на том, чтобы первой шла фамилия Ятагана — ведь он как-никак был гостем в Армении. Некоторые ученые попытались переименовать эффект в «синдром Османчи-Петросяна», но это название не прижилось. А вот с легкой руки «Экономиста» мир узнал об этом феномене как о «синдроме Ятагана». «Если открытие подтвердится, — писал «Экономист», — оно может стать самым крупным прорывом после высадки человека на луну».

Статья вызвала негодование среди армян, считавших, что роль Микаэла принижена. «Их Ятаган обскакал-таки нашего Микаэла, — писала газета «Аравот». — Совсем как их йогурт обскакал наш мацун».

* * *

Прошел год, но коллегам он так и не принес успеха. Сидя в своем кабинете кливлендской больницы, Микаэл то и дело поглядывал на сваленные в углу коробки и свертки. Решением Комиссии США по Научной этике он был отстранен от работы за то, что проводил опыты на людях, не ставя их в известность о цели эксперимента, и использовал медицинское оборудование не по назначению, таким образом грубо нарушая врачебную этику.

«Как же я мог позволить себе такое? — думал Микаэл. — Бедные Нвард с мужем понятия не имели, что мы с ними вытворяли, с какой целью использовали. И Орлов не знал, и та русская не знала. Люди приходили сотнями — и никто не знал. А может, знай они об этом, были бы только рады? Может, им бы все это пригодилось? А что, если в какой-то момент это спасло бы их от смерти? Что с Ятагана взять? — полушутя-полусерьезно продолжал он про себя. — Он ведь турок, они небось генетически предрасположены манипулировать пациентами, ятаганом себе прокладывать путь в науке. Но я-то? Хорош, ничего не скажешь». Как бы то ни было, за использование логофила не по назначению он себя не винил, считая затеянную по этой причине травлю чистой воды бюрократизмом. В конце концов, логофил был частной собственностью, был передан в дар больнице меценатом-армянином, никто от него не пострадал. С какой стати нельзя было использовать его в благих целях? Детей, страдавших энцефалогосом, в тот момент не было, а нуждавшихся в помощи взрослых было хоть отбавляй.

Когда комиссия начала расследование, кливлендская больница первым делом сократила зарплату и штат Микаэла. Он вынужден был отказаться от купленного в рассрочку дома в окрестностях Кливленда, поскольку ежемесячные выплаты были ему уже не по карману. Вещи перенес в кабинет, великодушно оставленный ему больницей до окончания расследования. Там же и ночевал. К логофилу его больше не подпускали. В операциях тоже отказали. В небе над Штатами парили шесть операционных самолетов с шестью хирургами, доставляя их в разные точки земли — спасать новорожденных, а Микаэл был дисквалифицирован, и самолет, предназначенный для его операций, ржавел, простаивая в аэропорту Кливленда и ежедневно принося больнице убытки в сотни тысяч долларов.

Ятаган, прежде работавший в университете Миссури, собрал манатки и вернулся в родную Турцию, где его с распростертыми объятиями приняли в один из многочисленных университетов. Микаэл знал, что и он может вернуться в Армению, он и гражданство успел получить, но что ему было там делать?

Гражданство ему дали еще в те дни, когда они отправили письмо в «Нейчур». Ереванский ассистент Ятагана был членом правящей республиканской партии. На одном из партийных заседаний он не выдержал и, едва дождавшись перерыва, рассказал об уникальном эксперименте министру образования и науки. Ну а министр, всегда готовый выслужиться перед президентом, на выходе из здания стал тому что-то на ухо нашептывать — к вящей зависти остальных приближенных. Президент, воодушевленный услышанным, распорядился вызвать к себе Микаэла и в торжественной обстановке вручил ему армянский паспорт, от которого Микаэл не стал отказываться. Потом президент начал приглашать Микаэла на всякие мероприятия — вплоть до свадебных церемоний. Но Микаэла подобные сборища быстро утомляли, и он, не желая обидеть президента, вынужден был искать отговорки, в основном объясняя свой отказ тем, что не мог прерывать работу над экспериментом. Его не тянуло на времяпрепровождение с президентом. Уж лучше было ходить с Ятаганом в театр и обсуждать «Гамлета», «Кориолана» и прочую классику.

У президента был свой интерес. Он хотел, чтобы весь мир узнал, что «Нейчур» опубликовал письмо армянина, да еще гражданина Армении, да еще в соавторстве с турком, пусть даже американским. Он искал возможность возобновить печально известные армяно-турецкие переговоры, а заодно и показать закордонному благодетелю, какой фантастической цели послужили подаренные им логофилы — а вдруг тот не поскупится и еще что-нибудь отстегнет Армении от щедрот своих.

Увы, история Микаэла и Ятагана не вдохновила благодетеля, так как он обнаружил, что, за исключением двух логофилов, все, что им было подарено Армении, бесследно исчезло. Благодетель все бросил и уехал в свою Калифорнию, зарекшись впредь помогать Армении и затребовав обратно свои логофилы. А все свое состояние завещал пустить на борьбу с эболой.

После всего, что случилось, уже не имело смысла удерживать Микаэла и Ятагана в Армении, да и денег на это не было. И они вернулись в США.

После письма, отправленного в «Нейчур», они написали новую, более пространную и подробную статью. К сожалению, вызванные открытием толки делу не помогли.

В разных странах мира ученые приступили к экспериментам, но результаты были либо неопределенными, либо никакими. На презентации в Международной ассоциации неврологов Микаэл получил сокрушительный удар от профессоров Бурляева, Бернштейна, Каменева, Мандельштама и примкнувшего к ним престарелого Арменака Арутюняна — автора советского прототипа логофила. Особо неистовствовал профессор Бернштейн, то и дело отпускавший ехидные шуточки в адрес Микаэла и Ятагана по поводу того, что те во время работы делали пометки от руки. «Это ж надо, — злорадствовал он, — заводить блокноты в век логофила».

«А позвольте полюбопытствовать, чем вы писали? — поддакивал ему профессор Арменак Арутюнян. — Чернилами? А может, по старинке — гусиным пером писали? Вот это была бы классика!»

«Ну а если серьезно, — продолжал профессор, — скажите-ка на милость, а что, если я думаю сразу о трех людях? Что тогда? Эти трое тоже непременно думают обо мне? Одновременно со мной думают?»

Да, повеселилась тогда комиссия. Даже Микаэл не смог сдержать кривую улыбку.

«Вы и новорожденных своих так резали? — не унимался профессор. — А? Вы и ланцет макали в чернила?»

Снова хохот. «А на что ему ланцет, у него свой ятаган есть», — бросила с места какая-то женщина.

И тут комиссия запела в унисон — видно, зрелище пришлось ей по вкусу.

«Я с самого начала почувствовал, что здесь что-то неладно, — сказал главный редактор «Нейчура». — В Японии, знаете ли, ученые вроде вас, если в них остается хоть капля достоинства, совершают харакири. Тем более у вас, как я слышал, уже и ятаган есть».

Но Микаэлу вовсе не хотелось делать себе харакири, да и Ятаган его был далеко.

После заседания Микаэл подошел к профессору Арутюняну. «Хочу поблагодарить вас за вашу принципиальность», — сказал он с дрожью в голосе, — сегодня я многое осознал».

«Сынок, — сказал профессор, по-отечески похлопывая его по плечу, — наука и научная фантастика — две разные вещи. И хватит трубить о какой-то армянскости. Это вам не зурна с дудуком… Вы хоть осознаете, где находитесь? Вы хоть понимаете, что такие, как вы, позорят нашу многострадальную республику? Ну да ладно… Вы еще молоды, пусть эта история станет для вас уроком на всю жизнь».

«Да… конечно, понимаю… но ведь… нет, ну конечно, не фантастика, не армянскость, не зурна с дудуком… Вот и я говорил об этом», — начал было мямлить Микаэл, но уже не слушавший его профессор стал пробираться сквозь толпу к Нобелевскому лауреату Стивену Брюну, с которым еще загодя договорился, пользуясь случаем, посидеть за ланчем в ближайшем «макдональдсе».

В Норвегии за эксперимент взялась группа профессора Экклхарста, но успеха так и не достигла. В Италии — ноль результатов. В Греции — тоже провал. В Испании что-то проклюнулось, но этого было недостаточно. В Соединенных Штатах тоже мало что было обнаружено, разве что несколько случаев на Юге. Во всей Оклахоме был зарегистрирован только один случай, да и то в единственной сохранившейся там индейской резервации. В Израиле, правда, какой-то врач, переехавший туда из Ростова-на-Дону, обнаружил немало случаев с «синдромом Ятагана», причем как среди евреев, так и среди палестинцев. Но его почему-то арестовали. Ходили слухи, что из-за фальшивого диплома врача, много лет назад купленного им в Советском Союзе.

В азербайджанских СМИ, естественно, развернулась кампания против Микаэла и Ятагана. Дескать, все это не что иное, как жалкая попытка раскрутить очередное «армянское открытие». Все, мол, знают, что армяне ловкачи и обманщики — вспомнить хотя бы пресловутую историю с «арменикумом»³. А что до Ятагана, так он точно армянских кровей, но скрывает это. Или просто предатель и продажная шкура.

В Турции тоже началась травля Ятагана, но приютившему его университету удалось отстоять его, поскольку ректор оказался одноклассником президента.

В России националисты организовали протестное движение в защиту Ятагана и Микаэла, заявив, что имеет место очередной еврейско-масонский заговор, устроенный с целью загубить гениальное открытие. К ним присоединилась известный публицист Юлия Латынина, что вовсе не понравилось международным СМИ.

Примерно через полгода после первой статьи в «Экономисте» появилась еще одна, в которой говорилось, что Путин якобы пригласил опальных ученых жить и работать в Донбассе, так как «синдром Ятагана» проявляется либо в российских колониях, либо в непризнанных криминальных республиках. Под статьей была помещена фотография со стоявшими в обнимку Ятаганом и Депардье, а заглавие статьи гласило: «Число путинских марионеток может пополниться еще одним шутом». Из-за всей этой шумихи на наших героев наскочили российские западники. Мало того, разорялись они, что эти горе-ученые использовали приборы не по назначению, так они еще и не удосуживались ставить своих пациентов в известность об истинной цели опытов. Здесь уже подключилась американская научная и академическая элита. Начались нудные расследования, пространные обсуждения, и в результате Микаэл с Ятаганом подверглись научному остракизму.

…Микаэл не любил вспоминать обо всем этом.

Он подошел к груде коробок в углу кабинета и открыл ту, что была поближе. В ней оказались старые рукописи и какие-то книги. Взгляд Микаэла задержался на одной из них. Это был дневник деда. Когда-то дядя Геворг передал ему этот дневник с просьбой оцифровать его и опубликовать в Штатах. На публикацию в Армении у дяди не было денег, а у Микаэла по сей день не было времени на то, чтобы заняться этим, да и, по правде говоря, он не очень любил всякие воспоминания и мемуары. Он взял в руки толстую тетрадь столетней давности и принялся листать ее. Когда-то очень давно ему с трудом удалось преодолеть этот дневник, написанный от руки, да еще на западно-армянском языке. Дед был родом из Турции и участвовал в героической битве при Аджне⁴. Микаэл наугад открыл рукопись. Дед, чье имя он носил, рассказывал, как однажды, во время затишья между боями, сидя в окопе, голодный, с пересохшими от жажды губами, он вдруг подумал о своей матери, оглянулся и увидел, что она приближается к нему. Не оглянись он именно в этот миг, его бы убила просвистевшая мимо головы пуля. Поначалу решил было, что мама ему пригрезилась, явилась как призрак, чтобы спасти его, а потом понял — нет, это она живая, во плоти, просто принесла сыну поесть. Дед Микаэл разволновался, даже прикрикнул на нее — куда, мол, тебя несет… а потом обнял. Та поплакала, попричитала, оставила еду и ушла. Домой пошла. Больше они не виделись. Дед не стал провожать ее взглядом. «Огонь!» — пророкотал его медный голос, обращенный к горстке его еще оставшихся в живых товарищей…

Нет, не любил Микаэл читать мемуары. Во всем этом была какая-то елейность, азбучность, наивность, плаксивость, душещипательность, разорванность, необъяснимость, все это текло рекой застывающей, свертывающейся крови, чернело рубцом кривого кесарева сечения… В первый раз он прочитал этот дневник много лет назад, еще в Ереване, когда ему было лет десять. Тогда он мало что понял. Не понял, к примеру, почему они не бежали — мать и отец деда, его младший брат и младшая сестра. Один раз их уже погнали из Аджна, и им чудом удалось избежать смерти. Так что же заставило их всего через пару лет, в девятьсот восемнадцатом, снова вернуться туда? Ведь ясно было, что погибнут… Почему, обрывочно описав борьбу и падение Аджна, дед из всей остальной прожитой им жизни вспоминает только вечер, проведенный в одном из открытых ереванских кафе в бессмысленных беседах с несколькими стариками, перекочевавшими в Советский Союз из Османской Турции, как и он? Почему не рассказывает о своей жизни в Советской Армении, о работе, о том, что в 1948 году был арестован, или о том, что его жена — бабушка Микаэла — заболела раком, но чудодейственным образом излечилась и родила маму Микаэла… Микаэл помнил голый живот умершей бабушки с резко проступающим, огромным, словно рассеченным ятаганом, рубцом-полумесяцем от кесарева сечения. Тогда он умаслил-таки дядю Геворга, по семейной традиции бравшего на себя роль организатора похорон, уговорил взять его с собой в морг, показать тело бабушки: «Я ведь врачом собираюсь стать, — канючил девятилетний Микаэл, — мне дед наказал…»

— А почему шрам такой широкий? — спросил Микаэл уже в морге. — Ланцет был толстый, да? Врач так искромсал ее?

— Отсюда твоя мать родилась, — сказал дядя Геворг, приглаживая кончики своих торчащих вверх усов, — а значит, и ты, сынок. И да, это сделал врач. Чтобы ты у нас был. Временами без врачей не обойтись. Нет, сынок, не ланцет был толстый, операция была сложной.

Трагедия — это когда история заканчивается трагедией. «Ромео и Джульетта», «Гамлет»… А история жизни деда началась с трагедии… Каким жанром назвать эту перевернутую трагедию?.. Что получается?.. Комедия?.. Ха-ха…

Эх ты, дед, уж если решился взяться за перо, написал бы хоть что-нибудь стоящее, чтобы и нам стало понятно, что к чему…

Когда дед умер, Микаэл был еще ребенком, не успел, не умел требовать у него ответов на свои вопросы. Это дед ему наказал стать врачом. «Врач — он всегда нужен, — говорил дед. — И людям нужен, и любым властям нужен, в любые времена». Это из-за деда ему пришлось аж до сорока лет учиться. Вот и получается, что из-за деда он оказался в данной ситуации. Когда врач не нужен. Бывают, оказывается, такие ситуации, когда врач не нужен. А ведь могло бы быть так, что… Да все что угодно могло бы быть… Когда до них доходили все новые и новые слухи о том, что синдром обнаруживается лишь изредка, а в основном не подтверждается, Ятаган горячился: «Да неважно, как часто он обнаруживается! Как же они не понимают, что это чудо! Самое настоящее чудо! Разве не чудо, что люди, пусть даже немногие, пусть даже единицы, мысленно общаются друг с другом и понятия не имеют о том, что у них это получается…»

Зазвонил мобильник. Звонил Ятаган. Микаэл был удивлен. Они уже несколько месяцев не общались. Собственно, после фиаско с «синдромом Ятагана» им особенно не о чем было разговаривать. А может, они, сами того не сознавая, избегали друг друга. Нелегкое это дело — пойти наперекор научному сообществу, выдержать его нападки и издевки, выстоять, не сломаться.

— Привет, Микаэл, — сказал Ятаган. — Знаешь, у нас тут молодежь снова на улицы вышла, требует признать ваше двадцать четвертое апреля.

Находясь в Турции, Ятаган избегал произносить слово «геноцид», особенно в телефонных разговорах, хотя в прочих ситуациях это не составляло для него труда.

— Я тут вот о чем подумал, — продолжал между тем Ятаган, — может, и вздор, но вот решил с тобой поделиться — тебе, думаю, понравится. Послушай, ведь прежде чем случиться трагедии, случается жизнь. Понимаешь? Сначала бывает жизнь, а потом трагедия… «Ромео и Джульетта», «Гамлет»… А у вас, у армян, сначала случилась трагедия, а что сейчас?.. Куда вы идете сейчас? Каким жанром назвать эту перевернутую трагедию?.. Сказки заканчиваются женитьбой героя… Что потом? С неба падают три яблока… и у вас падают… и у нас падают… все остальное неважно. А у вас, армян, с чего начинается сказка? С двадцать четвертого апреля. Скажешь, не так?

Ятаган все болтал и болтал, взволнованно, разгоряченно — видно, опять был под мухой, а Микаэл все стоял и стоял, вперив взгляд в раскрытый в темном углу кабинета ящик, пока голова его не закружилась от внезапно нахлынувших мыслей.

«Признак, который присущ обоим — еврею и палестинцу. Или так: у одного он есть, у другого — нет, как у зэка и вертухая. Или вовсе отсутствует — как у тех, кто живет в Штатах, кроме единиц, к примеру двух индейских женщин из оклахомской резервации». И постепенно у него на глазах темная комната озарялась светом.

— Так ты говоришь, бабушка твоя так и не призналась, каких она была кровей? — прервал он Ятагана изменившимся голосом. Прежним, зычным, командным голосом, который звучал в самолете, когда он требовал: «Ланцет!» — обращаясь к опытному медбрату. Но в следующий миг голос вновь сделался хриплым.

— Ланцет толстый, Ятаган, слишком толстый, — еле слышно пробормотал Микаэл в мобильник.