Биография любого человека, несомненно, зеркалит его жизнь, отражая ее, правда, концентрированно, без нюансов, без любопытных эпизодов, которыми та раскрашена. Говоря о Магомеде Албегове, которого в его родном селе Зильги все называли просто Дыдтылом, хочется остановиться как раз на этих самых эпизодах, раскрывающих характер этого самобытного человека. Ведь недаром, кажется, Гете утверждал, что Бог в мелочах.
Если судить по этим самым «мелочам», то о Магомеде можно сказать, что он обладал самыми лучшими человеческими качествами: добротой, честностью, исключительной работоспособностью, позволявшей ему содержать большую семью в количестве 12 душ. У Магомеда и его жены Надихан было десять детей: пять девочек и пять мальчиков.
Один из младших их сыновей Каспулат (Габотти) стал участником трех войн: советско-финской, Великой Отечественной и советско-японской, дослужился до полковника, был начальником штаба 161-й гвардейской дивизии, многократно награждался орденами и медалями, 29 раз был ранен. А свой первый орден Красной Звезды он получил в 1939 году за героизм, проявленный во время советско-финской войны.
А когда было трудно, Каспулат неизменно вспоминал своего отца Магомеда, человека стойкого и мужественного. И хотя Магомед был неграмотным и всю жизнь прожил в селе Зильги Правобережного района, где в 1836 году родился, а спустя 117 лет, в 1953 году, был похоронен, мудрости и выносливости ему было не занимать.
Магомед один обрабатывал три гектара земли, которой наделило его еще до Октябрьской революции земельное управление тогдашней Терской области. Выращивал в основном кукурузу и немного пшеницы. В хозяйстве у него имелись одна лошадь, одна корова и теленок, несколько коз и баранов, домашняя птица, двухколесная арба.
В 1930 году организовывались колхозы. И Магомед все свое движимое имущество сдал в коллективное хозяйство для общественного пользования.
Дом Магомеда располагался в центре села. Рядом находились мечеть и школа, поблизости протекала речка Камбилеевка. Напротив, через улицу находились сельсовет, администрация колхоза и колхозный двор. Местоположение у дома было завидное. А председатель сельсовета был человеком завистливым. Решил он прибрать к рукам дом Магомеда. Для достижения своей цели начал «душить» его налогами, которые росли безосновательно. Председатель надеялся, что Магомед не сможет их выплатить и тогда появится причина арестовать его и вместе с семьей сослать в Сибирь, а дом присвоить.
Налоги Магомед всегда платил исправно, но однажды не выдержал и поспросил уменьшить их, на что председатель ответил:
– Налоги выплатить надо. Мы не уменьшаем, а увеличиваем их.
– На каком основании взвалили на мои плечи такие большие налоги? Чем я их погашу? Если даже продам свое хозяйство с домом, и то не хватит, чтобы их погасить.
– Хоть рожайте, – ответил председатель. – Или в Сибирь. И больше не обращайтесь по этому вопросу.
Утром следующего дня принесли извещение об увеличении налога. Было 42 тонны пшеницы, стало 60 тонн. При том, что пшеницу Магомед не выращивал: трудоемкое это занятие.
Начались тяжелые дни, заполненные поиском денег и пшеницы. Магомед должен был за три месяца решить налоговый вопрос, чтобы не оказаться вместе с семьей в Сибири.
С просьбой увеличить срок погашения налога еще на три месяца он обратился к начальнику райотдела милиции Хабаеву и особо уполномоченному района. Эти товарищи приехали в село и стали выяснять, на каком основании Магомеда обложили таким большим налогом. Председатель сельсовета вынужден был признаться, что обложил семью Магомеда Албегова налогом произвольно. После этого налог был уменьшен, лишнего с Магомеда больше не брали.
И зажила его семья, как прежде, активно включившись в колхозную работу. Магомед, несмотря на преклонный возраст (93 года), работал ударно, ежегодно ему начисляли 400 и более трудодней.
А в 1931 году 95-летнего Магомеда неожиданно арестовали. Это произошло сентябрьским утром. Сельчане выгоняли скот на выпас, когда к дому Магомеда подъехала тачанка с уполномоченным ГПУ Хадиковым, следователем Джигкаевым и вооруженным милиционером. Они подозвали к себе многодетного отца Магомеда, посадили его в тачанку и увезли без объяснения причин. Семья и все сельчане, ставшие свидетелями произвола стражей порядка, пребывали в полной растерянности. Они даже придумать не могли, за что можно было так поступить с одним из самых уважаемых в селе человеком преклонного возраста.
Молва об аресте Магомеда мгновенно разлетелась по селу. Одни утешали его семью, другие выражали свое возмущение действиями властей предержащих.
Тревога за судьбу Магомеда терзала всех, кто был с ним знаком. Восемь дней прошло с тех пор, как увезли главу семьи, а информации о нем не было никакой. Мысли посещали самые тревожные: выдержит ли Магомед, по сути, уже старик, то, что свалилось на его голову, где его прячут, что с ним, жив ли он еще? Каждый день семья посылала старшего сына Агубечира (Пуши) в райотдел милиции узнать что-либо определенное об отце. Но Пуши неизменно возвращался ни с чем. Его попросту прогоняли, даже не подпускали к входной двери, да еще и угрожали:
– Еще раз покажешься – посадим…
Старика держали в строгой изоляции. Режим ему определили жесткий: никаких передач, никаких свиданий с родными. Даже записку невозможно было ему отправить. Узнать что-либо о Магомеде тоже не представлялось возможным. Был человек – нет человека. Как в бездну канул.
Хотя установить контакт с арестованным, несмотря на все предпринятые усилия, семье долго не удавалось, попытки получить о нем хоть какую-нибудь информацию не прекращались. С большим трудом удалось договориться о встрече с начальником райотдела милиции Саукудзом Хабаевым, который согласился принять Албеговых в ночное время у себя дома.
Разговор был короткий. Хабаев сообщил только, что Магомед жив, здоров.
– За ним слежу лично, в обиду не дам, – отрапортовал он.
Больше ничего пояснять не стал. Но и этого было достаточно, чтобы немного успокоиться.
Чуть позже удалось узнать и некоторые подробности. Первоначально Магомеда посадили в холодную, сырую камеру и заперли на замок, как страшного преступника. Заключенному тяжело было дышать в душном, темном, не проветривавшемся помещении. На прогулку выводили всего лишь минут на 15. Словом, условия содержания были кошмарные.
Очевидцы утверждали: Магомед, совершая короткие прогулки, едва держался на ногах, его шатало из стороны в сторону, подкашивались ноги. Случалось, что он падал и с трудом поднимался. Со стороны все это выглядело чудовищно.
Такие удручающие подробности со временем стали известны всем сельчанам. Старики, старухи, близкие друзья – все ровесники Магомеда переживали за него. Но выражали свои сочувствие и возмущение негромко, почти шепотом, опасливо озираясь по сторонам. Собственно, люди вполне оправданно остерегались тогда всяческих «стукачей», для которых наступила пора раздолья.
А старик Магомед тем временем сидел одиноко в своей темной камере. Не с кем ему было поговорить, обсудить случившееся. Ведь с голыми, грязными, запыленными стенами не побеседуешь. Он не мог смириться с тем, что позволил арестовать себя без предъявления на то официальной прокурорской санкции. Почему сдался на милость произвольщикам, не спросив даже, за что его арестовали? Да потому, что перед Богом был сердцем чист. Да и людьми уважаем.
Вскоре Магомед предстал перед следователем. Этого момента он ждал с большим нетерпением. Должна же была когда-нибудь наступить развязка. Наконец плотину молчания прорвало. Из уст следователя Магомед услышал абсурдное обвинение в том, что он, мол, припрятал ни много ни мало золотой крест попа. В связи с чем Магомеду было предъявлено требование сдать этот крест органам ГПУ.
Старика-мусульманина, что и говорить, обескуражило беспардонное заявление следователя. Дело в том, что он никогда в своей жизни не видел крест и не имел ни малейшего представления о том, как он выглядит. И в церковь никогда не заходил, даже мимо не проходил, держась от немусульманских культовых зданий подальше. Словом, в этом деле легко просматривался чей-то злой умысел. Но чей?
Односельчане Магомеда знали его как человека честного и правдивого. О нем даже говаривали: «Магомед-Мирза никогда не обманет». Зильгинцы помнили историю, произошедшую с Магомедом еще в 1911 году. Он тогда возвращался с нагруженной дровами арбой из заманкульского леса. У селения Брут проселочная дорога сходилась с осевой. Близ развилки мимо промчалась в сторону Карджина двухконная линейка (тачанка) с дремавшим в ней пассажиром.
Дорога была вся в выбоинах и ямах. По такой не разгонишься. Магомед шагал рядом с арбой, держась за вожжи. Выбирал более ровные участки дороги и по ним направлял лошадь. Тяжелый воз катился, скрипя колесами. Лошадь тянула груз натужно. Хозяин щадил ее и не подгонял.
Миновав развилку, конь вдруг резко остановился, уставившись в одну точку. Такое не случалось прежде. Магомед не на шутку встревожился. Взглянув на заостренные уши лошади, он подумал, что рядом проползает змея. Магомед взял палку, поравнялся с лошадью и остолбенел, увидев лежащий неподалеку пухлый коричневый портфель. Находка показалась ему странной. Тем более что портфель походил на упитанного кабана, греющего бок на солнышке. Не ловушка ли?
Магомед не хотел дотрагиваться до портфеля. Он решил продолжить путь. Но потом передумал, смекнув, что кто-то ведь все равно подберет портфель. Магомед поднял его, раскрыл и обомлел, обнаружив там кучу денег. «Упитанный кабанчик» был до отказа набит царскими купюрами. С трудом придя в себя, Магомед начал размышлять: «Дар божий? Нет…». Прежде он нередко поучал детей: «Извлекать выгоду из чужой беды – мерзость». Ведь неслучайно в наследство от предков досталась древняя мудрость: «Духовно богат тот, у кого совесть чиста».
Магомед Албегов настойчиво проповедовал окружающим, в том числе и собственным детям, что жадность, соблазн и зависть – бациллы, деформирующие человеческий разум. И вот в его руках оказался почти контейнер с денежными средствами. Никто его не видит. Баснословные деньги сами идут в руки. Что еще нужно бедному крестьянину? Бери и владей! Но, нет, Магомед решительно отказался от чужого, не изменил своим жизненным принципам. Не мог он поступиться собственной совестью.
Конечно же, он подумал о том, как быть и что предпринять. Задача перед ним стояла не из легких. Разумеется, Магомед мог проигнорировать находку и уйти. Но разумно ли было поступить так? Ведь портфель с деньгами все равно кто-нибудь найдет. И вдруг это будут люди без совести и чести? Тогда настоящий хозяин никогда свою пропажу не отыщет. Возможно, он сейчас страдает. И нужно прийти на помощь этому человеку. Но где его отыскать?
Размышляя о сложившейся ситуации, Магомед повернул лошадь с арбой назад, сделал полукилометровый крюк, въехал в село Брут, начал искать местного старосту, нашел замещавшего его Г. Мисикова, передал тому портфель с деньгами, объяснив коротко ситуацию. Затем развернул арбу на 180 градусов и потопал домой.
Весть о находке быстро распространилась по селу Зильги. Реакция на произошедшее была неоднозначной. Одни одобряли поступок Магомеда, иные нет. Кто-то посчитал его поведение глупым: как можно было отказаться от такого крупного барыша, выпустить из рук счастье, о котором все мечтают?
С подобными суждениями сам Магомед был в корне не согласен. Он парировал доводы тех, кто его честный поступок считал «промахом». Им Албегов отвечал:
– Я не хочу чужого добра.
И впрямь свои честь и совесть он ценил дороже золота.
На этом та история не закончилась. Спустя 13 дней после случившегося к воротам дома Магомеда подъехала пароконная повозка с человеком в мундире. Этот человек оказался царским приставом (Магомед запомнил только его имя – Мстислав). Огромный детина с узенькой бородкой, увидев своего благодетеля, обхватил его мощными ручищами, приговаривая:
– Вы спасли меня от суда…
Магомед ответил:
– Я не подавал на вас в суд!
Пристав смекнул, что его не так поняли и объяснил:
– В портфеле, который вы нашли, было 270000 казенных денег. За их потерю мне грозило 10 лет тюрьмы…
Сказав сердечное спасибо, Мстислав преподнес Магомеду в знак благодарности 5000 рублей…
Магомед тотчас же вознес руки к небу и вымолвил по-осетински:
– О, Аллах, только тебе знать, что мои ладони не примут чужое добро. Там, где не нашлось места 270 тысячам, нет места и 5 тысячам…
Магомед попросил соседа Коко Фидарова, находившегося поблизости, перевести достопочтенному приставу его слова.
Высокий чиновник понял, о чем идет речь, покачал головой в знак несогласия и стал предлагать деньги более настойчиво. Но Магомед был неумолим, отказался наотрез принять вознаграждение, заявив коротко и ясно:
– Нет! Никогда!
Коко перевел и эти слова. Магомед не менял своего решения, если был уверен в его правильности. Он не шел на компромиссы и сделки с собственной совестью, строго оберегал свою честь.
Царский пристав не смог сломить твердость горца и поспешил уехать. На прощание Магомед сказал ему:
– Если еще раз потеряете деньги, то попрощайтесь с ними навсегда, поскольку найдет их наверняка какой-нибудь жадный человек…
О чем свидетельствовала эта история? Да о том, что, если Магомед не соблазнился найденными 270000 рублей, мог ли он присвоить поповский крест? Понятное дело, что вся эта история с крестом от начала до конца была чьей-то злой выдумкой, скверной клеветой…
Только в темное время суток односельчане приходили в дом к Албеговым с искренним сочувствием и сожалением. А уходили с грустью и смятением, так и не узнав подлинной причины ареста.
Жена и дети Магомеда были твердо уверены, что он не мог совершить неблаговидный поступок, а тем более преступление.
Сам Магомед обвинения следователя отверг решительно как надуманные и злокозненные. Но состряпанный кем-то подлый донос сработал. Машина закрутилась так, что уже было невозможно ее остановить. Старика держали в одиночной камере в надежде, что он, испугавшись, одумается. Но Магомеду не в чем было каяться. Он был готов сгинуть в карцере, но только не струсить.
Пролетали дни и ночи, заполненные тяжелыми мыслями. Перед глазами у Магомеда проносилась вся его нелегкая жизнь, заполненная тяжким трудом. Вставал он рано, еще затемно, в четыре часа утра уезжал в поле, пахал, сеял, обрабатывал землю, возвращался поздним вечером сильно усталый, с мозолями на руках и даже на ногах.
Земельное управление тогдашней царской Терской области закрепило за Магомедом три десятины земли, где он выращивал кукурузу и пшеницу. А что для крестьянина этот мизер? Едва хватало, чтобы прокормить семью. Да еще и солидный налог приходилось платить.
Работал глава семьи один, без помощников. Дети тогда еще не подросли. Потом он мало-помалу приучал их к труду. Сам ходит в латаной, штопаной-перештопаной одежде. Не до нарядов тогда было. Надо было кормить семью.
Из собранного урожая Магомед оставлял необходимое количество на пропитание и в семенной фонд, остальное продавал на рынке по сходной цене. В ту пору мошенники всех мастей рыскали всюду, ища легкие источники наживы. Они отыскивали неграмотных мужиков и старались их надуть, обвести вокруг пальца. Магомед знал об этих людях и опасался их проделок. Выезжая на базар, он приговаривал:
– Не приведи господь стать жертвой жуликов.
Магомеда пугали больше всего фальшивые деньги, которыми обильно наводнялись базары. А как отличить темному крестьянину фальшивую купюру от настоящей, если они схожи?
Жена Магомеда, хоть и была тоже неграмотной, но дала мужу дельный совет: брать за проданную кукурузу или пшеницу не бумажные деньги, а золотые и серебряные монеты, имевшие в те времена широкое хождение в торговле. Магомед внял этому совету. Да и доводы в пользу металлических денег перед бумажными были железными: монеты не намокают, не преют, не рвутся, сохраняют номинальную стоимость при перемене власти.
Такие не лишенные практического смысла соображения побуждали Магомеда собирать золотые и серебряные монеты из года в год. Иногда в частных лавочниках сами предлагали менять бумажные купюры на монеты, объясняя это тем, что металлические деньги тяжелые, носить их в кармане неудобно, да к тому же они еще и легко теряются. Для надежного хранения накопленных монет Магомед раздобыл небольшой утолщенный глиняный кувшин высотой около 45 сантиметров, диаметром около 25. Приспособил его под копилку. Опускал туда монеты, вырученные за реализацию продуктов.
В отдельные наиболее удачные годы Магомед опускал в кувшин по 10-13 золотых и серебряных монет. Случалось и больше, а порой и меньше. Главное, что решение собирать золотые и серебряные монеты оказалось, как показала жизнь, дальновидным. В 1917 году был свергнут царизм. А вместе с ним канули в Лету старые денежные знаки. А вот монеты, которые Магомед собирал на протяжении всей своей трудовой деятельности в царское время, не утратили своей ценности. Счета им он не вел. Но ко времени Октябрьской революции половина сосуда была заполнена.
На трех гектарах земли Магомед зарабатывал очень мало. В каждую отложенную монету был вложен тяжкий труд. И лишиться плодов этого труда, свято оберегавшихся столько лет, было нельзя. Сидя в сыром бетонном капкане, Магомед думал о том, как не допустить, чтобы его обобрали.
А в том, что его могут и хотят обобрать, он убедился, когда был вызван на очередной допрос. Разговор вели уполномоченные Хадиков, Кучиев и Джигкаев. Начали они издалека:
– Ну что нам скажешь, старче?
Магомед, впав в задумчивость, молчал.
– Ты старый человек, магометанин. К чему тебе золотой церковный крест? – не унимались они. – С собой на тот свет не унесешь. Зачем губить здоровье на холодном цементе, в сырости? Советуем: сохрани себе жизнь, сдай нам все, что у тебя есть из драгоценных металлов. И мы тебя отпустим, уйдешь целым и невредимым домом.
Не подействовали на старика эти лисьи увертки. Словно набрав воды в рот, он спокойно взирал на надменные физиономии допрашивавших его.
– Даем еще один шанс подумать. Иди, еще раз взвесь все.
После этого Магомеда вернули в темную сырую камеру. Его по-прежнему кормили тюремной баландой, передач для него не принимали. Старик познал и голод, и отчаяние. В голову лезли даже мысли о том, как лучше свести счеты с жизнью. Наутро шестнадцатого дня он взглянул на тусклый свет, проникавший в камеру через маленькое окошко под потолком, топнул ногой и постучал в дверь. Массивный стальной засов с грохотом отодвинулся, в дверь просунулась голова охранника:
– Что нужно?
Старик попросил позвать следователя. В камеру вошел Джигкаев.
– По какому поводу беспокоишь? – спросил он.
– Я хочу сказать правду, – заявил старик. – У меня нет никакого креста, есть только золотые и серебряные монеты. Могу их сдать…
– Вот так бы и давно, – с издевкой в голосе произнес следователь, потирая руки от удовольствия.
Он быстро развернулся и поспешил куда-то. Буквально в считанные минуты в камеру ввалился Хадиков в сопровождении Джигкаева. Он спросил:
– Подтверждаете свои слова, сказанные следователю?
– Никогда не лгал, не лгу и теперь, – отозвался старик.
– Значит, от креста отказываетесь?
– У меня не было и нет никакого креста, – заявил еще раз арестант.
– Сколько у вас золотых монет? – осведомился Хадиков.
– Не считал, – последовал ответ.
– Если сейчас поедем, сдадите их? – спроси начальник, глядя в лицо Магомеду.
– Забирайте их к черту, – буркнул Албегов, вытирая рукавом куртки слезы, покатившиеся вопреки его желанию.
– Тогда готовьтесь к отъезду! – скомандовал Хадиков и пулей вышмыгнул из камеры. За ним последовал Джигкаев.
Тачанка черного цвета ожидала во дворе милиции. Старика усадили на заднее сидение. По бокам от него примостились Хадиков и начальник райотдела милиции Хабаев, впереди – милиционер-кучер, по обе стороны – Джигкаев и Кучиев. Шесть человек в одной хрупкой тележке! Один только высоченный, массивного сложения Хадиков наверняка весил, как два человека, а то и больше. Тачанка захрустела. Экипаж двинулся в путь. На главной улице села дорога была разбитой, ехали по ней очень медленно. Хадиков сгорал от нетерпения.
– Почему еле тащимся? – воскликнул он.
Другие тоже недовольно цокали. Но ехать быстрее никак не получалось.
Наконец заехали во двор. Магомед, слезая с тачанки, крикнул старшему сыну Агубечиру (Пуши):
– Быстро неси лопату…
Надихан недоуменно промолвила:
– Зачем им лопата? Что собираются делать?
– Сейчас увидим, – ответил матери Ибрагим (Измаил) и побежал вслед за братом.
Один из «гостей» взял в руки принесенную Агубечиром лопату. Магомед показал, где надо копать. Когда кувшин был наконец извлечен из земли, его занеси в полуподвал. Уполномоченные, встав посередине комнаты напротив окна, перевернули кувшин вверх дном. Из него высыпались золотые и серебряные монеты. Дети стояли на расстоянии одного метра от образовавшейся горки. Но Хадиков, усмотрев в них какую-то опасность, распорядился отойти ребятне подальше.
Джигкаев, указав пальцем на угол, крикнул:
– А ну, туда быстро. Сидеть. Не подходить!
Отогнали детей не зря. Сыновья Магомеда вполне могли быстро схватить золото и убежать. Черта с два бы их догнали! Забившись в темный угол, дети жадно смотрели на блестящие кругляшки, которые видели впервые. Но, когда они заерзали от удивления, один из начальников заорал:
– Цыц, шалуны, ни с места!
И дети притихли, испугавшись, что их могут и вовсе выдворить.
А «гости» приступили к подсчету монет. Хадиков никому не разрешал притрагиваться к добыче. Сев на подставленный низенький стульчик, он сам, не спеша, брал монеты одну за другой и откладывал их в сторону, произнося очередное порядковое число. В итоге насчитал 107 золотых монет, 186 серебряных . Всего – 293 монеты.
По окончании этой процедуры все монеты были возвращены в кувшин. А Магомеду сообщили, что он свободен, и предложили на следующий день прислать кого-нибудь из домочадцев в ГПУ за документом о сдаче драгоценных металлов. С такой справкой можно было отправиться в «Торгсин» и выбрать там нужные товары.
Не узнать было наблюдавшего за всем этим главу семьи Албеговых: он был крайне подавлен, говорил еле слышно. В эти минуты Магомед, видимо, осознал допущенную им ошибку. Она заключалась в том, что он согласился отдать все монеты, а не часть их. Еще там, в тюрьме, ему следовало договориться с уполномоченными и дознавателями о разделе монет пополам. Ведь они были не ворованные, а собственные, заработанные.
Спохватившись, Магомед кинулся исправлять ошибку. Он спросил Джигкаева:
– Сколько весил поповский крест?
Этот неожиданный вопрос застал всех врасплох. Никто не знал, что ответить. Крест-то не взвешивался. Да и размер его не был известен. Кресты ведь бывают разные: большие, малые, длинные, короткие, массивные, миниатюрные… Уполномоченные, не раскусив подвоха в вопросе, занялись обсуждением крестов. Назывались разные цифры: 200-250 граммов, но не более 300. Магомед, выслушав уполномоченных, ошарашил их:
– Если крест весит до 300 граммов, то возьмите 400 граммов золотых монет и целиком все серебро, остальное оставьте мне…
Просьба Магомеда была, хоть и запоздалой, но вполне логичной и справедливой. Однако уполномоченные ее тут же отклонили. Хадиков так и вовсе был разъярен. Лицо его налилось кровью. Отрубил он резко:
– С государством не спорят и не торгуются. Монеты идут за крест в качестве компенсации. Иск о кресте пока не закрыт…
Это означало, что нужно помалкивать, а то дело с крестом может повторно быть извлечено на божий свет.
После этого, прихватив с собой доставшиеся длительным тяжким трудом накопления Магомеда, пятерка оперативников отбыла восвояси. Гэпэушники остались довольны: им удалось получить солидный куш, не заплатив ни одной копейки. Да, сработал хитроумно задуманный план. Сценарий, разработанный до мельчайших подробностей, сделал их в одночасье баснословно богатыми. В общем, облапошили они старика мастерски, оставив его в дураках. «Гости» отбыли с крупной добычей, даже не попрощавшись. Не говоря уже о том, что и слов благодарности никто из Албеговых от них не услышал…
Как только непрошеные гости отъехали, односельчане поспешили повидаться с бывшим заключенным. Набежало много народа. Поздравляли с освобождением Магомеда сердечно, искренне, по-дружески. Деньги, как утверждали собравшиеся, – вещь наживная, а жизнь и здоровье не купить ни за какие червонцы.
Все случившееся, конечно же, потрясло Магомеда, но не его детей. Они в первый раз в жизни увидели монеты, которые напоминали, скорее, коллекцию, нежели клад, способный облегчить жизнь, улучшить условия проживания.
Дети в семье Албеговых носили оборванную, в заплатках одежду. Летом бегали босиком, а зимой обувались в тоненькие самодельные чувяки, заполненные сушеной соломой, чтобы не мерзли ноги. А тем временем клад лежал в земле. Понятное дело, Надихан укоряла мужа: дети ходят раздетые, полуголодные, а он не притронулся к накоплениям.
Конфликт назревал нешуточный. К счастью, усилиями родни его удалось погасить.
Глава семейства говорил на редкость спокойно:
– Честно заработать деньги снова сумеем. Дай бог только здоровья. Бог рассудит и накажет тех, кто позарился на чужое. Стервятники от кары не уйдут. Возмездие настигнет их неминуемо…
Жизнь в семье Албеговых постепенно входила в нормальное русло. Несмотря на случившееся, Магомед призывал всех сохранять спокойствие, осмотрительность и благоразумие, не пытаться мстить, не лезть на рожон. Никто из домочадцев ему не возражал. Наоборот, признавали совершенно правильной его точку зрения и единодушно соглашались с ней.
А слухи между тем ходили разные, в том числе полученные от источников, близких к реквизиторам. Говорили, что уполномоченные поделили между собой все золотые монеты, сдав государству лишь серебряные.
Возможно, именно так все и было. Во-первых, потому, что на изъятие монет не была предъявлена официальная письменная санкция органов юстиции. Реквизиция была произведена в результате сговора трех гэпэушников. Во-вторых, гэпэушники не фиксировали на бумаге весь комплекс мероприятий по изъятию (раскопка тайника, извлечение кувшина из ямы, процедура разбора содержимого кувшина, подсчет монет). В-третьих, уполномоченные в доме вели себя настороженно, действовали спешно, суетливо, словно кто-то их настигал, чего-то опасались. В-четвертых, на месте не составлялись, как положено, ни протокол, ни акт, ни ведомость, ни справка. Даже простой расписки не удосужились оставить в доме, удалились быстро, крепко вцепившись в кувшин. В-пятых, после отъезда гэпэушников со стороны спецорганов не предпринимались попытки выдать Магомеду официальный письменный документ, подтверждающий факт изъятия у него золотых и серебряных монет. В-шестых, в последующий период на бесчисленные просьбы семьи выдать им письменное свидетельство о количестве забранных у них монет отвечали отказом без объяснения причин. Ответ был один: «Монеты отправлены в Москву». В-седьмых, если бы монеты попали в государственный банк, то наверняка подлинному хозяину была бы предоставлена соответствующая денежная компенсация в виде нарицательной их стоимости или же по весовой цене. Такой шаг был бы гуманным и справедливым, а главное, вполне удовлетворительным для сторон.
Теперь несколько слов о «Торгсине». В тридцатые годы в торговле происходило нечто любопытное. Магазины заполнялись мануфактурой в широком ассортименте. Но продажа шла не на обычные деньги, а по спецталонам, в которых указывалось, где и на какую сумму были сданы благородные металлы и камни: платина, золото, серебро, бриллианты, алмазы, жемчуг и прочие драгоценности.
Семья Магомеда носила старую, оборванную одежду. Поэтому на семейном совете было принято решение получить мануфактуру в «Торгсине» по справке за реквизированные монеты. С этой целью Агубечир был послан в райцентр к руководителям ГПУ за документом, подтверждающим сдачу монет. Ему удалось прорваться к следователю Джигкаеву и попросить справку, дающую возможность приобрести мануфактуру в счет реквизированных золотых и серебряных монет. Однако своей законной просьбой Агубечир не на шутку разозлил следователя, отвечавшего сердито:
– Мы не касаемся работы «Торгсина»…
С этими словами Джигкаев выпроводил просителя прочь.
Узнав от сына обо всем случившемся, Магомед рассвирепел и снова послал Агубечира, но уже не к Джигкаеву, а к самому Хадикову. Но к тому было попасть не так-то просто. Агубечир четыре дня караулил его у райотдела ГПУ. На пятый день Хадиков наконец появился. Агубечир бросился к нему и объяснил цель визита. На что Хадиков, недолго думая, изрек:
– Передай приемщику «Торгсина», что райотдел ГПУ не возражает по поводу выдачи вам мануфактуры…
Агубечир тут же побежал в магазин и передал приемщику дословно то, что сказал ему Хадиков. В ответ на что тот вытаращил глаза и удивленно спросил:
– О чем идет речь?
Агубечир объяснил суть дела. Приемщик протяжно присвистнул и заявил скептически:
– У нас не учреждение ГПУ. Требуйте мануфактуру у тех, кому сдали ценности…
Агубечир вернулся в отдел милиции, дабы сообщить Хадикову о том, что ему ответили в «Торгсине». Но к Хадикову старшего сына Магомеда не пустили. Пришлось повторно объясняться со следователем Джигкаевым, которого страшно разозлило упорство назойливого ходока. Не сдерживая эмоций, следователь прокричал:
– И чего вам не сидится? Не лезьте, не тревожьте нас, иначе нарветесь на неприятности!
Это уже была прямая угроза.
Домой Агубечир вернулся расстроенный, рассказал родителям о неприятном разговоре с Джигкаевым. Тогда Магомед, понурив голову, произнес:
– Не заводите больше разговор о монетах. Махните на них рукой. Бог с ними. Глумятся над нами. Им еще придется держать ответ за наши измотанные нервы!
В прогноз отца, что возмездие настигнет обидчиков, его дети не верили. В душе каждого из них поселилась обида. Но ничего изменить они не могли, отчетливо осознавая свое бессилие.
Позже в дом Магомеда внезапно заехал следователь Кучиев. Видимо, его послал Хадиков. Заведенный Кучиевым разговор удивил и разозлил всех основательно:
– Не ворошите, не будоражьте. Дело о церковном кресте еще можно возобновить. И тогда вам не поздоровится.
И взрослые, и дети в семье Магомеда поняли, к чему была произнесена эта тирада. Им рекомендовали не посылать ходоков за справками, не соваться в милицию, не настаивать на своем, а то ведь можно было и нарваться на неприятности. Так все попытки получить хоть какой-то мизер за сданные монеты окончились полным провалом.
Монеты, заработанные многолетним тяжелым физическим трудом Магомеда, исчезли, как по мановению волшебной палочки. Прикрываясь «интересами государства», службисты вершили свои темные делишки безнаказанно. К тому же такому простому и безграмотному человеку, как Магомед, трудно было докопаться до истины.
А тем временем по селу ходили слухи, что уполномоченные и их семьи «купаются» в золоте. Их жены стали носить дорогие золотые украшения: кольца, перстни, серьги, кулоны, броши. Чего раньше и в помине не было. Даже зубы у реквизиторов и членов их семей были теперь золотые.
Откуда вдруг взялось такое золотое изобилие, всем в округе, конечно же, было ясно и понятно. Жаль, что семья Магомеда не использовала свои монеты, которые закапывались в землю в надежде, что в будущем они пригодятся для обеспечения достойной жизни детей.
И все же как могло случиться, что доброго, уважаемого труженика лишили многолетних трудовых накоплений, а похитители никакого наказания не понесли? Как стало возможным, что аморальные люди были допущены в органы безопасности и правопорядка?
Очень жаль, что вопиющая несправедливость случилась с таким бескорыстным и добросовестным человеком, как Магомед. Сам он не только никогда не брал чужое, но и был щедр по отношению к окружающим. Так, в молодости Магомед увлекался пчеловодством. Но за мед денег никогда не брал. Раздавал его детям, нуждающимся, больным. Гостей любил потчевать медом.
А когда в колхозе завели пчел, председатель пригласил именно Магомеда возглавить эту отрасль. Под его чутким руководством пасека разрослась до 300 и более пчелосемей. В колхозную кассу потекли немалые деньги…
Когда же Магомед, ссылаясь на возраст, передал пасеку в другие руки, количество пчелосемей сократилось, пчеловодство перестало приносить прибыль. Зато у отдельных работников пасеки появились в личных хозяйствах собственные пчелосемьи.
Вот вам наглядный пример того, как многое в жизни зависит от конкретного человека, который занимается делом, от его ответственности, трудолюбия, честности…
Что касается Магомеда, то уже после войны, в 1946 году, он был награжден медалью «За трудовую доблесть». Сам первый секретарь Северо-Осетинского обкома ВКП(б) Кубади Кулов приехал тогда к нему домой в село Зильги, чтобы вручить высокую награду. Магомеду Албегову в ту пору было 110 лет.
В основу очерка легли документы из семейного архива Каспулата Албегова и воспоминания современников.
