(Продолжение. Начало см. «Дарьял» 4’2021, 5’2022)
Глава 11
Без пяти шесть Вадим подъехал к ее дому. Алана стояла у ворот. Джинсовая рубашка с закатанными рукавами, широкие вельветовые брюки горчичного цвета, ботинки на низком каблуке. На голове кепка с эмблемой некогда славной, а сейчас забытой команды.
Увидев ее, он понял, что очень волнуется. Как поступить: просто подъехать и подождать, когда она сядет? Как-то двусмысленно получается. Тогда выйти к ней? Но они уже виделись сегодня, и еще раз здороваться глупо. Заговорить из машины? Еще тупее. Пауза затягивалась.
Алана, увидев его машину, не сдвинулась с места, а привычно склонила голову набок и смотрела с выжидающей улыбкой. Вадим будто ее услышал. Вышел, обошел машину и открыл пассажирскую дверь.
Она скользнула внутрь, и он глубоко вдохнул. От нее пахло солнцем и еле заметно карамелью. Вадим закрыл дверь и сел на водительское место. Что дальше? От волнения простейшие алгоритмы приходилось проговаривать про себя, чтобы не напутать. Повернул ключ, поставил скорость, нажал на газ. Встречные машины объезжаешь, на красный сигнал светофора останавливаешься.
Внезапно пришло осознание, что они и словом не перекинулись. Две минуты полной тишины, даже радио не играет. В ту же секунду просто молчание превратилось в неловкое молчание. Вадим ругался последними словами, но про себя. Вымолвить хоть что-то вслух с каждой секундой становилось все сложнее. И тут Алана засмеялась. Если не смотреть, могло показаться, что на пассажирском сиденье у него морской котик. А в компании с морским котиком не может быть неловкого молчания.
– Извини, – сказала она. – Я просто очень волновалась, а когда увидела, что и ты взволнован, мне вдруг стало легко и весело.
– Как ты поняла, что я волнуюсь?
– У тебя с лица исчезло это выражение, словно ты держишь бога за бороду.
– А ты смеешься, как будто морской котик зовет на помощь.
Иногда треска сломанной ветки бывает достаточно, чтобы тонны снега обрушились лавиной. Между ними больше не возникало неловкости. Они болтали о совершенной ерунде: о погоде, о животных, о музыке и книгах. Суть разговора была неважна. Главное было слышать голос, чувствовать вибрацию воздуха.
– Честно говоря, я немного боюсь, – сказала Алана.
Поверх двери стойла на них подозрительно косился конь.
– Он старый и ворчливый, но невредный, – сказал Вадим.
– Они бывают вредные?
– Пойдем, познакомлю тебя со своей подругой.
Они подошли к другому стойлу. Раздалось ржание, и на дверь обрушился тяжелый удар копытом.
– Привет, Мадонна, – сказал Вадим.
Показалась черная лошадиная голова с белым пятном на лбу.
– Знакомься, Алана, это Мадонна.
– Какая красавица, – сказала девушка и потянулась к лошади.
Вадим успел перехватить ее до того, как кобыла укусила.
– Не надо.
– Ревнует?
Вместо ответа Вадим сам протянул руку, и Мадонна попыталась укусить и его.
– У нее была ложная беременность. Почти год ее не трогали, ждали, что ожеребится. А когда поняли, что Мадонна просто растолстела, она уже отвыкла от седла и привыкать не хочет.
– Ты выбрал ее именно поэтому? Укрощение строптивой?
– Нет, мы как-то были здесь с другом, и он мне сказал, что круче Мадонны никого нет.
– Твой друг – заклинатель лошадей?
– Не только лошадей, его все животные любят, даже змеи.
– Его, может, и любят, но вот тебе, судя по всему, Мадонна не отвечает взаимностью.
– Это потому что ты рядом. Вот сходи, подружись с Эрнестом, пока я ее седлаю.
Он дал Алане морковку, девушка откусила верхушку и, хрумкая, удалилась. Мадонна одним глазом следила за происходящим.
– Ну что, как она тебе?
Лошадь фыркнула.
– Не будь стервой, она первый раз в конюшне.
Мадонна ударила копытом землю.
– Говорю тебе: вы подружитесь.
Вадим снял щеколду с двери стойла. Лошадь заволновалась. В ограниченном пространстве взволнованная лошадь – не лучший сосед, но мешкать нельзя, иначе она почувствует твою неуверенность. Вадим распахнул дверь и шагнул внутрь. В одной руке – яблоко, в другой – щетка.
– Я знаю, что давно не приезжал и виноват перед тобой, но в последнее время у меня много работы. Понимаю, это не оправдание, но все же, может, ты сумеешь меня простить?
Он протянул ей яблоко. Мадонна выдержала положенную для воспитанных девушек паузу, а потом потянула морду к угощению. Лед тронулся.
Через полчаса они выехали за ворота конюшни и направились в сторону леса. Алана улыбалась, но с усилием, видно было, что девушка боится.
– Расслабься, – сказал Вадим. – Эрнест работал на ферме, землю пахал, для него жизнь под седлом – это приятная пенсия. Он не понесет, не будет брыкаться и лягаться, может встать, но тогда слегка врежь ему, чтобы не забывался.
– Он пукает не переставая, – заметила Алана.
– Я не стал тебе про это говорить, решил, что будет лучше, если сама узнаешь.
– Это нормально?
– В его возрасте вполне.
– И ты специально выбрал мне такого коня?
– Это ради твоей безопасности, пусть лучше пукает, зато не понесет.
– Мне никто и никогда не говорил таких красивых слов, – сказала она.
Вернулись, только когда совсем стемнело. Вадим помог Алане спуститься. Нога застряла в стремени, и она неловко упала в его объятия.
– Господи! Это правда случайно, не подумай, что я тут Элизабет Беннет разыгрываю.
– Не знаю, кто это, но ничего такого я и не подумал.
– Мистер Дарси, вы так добры.
– Что?
– Я дико проголодалась. Давай поужинаем?
За ужином она выпила два бокала вина, а когда вышли из ресторана, сказала:
– Чтобы пригласить меня на свидание, ты ждал год, надеюсь, с первым поцелуем ты будешь порасторопнее.
Это оказалось похожим на нокдаун. Он вроде в сознании, но реальность плывет, растекаясь в масляные пятна. В ушах шумит прибой мирового океана. Ее дыхание обжигает желанием. «Надо остановиться», – подумал Вадим. Алана положила руки ему на грудь. Куда-то пропали все мысли. Девушка, найдя точку опоры, отстранилась сама. В темноте ее глаза сверкали, как у кошки.
– Привет, – сказала она.
Вадим пытался вспомнить хоть одно из множества известных ему дыхательных упражнений, но в голове было светло и пусто. Воздуха не хватало, сердце колотило по ребрам, как кулак участкового по двери местного алкоголика.
– Привет, – ответил он.
– Я не целовалась три года, – сказала она.
– Я дольше.
– Я в курсе. Ненавязчиво, но все же пристально я слежу за тобой все эти три года, поэтому точно знаю, что девушки у тебя нет.
– Не было, – поправил Вадим.
– Значит, я особенная?
– Получается, так.
– А до меня у тебя была Милана, твоя школьная любовь.
– Ты знаешь обо мне больше, чем я о тебе.
– Рассказать о своем бывшем?
– Не надо.
С Александровского проспекта они спустились к реке. Обнимающиеся парочки, тусклый свет фонарей и шум воды. Бетонный парапет исписан признаниями в любви, оскорблениями и хвастливыми заявлениями. Алана залезла на парапет, взяла Вадима за руку и пошла. В какой-то момент она покачнулась, но Вадим слегка усилил хватку и выровнял ее.
– Не боишься за меня?
– Я же держу, – сказал Вадим.
– Тогда и я не боюсь, – сказала она, и они пошли дальше.
Вскоре ей пришлось спрыгнуть на землю, чтобы не наступить на влюбленных, прислонившихся к парапету. Почему-то это Алану очень развеселило. Темноту наполнил крик морского котика.
– На летних каникулах нас с братом всегда сюда отправляли, к дяде. Класс восьмой, наверное, был. Мы с девчонками с улицы на набережную ходили, как в театр. Тут каждый день тебе и любовь, и расставания, и ревность, и первые поцелуи. У подружек уже какие-то свидания, поклонники, а я дылда в очках, никому не нужная. На набережную с парнем выйти – это как бал дебютанток, и меня на этот бал не приглашали. Я так расстраивалась по этому поводу, что напрочь все забыла, а сейчас вспомнила. Получается, ты исполняешь мечты.
– С опозданием в десять лет.
– Что бы такого еще загадать?
– Мир во всем мире?
– Нет, давай такой длинный вязаный кардиган, только крупной вязки, это важно.
– Слушаюсь и повинуюсь, – сказал Вадим.
Долго шли молча, но их молчание было наполнено ветром, запахом трав и радостью. Чтобы поцеловать ее в макушку, достаточно было просто повернуть голову вправо. Разве это не радость?
– Ты так основательно молчишь… Твоя тишина похожа на стену деревенской печки, твердая, но уютная и теплая. К ней хочется прижаться. Коты любят деревенские печки.
– Даже морские?
– Особенно морские, так как нам это недоступно.
– Прижимайся, котофея.
И снова все исчезло. Луна, река, фонари. В абсолютной темноте они рассматривали друг друга руками. Оторвавшись от него, она отошла на два шага назад.
– С каждым разом это все труднее, – сказала Алана.
– Ты справляешься лучше меня.
Напротив ворот ее дома под большим орехом стояла скамейка. Вадим набрал орехов с земли и кормил Алану ядрами, ломая пальцами скорлупу.
– Если нас сейчас кто-нибудь сфотографирует, у оппозиции появится отличный повод говорить о прикормленной прессе, – сказала она.
– Собирательство – это древнейший способ ухаживания.
– А по голове дубиной дашь? А на плечо закинешь? А в пещеру понесешь?
– Конечно нет, я джентльмен.
– Жаль.
– Это вино говорит? – спросил он.
– Вино тут ни при чем. Боюсь, я уже разрушила образ целомудренной девушки, но все равно из последних сил за него держусь.
– Ты странная.
– Я честная.
– Ценю это.
– Я не девственница, – внезапно выпалила она.
– Бывает, – пожал плечами он.
– «Бывает» – это хорошо или плохо?
– Это не имеет значения.
– Я подумала, что вдруг ты до тридцати трех лет не женился, потому что ждал особенную девушку, а тебе попалась я.
– Я говорил уже, что ты странная?
Алана рассмеялась.
– Сегодня утром я хотела провалиться сквозь землю от неловкого приветствия, а сейчас рассказываю про свою девственность, но мысль провалиться сквозь землю не теряет актуальности.
– Ладно, карты на стол: я тоже не девственник.
– Тогда, милый мой, для серьезки ты не годишься. Так, развлекусь с тобой, а когда расстанемся, всем подружкам расскажу, что ты легок на подъем.
– Вижу только один способ сохранить свою честь, – сказал Вадим.
– Какой?
– Не расставаться.
Алана встала со скамейки и сказала:
– Пока я не накинулась на тебя у ворот отчего дома, иди с миром, Вадим.
Перед уходом он еще раз побывал в нокдауне и по незнакомым улицам родного города шел, шатаясь, как пьяный. Поговорил с кем-то по телефону, что-то пообещал, но, только положив трубку, понял, что говорил с шефом. Это очень его развеселило. Тектонические плиты приоритетов пришли в движение. Вадима трясло от смеха. Звонок от шефа – это высший уровень важности, в этот момент не может быть ничего, кроме его вопросов и твоих ответов. А Вадим даже не слушал, что ему говорили; мысленно он продолжал сидеть на скамейке под большим орехом.
Отсмеявшись, восстановил разговор в памяти. Шеф вылетает из Москвы, через два часа его надо встретить в аэропорту. Он собирался вернуться только после митинга, но, видимо, планы изменились. Вадим посмотрел на часы. Одиннадцать. В час ночи регулярные рейсы не прилетают, значит, летит на частном.
Эта непредсказуемость, постоянная смена планов и направлений, волчья недоверчивость даже к собственному хвосту всегда восхищали Вадима. Сейчас же это казалось смешным. Алана высоко его подкинула, и сверху вся эта система продуманного хаоса напоминала мышиную возню.
Вадим чувствовал, что его заносит, но вместо того чтобы выкручивать руль в сторону заноса, заложил руки за голову и наслаждался видом из окна.
Он приехал за полчаса до назначенного срока. Аэропорт был пуст, только двое сонных полицейских и дежурная. Написала Алана, и тридцать минут пролетели, как три секунды. Вадим чуть не пропустил момент, когда шеф выходил в зал прилетов.
Полицейские отдали честь, дежурная одернула юбку. Вадим подошел поздороваться.
– Ну как вы тут?
– Работаем, – ответил Вадим.
– Это Сергей, надо его в гостиницу устроить, когда меня завезешь.
Молодой парень, худой, но с животом, маленькие глаза за стеклами очков в роговой оправе. Багаж – три огромных чемодана. Не похож на обычных деловых партнеров шефа. Вадим пожал холодную безвольную ладонь.
Ехали молча, шеф курил, Сергей копался в телефоне. Вадим облизывал губы, казалось, на них остался вкус вина Аланы. Шеф не сказал, кто его гость, не спрашивает о деньгах и о своем обидчике. Очередные игры на нервах. Вадим сдерживал улыбку.
У своего дома шеф сказал:
– Завтра в девять у меня.
И ушел.
– Первый раз у нас? – спросил Вадим, пока ехали в гостиницу.
– Да.
– Надолго?
– Как пойдет.
– А чем вы вообще занимаетесь?
Сергей впервые оторвался от телефона.
– Если он вам не сказал, то и я не скажу.
Глава 12
Я уснул, и, как это часто бывает после дневного сна, проснулся в прострации. Шторы задернуты, в комнате полумрак и душно. Хочется пить.
Целый час я собирался с силами, потом кое-как встал, напился ледяной воды и снова лег. Надо купить себе махровый халат, это теперь будет моя униформа. К обеду голод снова выгнал меня на кухню. Я заглянул в холодильник: борщ в кастрюле, жаркое с грибами и мясом в сковороде. Доставать, перекладывать, греть – я был не готов к такому режиму многозадачности, поэтому закрыл холодильник и заказал доставку. Позвонил в бар, находившийся через дорогу от моего дома. Через десять минут знакомая официантка принесла два литра темного пива. Когда принесли еду, есть уже не очень хотелось.
Допил пиво, покурил на балконе. Шел дождь, и светило солнце. Такая детская погода, сейчас бы в сандалиях и дурацких шортах выйти под дождь и бежать к радуге, искать клад. После двух литров темного я просветлел и робко верил в лучшее. Зазвонил телефон. Паха.
– Гера.
Я сразу понял, что дело плохо.
– Паха.
– Надо в суд тебе подъехать.
– Зачем?
– Меру пресечения избирают.
– Когда?
– Через полтора часа.
– Так быстро?
– Да я сам попутал.
– Ты будешь?
– Конечно, только не забудь опять паспорт.
Через час я стоял у здания суда. Алкоголь отпустил, и напряжение снова сковало позвоночник и затылок болью. Паха приехал трезвый, и я окончательно приуныл.
– А хорошие новости есть? – спросил я.
– Может быть, ты сэкономишь на адвокате, потому что профессиональная этика и дружеский долг не позволят мне взять с тебя деньги.
– То есть я могу сесть? В натуре?
– Не знаю, Гера, кого ни спрошу про твое дело – все молчат, к чекистам не подступишься, а менты даже слушать не хотят про тебя. Судья эта – сука редкая, у нее с отцом когда-то конфликт был.
– С моим?
– Лучше бы с твоим.
Приближался конец рабочего дня, и большой город еле заметно вибрировал в предчувствии свободы. Еще немного – очередной понедельник закончится, и летний вечер хлопнет ладонями больших голубых площадей и распахнет веранды ресторанов. Запотевшие бокалы и легкая музыка, ветер приносит сладковатый дымок кальяна… Я смотрел на всю эту красоту, как нищенка, которая стоит перед витриной дорогого гастронома. Близко, но в другой галактике.
– Как с женой? – спросил Паха, пока мы шли в зал заседаний.
– Примерно так же, как здесь, – хрен поймешь, что происходит.
Зал оказался небольшой комнатой. Судейское место на возвышении, маленькая клетка в углу, несколько столов. У входа два пристава с автоматами. Девушка-секретарь копается в телефоне. За одним из столов сидит мужчина лет сорока. Аккуратная стрижка, темно-синий костюм хорошо смотрится на атлетической фигуре. Приятное волевое лицо, такому легко довериться. Когда мы зашли, он смерил меня долгим взглядом. Судья опаздывала. Паха разложил бумаги на столе.
Зашла судья, мы встали. Невысокая полная женщина в очках. Чем-то похожа на мою маму, только мама смотрит строго, а эта – брезгливо. Со своего возвышения невысокая женщина оглядела зал и начала бубнить по бумажке:
– Рассматривается по ходатайству следователя… (неразборчиво) о мере пресечения в виде… (неразборчиво) под стражу.
Довольно долго зачитывала статьи, по которым меня обвиняют. Я все никак не мог принять тот факт, что речь идет обо мне. Все это напоминало плохую передачу «Час суда». Несмотря на юридическое образование, я не понимал и половины из того, что она говорит. Пытался ориентироваться на интонацию, как собака.
Зато Паха приятно удивил: собранно и четко он выкладывал на стол мои слабые козыри. Когда судья говорила не по бумажке, она скрипела голосом. Всегда успокаивающий перестук клавиш ноутбука сейчас раздражал. Мужчина с приятным лицом молчал.
Уложились примерно за час. Аккурат к шести вечера.
Следствие просило заключить меня под стражу, но красноречие Пахи и ходатайство майора Гаркалина ограничили дело домашним арестом на два месяца. Неплохо, сиди себе дома. Но было несколько нюансов. Мне запрещали пользоваться телефоном и интернетом, меня обязали посетить наркодиспансер, но самое главное – домашний арест, то есть пребывание по месту регистрации или проживания на законных основаниях.
Квартиру в Москве мы оформили на жену, чтобы получить налоговый вычет. Зарегистрирован я был по старому адресу, все собирался заняться пропиской в Москве, да руки не доходили. А так как в традициях нашего народа брак считается заключенным со дня свадьбы и не требует подтверждения от государства, мы не были расписаны.
В течение двух суток я должен был явиться в отдел полиции по месту прописки, отметиться, получить браслет на ногу и объяснить маме, что ее сын не такой, как был вчера. Я возвращаюсь на родину. Вроде так и планировал, но радости от достижения цели не было.
Мужчина с приятным лицом, выслушав решение судьи, встал и, выходя из помещения, довольно громко сказал:
– Звездец, блин!
Было заметно, что вердикт ему не понравился, как и мне. Я проникался самыми теплыми чувствами к своему тайному другу.
Мы вышли из зала суда молча. Паха сразу направился к стоянке, я закурил. Сосредоточился на настоящем. Будущее, даже ближайшее, вызывало изжогу, прошлое тянуло грузом ошибок. В настоящем я курил вкусную сигарету, жара отступила, и ветерок приятно обдувает лицо. Вряд ли буддисты имели в виду именно это, но чем богаты.
Паха вернулся совсем в другом настроении, и на секунду я вспомнил поговорку «сгорел сарай – гори и хата», но отбросил эту мысль.
– С другой стороны, это большая редкость: если менты хотят посадить, суд обычно не отказывает. Можно сказать, что тебе повезло, но если бы ты не пошел к чекистам, все было бы легче, – сказал Паха.
– Да, отдать им все, что есть, еще и в долг загрузиться легче легкого.
– Опять ты рычать начинаешь.
– Извини. Паха, что в итоге будет?
– Через два месяца суд, там и решат. Я, конечно, сделаю все возможное, но тебя очень хотят посадить.
– Обидчивые какие.
Паха предложил подвезти меня до дома, но я хотел побыть один. Попрощались, и я ушел. Спустился с пригорка, вышел на перекресток и стал крутить головой, пытаясь понять, в какую сторону идти.
Меня окликнули по фамилии. Я обернулся. Мужик этот приятный.
Бывают такие моменты, когда любое сочувствие, даже кивок могут приободрить. На мгновение мне показалось, что он хочет меня поддержать. Зачем и для чего меня поддерживать незнакомому мужику, я не думал, просто тянулся за любой соломинкой. Я улыбнулся.
– Че улыбаешься? Думаешь, соскочил?
Еще несколько секунд я продолжал улыбаться, как ограниченно дееспособный. Потом в мозгу выстроилась нехитрая логическая схема. В зале суда, кроме работников самого суда, были мы и этот тип.
– Ты кто? – спросил я, хотя примерно догадывался.
– По глазам вижу: понял.
Он стоял в двух шагах от меня, я чувствовал приятный запах его парфюма. Прическа – волосок к волоску. Ухоженный такой мужик.
– Ладно, спрошу иначе: чего тебе?
– Просто увидеть тебя хотел. Фотографии твои видел, жизнь твою знаю, а вот вживую не видел.
Мы стояли на тротуаре, мимо нас ходили люди, перекресток гудел клаксонами и дымил выхлопными трубами.
– Посмотрел?
– Обычное ничтожество, как я и предполагал, – спокойно сказал он.
Потрясающее самообладание. Несмотря ни на что, мужик мне нравился, и голос такой приятный, с хрипотцой, как у Александра Буйнова.
– Ты бухой что ли, мент?
– Ты понимаешь, что ты людям жизнь поломал? У Сашки трое детей.
И тут я засмеялся. Понял, что происходит. Определенность самоценна. Мои проблемы не решились, но стало легче. Чего я только ни вообразил, а это не правительственный заговор, не подковерные игры огромных корпораций, это цеховая солидарность, как говорит Паха.
– Сашка – это Каталин? Знаешь, он на допросе расплакался, – обманул я.
– Ты не понимаешь, с кем связался. Я тебя закрою, хоть на год, но закрою точно. Тут даже мутить ничего не надо, ты сам все отмутил, – он вгонял слова, как гвозди, в стиле Жеглова.
– Я с вами не связывался, это вы ко мне пришли. И пришли не закон исполнять, а по миру меня пустить.
– Ты барыга, а барыги должны отстегивать.
– Ты это Сашке расскажи.
Мы обменивались репликами, не повышая голоса. Я периодически смеялся. Со стороны можно было подумать, что разговаривают два друга.
– Ты за каждое свое гнилое слово ответишь, – сказал он.
– Может, как-нибудь договоримся?
Я характерным жестом потер большой палец руки об указательный.
– Знаешь, что самое обидное? – спросил он. – Сашка таким зубрам рога обламывал, а какой-то нарик его под статью подвел.
– Если тебе от этого станет легче, то я уже давно не нарик.
– Видел я твое дело, вошь, бывших нариков не бывает. Предложат тебе разок-другой на зоне нюхнуть – и через пару месяцев будешь готов мать родную продать за дозняк. А тебе предложат, я прослежу.
Полицейский танцевал на самых больных мозолях. Я опустил глаза, чтобы он не увидел мой страх и мою злость. Посчитал до девятнадцати и снова улыбнулся.
– Проследи лучше за мыслью, – сказал я. – Десять минут назад я еще сомневался, правильно ли я поступил, но теперь уверен на все сто. Будь у меня еще три жизни, я бы в каждой из них твоего дружка засадил, вникаешь, мусор? Может, ну их, все эти бюрократические проволочки, скинешь пиджак и отойдем на траву? Или ты только чужими руками можешь дела свои решать?
– Я бы мог сломать тебя за минуту, но ты только этого и ждешь.
Не зря он мне нравился.
– Так я и думал. Ладно, мусор, детишкам Сашкиным приветы передавай от дяди Германа, – сказал я, развернулся и ушел.
Метров триста я шел и затылком чувствовал его взгляд. Меня тянуло обернуться, но я держался. Поворачивая за угол дома, я все же кинул взгляд. Он стоял там же, где я его оставил.
Думал позвонить Пахе, уточнить про своего нового поклонника, но решил все дела отложить на завтра. Кроме одного.
Я был уверен, что плохие новости сплотят нас и все станет, как раньше. Поэтому в глубине души даже слегка радовался происходящему. Купил ее любимый ром. Напьемся и завтра проснемся в одной кровати. В то, что я могу сесть в тюрьму, я все еще не верил. Не зарекаюсь только от сумы.
Я ошибался. Она отказалась от выпивки и сидела на стуле, как обычная уставшая девушка.
– Позвони Вадиму, – сказала она.
– Зачем?
– Он поможет.
– Я сам себе помогу.
– Ну почему все так по-уродски?
– Ты думаешь, мне это нравится? – сказал я.
– Я думаю, тебе все равно, ты плывешь по течению.
– А что мне делать?
– Ничего не делай, живи, как привык. Когда мы ездили к родителям, я тебе сто раз напомнила про прописку, но у тебя же друзья, гулянки, есть вещи поважнее моего трепа.
– Нормально ты мои недостатки стала через десять лет замечать, – сказал я.
– Ладно, – вздохнула она. – Что надо делать?
– Надо купить билеты и лететь.
– Когда?
– Завтра, послезавтра надо быть у следователя.
– Я не смогу завтра, у меня же работа, надо предупредить. И, вообще, как я на два месяца смогу отпроситься?
– Да забей ты на работу, просто уволься.
– Правда? Просто уволиться? – она встрепенулась. – Я кто? Жена-тамагочи? Ты меня на ключи еще повесь, когда нужна – достанешь, когда не нужна – в карман положил и забыл. Я. Опять. Остаюсь. Одна.
– Что ты заводишься? Я говорю о том, что эта работа не так важна.
– Она для меня важна!
Она собиралась еще что-то крикнуть, но на телефон пришло уведомление, и она отвлеклась. Даже хмуриться перестала.
Я возмутился. За время нашего разговора мой телефон несколько раз звонил, но я не обращал на него внимания, а у меня гораздо больше причин сейчас следить за тем, кто мне звонит и пишет. Хотел высказаться и замер с открытым ртом. Ужасная мысль расставила все по местам.
– У тебя что, кто-то есть? – спросил я.
– Ну что ты несешь? – сказала она.
Не дрогнула голосом, не моргнула глазом, не переборщила с удивлением. Но если живешь с человеком десять лет, ты слышишь не только его голос.
Обычно перед взлетом я обращался к богу с просьбой сохранить наш рейс в целости и сохранности. В тот раз я был вдрызг пьян, и когда самолет стал разгоняться по взлетной полосе, поднял голову к потолку и вслух сказал:
– Делай, как хочешь.
Глава 13
На стоянке у дендрария стояла всего одна машина. Старый «Опель». Побитый и потасканный «немец» казался Вадиму прекрасной каретой. В воздухе еле заметно пахло карамелью.
– Слышала, ты не любишь бегать в компании, – сказала она, когда смогла говорить.
– Не люблю.
– Тогда пройдемся. Ты когда-нибудь здесь просто ходил?
Никогда он здесь просто не ходил. Это такой большой спортивный зал, в котором растут деревья, наглеют белки, с гор иногда спускаются лисы. За последние тринадцать лет не было ни одного дня, чтобы он пропустил пробежку. Как-то свалился с гриппом и два дня бегал с температурой. Это стало неотъемлемой частью его личности. А пришла эта девушка, сонная, мягкая и теплая, с волосами, собранными в нелепый узел на макушке, и подвинула неотъемлемую часть в сторону. Оказывается, это место просто создано для прогулок.
Они шли и шли, а лес все не кончался. Тропинки стали уже, исчезли лавочки, и шум с дороги совсем перестал быть слышен. Сквозь кроны деревьев светит солнце, лес дышит спокойно, его никто не потревожит – эти двое заняты только друг другом.
По пути им никто не встретился. Вадим чувствовал, что мир сейчас на их стороне и уводит тропу подальше от чужих глаз.
– Лично я заблудилась, – сказала Алана.
– Честно говоря, я тоже не совсем понимаю, где мы находимся.
– Ура, мы потерялись! Ты будешь охотиться на белок, а я буду шить нам одежду из их шкур. Потом нарожаем кучу детей. Одному из них обязательно станет тесно в отчем доме, его потянет в большой город, и он выведет нас к людям. А я к тому времени стану мастерицей по части одежды из беличьих шкур. Представь себе, на мне платье в пол с открытой спиной, на тебе смокинг и туфли из бересты.
– Вижу впереди забор, – сказал Вадим.
– Обломщик, – ответила Алана.
В любой другой ситуации он бы понял, куда вышел, и повернул назад, но сейчас он держал Алану за руку, и тепло от ее ладони поднималось к сердцу. Внутренний компас показывал только в одну сторону.
Еще десять шагов – и они вышли из леса на проселочную дорогу, которая отделяла городской дендрарий от кладбища. Будто солнце погасло, и все вокруг превратилось в пустыню. Холод мраморного надгробия в груди. Вадим отшатнулся.
– Эй, – она сжала его руку, – я держу.
– Извини, – сказал он.
– Давно здесь не был? – спросила она.
– После годовщины не приезжал.
– Я хочу с ней поздороваться, мы неслучайно сюда вышли.
Так просто прозвучало, но солнце снова греет лицо.
Он переживал, что могила мамы будет неухоженная, и ненавидел себя за эти переживания. Боялся, что забыл, на какой из улиц этого тихого города она навечно поселилась, но ноги сами несли его к ней.
Эту фотографию сделал Вадим. Лет в десять играл с отцовским фотоаппаратом, перевел кучу пленки, но одна фотография получилась идеально. Мама улыбалась только глазами, но даже этого хватало, чтобы камень казался теплым.
Ограда недавно покрашена, стоит аккуратная скамейка, в маминой вазе свежие цветы. Вадим шагнул за ограду и коснулся надгробия двумя руками. Камень и вправду был теплым. Страх пропал; она не злится и не грустит, не разочарована в нем. Вадим сел на скамейку и глубоко вдохнул. Пахло скошенной травой.
Алана тихо поздоровалась, легонько коснулась рукой надгробия и села рядом с Вадимом.
– Ты молодец, – сказала она.
– Спасибо, я рад, что я здесь, мне…
Вадим не смог закончить мысль. Сморгнул и замолчал.
Алана положила ему голову на плечо.
– Если не хочешь, не рассказывай ничего, я люблю с тобой молчать.
Рассказать кому-нибудь – значит облечь в слова свою боль и сделать ее реальной. Он знал, что об этом говорили тогда и говорят сейчас. Маленький город знает своих самоубийц. Но никто и намеком не позволял себе касаться этой темы. Он даже себя одергивал, если начинал углубляться в воспоминания. В этот раз защитный механизм дал сбой.
– Мама… – он выдохнул, давно не произносил этого слова. – Что-то понимать я стал еще совсем ребенком. Как-то ночью встал в туалет, слышу, плачет в комнате. Свет выключен, она сидит на тахте и рыдает, просто захлебывается слезами. Это ощущение беспомощности до сих пор со мной. Отец таскал ее по врачам, а она была здорова. Плохое настроение – не болезнь. Даже к бабкам в Кабарду ездил, пытался ее расколдовать. А потом смирился, научился с этим жить. Чувствовал, когда на нее должно было накатить, и то в командировку уедет, то на охоту уйдет. Хуже всего, что она видела, как мне больно, и изо всех сил старалась держаться, но это было сильнее. В тот день я вернулся с соревнований. Выиграл чемпионат мира среди юношей. Погода была такая классная, дождь только прошел, и все такое умытое и светлое, и я иду по двору с медалью на шее и, клянусь, чувствую, что это лучший день в моей жизни. А у подъезда нашего «скорая» стоит и полиция. Соседи увидели, кинулись ко мне. Я думал: поздравлять будут. Руки поднял, как идиот, и смеюсь. Потом вижу: друг мой Герман у подъезда стоит и плачет. И понял. Развернулся и убежал. Сегодня вот вернулся.
Вадим распрямился. В юности он бегал кроссы в бронежилете. Дополнительный пуд веса. И бежать надо было до упора, пока ноги держат, и вот, когда уже не держат, скидываешь броню и летишь, как на крыльях. Так и сейчас с плеч будто упал тяжелый груз. Алана взяла его за руку и поцеловала ладонь.
– Спасибо.
– За что?
– Такое непросто рассказать.
– С тобой все просто, Алана.
– А почему не обратились к специалистам?
– Ну какие тут специалисты? Тем более тогда. Предлагали ее в больницу положить. Но отец отказался. Как так, жена в сумасшедшем доме.
– У меня тоже с папой очень сложные отношения.
– У меня никаких с ним отношений не было, – усмехнулся Вадим. – Жили как добропорядочные соседи.
– А сейчас как?
– Когда мы сюда шли, я боялся, что могила будет запущена, но он бывает здесь, убирает и приносит цветы. И сейчас мне стыдно за свои обиды.
– Я же говорила, что мы неслучайно здесь оказались.
– Спасибо, Алана.
Они молчали, Вадим никуда не хотел идти, просидеть бы так целый день. Солнце спряталось за тучи, и утренняя свежесть все еще держится. Алана пальцем рисует узоры у него на ладони
– У меня такой же шрам, – сказала она.
– Тоже браталась на крови?
– Что? Нет, упала на бутылочное горлышко. А где твой брат на крови?
– В Москве.
– Это Герман?
– Да.
– И вы все еще дружите?
– Клятвы, данные в шесть лет, не нарушаются.
У них одновременно зазвонили телефоны. Алана достала свой и ахнула, увидев время.
– Девятый час!
Вадим усмехнулся.
– Я еще вчера это заметил: время стало двигаться совсем иначе.
– Мы опаздываем.
– Ну и что?
– Ужас, испортила мальчика, – сказала Алана.
В десять минут десятого Вадим стоял у двери шефа. Постучал и зашел. Кроме главы в кабинете сидели полицейский министр и Аркан.
Шеф демонстративно посмотрел на часы на стене, но промолчал. Вадим извинился и сел.
– Рассказывайте.
Шеф откинулся на спинку кресла.
– Ростовский ОМОН вчера ночью приехал, – сказал Аркан. – Ждут отмашки.
– Это хорошо, пусть будут неподалеку.
– Прошерстили всех активистов местных, проверили компьютеры, телефоны – все чисто, – сказал министр.
– Значит, не всех прошерстили. С твоей темой что? – обернулся к Вадиму.
Тот достал телефон, обновил ленту телеграма, на канале – только очередной призыв не пропускать сегодняшний митинг.
– Пока ничего, – ответил Вадим.
– Плохо работаете. За два дня ничего не сделали, даже с ОМОНом я сам договаривался. И на хрена вы мне такие бесполезные нужны?
Ответа шеф не дождался и продолжил:
– Короче, каждого, кто туда придет, – на карандаш. Если за час не рассосется, местных уводим, ростовских выводим. Анастасовне поручите, пусть выпускает всех своих шавок, чтобы этот митинг смешали с грязью. Докладывать лично мне. Свободны.
Все встали, шеф движением руки остановил Вадима. Когда министр и мэр ушли, он спросил:
– Что-то случилось?
– Опоздал.
– Ты никогда не опаздываешь.
– Виноват.
– Не теряй нюха. Что с деньгами?
Вадим отчитался о встрече с пивоваром. В одиннадцать у него была назначена вторая встреча по поводу сбора средств.
– Ладно, здесь молодец: у Руслана за один день только я мог деньги вытащить. Иди, на связи будь.
Следующей в списке Вадима шла женщина. Владелица сети магазинов стройматериалов. В прошлом жена местного бизнесмена, который прогорел на стройке и скрылся в неизвестном направлении с деньгами дольщиков. Ни дня в своей жизни не работавшая Алла в двадцать девять лет осталась с тремя детьми на руках и полным отсутствием перспектив.
В тридцать два года она открыла первый магазин. Арендовала гараж, сама себе грузчик, продавец и бухгалтер. Женщине, чтобы преуспеть в сугубо мужском бизнесе, да еще и на Кавказе, надо обладать рядом незаурядных качеств. До двадцати девяти лет в Алле спала акула. Жизненные неурядицы разбудили хищника. Многодетная мать ворвалась на рынок, как Чингисхан в Евразию. За двадцать лет она прибрала к рукам весь республиканский бизнес стройматериалов. Взносы в фонд она всегда делала без задержек, но получить с нее что-то сверху представлялось тяжелой задачей.
Макияж у нее агрессивный, как боевая раскраска команчей. В остальном невысокая, худенькая женщина совсем не похожа на охотника за чистоганом, пока не посмотришь ей в глаза. Тепло и нежность кассового аппарата. Выслушав Вадима, она прикурила тонкую сигарету и сказала:
– Да вы охренели.
– Не понял.
– Что непонятного, Вадим? Я работаю не на твоего шефа, чтобы вы каждую неделю сюда за деньгами приходили. Была договоренность, я ее исполняю всегда в срок.
– Это особый случай, я же объясняю, на что деньги.
– Я знаю, на что деньги, не надо меня лечить, чужими руками жар гребете. Но дело даже не в этом: особые случаи бывают, но не каждую неделю!
– Не понял, – сказал Вадим.
– Парень, ты удивительно непонятливый. Четыре дня назад, в пятницу, здесь был Кеша, забрал два с половиной миллиона. Особый случай. Поручение шефа.
Вадим ничем не выдал удивления.
– Теперь понял. Заминка вышла, сейчас все этим вопросом занимаются, просто не согласовали, приношу свои извинения.
– Счастливые люди, заминки на два с половиной миллиона. Я всю жизнь, как проклятая, работаю, и для меня такие деньги – это не заминка, а форс-мажор.
– Хорошего дня, Алла.
– Береги себя, парень.
Вот оно, значит, как. Он чувствовал, что в руки ему попал серьезный козырь, но не позволил себе радоваться или делать выводы. Об этом подумаем позже. На улице Вадим купил холодной минералки. Пока пил, обновлял новостную ленту. Люди собирались, на месте уже около ста человек. Обстановка слегка накаляется, полицейские в громкоговоритель требуют разойтись, им в ответ летят ругательства и оскорбления.
В кадре мелькнул Тимур. Глаза горят, вена на шее вздулась от крика, парень кричит полицейскому:
– Аца, Аца! Если начнется, ты прям дубинкой нас колотить будешь?
Полицейский, примерно ровесник Тимура, покраснел, что-то буркнул и отвернулся. Вадим мысленно обругал будущего родственника. Нет, если, не дай бог, начнется, то Аца и все местные полицейские, у каждого из которых обязательно есть знакомый или родственник среди митингующих, уйдут и появятся ростовские ребята.
К часу дня протестующие затянули кричалки. Люди требовали отставки главы. Детский дом стал катализатором, проблем накопилось много, чуть качни – расплескаешь. Внимание Вадима привлек один видеоролик. К людям вышел Кеша.
– Ты конкретно зачем пришел? – спросил он у какого-то парня. – За детский дом?
– За детей, и этих, и своих, которых мне иногда кормить нечем бывает.
– Так ты из-за денег здесь? – спросил Кеша.
– Да!
– Ну на, – Кеша вытащил из кармана пятитысячную купюру. – Иди, накорми своих детей.
Парень бросился на Кешу с кулаками, но их растащили. Кеша скрылся за щитами полицейских. Следом появился Аркан. Его даже слушать не стали, освистали и послали куда подальше. Мэр оскалился и, уходя, что-то прошептал одному из полицейских начальников. Начинается.
Глава 14
Мама у меня учительница по русскому языку и литературе.
На втором курсе я совершенно случайно попал в полицию. Я не был хулиганом, росшим в детской комнате районного отдела, наоборот, я мальчик из интеллигентной семьи, но уникальная способность находить проблемы на ровном месте уравновешивала мое хорошее происхождение. В сквере возле университета подрались какие-то пьянчуги, я проходил мимо и угодил под приехавший наряд.
Забрали ключи, перочинный ножик, сигареты, а учебник по конституционному праву и тетрадь оставили. Постоялый двор на три камеры. В одной продолжают ожесточенно, но неуклюже драться пьянчуги, во второй сидит скупщица золота, дородная женщина в норковой шубе с сигаретой в зубах. Дежурный несколько раз отбирал у нее курево, но сигарета возникала на прежнем месте, стоило двери камеры закрыться за полицейским. В третьей клетке сидел я. Откуда-то доносится музыка. Балканские мотивы.
Настроение у меня было приподнятое. Во-первых, я понимал, что нахожусь здесь по ошибке и в ближайшее время меня выпустят, во-вторых, как тонкий ценитель я чувствовал терпкий и бодрящий аромат абсурда в воздухе, и даже сигаретный дым и амбре из первой камеры не могли его перебить. Я глубоко вдохнул и присоединился к оркестру.
Поставленным голосом я стал зачитывать параграфы из учебника. Права человека. Пьянчуги улюлюкали и выражали всяческое презрение к своим правам, женщина в шубе исчезала в клубах дыма, как Алла Пугачева. Дежурный, молодой парень, стоял, совершенно оглушенный происходящим. На шум заглянул проходивший мимо оперативник. Опытным взглядом он оценил обстановку и вмешался.
Я не заметил монтажной склейки, но в одно мгновение фильм Кустурицы превратился в фильм Балабанова.
Опер, невысокий крепкий мужик, будто выточенный из темного камня, открыл камеру пьянчуг и двумя пощечинами успокоил троих мужиков. Потом забрал все сигареты у скупщицы и зашел ко мне.
Что-то мне резко сделалось невесело. В камере стало темно, мент, как черная дыра, поглощал весь свет. Я забыл, что нахожусь там по ошибке и сделать мне никто ничего не может. Одной рукой он сгреб меня за грудки и прижал к стене.
– Без разрешения рот не раскрывать, понятно?
– Понятно, – сказал я.
Он приложил меня об стену. Я стукнулся затылком, боль смешалась с обидой, и стало совсем горько.
– Разрешения не было, понятно?
Я кивнул. Он бросил меня на нары, как пакет с грязным бельем. У меня выпала тетрадь, он ее подобрал и, увидев фамилию на титульном листе, спросил:
– Мария Ахметовна тебе кто?
– Мама, – сказал я.
– Не может быть.
– Она тоже так говорит.
Полицейский не отреагировал на мое замечание, но внезапно стал похож на живого человека. Сквозь темный камень стало видно ребенка. Одинаковая реакция всех ее бывших учеников. Он улыбнулся, приосанился и продекламировал:
Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, –
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, –
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем – так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины – к причине,
А глядишь – заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Вергилия нет за плечами, –
Только есть одиночество – в раме
Говорящего правду стекла.
Стало тихо. Полицейский посмотрел на меня.
– Я что угодно могу в жизни забыть, но этот стих всегда буду помнить. Она мне, главное, твердила тогда, что я его обязательно пойму, а я все никак не понимал, ну красиво, базара нет, но какой там смысл – хрен знает. А недавно, прикинь, понял, – он усмехнулся. – Понял. А ты понимаешь?
– Нет, – честно признался я.
– Блин, даже завидую тебе по-доброму, – сказал он и пошел еще раз избил пьянчуг.
Невиновность человека не считается достаточным основанием для его освобождения, а общие знакомые с местным оперативником – вполне. Я попробовал намекнуть, но опер очень строго отказал, сказав, что Мария Ахметовна ему голову открутит, если узнает, что он разводит кумовство.
Вот такая у меня мама.
Если бы на свете был хоть один человек, который, воспитывая ребенка, может заменить ему обоих родителей, то это была бы она. Оставшись без мужа со мной на руках, она старалась быть мне и мамой, и папой. Папа в ее исполнении получался очень суровый, тем более в сравнении с настоящим. Лет до восемнадцати я на полном серьезе думал, что мама меня усыновила, настолько разными были наши взгляды на жизнь. Свои убеждения она отстаивала, как сержант ВДВ. Есть две точки зрения: ее и неправильная.
Но это не была сумасшедшая мать-одиночка из романов Кинга, у которой дети на фоне постоянного давления начинали силой мысли двигать предметы и убивать людей. Она была жесткой, но справедливой, и шрамы моего детского травматического опыта не украшали, но и не уродовали душу.
Нестыковки я стал замечать в самом раннем детстве. Я любил животных, всех без разбора, для меня что майский жук, что толстый щенок были одинаково прекрасны. И удивительным образом эта любовь была взаимной. Самые злые собаки спокойно брали хлеб из моих рук, самые недоверчивые кошки подходили по первому зову. Мама рассказывала, что в два или три года в зоопарке я сунул руку в клетку с медведем и потрепал бурого по голове, чем прибавил ей седых волос. Мне даже советовали стать ветеринаром. Таскать домой ящериц, змей или жуков не представлялось возможным, оставались только кошки и собаки. А у мамы аллергия на шерсть домашних животных. Вот, видите, куча мелких шрамов? Это я отказывал очередному котенку или щенку в новом доме.
Справедливости ради отмечу, что я тоже был не подарок. В районной травматологии ее знали по имени, настолько часто я там гостил в детстве и отрочестве. А в юности я перестал наносить вред своему физическому облику и принялся за моральный.
Мы забираем у них молодость, они забирают у нас выбор. Стандартный, в общем-то, эпизод из бесконечного сериала про отцов и детей. Но это если смотришь со стороны.
Мой переезд в Москву благотворно повлиял на наши отношения, мы стали по-настоящему дружны. Но дело в том, что и для друзей она не делает исключений.
Мама сидела за кухонным столом, перед ней лежала бумажная папка с моей фамилией в углу. Новый знакомый действовал быстро и безжалостно.
– Много нового о тебе узнала, – сказала она.
Я промолчал. Что бы я ни сказал, это будет выглядеть оправданием. К тому же от меня разило спиртным, а пьяные оправдания – самый мерзкий способ общаться с родителями.
– Герман, ты наркоман? – она спросила тихо, почти шепотом, но у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.
– Нет, ма, не наркоман, – продолжать молчать не было никакой возможности.
– А что это тогда?
Она брезгливо ткнула пальцем в папку.
– Это в прошлом, – сказал я.
– У тебя язык заплетается.
– Я пьяный.
– Что пил?
– Ром.
– Свою водку не пьешь?
– Нет.
– Правильно, еще отравишься.
– Это вранье.
– А все остальное? – мама говорила, словно по конспектам Каталина.
– Просто способ заработать деньги.
– Очень удобно получается, сын: прошлое, вранье и просто способ заработать деньги, а ты ни при чем.
– Ты понимаешь, кто и почему прислал тебе эту папку?
– Я не хочу вникать в эту грязь. Где твое кольцо?
– На раковине забыл, когда руки мыл.
– Где моя невестка?
– В Москве.
– Вы разводитесь?
– Не знаю.
Мама встала из-за стола, кончиками пальцев подняла папку, как дохлую крысу, и выбросила в мусорное ведро. Я приободрился.
– Не злись, ма, я все исправлю.
– Я злюсь на себя.
– И на себя не злись, ты воспитала хорошего парня.
– Скромности тебе не занимать, а я воспитала хорошего парня, который стал мутным мужиком. Заслуженный педагог России.
– Что мне сделать, ма? – я начал закипать. – Я готов ответить за свои мутные глупости. Ты хочешь, чтобы я сел в тюрьму?
– Я хочу, чтобы ты разобрался в своей жизни. Если для этого надо сесть в тюрьму, то садись.
– Тяжело такое слышать от матери.
– Не так тяжело, как говорить подобное сыну.
У нее дрогнул голос, она глубоко вздохнула и сказала:
– Я в Краснодар поеду, на конференцию.
– Никак нельзя пропустить? – спросил я.
– Я вчера им отказала, дел очень много, но сегодня понимаю, что никак не могу не поехать.
От меня все бегут, как от чумы. Ладно, тогда отбегайте подальше. За семьдесят рублей на родине можно купить бутылку хорошей водки. Не лоск вискаря, не пряное веселье рома и не сумасшедший огонь текилы. В данный момент мне требовалось тупое и честное водочное опьянение. Купил бутылку, закуску, уложился в триста рублей. Святая земля. Граммов через двести мне стало очень жаль себя, еще через сотку я ругался последними словами на близких, которые всем скопом меня бросили.
Захотелось поговорить, я перебрал контакты в телефоне.
– Здорово, адвокат. Ну как у нас дела?
– Привет, брат, дела не очень: ментов трясут и проверяют, ты открыл охоту на ведьм.
– Так это у ментов дела не очень, а у меня?
– Это у тебя дела не очень. Никто не будет с нами договариваться. Сегодня отцу набрали, сказали, что будет лучше, если я перестану представлять твои интересы. Я собирался тебе звонить.
– Блин! – рассмеялся я.
– Ты не обиделся?
– Обиделся, но не на тебя. Сделай еще одолжение, найди мне номер типа, который был в суде, он друг этого Каталина, тоже полицейский. И насчет заявления об отравлении моей водкой надо узнать, правда это или нет, сможешь?
– Смогу, брат.
– Ну на связи.
Когда я допил бутылку, Паха прислал номер. Кондиция для разговора с недоброжелателем была просто идеальной. Звали его Георгий, тезка моего отца. Хорошее имя, мне нравится. Я позвонил и долго, минут семь, матерился. Оскорбил всех его живых родственников и проклял всех умерших. Он бросил трубку, и я прибег к эпистолярному жанру и написал ему несколько сообщений. Это была вершина: так страшно и обидно я никогда не ругался. От него пришло одно сообщение: «Тебе хана». Я в ответ отправил плачущий от смеха смайл.
Стало только хуже – бессмысленный демарш загнанной в угол крысы. Надо навести движения. Совесть и здравый смысл подавали еле различимые сигналы, но я прибил их фактами. В конце концов, я пьян, почти разведен и почти в тюрьме. Я чемпион мира по оправданию своей тупости…
Я был торговым представителем в большой фирме, торгующей алкоголем, и зарабатывал в пять раз больше среднего по Москве, но мой демон был ненасытен. Денег все время не хватало, потому что зелье было необходимо мне каждый день. Помню свой первый настоящий отходос. После трехдневного марафона, когда порошок закончился и денег больше не было, я позвонил жене, пригрозил самоубийством и вытянул из нее пять тысяч. Этого хватило на полграмма. Барыга приехал очень быстро, но я все равно чуть не бросился на него с кулаками, потому что каждая секунда промедления стоила мне кусочка души. В машине барыги дрожащими руками я открывал заветный пакетик, порвал его и просыпал все на грязные полики. Я плакал, как ребенок, искренне и навзрыд. Потом собрал все до крошки. С грязью, волосами, табаком и прочим мусором. Это ненадолго оттянуло расплату.
Через два часа я стоял на Устьинском мосту, смотрел, как в реке отражается высотка, и повторял себе: «Никогда, никогда, никогда». «Никогда» продлилось полтора дня.
Только теперь отходос оказывался рядом каждый раз, как заканчивался порошок. Даже раньше, когда порошка оставалось меньше половины. Теперь я не гнался за эйфорией, мне надо был употребить, чтобы прийти в себя. Конченые наркоманы называют зелье лекарством, я считал это просто приколом, но конченые наркоманы всегда точны в формулировках.
Просыпаясь утром после очередной гулянки, я ненавидел себя кислотной ненавистью, которая растворяла мою личность. А вечером все повторялось.
В Москве по пальцам одной руки можно пересчитать церкви, в которых я не клялся перед Богом завязать. Клялся перед женой и перед самим собой. Всех обманул. С момента, как я первый раз попробовал, прошло чуть больше года. Там, где другие неторопливо спускались на дно, я летел, как в аквапарке, и, в конце концов, вылетел в трубу. От меня ничего не осталось. Я перестал мыться, гигиена казалась переоцененным понятием. Я стал подворовывать на работе, а на саму работу забил. Я боялся жену и ненавидел, потому что по ее лицу видел, во что я превратился.
Потом все мысли и страхи исчезли, я отсек лишнее, как скульптор. Сконцентрировался на главном: где взять порошок и как прожить между дозами. Один из новых знакомых предложил тему. Надо было обнести барыгу. Кроме денег, на кону стояло почти полкило кокаина. Чего еще желать в жизни? Я уверен, что, не задумываясь, убил бы любого, кто стоял бы между мной и первым.
А потом проснулся в машине у Вадима.
Никогда, никогда, никогда.
Я почистил зубы, принял душ и поехал играть в покер.
Глава 15
Машину пришлось оставить почти за километр от детского дома. Повсюду полицейские оцепления. Вадим влился в толпу, двигавшуюся в сторону детского дома. Если час назад собиралась в основном молодежь, то сейчас в толпе было много стариков и женщин с детьми. С каждым метром полицейских становилось все больше.
Напряжение первых часов как будто отпустило. Митинг приобретал официальный характер. На ступенях детского дома установили микрофон и колонки. К микрофону по очереди подходили люди из правительства и администрации города. Расплывчатые обещания, невнятные доводы, непроверенные факты – обычная политическая солянка.
Вадим стоял на пригорке, вдалеке от микрофона. Огромный двор детского дома заполнился людьми, собралось около семисот человек. Вадим точно знал цифры, потому что организовывал здесь благотворительный концерт под открытым небом, и билетов было именно семьсот. Люди реагировали на ораторов сдержанно. Кое-где свистели, но в основном все было спокойно. В кармане завибрировал телефон – сообщение от шефа: «Почему я тебя не вижу?». Вадим не ответил, он ждал. Перед тем как ехать на митинг, он созвонился с владельцем завода по розливу воды и в долг купил две газели. Было очень жарко, а маленький уличный питьевой фонтанчик не справлялся с потоком жаждущих.
Увидев машины, Вадим стал пробираться сквозь толпу. Его узнавали, жали руку, хлопали по плечу – ему улыбались, ему были рады. Какая-то женщина сказала на родном языке: «Парень, не оставь нас».
Легко поднявшись по ступеням, он подождал, пока освободится микрофон, и занял место оратора.
– Доброго дня! – сказал он на родном языке и поднял руку.
Люди одобрительно загудели.
– Я не буду вам ничего обещать, потому что не хочу никого обманывать. Вы знаете меня, я дорожу своим словом и вашим отношением. Единственное, что я хочу попросить: давайте сегодня каждый вернется в свой дом целым и невредимым. Здесь наши старшие и наши младшие, наши матери и сестры. Обещаю, вас услышат и скрывать от вас никто ничего не будет. К сожалению, всех в Дом правительства я завести не смогу, он треснет по швам, – толпа рассмеялась, Вадим чувствовал, как энергия от людей наполняет его силой. – Составьте список ваших вопросов, выберите посланников. И, обещаю, в самое ближайшее время вы получите ответы. И еще: у главного входа стоят две машины с водой. Парни, по два-три человека на машину, распределите воду. Спасибо, что выслушали.
Вадим приложил ладонь к груди и склонил голову.
Люди провожали его, как рок-звезду. Он стоял, опустив голову, и еле заметно улыбался. Сзади подошел Аркан.
– Здесь че, твоя предвыборная площадка? Какие вопросы? Какие посланники? Хули ты выделываешься, думаешь через его голову прыгнуть?
– Ну если ты по его голове идешь, то почему мне не перепрыгнуть? – спокойно спросил Вадим.
– Что?!
– Я был у Аллы. Шеф знает про срочные дела? Или Кеша опять играет?
Глаза Аркана превратились в две бойницы.
– Конечно, знает.
– Я уточню. А пока идите воды попейте, Аркадий Муратович, на вас лица нет.
– Хорошо, – сказал Аркан, – хорошо.
Краем глаза Вадим следил за мэром, пока тот не исчез из его поля зрения.
К микрофону подошел министр внутренних дел и начал уговаривать людей разойтись. Конечно, упомянул раскачивающих лодку, намекнул на ужесточение наказания за несанкционированные митинги и похвалил свое ведомство за работу.
Вадим стоял по правую руку и видел министра в профиль. Обвисшие, как у бульдога, щеки, мясистый нос красновато-фиолетового цвета и ухо, похожее на плохо слепленный пельмень. Он постарел, растолстел и обрюзг, но все равно производил впечатление очень сильного человека. Покатые плечи, косолапая походка. Борцовский ковер остался далеко в прошлом, а кажется, что у него до сих пор под мундиром трико. Голос низкий и спокойный; таким же голосом он сказал Вадиму: «Завали», когда вез к Аркану.
Вадим не собирался мстить, все получилось, само собой. То, что в трафике наркотиков всегда есть полицейский интерес, ни для кого не секрет. Правильно сказал Руслан Иванович, когда Вадим прижал распространителей, что министру это очень не понравилось. Под давлением общественного мнения ему приходилось не только держать свое плохое настроение при себе, но и всячески содействовать Вадиму. Получалось, что собственными руками он лишал себя заработка. Вадим улыбнулся.
Министр продолжал рассказывать про мирное решение вопроса и свою готовность выслушать все, в том числе законные требования собравшихся. Жаркая атмосфера усыпляла, монотонный голос министра усыплял, как колыбельная. Люди стали потихоньку расходиться.
Вспыхнуло внезапно. Вадим услышал крик: у забора произошла заварушка, человек десять против троих полицейских. Служивых быстро и зло повалили на землю и запинали ногами, после чего нападавшие растворились в толпе. С другого конца в щиты полицейского оцепления ударили камни. Взмахи дубинок, пронзительный крик ребенка – и толпа заволновалась, как испуганный конь. Люди отпрянули от выхода.
Вадим подлетел к министру.
– Ибрагим, это провокация, прикажи своим не трогать людей.
Тот прикрыл микрофон рукой и ответил:
– Как это не трогать? Там камни кидают.
– Не дай бог ребенка или женщину ударят, тебя с дерьмом смешают, ты лучше меня знаешь. Тех мудаков потом накажете, ты героем можешь стать, понимаешь?
Ибрагим на секунду задумался, потом отпустил микрофон и громко сказал:
– Спецсредства не применять, насилие не применять! Повторяю, спецсредства и насилие против гражданских не применять! Женщины и дети двигаются к выходу первыми!
Полицейские отступили. Им принялись аплодировать и кричать: «Молодцы!». Вадим спрыгнул со ступеней. Вроде все хорошо, а напряжение не отпускало. Чувствовал себя как герой диснеевских мультиков, который уже бежит по воздуху, но не упадет, пока не посмотрит вниз. Повернул голову.
Из-за угла дома бежал ростовский ОМОН. Человек пятьдесят. Эти будто глухие, приказы министра бились об их каски и падали под ноги. Не церемонясь, погнали людей к выходу, замешкавшихся жестко скручивали.
– Сплинтер! Сплинтер!
Тимур сцепился с каким-то парнем. Вадим растащил их.
– Сплинтер, это не мы! – глаз у Тимура был подбит, он тяжело дышал. – Эти типы здесь двадцать минут назад появились и сразу бардачить начали, это специально, Сплинтер!
Парень на родном языке выругался на Тимура и попытался броситься на него. Вадим схватил его за грудки и встряхнул.
– Тормози!
И в следующую секунду уклонялся от удара головой. Все-таки разбил губу. Вадим замахнулся, и в это время налетел ОМОН.
Удары посыпались со всех сторон. Первым упал Тимур, следом за ним его обидчик. Вадим около минуты уклонялся и ставил блоки, одного из полицейских в пылу драки двинул ногой, но потом его уложили.
В автозаке было душно и пахло мужской раздевалкой. Вкус крови во рту, из разбитой брови заливает глаза, но именно в этот момент он прозрел. По дисплею телефона разбежались трещины. Вадим спросил, у кого еще из соседей менты не забрали телефон. Нашелся один. Зашел в телеграм, нашел тот самый канал. Последний пост – это видео его выступления. В это время двери автозака открылись, и туда втолкнули Тимура.
– Тимур!
– А.
– Иди-ка сюда.
Парень подошел. Вид у него был тоже потрепанный.
– Где твой телефон? – спросил Вадим.
– У меня два.
– Давай оба сюда.
– Оба не могу, один менты забрали.
– Значит, примерно через час они будут знать, кто ты.
– Как ты понял? – Тимур перешел на шепот.
– Без разницы, как понял я. Когда поймут они, тебе не поздоровится.
– Я готов ответить за свои слова.
– Заткнись, – сказал Вадим.
Потом выглянул сквозь зарешеченное окошко, чтобы понять, где находится. Позвонил Алане. Через две минуты она скинула телефон главного полицейского. Еще через пять Вадим с Тимуром шли к машине.
– Куда мы едем?
– Ко мне домой, – ответил Вадим
– Мне надо позвонить, родители волноваться будут, – сказал Тимур.
– Не надо никуда звонить, за родителей не переживай. И вообще отдай телефон мне, так надежнее будет.
– Я не ребенок! – возмутился Тимур.
– Ладно, тогда выключи его и, пока не скажу, не включай.
– Как ты понял?
– Долго объяснять, Алана в курсе?
– Нет.
– Ну ты и мудак, – зло отчеканил Вадим, но в глубине души обрадовался, что девушка его не обманывает.
– И что теперь делать?
– С тем, что ты мудак, надо работать, исправляться, а в остальном теперь будешь сидеть и не высовываться у меня дома.
– До каких пор? Пока он не перестанет быть главой республики? Боюсь, столько времени мне всевышний не отмерил. Говорю тебе, я и так собирался деанон совершить, сейчас самое время.
– Я уже просил тебя заткнуться?
– Да.
– Ну так заткнись. Не надо мне рассказывать про свою готовность ответить за слова и пострадать за правду. Чтобы ответить, надо, чтобы спросили, а с тобой никто разговаривать не будет, и страдать будут другие люди. Так что, пожалуйста, делай, что я говорю.
– Ладно.
В квартире по очереди приняли душ, Вадим обработал ссадины Тимура, свою разбитую бровь залепил пластырем. Покормил гостя и ушел.
На улице подошел к мужчинам, несшим вечную вахту под навесом из лексана.
– Па, можно тебя на секунду?
Отец опешил, но быстро взял себя в руки и спокойно встал из-за стола.
– Па, у нас дома парень поживет недельку, никто не должен об этом знать.
– Понял, – ответил отец. – У тебя все хорошо? Что с лицом?
– Да подрался, ерунда, в остальном все хорошо.
– Разжирел, как кот на сметане, без тренировок, раньше ты так много не пропускал.
Вадим улыбнулся.
– До свадьбы заживет.
– Об этом тоже никто не должен знать? – отец неловко шутил, как будто заново учился.
– Расскажи про это своему партнеру по шахматам.
– Да неинтересно мне с ними играть, – он кивнул в сторону соседей.
– А зачем ты тогда с ними сидишь?
– Чтобы не подумали, что зазнался, когда сын в гору пошел.
Вадим хотел сказать ему, что был у мамы, что за эти два дня многое изменилось, что он только сейчас увидел, что отец постарел, но промолчал. Отец кивнул и вернулся к столу.
Через пятнадцать минут Вадим уже оказался в Доме правительства. Рабочий день закончился, но Дом правительства в полном составе, включая уборщиц, был на месте. Еще одна прихоть шефа: в особые дни все должны быть на рабочих местах. Все.
Обычно Вадим легко опережал лифт, поднимаясь по лестнице. Но в этот раз подъем занял гораздо больше времени. На каждом этаже стояли люди. Сменяя друг друга на вахтах в кабинетах, они гуляли по зданию, коротая время. На каждом этаже появление Вадима сопровождалось радостными криками. На втором этаже реакция людей его ошарашила, к третьему он освоился, на пятом получал удовольствие, на шестом устал и на седьмой этаж поднимался медленно, как старик.
Там стояла только Алана.
– Я видела, как эта Стелла из министерства туризма чуть не отдалась тебе прямо на лестнице.
– Здравствуй, Алана.
– Здравствуй и процветай, мой герой. Так что там со Стеллой?
– Ты станешь моей женой, – сказал Вадим.
Не выпалил, не прохрипел, не прошептал.
Девушка побледнела, потом покраснела, потом собралась и сказала:
– Отличный способ уйти от неудобного вопроса.
– Предупреди дома, что к вам гости придут. В это воскресенье.
– А моего согласия не требуется?
– А ты не согласна? – спросил Вадим.
– Согласна, – сказала она. – Просто очень уж быстро все.
– Называй меня Элам Харниш.
– Что?
– Время не ждет, – Вадим улыбнулся и ушел.
В кабинете, кроме шефа, сидел только Аркан. По правую руку. Вадим опустился на стул напротив.
– Ты знаешь, что такое головокружение от успехов?
– Слышал.
– Тебе пора прийти в себя. Ты забываешь, на кого работаешь.
– О каких успехах идет речь? Людей топтали.
– Так бывает, когда не подчиняешься требованиям сотрудников.
– Это была провокация, кто-то специально все это закрутил.
– Это я.
– Не понял.
– Поэтому ты на том конце стола, а я на этом. Это я отправил туда этих типов.
– И что будет?
– Сядут, что еще может быть? У нас правовое государство, за драки с полицией предусмотрено наказание.
– Зачем все это? Люди и так расходились, а сейчас все нагретые.
– А мне не надо, чтобы они были довольны, мне надо, чтобы там, – палец указал в потолок, – было спокойно.
– Я понял. Что я должен делать?
– На время оставить свою общественную деятельность и сосредоточиться на моем поручении. Сможешь?
– Да.
– Я так и думал. Свободен.
Алана стояла там же, где он ее оставил.
– Мне разбили телефон, и без него, с одной стороны, так спокойно, но с другой – чувствуешь себя глухим и слепым: вокруг что-то происходит, а ты ощущаешь только движение воздуха, – сказал Вадим.
– А у меня Тима пропал, не выходит на связь.
– Я его подвез, когда все закончилось, не переживай. Что пишут?
– Анастасовна лютует: «Митинг организован преступной группой с целью дестабилизации ситуации в республике накануне выборов». Что за дебильное слово «дестабилизация»! Просто король политического штампа.
– Это неудивительно. Есть что-нибудь интересное?
– Все задержанные указывают на автора анонимного телеграм-канала как на руководителя их группировки. У следствия имеется переписка членов группировки. Имя подозреваемого в интересах следствия не разглашается, – Алана вздохнула. – Дошутился, юморист.
Картина сложилась в голове, как по щелчку. Для центра нарисовано ярко и жирными мазками, как любит Анастасовна: никто не бузит, люди смотрят с властью в одном направлении, а преступников, мутящих воду, показательно осудят и посадят. И параллельно шеф утолит жажду мести. Вадим подумал о парне, который сидит у него дома. Жизнь Тимура стремительно дешевела.
– Подвезти тебя до дома? – спросил он.
– А как быть с камерами на входе?
– Я знаю черный ход.
– Там нет камер?
Вадим помотал головой.
– Показывай.
Она пошла вниз.
– Подожди, на лестнице куча народа, давай на лифте поедем, – предложил он.
– Ничего себе, – сказала она.
Когда двери лифта закрывались, Алана внимательно посмотрела Вадиму в лицо и сказала:
– Признайся, тебе немного страшно.
– Признаюсь, – честно ответил он.
Глава 16
За покерный стол я попал случайно. Никогда не любил карточные игры, но покер – чуть больше, чем просто карточная игра. За пару кругов я понял правила, выучил комбинации и начал выигрывать. «Новичкам везет», – сквозь зубы цедили те, кого я оставил без денег. Я пришел на следующий день и снова забрал весь банк. И так почти месяц. Мне было около двадцати. Я получил больше денег, чем мама зарабатывала за год.
Снял квартиру на Садовом кольце и переехал из общаги на Ленинском проспекте. Квартира находилась в пяти минутах ходьбы от университета, но чаще ходить на пары я не стал. Я понял, что нашел свое призвание.
В сказках у Ивана-дурака все получалось в лучшем виде именно потому, что он дурак; примерно так же было и у меня. Покер – забава для математиков, для людей с потрясающей памятью и железными нервами. Не для меня, в общем. Но был один момент, который переворачивал игру. Я не запоминал карты, не выстраивал ходы в голове, не знал тактики. Я читал людей. Вся покерная наука – а это действительно наука, с учебниками, посвященными игре, – бессильна против чуйки. Странным образом я всегда понимал, блефует человек или нет. Несколько раздач сидел, ловил волну, как радиоприемник, а после собирал деньги.
Я не чувствовал никакой особой силы, это была естественная часть меня, как доставать языком до кончика носа или понимать, в каком настроении встречная собака. Мало у кого получается, а для меня сущая ерунда. Проблемы начались, когда я решил перестать веселиться и начать зарабатывать. Радиоприемник внутри меня был очень тонким механизмом. Любые колебания сбивали волну. Пятизначные цифры ставок вызывали серьезную внутреннюю дрожь. Я становился глухим, как тетерев, и дальше играл, как умел. За большие деньги сражаются сильные игроки. Оставшись без своего главного козыря, я становился легкой добычей.
Я злился, считал, что это проявление слабости. Не пристало такому человеку, каким я себя представлял, трястись из-за денег. Пытался глушить дрожь. Ощущение легкости и веселья исчезало пропорционально проигранным суммам. А без легкости и веселья радиоприемник не работал. Я пытался обмануть систему, выигрывать немного, но каждый день с этого начинал. Все впустую: радио молчало. Как-то я просидел за столом тридцать восемь часов. Проигрался в пух и прах.
Валил густой снег, и в свете уличного фонаря казалось, что я в стеклянном шаре, который кто-то смахнул с каминной полки. В голове пусто, только мысли о самоубийстве носятся, как кусты перекати-поля. Было так хорошо и плохо одновременно, что я навсегда запомнил тот вечер.
Переехал обратно в общагу на Ленинском.
Конечно, я несколько раз «навсегда» завязывал с покером. Бывало, и правда по несколько месяцев не садился за покерный стол, но всегда возвращался. После женитьбы даже поверил, что окончательно завязал, – я не играл два года. Демон уснул, а мне показалось, что умер.
Прогресс пробудил его ото сна. Покерные столы переместились онлайн: теперь не надо было никуда ехать, демон помещался в ладони. Почему-то я ухватился за этот вариант, хотя в такой игре отсутствует самый важный для меня элемент: я не вижу человека. Начинал с маленьких сумм, просто для развлечения. Немного проиграл, немного обидно. Надо отыграться. Снова проиграл. Выкурил две сигареты подряд. Надо отыграться. Снова проиграл. И так, пока не закончились деньги, которые мы собирали на квартиру. А играл я всего разок, все остальное время только отыгрывался.
Игровая зависимость – серьезная вещь. Я видел, как рушились семьи, как кидали друзей. Один из тех, с кем я когда-то начинал играть в покер, застрелился, не выдержав очередного проигрыша. Моя судьба вряд ли была бы более завидной, но вмешались обстоятельства…
В такси я доехал до центра города. Есть там одно неприметное здание. Сколько себя помню, эта двухэтажная постройка всегда была притоном. Как будто притягивала порок. Черная металлическая дверь. Блестящая кнопка звонка. Искаженный динамиком голос спросил:
– Вам кого?
– Я в покер поиграть хочу.
– Ты ошибся адресом.
– Чобик там?
– Кто?
– А Сява? Заур Хромой, Тамико, Андрюха Грек?
– Хромой здесь.
– Скажи: Герман пришел.
Через пять минут я был внутри. Прокуренный до фундамента основной зал разделен на две половины. В ближней моргают, светятся и трезвонят игровые аппараты, а в дальней – рулетка и два покерных стола.
Хромой – худой парень, похожий на Сержа Генсбура. С шикарной тростью. Наше знакомство завязано на общем увлечении. Познакомились мы за столом и виделись только в казино. Мы обнялись.
– А где все, Хромуля?
– Митинг же сегодня.
– В натуре?
Я следил за историей с детским домом в интернете, но в свете последних событий вся эта история совсем меня не занимала. Мое удивление относилось скорее не к самому митингу, а к факту, что уже шестое число.
– Отвечаю.
– А ты чего не там?
– Политику не хаваю.
– И что? Сегодня не играет никто? Я при деньгах.
– Серьезно? Ты же вроде завязал.
– Ты ни разу не завязывал, Заур?
Хромой улыбнулся.
– Кеша стол собирает, по двести кусков вход, четверых нашли, а пятого уже неделю ждут.
– Я готов, – сказал я.
Это все деньги, что у меня сейчас есть, плюс деньги на кредитке. С чего это я готов?
– Пффф, Гера, я всегда знал, что ты поднимешься.
– Твоя вера, Хромой, как маяк, светила мне в море житейских бурь.
– Как?
– Спасибо говорю.
– Дай пару штук лучше.
– Сначала кинь клич, что пятое колесо телеги прикатилось.
– Как?
– Кеше набери.
Пока стол собирался, я сходил к банкомату, снял деньги, купил сигарет, чтобы не отвлекаться во время игры, и по маленькой катал на рулетке. Три чашки кофе разогнали остатки водочного тумана, я был готов. Рядом сидели два парня, следившие за митингом онлайн, и я краем уха слышал, как выступал Вадим. Про себя я назвал его понторезом, но стоит признать, что от его речи по рукам побежали мурашки. Умеет продавить аудиторию. Задержания не вызвали у меня интереса – за последние несколько дней насмотрелся.
Часам к семи собрались все, кроме Кеши. Стройный парень в очках, который был, как я понял, местным покерным гиком, два студента-мажора из Питера и Кешин друг Тамаз. Я со всеми познакомился и продолжил ловить число «девятнадцать» на рулетке.
– Вечер в хату, – раздалось за спиной.
Все в помещении обернулись. Я смотрел на колесо рулетки. Девятнадцать.
– Я даже не поверил, что мой крестник со мной в карты хочет играть.
Мне на плечо опустилась рука. Шрам слегка заныл.
– Привет, Кеша.
Мы пожали руки.
– Здорово, Гера, – он не отпускал мою ладонь. – Как ты?
Я с усилием освободился от его хватки.
– Все хорошо. Как сам?
– По-тихой тоже, катаешь, смотрю, ну ты всегда фартовый был.
В это время крупье пододвинул в мою сторону фишки. Кеша присвистнул.
– В лоб попал? Говорю же: фартовый. Много поставил?
– Пятьдесят рублей.
– Да ты по-крупному игрок, тысячу восемьсот поднял.
Его друзья рассмеялись. С Кешей всегда ходит свита. С самого детства. Я как-то видел, как он прогуливался с девушкой, так в трех шагах впереди шли его дружки и устилали путь влюбленной пары шелухой от семечек. Я не видел его с тех пор, как он в меня выстрелил, а дискомфорт от его присутствия никуда не делся.
– По-крупному я чуть попозже планирую поднять, – сказал я и подвинул все свои фишки на девятнадцать.
– Про тебя знаешь кто мне рассказывал?
– Кто?
– Серый с Молоканки, он с тобой в Москве гудел.
Знакомец мой из наркотического периода.
– Он жив еще?
Кеша рассмеялся и брызнул мне на плечо слюной. Я сделал вид, что не заметил. Крупье за спиной сказал: «Девятнадцать, красное».
– Уа-а-а-а-а! – Кеша, приобнял меня. – Гуляем! Опять в лоб! Сколько это выходит?
Кто-то из его товарищей достал телефон:
– Почти шестьдесят пять тысяч.
Вокруг стали собираться люди, даже из зала игровых аппаратов. Такая игровая саванна, где каждый может оказаться львом, задравшим крупную добычу, и гиеной, жаждущей поживиться за чужой счет.
Я снова подвинул все фишки на свою цифру.
Поднялся шум. Со всех сторон меня поддерживали и отговаривали. Голос крупье заглушил гвалт:
– Ставок больше нет.
Шарик вылетел из его пальцев и с огромной скоростью стал кружить по желобку. Его сначала даже не было видно. Потом шарик замедлился, выскочил из желобка и упал на колесо, крутившееся в противоположную сторону. Заметался по цифрам. Замедлялся, замедлялся, замедлялся. Упал в «девятнадцать».
Воздух сгустился, как кисель. Сотые доли секунды растянулись в пространстве. За это время сердце успело провалиться куда-то в живот, как на американских горках, мозг левым полушарием пытался умножить шестьдесят тысяч на тридцать шесть, а правым прогнозировал, что инерция шарика не иссякла. «Что бы ни случилось, я сегодня повеселюсь», – подумалось мне. Шарик нехотя перекатился в соседнее гнездо. «Четыре, черное».
Раздалось дружное «Ох!», как на стадионе, когда на последних минутах форвард мажет в пустые ворота. Кто-то нервно смеялся, кто-то схватился за голову. Крупье лопаткой сгребал мои фишки.
– Блин, вот ты валенок, лучше бы в детский дом отдал, – сказал Кеша.
Обидно прозвучало. Когда-то я сидел за столом, проигрывал и в сердцах пообещал небесам, что если выиграю, то все отдам больному ребенку. По дороге на игру, в автобусе, я увидел плакат с просьбой о помощи. Выиграл и отдал деньги. И очень возмущался потом, когда в следующей игре, и после нее, и вообще почти всегда проигрывал. Как так, карма не отдает долги!
– Давайте поиграем, – сказал я.
Я сел напротив Кеши, рядом с его другом. Крупье показал, что колода запечатана, открыл, перемешал карты. Я снова развеселился, потому что этот звук напомнил мне детство: к спицам велосипеда крепили пластиковые игральные карты, которые так же трещали. Приятное электрическое покалывание в затылке. Я пасовал, почти не глядя. Моя игра еще не началась.
Потом мне пришла пара семерок, я бросил их на стол, едва удостоив взглядом, и ждал своей очереди, чтобы пасануть. И тут понял, что Тамаз с Кешей играют в паре, рассчитывая разделить банк. Кеша безжалостно обирает Тамаза, но это все – элемент шоу. Просто понял. И поддержал ставку Кеши.
– Говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза! – я кинул фишки в банк.
В итоге и сам Кеша, и его друг, и два питерских мажора оказались сдобными булочками. Повозиться пришлось только с гиком. Парень оказался по-настоящему сильным игроком, но математика бессильна перед магией. Через три с половиной часа после начала игры я встал из-за стола богаче на восемьсот тысяч.
Вокруг меня сразу образовалась толпа поздравителей и просителей. Куда ни глянь – рука с телефоном, примета времени, всегда кто-то снимает на камеру телефона. Я улыбался своей разученной еще в школе «мальчишеской» улыбкой, пожимал руки, подмигивал – в общем, вел себя, как классический кандидат в депутаты. Еще немного – и пообещал бы им положить асфальт во дворе.
– Парни! – громко сказал я, и все замолчали. – Ни копейки никому не дам. Все в детский дом перечислю.
Я хотел встретиться глазами с Кешей, чтобы подмигнуть, но он уже уходил, громко матерясь.
– Завтра принесу чек и рамочку, Хромой, проследи, чтобы повесили на стене, учитесь, пока я жив, – громко сказал я и покинул здание.
Выигрыш лежал в черном целлофановом пакете. Я вернулся к банкомату, положил все деньги на карточку. Вместе с сообщением о зачислении денег пришла весточка от Пахи. Даже не открывая ее, я знал, что там написано. И что делать дальше.
Вернул долг кредитке и вышел в ночь. В двенадцатом часу в нашем маленьком городе очень мало мест, где можно развлечься. И этот факт я принял с достоинством. На улицах пусто, жара отпустила, ветер с реки напоминает, что осень близко.
Из переулка слышен женский смех, звонкий, как водопад в горах. Я поворачиваю на звук. Две девушки в темноте. Завидев меня, одна из них спрятала в кулаке огонек сигареты.
– Хорошего вечера, девушки, – сказал я, проходя мимо.
Без подката и двойного смысла. Просто смех понравился.
– Герман? – спрашивают меня из темноты.
– Да.
В темноте завизжали, и через секунду на мне повисла девушка. Приятная на ощупь и пахнет вкусно, курила точно не она. Я, если и был слегка сбит с толку, вида не подавал. Даже если она обозналась, пусть поймет это позже. Меня чуть влажнее, чем требовалось, поцеловали в щеку, и девушка, наконец, отстранилась. «Точно обозналась», – подумал я с огорчением. Загорелая блондинка лет двадцати с небольшим. Свежая, словно весенний салат.
– Кто ты? – спросил я.
– Ты на руках меня носил и не помнишь?
Она сделала движение кистью, как будто трясет что-то. Колокольчик!
– Рита!
Она рассмеялась и снова бросилась обниматься.
Рита была нашей соседкой. Когда я оканчивал школу, она пошла в первый класс и на моем плече провожала нашу параллель во взрослую жизнь. Всегда очень приветливая толстушка с неизменным пирожком в руке. Потом ее семья переехала, и я совсем о ней позабыл. Город вроде маленький, но иногда и в нем можно потеряться.
– Ты скрасила и без того неплохой вечер, Маргарита.
– Я искала тебя везде, на фейсбуке*, в инсте*, вконтакте – тебя нигде нет!
– Ты меня нашла.
– Я так рада!
– Почему?
– Ты был моей главной детской любовью!
– Но ты выросла.
– А ты почти не изменился.
– Что вы здесь делаете?
– Мы были на скучном дне рождения и хотим веселиться.
– Представляешь, а я весь вечер веселюсь.
– Возьми меня с собой.
И мы поехали ко мне.
**«Facebook/Instagram — проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в России запрещена».
