Имя Георгия Ивановича Газданова с момента возвращения его творчества на Родину, безусловно, вписано для русского читателя в культурный контекст первой русской эмиграции. Однако Газданов прожил достаточно долгую жизнь, сюжет которой вобрал в себя не только участие в Гражданской войне, Галлиполийский лагерь, Константинопольскую гимназию, суровый быт ночного таксиста, но и участие во Второй мировой, сближение с советскими военнопленными, послевоенную эпоху новых поисков себя, а начиная с 1953 года работу на радио «Свобода»*, одной из самых одиозных антисоветских радиостанций Запада.
Изменяющееся время заставляло Газданова тоже меняться, превратив в конце концов деклассированного эмигранта в состоятельного владельца личного «мерседеса», писателя Гайто Газданова — в радиожурналиста Георгия Черкасова, связав его, свидетеля жизни Бунина, Алданова и Ремизова, с новыми, уже военной поры эмигрантами из СССР.
Об этих послевоенных, новых для Газданова знакомствах, весьма и весьма значительных в его парижско-мюнхенской жизни 1950–1960-х годов, и пойдет речь в нашей статье, где мы попытаемся реконструировать по сохранившимся эпистолярным источникам основные контуры взаимоотношений Газданова с двумя писателями-дипийцами — Леонидом Денисовичем Ржевским (Суражевским, 1904–1986) и Геннадием Андреевичем Хомяковым (псевд. Андреев, 1906–1984).
Сохранившиеся эпистолярные свидетельства (письма Газданова к Ржевскому и его жене, а также переписка Газданова и Хомякова) говорят о многолетних напряженно-дискуссионных и в то же время весьма дружеских отношениях между этими людьми, познакомившимися, по всей вероятности, в Мюнхене, куда периодически наезжал, будучи редактором Парижского отделения радио «Свобода»*, Газданов и где какое-то время жили, работая на радио, Ржевский и Хомяков.
Все трое были связаны общими литературными проблемами и контекстом литературной эмигрантской жизни: Ржевский и Хомяков, по-видимому знакомые между собой с первых послевоенных лет, в 1951 году опубликовали в соавторстве в журнале «Грани» пьесу «Награда», многие годы активно занимались издательской и редакторской деятельностью, и Газданов в редактируемых ими журналах (Л. Д. Ржевский с 1952 по 1955 год был главным редактором журнала «Грани», Г. А. Хомяков с 1962 по 1970 год являлся главным редактором альманаха «Мосты») свои произведения неоднократно печатал.
Конечно, между писателями образовались профессиональные и, кажется, очень быстро близкие человеческие отношения. По крайней мере, об этом свидетельствуют их письма. Письма разным корреспондентам, но главным образом — друг другу, где разворачивается совершенно особый сюжет общения ментально близких писателей-ровесников, сформированных тем не менее разными социально-политическими, культурными и бытовыми условиями, а потому реализующих в своих оценках, высказываниях и поступках не только схожий морально-философский, психологический и культурный потенциал, но и весьма существенный потенциал различий.
Так, изучая письма Газданова, можно с уверенностью сказать, что Леонид Ржевский с его советским прошлым и непростой судьбой стал одним из его любимых корреспондентов. К примеру, в той коллекции писем, которая представлена в пятитомнике писателя, письма Агнии Сергеевне и Леониду Денисовичу Ржевским, опубликованные Т. Н. Красавченко и Ф. Х. Хадоновой, — самая большая по численности и объему подборка. Они отличаются живостью интонации, сердечностью тона, многоаспектностью содержания, обилием игровых элементов. Иногда в конце появляется приписка жены — Фаины Дмитриевны Ламзаки. Часто Газданов использует в своей речи различные советизмы (что говорит о внимании к советской культуре и советской жизни, не чуждой Ржевскому), ироничный смысл которых, как он знает, сможет понять и оценить корреспондент:
«Нам, несчастным рабам капитализма, которые должны долбить все время какую-то примитивную ерунду — на уровне среднего колхозника, — это труднее» [1, c. 208];
«По тому, насколько это безнадежно скучно, это можно сравнить разве что с толстой книгой о советском сельском хозяйстве» [1, c. 217];
«Что еще? Жалею, что у меня как-то не хватает времени, чтобы взяться за труд, давно задуманный: “История низового звена сельской кооперации в Вологодской области”. Жаль, тема хорошая» [1, c. 223].
Заметим, что ни о советской политике, ни о военном прошлом Ржевского в этих письмах нет ни слова. Зато часто появляется реакция на литературное творчество корреспондента:
«Ваш рассказ, Леонид Денисович, прочел в “Новом журнале” и нахожу, что он еще лучше предыдущего»; «Отметил в нем — по профессиональной привычке — некоторую, впрочем, незначительную и несущественную конструктивную небрежность и один глагол, который по стилю не подходит к рассказу — “разбежаться во времени”… Остальное очень хорошо. И язык приятный, не такой высохший, как у нас, проживших сто лет за границей» (1 января 1958 года) [1, c. 207];
«…что делать, “денационализируемся” и бессильно завидуем Вашему русскому языку, который настолько свежее и лучше нашего, несмотря на Ваши познания в иностранных наречиях» (28 декабря 1959 года) [1, с. 210];
«А как литература? И как Ваши грандиозные издательские проекты? Не могу забыть Вашего чтения в Мюнхене. <…> должен Вам сказать, что из всех писателей, чтение которых я слышал, только двое — Ремизов и Набоков — могли бы без особенного позора выступать после Вас» (15 ноября 1960 года) [1, с. 210];
«Книгу Вашу прочел в два приема — и задумался», — далее Газданов очень подробно рассуждает о литературной технике Ржевского, дает весьма ценные конкретные советы по «использованию материала», а в самом конце письма резюмирует: «В общем, рад я за Вас очень — хорошо, что Вы работаете и пишете» (20 марта 1961 года) [1, с. 214];
«…должен Вас поблагодарить за присланную книгу. <…> То, что я не всегда согласен с тем, что Вы пишете, и с тем, как это написано, — это, мне кажется, не так важно. Важно другое — то, что так, как Вы, никто, кроме Вас, не пишет и вообще никто из писателей на Вас не похож. <…> Что для Вас характерно, это отсутствие того, что англичане называют трудно переводимым словом serenity, то есть спокойного отдаления автора от своего сюжета и своих героев. Не берусь судить, недостаток это или достоинство: скорее особенность, которая, мне кажется, должна затруднять выполнение литературного замысла» (8 марта 1967 года) [1, с. 223–224];
«…вторая эмиграция ни одного писателя, кроме Вас, не дала. Правда, и первая была не очень в этом смысле блестящей…» (30 ноября 1970 года) [1, с. 240].
Из всех этих комментариев и замечаний видно, что Газданов весьма внимательно относился к творчеству Ржевского, прочитывал все, что тот ему присылал или попадалось на страницах эмигрантских журналов из написанного им, порой не жалел слов и времени на обстоятельные разборы прочитанного и все-таки в чем-то главном, магистральном с Ржевским не соглашался. Ржевский (несмотря на признание его единственным настоящим писателем из второй волны), как и все остальные эмигранты Ди-Пи, был для Газданова все-таки писателем «советской» литературной школы, чужим по языку и мировосприятию. Очевидным это становится из переписки Газданова с Хомяковым (Андреевым), которого в вышеупомянутых письмах к Ржевским Газданов много раз весьма дружески и даже тепло упоминает:
«Но Андрееву (здесь и далее курсив мой. — Ю. М.) пришла в голову гибельная мысль — напечатать в том же номере ПЬЕСУ — можете себе представить? и чью? Старухи Берберовой» (31 января 1962 года) [1, с. 214];
«Я написал Андрееву, что слезно буду Вас просить о спасении» (31 января 1962 года) [1, с. 215];
«Геннадий Андреевич, дай ему Бог здоровья, любитель литературных салатов» (17 февраля 1962 года) [1, с. 215];
«Был недавно в Вашем любимом Мюнхене, где грустит бедный Геннадий!..» (15 декабря 1963 года) [1, с. 218];
«А мы продолжаем мирно жить в Европе, Хомяков работает в русской редакции, удовольствия от этого получает мало, но вместе со Степуном, которого терзает тщеславие, собирается выпустить еще один номер “Мостов”» (письмо без даты <1963?>) [1, с. 220];
«Видели недавно в Венеции Хомяковых, старик рассказывал о Вашей даче, конечно на берегу озера» (25 июля 1965 года) [1, с. 221];
«Хомяков ничего, держится, и все норовит издавать “Мосты”, хотя денег нет. Я этого бескорыстного энтузиазма понять не могу, но одобряю» [1, с. 221];
«В нашей программе намечена серия под условным названием “Дневник писателя”. Мы предполагаем привлечь к участию в ней Вас, Адамовича, Вейдле, Хомякова, может быть еще Иваска» (3 мая 1968 года) [1, с. 225];
«Как Хомяков? Как “Мосты”?» (14 ноября 1968 года) [1, с. 229];
«Тысячу лет ничего не знаю о Геннадии Андреевиче» (30 августа <без года>) [1, с. 238].
Зная общие контуры судьбы Хомякова, можно, конечно же, сразу догадаться, что он был третьим в мюнхенской компании сотрудников-соратников-сверстников — слишком уж часто и в разных контекстах о нем спрашивает Газданов.
В свою очередь и Хомяков неоднократно упоминает Газданова. Например, в письме к В. С. Варшавскому: «Кроме того, очень прошу не отказать дать это обращение прочитать Анину и Газданову и сказать им, что прошу подписать их, — не посылаю им, чтобы не очень расходоваться» (6 июля 1967 года) [2, с. 492].
Словом, общий контекст жизненных и творческих проблем, интересов, событий и людей, объединявший трех русских эмигрантских писателей, доподлинно существовал. Еще больше приоткрывает и значительно углубляет представление о Газданове переписка его с Хомяковым, охватывающая несколько лет их общения (с мая 1964 года по декабрь 1967 года) [3].
С обеих сторон это чрезвычайно «живые» письма, в которых нет натянутости, скучных обязательных формул отдаленно-вежливого общения, нет политеса, который обычно ощущается в переписке «неравной». Зато есть дружеская заинтересованная деловитость, пропуски содержательные и событийные, возможные лишь в том случае, когда корреспонденты хорошо знают образ жизни и круг общения друг друга, есть искренность, переходящая в страстность, ирония и самоирония.
Из этих писем видно, что корреспонденты свободно пикируются остротами, игровыми цитатами, словами из лексикона эмигрантского и советского новояза, расходятся во мнении, спорят, стараются понять друг друга. Любопытно, что по интонационно-эмоциональному колориту письма Газданова к Хомякову могут быть сопоставлены в газдановском эпистолярном наследии только с вышеупомянутыми письмами к Ржевскому, однако динамика взаимоотношений корреспондентов здесь иная — с более резкими и выразительными очертаниями.
По-видимому, с Хомяковым, остававшимся в Мюнхене до 1967 года (в 1967 году Хомяков переезжает в США, становится служащим Нью-Йоркского отделения радио «Свобода»*. Ржевский переехал в США немного раньше — в 1963 году), у Газданова сложились гораздо более профессионально-деловые отношения, которые строились в основном вокруг работы на радиостанции и сотрудничестве в «Мостах». Кроме того, Хомяков с его темпераментом организатора и общественника вступает с Газдановым в существенные разногласия, которые, по-видимому, и привели в дальнейшем к прекращению переписки, а с другой стороны, выявили многие нюансы во взглядах обоих писателей. Чтобы их показать, попробуем остановиться на тех моментах, которые стали в процессе этого общения ключевыми.
Первым пробным камнем для проверки единодушия корреспондентов оказалась просьба Хомякова, адресованная Газданову, подписать обращение «К интеллигенции России» по случаю 50-летия революции (обращение «К интеллигенции России», подписанное многими известными представителями первой и второй русской эмиграции, было опубликовано в эмигрантских газетах «Новое русское слово» (1967, 29 октября) и «Русская мысль» (1967, 2 ноября). Это обращение Хомяков планировал опубликовать в центральных эмигрантских газетах и распространить в СССР отдельной брошюрой: «…кому-то, глядишь, кое-что прояснит». В письме от 22 июля 1967 года он просит Газданова (вторично, после просьбы, переданной через В. Варшавского) «присоединиться к этому крамольному делу».
Газданов отвечает быстро, через три недели (13 августа 1967 года), но отвечает уклончиво, из его аргументов видно, что подписывать «крамолу» он явно не хочет: пишет, что он служащий Американского комитета, и это обесценивает подпись, что у Фаины Дмитриевны в Польше племянница, которая часто к ним приезжает, и это «ей может повредить… Посмотрим, в общем» [3, с. 205]. Хомяков, по-видимому, разочарован ответом, но реагирует на него вполне миролюбиво: «Причина Вашего уклонения от подписания Обращения, конечно, весьма уважительная… Так что — быть по сему» [3, с. 206].
Однако спустя два месяца между двумя писателями и сотрудниками теперь уже двух разных отделов радио «Свобода»* (в Нью-Йорке и Мюнхене) Хомяковым и Газдановым начинается настоящее идейно-нравственное и профессиональное противостояние. Суть его состоит в том, что Газданов оказался в роли цензора для некоторых радиопередач и некоторых конкретных текстов, созданных в Нью-Йорке. Хомяков выразил свое раздражение и непонимание сразу в нескольких письмах по нарастающей, т. к. «письма-инструкции» с указаниями и «придирками» от Газданова продолжали следовать.
Первый раз Хомяков строго, но как бы между прочим предостерегает Газданова «от возможности “впадения” в административный восторг»: «Тут у нас тоже “живые люди”… и надо ли их цукать еще дополнительно?» (12 октября 1967 года) [3, с. 208].
Газданов возражает почти мгновенно (письмо от 17 октября 1967 года) и очень основательно, предъявляя претензии нью-йоркской редакции как старший, более компетентный, более образованный сотрудник, не оставляя камня на камне: все нью-йоркские тексты «просто невозможны», Закутин (Закутин Лев Григорьевич, наст. фамилия Отоцкий, 1905–1977) — «такой писатель, как Вы балерина»; «Тамара» (возможно, речь идет о Тамаре Петровой (наст. имя Тамара Петровна Петровская, диктор радио «Свобода»*) говорит о Галине Николаевой и Ефиме Зозуле, а «кому нужна эта захолустная хреновина?»; Завалишин (Завалишин Вячеслав Клавдиевич (1915–1995) — эмигрант второй волны, журналист, критик и переводчик, корреспондент радио «Свобода»*), посмевший написать о Набокове, сфабриковал «малограмотную халтуру». «Так что Вы на меня напрасно гневаетесь, — делает вывод Газданов. — Такое впечатление, что все это написано не в Нью-Йорке, а в Конотопе» [3, с. 208–209].
Такого разгрома Хомяков не потерпел и дал Газданову решительный отпор буквально через несколько дней (скорость обращения писем поистине восхищает в наш век интернета и развитой техники). Его письмо от 22 октября 1967 года превратилось в отповедь Газданову:
«Неприятен уже тон, этакий сверху вниз, а кроме того, явная необоснованность целого ряда “придирок”, — они так и выглядят, придирками. Ведь нельзя же, например, “Приметы времени” снимать и издеваться над ними за то, что они посвящены советским делам — так, как это им и предписано по положению. Нельзя придираться к программе из-за того, что в ней есть ссылки на Пастернака, который Вам не по душе: Ваша душа тут ни при чем. <…>
В общем, мне пришлось сесть и по поводу Ваших писем написать довольно резкое объяснение, под конец смягченное, так сказать, “хорошим отношением к лошадям”. <…>
Суть же дела такова: если у Вас там кто-то решил “наводить порядки”, то начал он явно не с того конца. За счет “малых сих” это не делается: что Вы хотите от Закутина? Или что, Вы хотите выучить писать нашего экономиста? Ваш экономист (т. е. у Вас сидящий) пишет черт знает как, — а Вы, видите ли, нашим недовольны. Кроме того, люди пишут десять лет, они исписались до дыр, и само собой разумеется, что одни программы слабы, другие чуть получше, иногда попадаются хорошие, — что, Вы думаете, может быть, цуканьем, предписанием исправить дело? А кроме того: почему Вы не смотрите “окрест себя”? Вы вот написали свои письма, — а мне тотчас же принесли одну из Ваших программ, из знаменитых “городов” (кажется, “Бухарест”), в которую заглянешь — мурашки по спине бегут. И знаете, сколько можно найти у Мюнхена таких программ? Так что же, будем друг друга поносить и стараться “исправить”?
Болезни радиостанции мы знаем очень хорошо… <…>
Я думаю, что и сами Вы прекрасно это понимаете, поэтому и отношу “нападки” просто к недоразумению, к выполнению некоего задания, очевидно, с несколько излишним пылом, вот и все. И никак не склонен рассматривать этот случай трагически: стоит ли, дорогой Георгий Иванович? По-моему, никак нет» [3, с. 209–210].
По-видимому, Хомяков решил защищаться серьезно. До того как написать Газданову, 17 октября он отправил (вполне возможно, что ввиду необходимости) нечто вроде объяснительной записки руководителю отдела русских передач в Нью-Йорке В. Я. Шидловскому, где писал, в частности, следующее: «Отмеченные выше “частности” вызывают и удивление, и недоумение: почему оценка наших программ в Мюнхене вдруг стала производиться так субъективно, в зависимости от личных вкусов, в угоду которым содержание программ или отдельные их части толкуются чересчур произвольно? Чем это объяснить? Лично я обратил бы внимание и на не совсем корректный тон писем, почему-то допущенный нашим милейшим Георгием Ивановичем Газдановым, которого, полагаю, все любят и уважают. Зная его, можно понять, что он не удержался от соблазна поязвить и поиронизировать, как он это часто делает в товарищеских беседах, — при этом возможно, что в пылу увлечения он не заметил, как перешел границу, за которой кончается соблюдение элементарных правил этики сотрудничества и даже простой коллегиальности» [4, ф. 155].
Что же касается переписки с Газдановым, следующее письмо ему было написано Хомяковым 21 ноября 1967 года без ожидаемого ответа, вдогонку предыдущему по новому горькому следу — новости, что «скрипт о Ржевском» Мюнхен «снял»: «Этак Мюнхен, глядишь, нас по миру еще пустит, увольняться заставит за явной неспособностью…» [3, с. 210]. Интересно, что, даже перейдя в этом же тексте письма к другим темам, более общим, Хомяков начинает иронически и даже саркастически задевать Газданова, подчеркивая их давнишние шутливые разногласия: «Я по малости продолжаю продвигать очередной “мост”, т. е. занимаюсь тем, в чем смысла Вы признавать никак не хотите. <…> Так что, как видите, эмигрантская литература даже процветает, чему Вы верить упорно не хотите» [3, с. 210].
Надо сказать, что, выступая в этой полемике в роли энтузиаста и Дон Кихота, Хомяков достиг результата: он таки разбил крепость Газданова, которую тот воздвиг из иронии и скепсиса, ему органически присущих. Газданов написал в ответ огромное письмо (29 ноября 1967 года), в общем-то, оправдательного содержания.
Конечно, он объясняет в нем свою позицию, аргументируя, в частности, и тем, что — для чего же, дескать, писать каким-то Ильинским, если есть Адамович, Вейдле, Струве; зачем же «людей вводить в заблуждение», представляя «милейшего» Леонида Денисовича «совершенным корифеем» [3, с. 211] и т. д. Однако в этом письме Газданова есть такой поворот, такой нюанс, которого нет, пожалуй, ни в одном из его писем послевоенного периода, а может быть, и вообще ни в одном из его писем — интонация полученного урока, раскаяния, по крайней мере — сожаления. Как человек порядочный, благородный и душевно тонкий Газданов принимает этот урок. Ему импонирует способность Хомякова неистово защищать зависящих от него людей: «Ваш ответ я читал с истинным удовольствием не потому, что я был бы согласен с Вашими возражениями, а потому, что Вы героически защищаете Ваших сотрудников, хотя цену им знаете не хуже меня. Это так и полагается, правильно и заслуживает уважения…» [3, с. 212].
А потом, отступив в тему частной жизни, Газданов неожиданно опять возвращается к спору и договаривает самое сокровенное:
«…езжу на станцию, гуляю и думаю, что Вы правы — иронии и насмешке цена небольшая, это самая легкая вещь, и не в этом дело, на этом далеко не уедешь. Когда я пишу “для себя”, этим не злоупотребляю, — как Вы, вероятно, знаете. И людей надо жалеть, в этом Вы тоже правы» [3, с. 212].
На задушевное признание Газданова Хомяков также ответил с неподдельной искренностью и пониманием, рассказав о себе, о своем самочувствии на станции, стараясь прийти к некоему консенсусу относительно всех спорных вещей, вставших между ними: и по поводу уровня передач, и по поводу работающих сотрудников, и по поводу их общего друга Леонида Ржевского, и по поводу «снобизма» и «высокомерия» мюнхенцев — читай: первоэмигрантов. Начало этого письма (5 декабря 1967 года) стоит процитировать:
«Конечно, во многом мы смотрим на вещи не только “хладно”, но и одинаково, но кое в чем и расходимся, что тоже не беда и естественно. Часть расхождений, на мой взгляд, — из-за неполного знания условий, обстановки, и только о них, пожалуй, и стоит говорить» [3, с. 213].
Так закончился этот эпистолярный сюжет. Закончился катарсисом: просветлением, примирением, переоценкой себя и друг друга. Судя по более поздним письмам Газданова Ржевскому, переписка его с Хомяковым прервалась, но он неоднократно будет спрашивать Ржевского об их общем друге и читать альманах «Мосты», который стараниями Хомякова выходил вплоть до 1970 года. Что же касается Ржевского, то он, невольно ставший на какое-то время, как мы видели, одним из поводов для разногласий двух спорщиков — Газданова и Хомякова, по-разному оценивавших его литературный талант, — сохранил человечески близкие и теплые отношения с каждым до конца их жизни, а пережив обоих, и о том, и о другом написал проникновенные слова памяти.1
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Газданов Г. И. Собр. соч.: в 5 т. / под общ. ред. Т. Н. Красавченко. М.: Эллис Лак, 2009. Т. 5: Письма. Полемика. Современники о Газданове. 736 с.
2. Переписка Г. А. Хомякова с В. С. и Т. Г. Варшавскими, 1962–1983 гг. / публ., подг. текста, вступ. ст. и коммент. М. А. Васильевой, П. А. Трибунского, В. Хазана // Ежегодник Дома русского зарубежья им. А. Солженицына. М., 2017.
3. Переписка Г. И. Газданова и Г. А. Хомякова (Андреева) 1964–1967 годов // вступ. заметка, подг. текста и коммент. Ю. В. Матвеевой // Русская литература. 2019. № 4. С. 199–215.
4. Архивное собрание Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. Ф. 155.
1* Внесено Минюстом РФ в реестр СМИ-иноагентов.
