Фатима БУТАЕВА. ЗОЯ МИРОНОВНА САЛАГАЕВА — ЭПОХА В КУЛЬТУРЕ ОСЕТИИ

К 100-летию со дня рождения известного ученого-филолога, заслуженного деятеля науки и техники Российской Федерации и РСО-Алания

«Шестьдесят один год проработала Зоя Мироновна преподавателем филологического факультета СОГУ, пройдя путь от аспиранта до профессора. Ее трудовая биография длиной в целую человеческую жизнь — отрезок эпохи, истории нашей страны, летопись полувековой научной и культурной жизни Осетии. С 1946 года, когда Зоя Мироновна впервые взошла на университетскую кафедру, до 2007-го, когда в возрасте 83 лет оставила чтение лекций, каждый филолог нашей республики был ее студентом. Это, по самым скромным подсчетам, не менее 5000 человек» — эти слова кандидата филологических наук З. К. Кусаевой, ученицы и продолжательницы научной традиции З. М. Салагаевой, емко характеризуют роль личности и трудов Зои Мироновны для Осетии.

Сто лет исполнилось бы в этом году моей маме, Зое Мироновне Салагаевой. И будь она жива, не позволила бы, конечно, уделить ей столько внимания, она была настолько скромна, что я, только разбирая к юбилею ее архивы, впервые осознала, с какого масштаба ученым и личностью мне посчастливилось встретиться на этой Земле. «Столетний юбилей особенно зримо высвечивает творческий подвиг и красоту его души» — такую запись я нашла в ее заметках о научном руководителе, профессоре Леониде Петровиче Семенове, и эти слова теперь могут быть отнесены и к ней самой.

Она обладала широким научным диапазоном: прекрасно зная русскую и мировую литературу, занималась русско-кавказскими и русско-осетинскими литературными связями, всегда рассматривая осетинскую литературу и фольклор в мировом контексте. Любое из ее исследований включает широкий спектр сопоставлений. Упомяну для примера лишь три очень глубоких, но, возможно, подзабытых ныне сравнительных исследования: «Осетинский философ и критик Афанасий Гассиев о Льве Толстом», «”Амран” Елбыздыко Бритаева и мировая литература» и «Обряд посвящения коня у осетин». Первое раскрывает систему взглядов осетинского философа конца XIX — начала XX века в контексте идей Л. Н. Толстого и в целом русской философско-религиозной мысли. Второе представляет всемирную историю идеи о кавказском Прометее Амране. Третье повествует о древних корнях удивительного осетинского обычая. Во времена отсутствия интернета и цифровой фототехники для написания подобных сравнительных работ приходилось просматривать и практически переписывать сотни книг, добывая драгоценную информацию из первоисточников.

«З. М. Салагаева была серьезным текстологом, при участии которой выходили издания классиков осетинской литературы К. Хетагурова, А. Коцоева и осетинского фольклора» — это слова из приветственного адреса коллег. Действительно, помимо широко известного двухтомника «Ирон адæмон сфæлдыстад» («Осетинское народное творчество»), хочется напомнить и о фольклорном сборнике «Песни далеких лет» 1960 года издания, и о двухтомном собрании сочинений писателя и драматурга Давида Туаева 1970 года, и о трех изданиях сочинений Коста Хетагурова 1960, 1985 и 1999 годов, и о сборнике произведений видного писателя и публициста осетинского зарубежья Ахмеда Цаликова 2002 года. Во всех этих случаях она готовила к печати текст и составляла комментарии. Подготовить текст к печати — это значит проследить историю публикации вплоть до первоисточников, расшифровать из автографов, т. е. оригинальных рукописей, все сокращения, неразборчивые записи, найти в архиве варианты. Например, на приведенном рисунке — страница автографа Коста Хетагурова, с которой Салагаевой приходилось работать, с помощью ручной лупы разбирая в архиве строки Коста, резко перечеркнутые его решительной рукой, а поверх них — другие, снова зачеркнутые, и так до полной ясности путей его творческого процесса.

«Комментировать» означает не только дать историю написания, установить прототипы персонажей и прочее. Это еще и написать объяснение для каждого упомянутого в тексте имени или названия. Например, у Коста встречается упоминание «Нобели». В комментарии Салагаева дает полную справку о них: «Братья Нобель — шведские изобретатели и промышленники… отец, сыновья и внуки…», далее подробно о каждом. Читать ее живые комментарии интересно и познавательно. Редактируя третий том полного собрания сочинений Коста Хетагурова, содержащий поэмы, пьесы и прозу, она восстановила из оригинальных рукописей, автографов Коста неопубликованные ранее фрагменты пьесы «Курсистка» (так в первой редакции называлась известная пьеса «Дуня»). В издании сочинений Коста 1951 года Л. П. Семенов в комментариях пишет: «…пробелы (в текстах Коста. — Ф. Б.) восполняются по другим авторитетным редакциям». Зоя Мироновна же обращалась напрямую к автографам Коста. В результате полная версия «Курсистки» впервые была опубликована ее трудами в академическом издании собрания сочинений Коста 1960 года. Текст пьесы «Фатима» также был выверен ею по экземпляру сборника из архива СОИГСИ, собственноручно исправленного Коста. Ею были там восстановлены стихи, изъятые цензурой.

Также Зоя Мироновна впервые приводит вариант поэмы «Чердак», восстановленный ею из черновика Коста, так называемой тетради Р10, тоже хранящейся в архиве СОИГСИ. Этот вариант коренным образом отличается по ряду строф, сюжету и особенно развязке от основной версии поэмы, которая представлена в беловом автографе Коста. Этот беловой автограф, источник основного текста, был переработан самим Коста так, что на полях рукописи появилось множество новых стихов. Неопубликованный Коста! Естественно, Зоя Мироновна приложила все усилия, чтобы разобрать и новые, и зачеркнутые стихи в рукописях поэта. Теперь, благодаря ей, эти стихи стали доступны для читателей, они опубликованы в разделе «Другие редакции» третьего тома. Например, в основном тексте поэмы «Чердак» отсутствовали прекрасные строфы, сближающие ее с поэмой А. С. Пушкина «Медный всадник»:

…Но он над мощною Невою

Сел на гранитную скамью…

И кинул недовольный взгляд

На дивный, дорогой наряд

Столицы спящей… «Боже мой! —

Сказал он, покачав главой. —

Люблю тебя, Петра творенье!» —

Пел сладкозвучный твой певец…

О, ты восторг, ты восхищенье

И для меня… Но… я — не льстец.

И далее о Петербурге:

«Ты — людоед… да… Ты всегда

Горячей кровию питался».

И наконец:

Россия может спать спокойно.

Любовь и преданность детей

Ее хранят всегда достойно

От вражьих козней и затей.

Насколько все это важно? Академией наук СССР в 1935 году были изданы неопубликованные строфы Пушкина «Рукою Пушкина». Автографом к изданию служат слова Пушкина о Вольтере: «Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради… Нас… поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры… тем же самым пером написала и великие творения… предмет наших… восторгов». Естественно, это в полной мере относится и к неопубликованным строкам осетинского гения.

Зоя Салагаева была и видным фольклористом. Ее раннее детство, наиболее чувствительный для формирования языковых навыков период, прошло в селе Христиановском (ныне город Дигора). Заботилась о ней бабушка Нана (Елизавета Гагосова), по происхождению моздокчанка, знавшая много необычных для Христиановского сказок, обычаев, рецептов кушаний. Именно в раннем детстве от бабушки она усвоила меткую и образную народную речь. И потом всю жизнь записывала фольклор. Всегда любила говорить с сельчанами и горцами о старых временах, записывая все интересное. Дома, в ее архиве, и сейчас много этих записей. В ход шли любые клочки бумаги, если надо было быстро зафиксировать услышанное. Например, на одном из таких измятых надорванных листков — бесценная запись дигорских поговорок от Салафира Салагаева, учителя из села Мацута: «Дæ фиу дæр хуард, дæ тикис дæр мард // И сало съедено, и кошка сдохла», т. е. потеряно и то и другое; «Дæ зæрди зол — цæсти зол // Кривая душа — кривой взгляд». Недаром на заре Зоиной научной карьеры известный ученый-осетиновед, собиратель и исследователь осетинского фольклора профессор Борис Андреевич Алборов в дарственной надписи на оттиске своей статьи «”Цирыхъ” осетинских нартских сказаний» начертал: «Ирон фольклорыл зæрдиагæй кусæг Салæгаты Зойяйæн. Автор, 04.04.1960».

В 1961 году, в 37 лет, Зоя, будучи доцентом СОГПИ, переживает большой научный успех. Вышло из печати первое полное собрание осетинского фольклора «Ирон адæмон сфæлдыстад» («Осетинское народное творчество»). Двухтомник в 80 печатных листов был итогом 10 лет титанической работы по сбору, классификации по жанрам, редактированию, комментированию записей фольклорных произведений, проведенной одним человеком. Редактировал это сразу ставшее классикой из-за своего высокого качества издание Василий Иванович Абаев. Ранее полного собрания осетинских фольклорных произведений не существовало. Зое пришлось поднимать архивные материалы, немногочисленные опубликованные, использовать собственные записи и записи студентов, сделанные в ходе фольклорных практик. Издание было академическим. Она всегда особенно подчеркивала это определение. Позволю себе напомнить, что, согласно стандарту в области книжного дела, академическое издание определяется как «издание, содержащее научно выверенный текст произведений и его различные варианты… снабженное большим научно-справочным аппаратом и обширными комментариями».

В те советские времена нивелирования межэтнических различий издать фольклор вообще, а тем более так, как того требуют каноны науки, без изменения текста, без правок, было очень трудно. Приходилось отстаивать свои научные и эстетические взгляды перед партийными боссами. Те то вопрошали: «А будет ли это понятно народу?» «Как будто не сам народ создавал это», — отвечала им тогда Зоя. То хотели перевести все дигорские и кударские тексты на официальный иронский. «А я все же отстояла дигорские и кударские тексты!» — радостно вспоминала она всю жизнь. А это и правда достижение! В результате получилась книга, родная для каждого осетина и, без преувеличения, важнейшая, наряду с этимологическим словарем осетинского языка Васо Абаева.

А ведь кропотливый труд и над фольклором, и позже над монографиями и докторской диссертацией, вся многообразная и огромная научная работа велись в свободное время, после проведения занятий в университете, во время летнего отпуска, которого она всегда с нетерпением ждала по той причине, что можно было наконец любимой наукой заняться. Никогда она не отдыхала в привычном обывательском понимании этого слова. А ведь нагрузки в СОГУ тех лет были колоссальными.

В 90-х годах З. М. Салагаева подготовила второе, значительно дополненное издание своего фундаментального труда «Ирон адæмон сфæлдыстад». В него были включены новые тексты почти всех фольклорных жанров, записанные в ходе фольклорных экспедиций за прошедшие с 1960 года 35 лет. По совету В. И. Абаева там впервые появляется не выделявшийся ранее как отдельный для осетинского фольклора жанр — баллада. Рукопись сдали в издательство «Ир» в 1994 году, где та пролежала долгих 13 лет. Мама провела уже две корректуры, но книга все не выходила, издание откладывалось из года в год из-за недостатка бюджетного финансирования.

Я хотела, чтобы мама увидела результаты своего труда, потому что была свидетелем того, как буквально несколько лет она, не разгибаясь, просидела за письменным столом. Сотни библиографических карточек, тетрадок с записями фольклора, словарей, энциклопедий, микрофильмов окружали ее. В 1994-м, когда мы вместе отнесли увесистые тома рукописей в издательство «Ир», маме было 70 лет. В ожидании прошло 10 лет. В 2004-м, когда ей исполнилось 80, издательство «Ир» по моей просьбе предоставило нам счет за издание — что-то около миллиона рублей, мелочь, но и их из бюджета не давали. Я писала письма президентам республики, которых за 13 лет сменилось три, многочисленным последовательно сменявшимся в этот период мэрам города… Ответа не последовало. Тогда я решила поискать спонсорскую помощь. В Петербурге я обратилась к нашим известным землякам-бизнесменам и деятелям культуры, но либо мне отказывали, либо меня вовсе не принимали. Мама на мое фиаско с поисками спонсоров сказала с мягкой грустью, свойственной мудрым: «Ничего, не огорчайся, книга нужная, издадут когда-нибудь».

Издали ее в 2007 году, когда мама находилась в больнице. Тогда ее увезли на скорой, оставили в коридоре и не лечили, объявив бесперспективной. Просто ждали конца, несмотря на мои мольбы о помощи. Сейчас это звучит невероятно, но в те годы такое бывало. Я принесла из издательства «Ир» новенькие тома и показала докторам. Испугавшись, видимо, что за такую знаменитость может и нагореть, поставили наконец больной капельницу. После этого она прожила еще четыре года. Так что, можно сказать, помогло.

На форзаце нового издания — изумительно талантливый рисунок художника Мурата Джикаева. Но ни другие рисунки, ни предисловие на русском и английском, ни комментарии, ни библиография не вошли в сборник. Его издали экономично — только тексты с вариантами. Ну и, конечно, сохранены источники записей, так что те сотрудники СОИГСИ, СОГУ и студенты, которые после 1960-х записывали фольклор, найдут там свои имена. Хочу обратить внимание на то, что в фольклорных произведениях, особенно героических, исторических, приводится точное указание фамилий и имен реальных людей, о которых они сложены. Например, в 1898 году в Стур-Дигоре записана «Азнаури кадæнгæ». Вот короткий отрывок из нее:

Таухъани фурт Ибахъ ку адтæй,

Азнаури мæгур еунæг уод

Ка бахуардта, йе ба Сау-Ногъай

И бæрзæйгин Сидахъ-æлдар ку адтæй.

Азнаурæн æ уосæ ба Абайти кизгæ

И рæсугъд Кумусхан уæд ку адтæй,

Æ йенцег æрвадæ ба Хъайтухъи-фурт

Хамурз-æлдар уæд ку адтæй.

В середине XIX века в Стур-Дигоре был ненавистный сказителю «бæрзæйгин», то есть имеющий жирный загривок, алдар Сидак Ногаев (по прозвищу Черный Ногай), он и сгубил Азнаура, про которого это произведение. У Азнаура была жена-красавица Кумусхан Абаева, и был енчег — воспитанник из знатной семьи, из чего следует, что Азнаур и сам был знатный, ибо воспитанников принимали для укрепления связей между семьями. И был этот енчег тоже алдар Хамурз Кайтуков. А еще в самом начале упоминается Ибахъ Тауканов. Таким образом, в двух строфах произведения фигурируют целых пять исторических лиц. А произведений в собрании около 1000. Так что каждая осетинская фамилия обязательно найдет там упоминание о себе, своем селе, ущелье.

Мама была потомком двух крупных осетинских поэтов — Георгия Малиева и Созура Баграева. Ее дедушка Мали Салагаев происходил из высокогорного села Куссу в Дигорском ущелье. Он был двоюродным братом Георгия Малиева. Младший сын Мали Майрон, мамин отец, был почти ровесником Георгия, и они всю жизнь очень дружили. Георгий Малиев часто приезжал к маминому отцу, и они, по семейным воспоминаниям, подолгу беседовали. Мамина мама Вера даже была посаженой матерью на свадьбе Георгия Малиева. Бабушка мамы была из фамилии Баграевых, Созуру Баграеву она приходилась двоюродной сестрой. Мамин отец умер в 28 лет, когда Зое было всего три года. «Помню только, что он был очень добрым, как все Салагаевы», — говорила мама. Жили они в казачьей станице Николаевской. Майрон любил петь с казаками песни, танцевал их танцы. От этих воспоминаний — любовь мамы к казачьему фольклору на всю жизнь. Из-за этого-то десятилетиями позже она получила приглашение в казаки от настоящего казачьего атамана Юрия Кирилловича Запоева, отца известного современного поэта Тимура Кибирова.

В 1928-м после смерти главы семья переехала из Николаевской в село Христиановское. Пять лет, проведенные там, запомнились маме как самые счастливые, потому что соседки собирались на крылечке и рассказывали (по-дигорски, конечно) сказки, прибаутки, страшилки. В Дигоре Зоя и пошла в первый класс, обу­чалась на осетинском языке. Когда переехали во Владикавказ, где занятия велись на русском, сначала русский письменный давался ей с трудом. Особенно ужасали диктанты — десятки ошибок. Но девятилетняя девочка сама, без всякого принуждения переписывала большие и сложные русские тексты, обращая пристальное внимание на написание слов, знаки препинания, пока не добилась абсолютной грамотности, и это всего-то за два года. В русскую школу она пошла во второй класс, а в табеле за четвертый уже все оценки, включая русский язык, отличные. Этот табель она хранила всю жизнь, так как в нем была пометка «Проявляет склонность к литературе» — первое профессиональное признание!

Всю жизнь она хранила и записную книжку, заполненную переписанными текстами. Причем текстами классическими, красивыми, героическими. Вот, например, цитата из «Эдды»: «Вечный страх отравляет все радости труса». «Эдда» — напомню, мифологическое произведение, в оригинале на исландском языке. В этих записях даются еще и краткий анализ прочитанных произведений, их основная мысль и ее личные впечатления. Литература же всегда влекла ее. Еще в Дигоре она целыми днями увлеченно читала — у ее дяди-журналиста была библиотека. «Когда я попала в эту комнату, полную книг, я испытала такое счастье, как будто мир вокруг меня вдруг беспредельно расширился, десятки людей в тишине говорили со мной о волнующих и удивительных вещах, — вспоминала она. — Мæнæ дессаг! Цума кадæр дин чидæр дессæгтæ дзоруй!¹» И потом с восхищением пересказывала по-дигорски другим детям и родне сюжеты прочитанных русских книг. Это был первый восторг ребенка, узревшего величие мира и понявшего, что это случилось благодаря книге!

И всю свою жизнь она учила этой простой, но самой главной вещи всех своих учеников, родственников, дочь и внука: «Читай, читай как можно больше, все идет от чтения». Она сама читала каждую свободную минуту, а также часами читала вслух маленькому внуку Георгию классические произведения, чтобы привить ему литературный вкус. Ребенок, надо сказать, честно пытался совместить в своих представлениях русскую классику и жестокие 90-е, в которые ему довелось расти. Как-то, пересказывая содержание «Песни про купца Калашникова», прочитанной бабушкой, он внес в повествование свою творческую струю: «А тогда Калашников быстренько изобрел автомат Калашникова и убил Кирибеевича!» Детское сердце благодарно… И вот какие трогательные воспоминания остались у мальчика, единственного ее внука, теперь уже взрослого состоявшегося человека:

«Я знал Зою Мироновну не как ученого, а как мою любимую бабушку. С ней были связаны самые теплые и приятные воспоминания моего детства, ее рассказы всегда были полны мудрости и доброты. Когда она приходила с работы домой, что-то в доме менялось. Он как будто становился теплее и светлее. Помню, как я с нетерпением ждал вечера, потому что она всегда читала мне. Я и сам умел читать, но мне особенно нравилось, когда читала она. Такой незабываемой для меня и для всех, кто ее знал, делала ее несравненная доброта, способность радоваться каждому дню и находить хорошее в людях и ситуациях. Она для меня стала примером настоящего гуманиста. Зоя была не просто выдающимся ученым, она была человеком с большим сердцем, всегда готовым поделиться своим теплом, любовью и заботой. Жизнь Зои была наполнена стремлением делиться знаниями и помогать другим, иногда даже едва знакомым людям, и это превращало ее в настоящий огонек, притягивающий к себе самых разных людей. Ее вера в добро, щедрость ее души оставили глубокий след и в моем сердце, научив меня ценить эти качества в других и стремиться к ним самому».

Книги спасали ее всегда. В минуты тягот она брала том Пушкина и уносилась в доступный лишь ей одной прекрасный поэтический мир, где не было тяжелых людей, нужды, болезней, где царили легкость и блестящее великолепие пушкинского стиха. Образование считала самой главной ценностью и счастьем. О людях бескультурных обычно говорила: «Бедный, образования не получил». Охотно делилась даже с незнакомыми людьми советами, как поступить в институт, как поступить на подготовительное отделение, к кому обратиться в университете за помощью. Старалась, чтобы образование получило как можно больше людей, потому что знала, что качество жизни и общества в целом зависит от образования. Считала Пушкина непревзойденным и каждому курсу предлагала написать эссе на тему «Мой Пушкин» по примеру произведения Марины Цветаевой. Всегда потом тщательно прочитывала эти студенческие сочинения. И еще заставляла студентов учить наизусть десятки стихов, в записной книжечке подробно помечала выполненное, слушала эти стихи часами, так как считала, что знания текстов ничто не заменит, а стихи в молодой памяти ребят сохранятся навсегда и во все времена будут им утешением. Считала тех, кто пишет стихи, особыми людьми, одаренными, к которым нельзя подходить с обычной меркой. «Это же поэт, он не такой, как другие» — это говорилось не только о больших поэтах, но и о студентах, знакомых, родственниках, пишущих стихи. Во всем поддерживала поэтов, как могла. Гордилась всеми своими пишущими студентами: Ахурбеком Магометовым, Ахсаром Кодзати, Музафером Дзасоховым, Шамилем Джикаевым, Васо Малиевым, Борисом Хозиевым…

В юности литература казалась ей слишком легкой и приятной, чтобы стать специальностью, и она всем заявляла, что поступает на исторический. А окончив школу в 1942-м, в дни войны, вообще собралась в медицинский из чувства гражданского долга, но оказалось, что срок подачи документов там уже вышел, так и поступила в пединститут на факультет русского языка и литературы. Сохранилась зачетка, в которой все оценки за пять лет обучения отличные. В первый же семестр первого курса девушка испытала настоящее счастье. «Введение в литературоведение» вел сам Иван Джанаев, он же поэт Нигер. В те времена, в 40-е годы, осетины по причине пробелов в школьных знаниях русского языка и подчас трудных бытовых условий не блистали на русском отделении, их там вообще почти не было. Поэтому Нигер, боясь, видимо, скомпрометировать себя и свой народ, ее, единственную осетинку в группе, намеренно избегал спрашивать, хоть она и тянула руку. Но на экзамене, ни разу не взглянув ей в глаза, стесняясь, вероятно, устроенной им дискриминации, вынужден был поставить «отлично», так как ответ был великолепным. В 1946-м Зоя получила диплом с отличием и была оставлена при институте. Потом была аспирантура по филологии и первые публикации в журнале «Мах дуг»: «Образ горянки у Коста Хетагурова» и «Коста Хетагуров и Нартский эпос». Это серьезные, скрупулезные исследования, части кандидатской диссертации.

Защита кандидатской диссертации проходила в Институте русской литературы АН СССР в Ленинграде, он же прославленный Пушкинский дом. Декабрь в Ленинграде… Кто бывал — поймет! Холод, метель, пронизывающий ветер такой, что, кажется, дует одновременно со всех сторон и двинуться нет сил ни в какую сторону. 1951 год, всего восемь лет прошло после снятия блокады. Нет одежды. Нет денег. Пустила Зою на квартиру уборщица Пушкинского дома, сдала угол — кровать в той же комнате, где жила сама с дочкой. К сожалению, я не запомнила ее имени, а надо было. Молодая женщина, с сожалением глядя на Зою, сказала: «Да у тебя пальто на рыбьем меху». Я больше такого выражения ни от кого не слышала. И отдала ей сравнительно новое теплое пальто, которое берегла для дочери. И дала в долг денег из с трудом скопленного ею на крайнюю нужду. Деньги мама, естественно, сразу же по возвращении домой ей вернула почтовым переводом. Но это было такое большое доверие…

Защита прошла прекрасно. Сохранилось постановление ученого совета с результатами голосования: 15 человек, единогласно. В списке проголосовавших классики филологии, авторы учебников Б. Мейлах, В. Адрианова-Перец, А. Бушмин, Н. Пиксанов, В. Евгеньев-Максимов, Д. Лихачев, Б. Томашевский, Б. Бурсов. Оппонировали двое: первый — В. А. Десницкий, революционер, участвовавший в обеих революциях, в 1905 и 1917 годах, крупный литературовед, друг и биограф Горького, очень строгий и дотошный рецензент; второй — Василий Иванович Абаев. У меня много воспоминаний о нем. Абаевы, Васо и Ксения Цхурбаева, его супруга, музыковед, историк музыки, навещали нас в каждый свой приезд из Москвы, помню их с самого детства. И мы ежегодно бывали в их владикавказской квартире на Коцоева, 79. Мне запомнились слова мамы, она цитировала Абаева, но точно не помню, чьи именно это слова: «Если бы знания языка было достаточно для успехов в языкознании, то, следуя этой логике, лучшим ихтиологом была бы рыба».

Васо Абаев на всю жизнь остался верным другом и научным наставником мамы, высочайшим для нее авторитетом. В домашнем архиве много его автографов, дарственных надписей маме и отцу его таким характерным неровным почерком. Одно из них — «Zojæjæn styr buznygæj æmæ zærdæxælaræj. — A. V.» («Зое с большой благодарностью от всей души») — написано латиницей, хотя датируется началом 60-х, когда в осетинском языке уже использовали кириллицу. Вероятно, это стилистическая особенность автора. Второе посвящение — «Дорогим Георгию и Зое от автора» — датировано 16 июля 1965 года, оно начертано на оттиске знаменитой статьи «Лингвистический модернизм как дегуманизация науки о языке». Вероятно, оттиск был подарен моим родителям во Владикавказе при посещении В. И. Абаевым нашего дома.

Запомнился и рассказ мамы о Д. С. Лихачеве, поведанный ей Василием Ивановичем. Дмитрий Сергеевич Лихачев — это широко известная личность, академик. Менее известно, что, находясь в сталинских застенках, он изучал истоки тюремного жаргона с позиций языковеда. А освободившись, простодушно принес в научный журнал, в редколлегии которого был В. И. Абаев, рукопись статьи про тюремный жаргон. Васо был поставлен в тупик этой ситуацией — работа была блестящей, но тема неугодной властям, запретной.

После защиты кандидатской диссертации мама вернулась на родную кафедру русского языка и литературы, и уже в этот период, будучи ассистентом, стала читать все основные кафедральные курсы. Из характеристики З. М. Салагаевой, старшего преподавателя, осетинки, беспартийной, подписанной Б. И. Кандиевым, заведующим кафедрой русского языка и литературы в 1956 году: «Товарищ Салагаева вела следующие курсы: на отделении русского языка и литературы — “Русское народное творчество”, “Русская литература XIX века”, “Литература народов СССР”; на отделении осетинского языка и литературы — спецкурс по творчеству К. Л. Хетагурова». Нагрузка была такой колоссальной, что даже комиссия, приехавшая с проверкой, возмутилась тем, что один человек ведет столько трудных курсов. На что Б. И. Кандиев ответил: «Она не отказывается, вот я и нагружаю». Его принципом было кинуть молодого преподавателя в самую гущу работы. Выплывет — хорошо, нет — туда ему и дорога. «Товарищ Салагаева», похоже, выплывала…

Окончание следует.