Дзахо ГАТУЕВ. ЗЕЛИМХАН. Отрывок из повести

ХАРАЧОЕВСКИЙ ЗЕЛИМХАН

И все-таки, если было до сих пор абречество Зелимхана индивидуальным, если было оно до сих пор обычным, таким, к какому привыкла чеченская придушенная беднота, то с этого дня, со дня убийства полковника, Зелимхан вырос в глазах бедноты в героя. В Зелимхана харачоевского.

Пусть опять арестовали его жену, пусть экзекуционными отрядами наполняли селения Веденского ущелья, пусть ягненок Хассий, кроткий Хассий тоже оказался в тюрьме – Зелимхан убил полковника. Того самого, о котором сказал молившийся на дороге чеченец, когда ему предложили сойти с нее, так как должен-де проехать здесь какой-то всекавказский начальник:

– Пусть сам Добровольский едет, я все равно не сойду.

До сих пор убивали абреки полицейских урядников и служилых казаков много. Но пустяки же – служилого убить. Ну убили! Ну начальство будет искать убийцу. Выжмет штраф из сельского общества, оказавшегося владельцем территории, на которой убийство произошло. А полковника?.. Кто решался в полковника стрелять?!

– Зелимхан. Харачоевский Зелимхан.

Полковник думал, что он все может и ничего ему не будет за это: за то, что обругал сестер зелимхановских, за аресты Зелимхановой жены, за преследование Гушмазуко, Солтамурада и Хассия, которого даже кровники не трогали. За присылки в Харачой солдат, солдат, лапавших харачоевских девушек, осквернявших чистоту мусульманских жилищ. Думал полковник, что ничего ему не будет за это все и что ругать он может и Зелимхана, и всех последними словами.

– О! Молодец Зелимхан, харачоевский Зелимхан!

Зелимхан уже потерял друзей. Османа азаматюртовского убили кровники, Зелимхана гелдыгенского убили русские. С женой убили. Тоже абречила она. Теперь Зелимхан абречил со своей семьей – с отцом и братом. Это было лучше. Никому и никогда не верил Зелимхан после смерти товарищей. Когда еще были с ним они, не всегда спал Зелимхан так, как нужно было ему – волку. С отцом и братом спокойнее было Зелимхану, нежели во все другие времена и дни. Родной брат, кровный охранял его сон. Был с ними еще ингуш – Юсуп. (Хороший абрек отовсюду должен друзей иметь.) Полный Юсуп. Веселый Юсуп. Не любил его Гушмазуко, говорил Зелимхану часто:

– Когда-нибудь этот волк предаст тебя.

Гушмазуко – отец. Гушмазуко как отца, как старшего слушаться надо. Но разве же можно такого волка слушаться… Зелимхан – волк, Гушмазуко – двадцать раз волк. Гушмазуко всех Элсановых убить хочет. И женщин даже. Свою Бельгас убил бы, не будь она матерью Бийсултана. Элсановская ведь она!

– Уо! Какой Гушмазуко волк!

На перевале встретился грузин. Гнал ослика, вьюченного какими-то горными травами. А поверх мешочек с хлебом, с сыром.

Остановил Гушмазуко:

– Деньги!

Но откуда у грузина деньги? Трава одна.

– Деньги!

Грузинское счастье, что Зелимхан подошел: убил бы его Гушмазуко. Грузинское, но не Зелимханово:

– Какое такое право сын имеет в отцовские дела вмешиваться? Какое такое время настало, когда щенята волков учат?

– С Элсановыми тоже: всех Элсановых убить надо, – Гушмазуко говорит. – От них житья не будет. Они первые шпионы будут у начальства. Элсана убили. Адоду убили. Со всеми надо кончать. Все равно.

Зелимхан говорит, что хорошо, убьем, говорит. И не убивает:

– Они убили. Мы убили. Довольно. Мы еще Адоду убили. Пока довольно.

Байзыренко и Хренова отпустили, получив две тысячи рублей. Выкупа. Этот случай был первым случаем пленения. Зелимхан ввел пленение «в моду». От него перекинулись пленения в Дагестан. В Азербайджан. Были они хлопотливее, правда. Но результаты оказывались прибыльные. Убить всегда можно. Но не всегда от убийства деньги. Лучше убивать, когда никакой надежды на деньги.

Убийством Добровольского и Адоды, пленением Байзыренко и Хренова Зелимхан уничтожал всякие возможности возвращения к мирной жизни, к которой привык за 28 лет мирного житья. С ее пахотой, стадами, кислым запахом овец. Снова озлобив Элсановых, Гушмазукаевы уже не могли приходить на более или менее спокойные ночевки в Харачой. Абреку кунаков надо иметь. Таких, у которых ночлег и приют. Не к старшинам ходил Зелимхан, не к лавочникам. К беднякам. Входил в их дом с миром, с заботою. Был абреком Зелимхан, но оставался чеченом – землеробом и пастухом. Как все, кто не продался врагу, кто не был мертворожденным для угнетенной Чечни.

О чем говорил с кунаками Зелимхан?

О хозяйстве и хозяйствовании. Он молчал о своих подвигах, о меткости своего глаза. Наоборот, всегда выдвигал на первый план кого-либо из товарищей: он же храбрее меня, метче меня. Беседуя с землеробом, Зелимхан оживал, погружаясь в вопросы посева, урожая. Спрашивал о рабочем скоте. Как он? Что он? Жеребая ли кобыла? Начали ли котиться овцы? Много ли кукурузы в хозяйской сапетке? Налоги как? Сколько штрафов уплатило общество за месяц, за два, тех пор, как был он здесь в последний раз? За что уплатило? За следы?

– Ваши украли?

– Нет, соседские.

– Уо, начальство, проклятое начальство!..

Наступал канонический час. Приносил хозяин кумган с тазом. Омывался Зелимхан, омывались сподвижники. Хозяин.

– Бисмилла. Аррахман. Аррахим¹.

Установленная молитва кончалась. Правоверным только после этой догматической молитвы разрешается обращаться к Богу с просьбами личными, импровизированными для случая. После молитвы разрешается правоверным делать «дуа».

– Аллах, – просил, – если я задумаю что-нибудь несправедливое, то отврати мои мысли и удержи мою руку. Если я задумаю дело правильное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой метким и руку твердою. Прости мне мои грехи, прости грехи всем несчастным, вынужденным идти моею дорогою.

Наутро или в ночи уходил он. И хозяин, возвращаясь к своим, рассказывал, каким гостем был Зелимхан, что говорил, о чем расспрашивал Зелимхан. Много ли надо бедняку-чеченцу, чтобы очаровать его, чтобы дать почувствовать в себе своего, бедняцкого.

В Харачое тревожно. Опасно. Там кровники и жена там. С нею дети: Мэдди, которую, лаская, называл Зелимхан «Бадик», грудная Энист. И приходил в Харачой Зелимхан. Не мог не приходить.

Однажды утром пробирались из Харачоя Гушмазукаевы. Зелимхан шел, отец шел и Солтамурад. Зелимхан впереди по тропинке, на дне ущелья. А элсановские женщины на склоне над своим посевом работали. Увидели Зелимхана женщины.

– Зелимхан, проклятый Зелимхан! За что ты Элсана убил? За что ты Адоду убил?

– Сами знаете, за что убил.

– Уо, Зелимхан! Проклятый Зелимхан! – скатили на Зелимхана камень женщины.

Увернулся Зелимхан.

– Эй, женщины! Элсановские вы, но не буду я стрелять в вас, потому что вы женщины все же. Но сзади Гушмазуко идет. Воллай лазун, биллай лазун, перестаньте! Знаете же отца моего.

* * *

Зелимхан убил Добровольского. Зелимхан приобрел авторитет. Не только у бедноты чеченской.

С 1859 года государственная власть выделила несколько фамилий, чтобы через них осуществить в Чечне институт частной крупной собственности на землю. Выделила из числа услужающих. Первое поколение услужало ради закрепления за собой этого права. Поколение же следующее выросло в чеченскую промышленную буржуазию, интеллигенцию тоже. Конкуренция с капиталом великодержавным и казачьим и для него перерастала в форму буржуазно-национальной борьбы. Нация, угнетаемая сверху донизу, чувствовала себя единой в борьбе. Одна часть нации вела ее, используя флаг национальный, для овладения нефтяной промышленностью края, другая же, глубинная, – за средства производства, которые незамысловаты, которые в земле, как таковой. Лишившись земли, отнятой великодержавным государством в пользу казачества, племя вело непрестанную активную борьбу за нее, как основу для своего культурного развития.

Когда Зелимхан вырос в героя, когда определилось политическое значение его абречества, все национальные группы признали его своим. И группа чеченской буржуазии даже связалась с ним. Внешне она оставалась лояльной. К власти, грозненскому обществу, сплошь нефтепромышленническому, сплошь инженерно-директорскому. Но ближайшие к Грозному хутора чеченских владельцев не раз бывали местом, в котором Зелимхан мог найти приют. Безопасный и не чреватый последствиями для хозяев: кто мог оштрафовать их, выслать, арестовать, не имея никаких определенных улик? Кто мог сделать с ними то же, что и с бедными чеченцами, которых подозревали хотя бы только в симпатии к Зелимхану? Как с богачами сделать то же?

Начало деятельности Зелимхана совпало с русско-японской войной, с 1905 годом. Освободительное движение всколыхнуло горцев. Даже казаков (был в Георгиевске случай, когда казаки отказались бить. Но было это в Георгиевске, далеко от Чечни). Всколыхнувшиеся горцы оформляли свои задачи освободительного движения на общенародных съездах, обсуждавших вопросы государственного и местного управления, земельный и другие, имеющие отношение к быту. Кое-где происходили вооруженные столкновения с казаками (Яндырка, Наур).

В воскресенье, 10 октября пятого года, грозненские власти учинили на базаре чеченский погром. Начало обычное. Поссорилась с чеченом баба. Шум. Толпа. То ли он кого из толпы убил, то ли толпа его убила за чеченское происхождение. В результате вышел из казарм под командой полковника Попова Ширванский полк и расстрелял семнадцать чеченов.

– Мы все готовы были тогда в абреки уйти, – прибавил мне рассказчик, чеченский интеллигент. Готовы были, но не пошли.

А в воскресенье, 17 октября, около станции Кади-юрт остановил Зелимхан пассажирский поезд. Он сделал то, что надо было сделать простому абреку: он ограбил пассажиров поезда. Он сделал еще и то, что надо было сделать абреку, который вырастал в народного героя родовой кровнической Чечни. Он расстрелял семнадцать пассажиров поезда. Семнадцать. Ровно столько, сколько расстреляли одураченные солдаты в Грозном.

– Передайте полковнику Попову, что жизни, взятые им в Грозном, отомщены, – простился он с уцелевшими пассажирами поезда.

По-своему, как умел, отомстил Зелимхан за побитую Чечню, тот самый Зелимхан, который уже посмел убить чеченского насильника Добровольского. К нему паломничали родственники отмщенных, к нему стягивались протестанты со всей Чечни. Вздыбься волны революции – и Зелимхан в силу объективных условий оказался бы народным вождем, не зная ни культурных форм революционного движения, ни законов развития революции.

Был бы российским Саттарханом² харачоевский Зелимхан.

Инструкция сподвижникам была одна: грабить только состоятельных. И только не чеченцев. Один лишь случай был у Зелимхана, когда вздумал он ограбить чеченского кулака. Но убедил его кулак, что позорно грабить единоверцев.

Будь Зелимхан более доверчив, развивайся революция, и он объединил бы вокруг себя шамилевскую Чечню, ту, которая не могла замкнуться в пассивности. Но был Зелимхан строг в выборе, инстинктивно сознавая, что группа его сподвижников должна быть в некотором роде партией. Простого заявления о желании войти под зелимхановское начало было мало. Прозелит³ должен был доказать, что он порвал с мирным прошлым, что он не вернется к нему, что не сможет вернуться, если бы даже захотел.

Был случай, когда в числе протестантов, пожелавших абреческого подвижничества и сподвижничества, оказался милиционер из управления Грозненского округа Сулейман.

Сулейман отыскал Зелимхана на лесной лужайке.

– Уо! Селям алейкум, Зелимхан! Я к тебе пришел. Я не хочу больше служить начальству. Ты знаешь, что я храбрый, что на войне я тоже храбрым был. Другим дали четыре Георгия, мне дали два Георгия. Разве справедливо это? Разве можно служить начальству, которое так обижает людей?

Много еще говорил Сулейман про начальство, про несправедливость его. Зелимхан слушал. Много и терпеливо. И сказал выслушав:

– Ты думаешь, что я дурак, Сулейман? Ты думаешь, что так легко поверю тебе. Иди, убей начальника округа и тогда возвращайся ко мне.

Сулейман ушел, но не вернулся. Не убил.

К 1906 году в ядре группы были Зелимхан, Гушмазуко, Солтамурад и Саламбек Гасаоджев, ингуш из селения Сагопш. О нем писали:

«С именем Саламбека связаны самые дерзкие разбои Зелимхана; в то время как Зелимхан одухотворял шайку своей религиозно-политической популярностью, Саламбек производил на шайку магическое действие своей неустрашимостью и своей безумной отвагой. За ним абреки шли почти на верную смерть, в самый центр города, отдаваясь прямо в руки войск. Кроме храбрости Саламбек отличался необычайной силой воли, свойством не теряться в минуты опасности и, главное, беспощадностью. Безумная храбрость Саламбека – это идеал, которого желал бы достигнуть каждый абрек. Словом, Зелимхан и Саламбек взаимно друг друга дополняли».

* * *

Уже давно в Харачое сломлено было сопротивление двух родительских пар – Дударовых и Хушуллаевых. Бици с детьми и Зезык собрались в Турцию. Продали последние остатки домовства и хозяйства и переехали в Урус-Мартан к Домбаевым. Но не было покоя в Урус-Мартане. Разговаривали, что может узнать начальство, могут донести начальству. Тогда арест гостей и разорение хозяевам. Надумали поселиться в лесу. Поселились. В избушке, построенной зелимхановскими друзьями на лесной поляне, у родника.

– В Турцию, в Турцию!

Оставляя своих в лесу, уезжал Зелимхан в гости к друзьям. К влиятельным интеллигентным друзьям. В рассуждении паспорта. Взялся добыть во Владикавказе паспорт кумыкский князь А., согласился устроить переход через границу бакинский доктор К-На Баладжары, уславливался он выслать тюрка, долженствовавшего проводить Зелимхана в персидский Азербайджан.

Но в Турции тоже нужны деньги. Чтобы были деньги, надо ограбить кого-то, удумать надо что-то…

* * *

Мне пришлось уже рассказывать об овцеводах. Они ведут почтенную роль в зелимхановской эпопее. Они влияли не только на содержание администраторских приказов. На экономику, на хозяйство Чечни влияли они тоже.

Цель переселения овцеводов в Терскую область была, конечно, культурная цель: ознакомление горцев с культурой овцеводства, поднятие овцеводства в горах…

На практике культуртрегерство вылилось в конкуренцию с самобытным горским овцеводством, которое, как и культурное таврическое, нуждалось в зимних пастбищах на левом берегу Терека. Даже эта конкуренция не была свободна. «Свободно» конкурируя на торгах, тавричапе исподволь агитировали в казачестве против чеченцев, обвиняя их в разбойничестве, в воровстве и прочих смертных грехах. И добились губернаторского приказа о недопуске воров-туземцев с их стадами на левый берег.

Обострившаяся в поисках денег мысль Зелимхана остановилась на овцеводах. На ближайшем из них – Месяцеве.

Архип Месяцев – тавричанин Хасавюртовского округа, соседствующего с Чечней. (Тавричане, как в свое время и казачья линия, обосновывались на стыках колонизаторского населения с горскими племенами.) Интересы Архипа Месяцева чаще других сталкивались с интересами овцеводов чеченских. В борьбе сталкивались. И мысль Зелимхана остановилась на нем.

Пленить и взять выкуп.

Экономия Месяцева в сорока верстах от Хасавюрта – российской твердыни на тихой кумыкской плоскости. Месяцев утвердился в бывшем имении пропившегося кумыкского владетеля. Кумыкская плоскость – степная. Болотистая. 30 августа года 908 увидел Месяцев точки всадников вдали. Мало ли на Кавказе таких точек, которые, оформляясь в зыбком зное, одинаково легко могут вырасти в разбойника или уменьшиться до обычного милиционера.

На всякий случай Месяцев заперся в доме. Забаррикадировав болтами двери, вооружившись маузером, в одной обойме которого десять смертей.

Всадники въехали в ворота. Старшой в офицерских погонах. Зелимхан – старшой. Спешился сам и приказал спешиться. Подошел к двери. Постучался.

У Месяцева маузер. В своей позиции он не только пятнадцать абреков расстрелять может. И Месяцев открыл дверь:

– Не откроешь – хуже может быть.

Вошел Зелимхан в комнату, снял с Месяцева маузер, часы и другую мелочь.

– Поедем с нами. Скажи жене, чтобы 15000 приготовила. Когда 15000 будет, тогда ты у нее будешь.

Увез, подсадив Месяцева на одну из четырех выведенных из его конюшни лошадей.

Курьер в Хасавюрт скачет. Телеграммы в Грозный. В Ведено. Телефоны дребезжат в сельских правлениях:

– Пленен… Шайкой Зелимхана… Перерезать путь… Задержать…

Одна команда выехала вдогонку из Хасавюрта. И старшина встречного селения с жителями направил ее по ложному следу:

– Зачем из-за чужого Месяцева нашего Зелимхана выдавать!

Дозорами встали на Качкалыковском хребте команды сельские. Зелимхан около Бачи-Юрта миновал их. Переночевал в лесу. После утреннего намаза двинулся дальше через земли беноевцев. На поляне остановился, чтобы сделать намаз полудневный.

На поляне мелкий кустарник. Месяцева и Зокка послали вниз, к роднику. К роднику же спустились первыми Гушмазуко и Аюб Ат’агинский, чтобы омыться.

Оставшиеся расположились отдохнуть. Но увидел кто-то и крикнул:

– Дже!

«Дже» – значит «тревога». На тревогу вскочил Зелимхан. Нацелился.

– Воллай лазун! Биллай лазун! Не буду стрелять, Зелимхан. Я с тобой поговорить хочу только.

– Уо! Селям алейкум, Буцус беноевский! Отчего же не поговорить нам с тобой.

Вплотную подошли друг к другу беноевцы и зелимхановцы. Буцус, здоровенный Буцус к Зелимхану подошел. Остальные кто как. И в упор выстрелили вероломные беноевцы. И убили Солтамурада и трех ингушей. А Буцус, здоровенный Буцус обхватил Зелимхана, чтобы взять. Живым чтобы взять.

Саик и Тюрик остались в живых. Саик и Тюрик легли в кочки, которые около кустарников, чтобы стрелять по беноевцам, которые уже отходили, потеряв Буцуса, оставляя поваленных Бургуная и Гомзата. Тогда лишь подоспел на тревогу старый Гушмазуко.

Гушмазуко выскочил на гребень догонять отходивших беноевцев. Чтобы мстить за сына. За двух сыновей. Чтобы убивать. Всех до одного.

Гушмазуко вздыбился на гребень и свергнулся с него. Беноевцы залпом пронзили его волчье тело, его сердце, бьющееся злобой.

Саик бросился вслед за Гушмазуко. На гребень. Саик расстрелял все патроны в орешник, который уже не отзывался. Молчал.

Когда стихло, живые собрались около Месяцева: Саламбек, Аюб, Абубакар, Саик, Тюрик, Зокка. Зелимхана нет, Солтамурада нет, Гушмазуко нет. Погибли.

Абреческая традиция не знает оплакивания погибших. Погибших абреки могут оставить врагу. Абречество – это не война. Абречество – не единоборство. В абречестве один за себя и один за всех. И один против всех.

Абреки подняли продолжавшего лежать Месяцева. Посадили на коня и поехали дальше. Перевалили гребень горы. Один. Довалились до второго, склон которого долгий и пологий. Одни довалились, без Зелимхана, который остался там, на месте побоища.

Зелимхан остался, схваченный Буцусом. Схваченный Буцусом он вместе с Буцусом свалился на землю. Вместе с Буцусом скатился вниз на дно балки.

Пришел твой час, харачоевский Зелимхан. Пришел час харачоевского Зелимхана. Волчий Буцус схватил его. Волчий Буцус грыз ему шею волчьими клыками.

Пришел твой час, харачоевский Зелимхан!..

Схвачены руки Зелимхана, прижаты рукоятью буцусовского кинжала к газырям. Беспомощные руки. Бессильные. Одни только пальцы.

С Месяцевым довалились живые до второго гребня, склон которого долгий и пологий. Случайно оглянулись с гребня и увидели: ползет снизу человек и машет им. Кричит. Видно, что кричит, но не слышно. Остановились и дождались:

– Уо, Зелимхан!

На дне балки, придушенной орешником, в которую скатились Буцус и Зелимхан, в которой грыз Буцус шею Зелимхана клыками и проклятиями, вытянул Зелимхан, пальцами держа лезвие, кинжал. Пальцами держа лезвие, порезал шею Буцуса. Немного порезал шею Буцуса. Немного порезал, но умер Буцус.

Так отвоевал себе жизнь харачоевский Зелимхан.

Потом была перестрелка около Шали. Была еще перестрелка. На Аргуне. Недалеко от Бамутовского хутора на пригорке, засеянном кукурузой, оставили абреки Месяцева под охраной Зокка и Аджиева. Через пять дней приехал Зелимхан. С неизвестным, лицо которого в башлыке. Приказал Месяцеву написать вторую записку: на 18000.

– Отца убили, брата убили, трех товарищей убили. Не отпущу меньше, чем за восемнадцать. И чтобы на станцию Самашкинскую привезли.

Месяцевский Проня приехал на станцию с 15000: не получил второй записки. Зелимхан не принял его. Зелимхан отослал его назад. И чтобы не встречаться опять на Самашкинской, приказал Месяцеву написать еще:

«Ногай (работник Месяцева) и Проня, с подателем сей записки поезжайте туда, куда он вас повезет, не бойтесь».

Податель привез Ногая и Пропю на Слепцовскую. Зелимхан встретил их на платформе и на бричке повез к Ассиновской. Там около стога сена под охраной Зокка и Аджиева ждал своего освобождения Месяцев.

* * *

Бици и Зезык жили в лесу. Бици и Зезык – мужние жены. Чтобы жить, горцу нужно молоко и хлеб. Муку привозил Зелимхан, пригнал пару коров.

Настал день, в который приехал Зелимхан один – без Гушмазуко, без Солтамурада. Зезык – вдова теперь. Младшего брата вдова. Мать его ребенка. Когда еще из Харачоя выезжали… А теперь всякому ясно, что она мать. Она одна будет растить сына. Убит отец, Солтамурад убит.

Приехал Зелимхан. Один приехал. На Качкалыке перестрелка была. Около Шали перестрелка была. На Аргуне перестрелка была. Опасно оставаться в этих местах, в лесу даже. Новый начальник округа Галаев-полковник клятву дал: поймать. Семью поймать. Всех родственников поймать. И в Россию, в Сибирь!

Уезжать надо. Разыщут еще.

Собрали скарб. Поехали. В сторону Ингушетии. Через затемненные лесами отселки, через мелкие аулы, лежащие на пути. Останавливаясь в них на три, на четыре дня, чтобы передохнуть детям и обремененным женщинам. Так медленно добрались до ингушей, в Экшкун-юрт.

В Экшкун-юрте люди, соседи.

– Кто приехал? Почему приехал?

– Чеченцы приехали. Урусмартановские. От кровников скрываются.

– От каких кровников?

– Забыли мы фамилию их. Всякий человек кровников иметь может.

Только хозяева знали, кто гости, от каких кровников скрываются гости.

Зелимхан не был Зелимханом. Мужем двух жен был он, отцом четырех детей. Спасающимся от кровников. Он часто уезжал в Назрань и привозил своим мануфактуру и газеты:

– Послушаем, что про меня пишут.

В Чечню уезжал. Из Чечни возвращался злой:

– Аи, аи, аи, что новый полковник делает!

Галаев свирепствовал.

Галаев – сам горец, из казаков моздокских. Галаев подошел к корню вопроса, как царский администратор, он мечтал об устранении причин явления полумерами. Таковых, по его мнению, было две: малоземелье и родовой дух, в котором продолжала консервироваться Чечня. Для увеличения земельной площади он мечтал осушить Истисинские болота. А родовой быт и существовавшие в нем право и мораль решил уничтожить действом административным. Всех так или иначе заподозренных в сношениях с Зелимханом он ссылал или в Россию, или в Сибирь. Ссылал Галаев беспощадно и по рецепту генерала Михеева. Ссылки предшествующих администраторов не давали желанного результата. Ссыльные возвращались и пополняли абреческие кадры. Чтобы уничтожить тоску по родине, по семье, Галаев начал высылать с семьями. Каждой высылке предшествовал арест, и тюрьмы наполнялись преступниками в возрасте от грудного и до старческого, переходившего в маразм.

Галаев видел экономические причины абречества, видел родовые причины его. С тем большей настойчивостью проводил он систему фамильных высылок.

– Уо! Полковник. Вспомни Добровольского, полковник!..

…Отношения между Зелимханом и полковником обострились, в особенности после убийства Турченко.

Турченко – дорожный мастер. За что Зелимхан мог убить Турченко? Какое дело Турченко до Зелимхана, Зелимхану до Турченко? Разве тронул когда-нибудь где-нибудь Зелимхан рабочего или хлебороба? Обидел разве? Ведь было, что встретил Зелимхан в степи извозчика, плакавшего над опустелыми оглоблями. Зелимхан ограбил извозчика.

– Какой Зелимхан? Я Зелимхан. Разве я тебя грабил?

– Не ты. Абрек Зелимхан ограбил.

– Я абрек Зелимхан. Я таких, как ты, не граблю. На тебе 60 рублей. Абрек Зелимхан дал тебе 60 рублей, чтобы ты себе лошадь купил.

Было еще, что Зелимхан поймал такого грабителя. Отстегал нагайкой и приказал вернуть. И добавить из своих средств «за беспокойство».

– Разве же можно грабить бедных людей?

За что мог Зелимхан убить Турченко?

Турченко – дорожный мастер, соединивший с этим званием подряды. Он чинил дорогу, он поставлял материал для ремонта. Чеченцы поставляли Турченко, Турченко – дорожному начальству. Ставши подрядчиком, Турченко вошел в тот механизм угнетения, который наладило начальство для Чечни.

Чеченцев, поставлявших материалы Турченко, он всякий раз убеждал в том, что они жулики, что гололобы, что азиаты, что разбойники. Только наличие такого рода свойств, специфически горских, по колонизаторскому мнению Турченко, давало ему право обеспечивать поставщиков. На то ведь чеченец и жулик, на то он безграмотен и не знает русского языка, чтобы его обсчитывать. И Турченко обсчитывал. Жалобы чеченцев в инженерную дистанцию кончались новыми обидами. Для чеченцев же.

Тогда на дорогу вышел Зелимхан и схватил за узду турченковского коня.

– Слезай! Давай деньги!

Взмолился Турченко. Так, как купец Носов, взмолился, как интеллигенты на пикнике.

– В крепости у меня деньги. Ты же не пойдешь в крепость. Как я тебе дам?

– Приду в крепость.

– Придешь?

– Приду.

В крепости насторожились. Турченко сообщил. Но пришел все-таки Зелимхан. И не один. С товарищами. Постучался в дверь к Турченко.

Открыл хозяин: кто злой может прийти ночью в насторожившейся крепости?

– Уо! Селям алейкум, Турченко!

– Зелимхан!..

– Зелимхан, Зелимхан, здравствуй. Пожалуйста, здравствуй.

– Каррр!..

– Не кричи. Где деньги?

– Каррр!..

– Обманывать не надо. Кричать не надо.

Опять убил Зелимхан и ушел, перепрыгнул через стену встревожившейся крепости.

Зелимхан был абрек. Зелимхан был разбойник с точки зрения культуртрегерствовавших администраторов, следователей, инженеров. И знал все же, что обманывать не надо, что обещать попусту не надо.

Полковник рассвирепел вовсе. Полковник арестовал семейства, доводившиеся Зелимхану родственниками по женской линии, т. е. такие, которые в родовом быту вычеркиваются из списков данного рода. Была же мачехой Зелимхану Бельгас Элсанова, вторая жена Гушмазуко, и все-таки убивал ее родственников громокипящий старик,

Зелимхан писал полковнику. Предупреждал. Просил.

Но не унимался полковник. Больше даже. Он поймал Мэхки-абрека, дышне-веденского Мэхки, и сказал ему, что он тоже убивал Турченко. Напрасно говорил Мэхки, что нет, что не был он с Зелимханом. Напрасно Зелимхан в письме к полковнику точно перечислял сообщников.

Полковник договорился с начальником гарнизона, начальник гарнизона назначил офицеров и изобразил суд. Военно-полевой суд, который постановил повесить Мэхки.

Кто во всем мире мог наказать полковника? К кому мог обратиться Зелимхан, чтобы наказали полковника? К начальнику области? Но начальник области уверен, что Зелимхан сам первый отступил от закона и что, поэтому хотя бы, Зелимхан не может жаловаться на беззакония властей. Полковник знал, что начальник области смотрит на вещи именно так. Полковник был спокоен за стенами крепости. Что из того, что Зелимхан внутри их убил Турченко. Турченко без охраны жил у себя дома. А у полковника целый взвод. Захочет два взвода – будет два. Три – три.

Один сектор крепости Ведено не обнесен стеной. Вместо степы крутой обрыв оврага, глубокого и широкого, каменистое и гладкое дно которого, как ладонь с узкой складкой прозрачного ручейка. Крепостной обрыв оврага заткан колючей проволокой, по крепостному обрыву оврага спускается к ручейку крутая галерея. Другой берег оврага тоже обрывистый. Вражеский он. В одном месте прикрыт он одеялом кустарника. А дальше открытая поляна, сочная от зелени травы и одиноких деревьев, еще дальше сливающихся с лесом, с горами.

В крепости парк. Вековой, тенистый. В нем скамеечки. Одна над обрывом. Полковник любил сидеть на ней, смотреть на дно оврага, на горы дальние и близкие, которые надо покорить, на которые надо еще так много труда, государственного, петербургского.

Утром полковник выкупался. Утром полковник позавтракал и пошел в парк. Погулять, прежде чем идти в душный кабинет своего управления. С телохранителем пошел. Задумался на скамеечке и очнулся, когда пуля ударила в ствол ближайшего дерева.

– Не в нас ли стреляют? – пошутил полковник и обернулся на выстрел.

Тогда вторая пуля ударила в висок полковника: выстрелив в дерево, Зелимхан заставил полковника обернуться, чтобы попасть в него наверняка, чтобы в висок попасть.

Кто мог восстановить справедливость в Чечне? Начальник области? Нет. Царь? Тем более нет. Зелимхан, только Зелимхан своею твердой рукой, своим метким глазом.

Читатель помнит зелимхановское дуа – молитвенную импровизацию Зелимхана: «Если я задумаю дело праведное, то укрепи мою волю: сделай глаз мой метким и руку твердою». Зелимхан попал в висок полковнику с расстояния в 400 шагов. Зелимхан мыслил примитивно: попал, значит, совершил праведное.

Все зелимхановские дела были праведные. Мэдди, как о чудесном, рассказывает, что, задумав повое предприятие, отец ложился спать па левый бок и только наутро такого сна сообщал близким свое бесповоротное решение, которое всегда было в зависимости от сновидения. Мэдди не знала курса нервных болезней, близкие тоже не знали. И такое предвидение они почитали за сверхъестественное, заключенное в зелимхановской оболочке.

Все зелимхановскне дела были праведные. И вес же не выдерживал Зелимхан. Все же овладевали им настроения мрачные, смертельные. Тогда он ненавидел людей, себя ненавидел. Кричал, точно от боли.

– Для чего меня родили на свет? Я же готов быть бедняком в полной безвестности. Готов прервать свою жизнь. Но аллах запретил мне прекращать ее тяжелое бремя.

И оставался жить, чтобы докончить начатое.

Ведь он был большим общественником, большим оратором. При конкуренции родов в Чечне мужчина должен быть тем и другим. А он должен был молчать. Должен был таить свое искусство в лесных дебрях, в пастушеских кошах.

Ведь он был красив. По-чеченски красив, по-мужски. Не так лицом, как станом и плечами в косую сажень. Недаром всплакнула как-то Бици, провожая его, глядя вслед:

– Такой красивый, такой красивый, и должен скрываться от людей.

Близкие часто уговаривали Зелимхана. Дышне-веденская двоюродная сестра Деши Заракаева уговаривала Зелимхана бросить это. Попросить начальство, чтобы простили его, и зажить мирно.

Зелимхан раздумывал. Не одна Деши советовала ему бросить. Многие.

– Попробуй же.

Попробовал Зелимхан. Результат пробы опубликовал владикавказский «Терек». Опубликовал в редакции, заготовленной канцелярией губернатора:

«Несколько времени назад вр. генерал-губернатором г.-л. Михеевым было получено от знаменитого абрека Зелимхана письмо, написанное на арабском языке.

Выражая желание сдаться в руки властей, Зелимхан в письме указывал, что он стал абреком благодаря несправедливости отдельных представителей окружной администрации и потому, что видел вокруг себя зло. Вместе с тем он просил генерала Михеева взглянуть на его дело беспристрастно и помиловать его.

В ответ на это письмо генерал-губернатор разослал начальникам всех округов области, за исключением Нальчикского, следующий циркуляр:

«Я получил от абрека Зелимхана Гушмазукаева письмо, в котором он, описывая причины, побудившие его стать абреком, просит меня расследовать и убедиться в правдивости его слов и затем «во имя бога и царя» помиловать его.

Предлагаю объявить всем муллам и кадиям для оповещения населения в мечетях, что письмо Зелимхана я прочел и со своей стороны отвечаю:

«…Мне известно и без указаний Зелимхана, что на царскую службу иногда принимаются люди нехорошие, с порочными и противными духу закона наклонностями. Мне также хорошо известно, что от этого страдает служба и справедливость и что с этим злом надо бороться беспощадно. Но зачем Зелимхан говорит о них, когда он первый отступил от закона, когда он нарушил его больше, чем кто-либо, сделавшись абреком.

Всякий виновный в нарушении закона преследуется по закону же, а не тем путем, который избрал себе Зелимхан, не путем произвольного насилия и убийства, которых никогда не одобрит ни бог, ни государство, ни человеческая совесть. Пусть Зелимхан знает, что я как представитель закона и порядка в области считаю его, Зелимхана, самым крупным нарушителем закона и виновником перед богом и царем, а потому заслуживающим понести тяжелую кару…

Относительно же его просьбы о помиловании добавляю, что, во-первых, миловать я не вправе. Это не в моей власти. Эта власть принадлежит только царю. Во-вторых, меня крайне удивляет, что Зелимхан говорит о помиловании.

Где же его уважение к закону, если он же склоняет меня на беззаконие, т. е. призывает к помилованию, тогда как я во имя закона обязан судить его.

Закон, конечно, примет во внимание чистосердечное признание, но во всяком случае Зелимхану следует помнить, что раз он имел мужество судить и наказать других, пусть имеет мужество и отдаться в руки правосудия».

Зелимхану прочли ответ Михеева.

– Все равно меня в живых не оставят, Деши. Лучше уж я уничтожу начальство, чем оно меня, – отвечал он после письма Михеева.

Деши – родственница Зелимхана. Деши уговаривала его вернуться к мирному труду, пока… ее самое не выслали со всем семейством в дальнюю, неприветливую Россию. После этого ей не пришлось ничего говорить Зелимхану. Да и вряд ли она убеждала бы его вновь.

АТАМАН ВЕРБИЦКИЙ

В приказе по Терскому войску от 14 декабря пятого года наказной атаман, он же начальник области, под влиянием общественной весны, долженствовавшей кончиться через десяток дней введением военного положения, выражал надежду на то, что «развитие и просвещение изменят теперешнее грозное положение вещей и изгладят взаимные обиды и оскорбления местных народностей».

Не знаем, искренне, нет ли писал начальник области, искренне ли увлекался старый палач такой весенней мечтой. Помним только, что 24 декабря он же ввел военное положение в области и наполнил тюрьмы и судебные установления делами привлекаемых по 129 ст.

В дальнейшем развитие и просвещение пошли соответствующим темпом, и 7 марта 1909 года приказом по области формируется временно-охотничий отряд, задачей которому ставилось «возможно спешное искоренение краж, грабежей, разбоев в пределах Хасавюртовского, Веденского, Грозненского и Назрановского округов, совершаемых здесь и в сопредельных районах отдельными порочными лицами из туземцев».

Мысль об организации отряда занимала терскую администрацию долго. Задолго до приказа в порядке производственном был набросан сюжет предполагаемой драмы. Недоставало героя. В Терской области соответственного не нашли. И из Кубанской выписали Вербицкого.

Итак, герой был найден. Официозная пресса подняла вокруг его имени необходимый шум. Частная буржуазная не отставала. Не отставал и сам герой. Для начала своей деятельности он обратился к населению с воззванием на русском и арабском языках:

«Приказом по области я, войсковой старшина Вербицкий, назначен искоренить разбойничество в родном нам крае. Обращаюсь поэтому к чеченскому и ингушскому народам и всему туземному населению.

Вы – храбрые племена. Слава о вашем мужестве известна по всей земле: ваши деды и отцы храбро боролись за свою независимость, бились вы и под русскими знаменами во славу России.

Но за последние годы между вами завелись люди, которые своей нечистой жизнью пачкают, грязными делами позорят вас. Эти отбросы ваших племен все свои силы направили на разбой и воровство, заливая краской стыда ваши честные лица. Имам Шамиль за разбой рубил им головы, а за воровство отсекал им лапы.

Правительство наше решило положить конец всем творящимся ими безобразиям. Оно требует, чтобы каждый пахарь, купец, пастух и ремесленник, к какому бы племени он ни принадлежал, мог спокойно трудиться на свою и общую пользу.

Призываю честных людей сплотиться и перестать якшаться с ворами и разбойниками, изгнав их из своей среды и лишив их свободы святого гостеприимства.

Я обращаюсь и к вам, воры и разбойники.

Объявляю вам, что ваше царство приходит к концу. Я поймаю вас, и те, на ком лежит пролитая при разбоях кровь, будут повешены по законам военного времени. Поэтому советую вам помнить мои слова и отнюдь не отдаваться моим отрядам живыми, а биться до последней капли крови. Кто не будет трус, умрет как мужчина, с оружием в руках.

Все же, кто еще не отдался целиком самим Кораном осужденному пороку воровства и разбоя, опомнитесь и займитесь мирным трудом. Возрастите ваших детей в почитании закона и выучите их в школах во славу пророка Магомета и на пользу своего народа.

Теперь ты, Зелимхан!

Имя твое известно всей России, но слава твоя скверная. Ты бросил отца и брата умирать, а сам убежал с поля битвы, как самый подлый трус и предатель. Ты убил много людей, но из-за куста, прячась в камни, как ядовитая змея, которая боится, чтобы человек не раздавил ей голову каблуком своего сапога. Ты мог пойти на войну, там заслужить помилование царя, но ты прятался тогда, как хищный волк, а теперь просишь у начальства пощады, как паршивая побитая собака. Ответ начальства тебе уже известен. Но я понимаю, что весь чеченский народ смотрит на тебя, как на мужчину, и я, войсковой старшина Вербицкий, предоставляю тебе случай смыть с себя пятно бесчестия и, если ты действительно носишь штаны, а не женские шаровары, ты должен принять мой вызов.

Назначь время, место и укажи по совести, если она у тебя еще есть, число твоих товарищей, и я являюсь туда с таким же числом своих людей, чтобы сразиться с тобой и со всей твоей шайкой, и, чем больше в ней разбойников, тем лучше. Даю тебе честное слово русского офицера, что свято исполню предложенные тобой условия. Кровникам твоим не позволю вмешаться в наше дело. Довольно между вами крови.

Но, если ты не выйдешь на открытый бой, я все равно тебя найду (даже и в Турции, куда ты, кажется, собирался удрать), и тогда уже пощады не жди и бейся до конца, чтобы не быть повешенным.

Докажи же, Зелимхан, что ты мужчина из доблестного чеченского племени, а не трусливая баба. Напиши мне, войсковому старшине Вербицкому, в гор. Владикавказ…»

Согласился Зелимхан. Но на такую встречу, в которой были бы один на один. Через одного, другого, третьего договорились. Место назначили. На лужайке, что около Ведено. Согласился Зелимхан и в ночи пришел на опушку леса. И утром увидел, как выходят из крепости войска, чтобы оцепить лужайку.

– Эх ты, царский сукин сын!

Посмеялся и ушел Зелимхан.

Написал письмо Вербицкому, ответ написал. Письмо Зелимхана пришло в редакцию «Терека». «Терек» по обстоятельствам, от него не зависящим, письмо не опубликовал, переслал Вербицкому…

В грозненском клубе выспрашивали у войскового старшины:

– Как ответил Зелимхан?

– Вот как, – показывал письмо Вербицкий.

– Принимаете?

– Конечно, принимаю, – ответил храбрый войсковой старшина и продолжал доигрывать преферанс.

Начальник области генерал-лейтенант Михеев выработал инструкции Вербицкому. Вербицкий выработал инструкции для чинов своего отряда. В них герой раздевался донага.

«Нам нужно помнить, – говорил он, – что наше дело – не пугать разбойников, идущих на разбой, а истреблять их по возможности до одного, чтобы не повадно им было, когда действует отряд, разбойничать и проявлять пренебрежение к нам.

Если разбойники засели в сакле, то в саклю отнюдь не бросаться, а, засев от сакли подальше, занять ее огнем; засесть надо так, чтобы можно было стрелять по выходам (по дверям, по окнам) и наискось: тогда разбойник в нас из сакли попасть не может. Один из выходов, устроив против него засаду, оставить без обстреливания и заставить таким образом выманить разбойников, чтобы бежать, и как только они из сакли будут выскакивать – подстрелить. Если выманить разбойников из сакли не удастся, то, заняв огнем с одной стороны, с другой – поджечь саклю. По мере того, как они будут выскакивать, – убивать.

Всякий выстрел есть верный шаг к победе и, наоборот, каждый промах ободряет противника, отчего силы его удесятеряются. Поэтому каждый стрелок должен пристреляться к своей винтовке и знать, куда именно нужно целиться, чтобы попасть в лоб противнику при всяком его положении. Для этого будет пройден особый курс по указанию и под руководством помощника моего штабс-капитана Григорчука.

Разрешается попасть противнику не в середину лба, а, например, в бровь, в висок, но следует твердо помнить, что всякое отклонение вниз и вверх поведет к промаху обязательно…

Гуманное на первый взгляд нежелание оружием подчинять себе каких-нибудь мерзавцев или мерзавца может привести только к излишнему кровопролитию. Раз сопротивляется или не исполняет законного вашего требования, да еще вооруженный, бейте.

Люди – не скотина, и если они не повинуются словам, то против них должны быть пущены в ход штыки, шашки или пули, а не плети или кулаки».

Борьба с разбойниками зачиналась широко и точно. Во имя пророка, Корана и имама Шамиля. Единственной поблажкой для разбойников было разрешение чинам отряда попадать им (при всяком их положении) «не в середину лба, а, например, в бровь или в висок».

Вербицкий доигрывал партии преферанса в грозненском клубе. Вербицкий уехал во Владикавказ за самоновейшими сведениями о месте пребывания Зелимхана. А в это время сформировавшийся временно охотничий отряд начал свою гастроль.

Дело было спешное. С грабежами надо было покончить к наступлению теплого периода, и штабс-капитан Ардабьевский был избран Вербицким как «человек боевой, выдающийся, известный своим мужеством, выдержкой и распорядительностью». И штабс-капитан оправдал высокое доверие. Премьера была дана на гудермесовском базаре. Войска под его командой нагрянули на базар внезапно, не предупредив хотя бы местные власти. Дорвавшись до базара, войска дорвались вообще:

– Давай оружие! Давай кинжал!

«Офицеры и казаки наносили удары плетьми и прикладами ружей вначале тем, которые не могли быстро снять кинжалы, а потом стали бить всех подряд», – написано в официальном протоколе.

Старшину селения, который, прибежав на шум и увидев на земле трех лежащих без чувств, спросил офицера Яицкого: «Что такое?», спросили:

– А ты кто?

И узнав, что он старшина, побили плетью и прикладами и, кстати, матерно выругали.

Данную отряду инструкцию чины его еще не усвоили (люди – не скотина). Они вспомнили ее час или два спустя, когда дело, начавшееся с прикладов и нагаек, дошло до огнестрельного оружия.

На опустевшем базаре остались трое убитых и десять тяжело раненных чеченцев. Число легко раненных, которых родные развезли по домам, неизвестно. Как неизвестно и то, сколько раненых не считали себя ранеными, отделавшись выбитыми зубами или ударами нагаек.

Впоследствии Вербицкий объяснял, что гудермесская бойня вызвана была полученными агентурными сведениями, что на базаре должна быть шайка абреков с трехлинейными винтовками и краденым скотом. Но ни одной винтовки отряд не отобрал на базаре. Чтобы доказать абречество убитых, запросили справку об их судимости, поведении и образе жизни. Справки показали, что двое из убитых «под судом и следствием не были, поведения хорошего, занимались честным трудом», и один семнадцать лет тому назад был в административной ссылке на Чечень-острове.

Зелимхан снова трагически передумал события. Так же, как убийство семнадцати в 1905-м. Зелимхан – десять лет абрек, Зелимхан за десять лет столько зла не сделал, сколько Вербицкий за один день 14 марта.

Вербицкий – начальник. Вербицкий на весь мир обесславил Зелимхана, назвав его бабой, трусом. Письмо Вербицкого газеты напечатали. Зелимхановский ответ ему – нет.

Ладно. Все равно убьет его Зелимхан.

Чтобы легче убить, Зелимхан поселился в Чечен-Ауле. У Анаевых. Он послал Джемалдина в Грозный, в станицу Грозненскую к братьям Налаевым. Просил их проследить приезды и выезды Вербицкого во Владикавказ.

Налаевы проследили. Налаевы сообщили, что приедет через два дня Вербицкий из Владикавказа.

В Чечен-Ауле сели в арбу. Воловью. Скрипучую и медленную. На которой далеко не убежишь. В ней приехали на грозненский базар, а ночью пробрались в станицу, и два дня выходили на станцию Зелимхан и Аюб встречать владикавказские поезда.

Накануне третьего Зелимхан увидел недобрый сон. Может быть, утром третьего он проснулся с недобрым предчувствием. И отказался от мысли убивать Вербицкого в этот раз. В грязь и слякоть ушел на Курумовские хутора.

Аюб Тамаев (Атагинский) – юноша. О нем рассказывают, что был грамотен и хорошо знал по-русски. И был красив, женственно красив был. Тонкие черты лица, хрупкое тело. Был изрядной противоположностью Зелимхану, у которого длинные предплечья и широкие мясистые кисти рук, у которого левое веко приспущено над зрачком. И еще Зелимхан был добродушен, остроумен и разговорчив. При встречах с людьми Зелимхан умел говорить так, чтобы они, не понимая еще, чего он хочет, соглашались с ним. Зато Аюб молчал, будучи застенчив, точно он не женственен только, а женщина. Чеченская – скромная и робкая.

Временно-охотничий отряд торопился между тем с наступлением на воров и разбойников. Чтобы закончить операции до тепла.

Воров и разбойников обнаружилось много. Через десять после Гудермеса дней хорунжий Яицкий уже рапортовал Вербицкому: «Выдача и арест порочных людей в Хасавюртовском округе приостановлены за неимением мест в хасавюртовской тюрьме… Ввиду необходимой экстренности арестов прошу об удалении из хасавюртовской тюрьмы лиц, отбывающих по суду наказание, в тюрьмы других городов».

Состав команд отличался деловитостью и энергией.

«Мне как человеку, не имеющему отца, матери и семьи и находящемуся не у дел, – писал Вербицкому один сотник из казаков, – жизнь не представляет особой ценности. Возможность же заслужить ваше внимание и через то впоследствии снова занять подобающее мне по чину и образованию место, в котором мне бывшим генерал-губернатором было отказано, заставляет меня просить вас о зачислении в ряды бойцов с хищниками. Напишите, когда, к кому и в какое место мне явиться, и вы будете иметь в своих рядах нелишнего здорового и преданного человека… Правда, репутация замарана, был под судом, сидел не раз на гауптвахте и т. п. Молодость была буйная».

Другой проситель, мещанин, имевший «азиатскую физиономию», азиатскую форму, «риск» тоже имевший, «большой на все подвиги», даже один готовый пойти, «куда начальство мое прикажет, даже хотя бы к самому Зелимхану в лес», изъяснял в своем заявлении: «Я могу все секреты горцев узнавать и донести вам, ввиду этого я могу быть пользительным во вверенном вам отряде, и принести большую пользу и интерес в поимке разбойников, и заслужить себе честь и славу, и быть для вас по долгу верноподданного честным гражданином».

Нашлись даже поэты временно-охотничьего похода. «Я люблю эту охоту по зверю, обороняющемуся равным оружием», – просился терский хорунжий.

По таким признакам подбирались охотники в отряд. На кого еще могла опереться великодержавная государственность? На что, кроме силы, торжествовавшей, точно свинья, на территории четырех округов и сопредельных районов?!

Сила!

Сила опустошала горские сундуки, сила хамила, обыскивая женщин, сила походя арестовывала и расстреливала горцев, пока Вербицкий или кто другой еще ознакамливался с «делом».

Жалобы на насилие и грабежи, чинимые отрядом, атаман Вербицкий называл дутыми. Еще бы! Ведь он утверждал авторитет власти, церкви и овцеводов. Власть, церковь и овцеводы не оставались в долгу. В порядке круговой поруки.

И Вербицкий благодушествовал.

«В одно приблизительно время с нашими родственниками были задержаны некий Осман Дудаев и Вураман Гумыхов, которые при препровождении их до Владикавказа казаками были убиты возле Тарского хутора, – писали в прошении начальнику области несколько ингушей. – Хотя казаки, сопровождавшие их, и говорят, что убиты были Дудаев и Гумыхов при попытке бежать, но в народе ходят упорные слухи, что никакой попытки бежать сделано не было и что убийство это произошло совсем при других обстоятельствах… Ввиду упорных слухов о том, что случаи, подобные происшедшему около Тарского хутора, часто повторяются при сопровождении арестованных, почтительнейше просим ваше превосходительство ради человеколюбия…»

По поводу Гумыхова было несколько строк в «Терских ведомостях»: «Отдельные лица из ингушей, надевая маску невинности, возбуждают жалобы якобы на неправильные действия некоторых команд из временно-охотничьего отряда войскового старшины Вербицкого. Так поступил недавно и Уму Хаджи Русинов Гумыхов, который подал прошение, жалуясь, что команда его напрасно притесняет, требуя оружия, которого ни у него, ни у его сыновей нет. Через несколько дней после жалобы у него оказалась трехлинейная винтовка пехотного образца № 71669. Интересно знать, откуда у этого невинно притесняемого винтовка и для чего она у него?».

Сын Уму Хаджи, как это видно из прошения, лишился возможности отвечать не только «Терским ведомостям». Немного спустя те же «ведомости» под заголовком «Нарушение присяги» сообщили: «Начкоманды, производившей обыск в доме Хаджи Гумыхова, сказал ему, что прекратит обыск, если тот присягнет, что в доме у него нет оружия. Хаджи присягнул, и в это самое время нашли у него винтовку. Вскоре после этого Гумыхов заболел и умер».

Так старый, христиано-мусульманский чудодей-бог наказал клятвопреступного Хаджи, быть может, сам же подбросив винтовку пехотного образца № 71669.

А Зелимхан? Зелимхан, близкие его в Экшкун-юрте живут. Месяц живут, два живут. Три. Это можно. Это хорошо. Четыре тоже ничего. Пять. Шесть. Семь тоже можно. А почему год нельзя?

Глаза у людей зоркие. И разные. Забеспокоился Зелимхан. Узнают – хозяевам плохо будет. Разорят. Сошлют. Лучше на горы уехать.

В Экшкун-юрте хорошо. Хозяева хорошие. А, раз хорошие, можно ли подводить? Уедем, Би-ци! Уедем, Зезык! Можно ли подумать, что вы во вражьих руках окажетесь? Медди, Энист, Магомет и тот, который должен только появиться… Солтамурадовский Ломали. Лучше Зелимхан сам в тюрьму пойдет. Лучше Зелимхан сам под расстрел пойдет.

– На горах лучше. Там тоже хороший народ есть. Везде хороший народ есть. И плохой.

Поехали опять. Но задержались в дороге на хуторе Ляж-кэ: второй сын родился у Зелимхана – Омар-Али. На целую педелю задержались из-за маленького в Ляж-кэ.

В Ке-кэ друзья, кунаки в Ке-кэ. Сподвижники. Обосновались у них. Целый год прожили. В Ке-кэ народ на подбор: все одной фамилии и предавать некого. Предашь Зелимхана – своих предашь.

На плоскости продолжал разбойничать атаман Вербицкий, Зелимхан потратил на него месяц – не убил. Нехорошо. Зелимхан, 10 лет абрек, столько вреда врагам не сделал, сколько Вербицкий за три месяца сделал. Убить его надо. Иначе люди смеяться будут над Зелимханом.

Зелимхан приехал в Грозный. Приехал, чтобы рассчитаться с Вербицким, сполна рассчитаться…

…В Грозном прибежал вечером Саик к Д-беку.

– Около гранд-отеля Зелимхан. Вербицкого убьет сейчас.

Д-бек на ходу втиснулся в пиджак. Побежал. Увидел на мосту Зелимхана: стоял, смотрел в окна гостиницы. На улице ли воскресные проповеди читать? На улице ли отговаривать? Прошел мимо и на ходу, веря в свой авторитет старшего, друга и интеллигента, бросил:

– Микирдац (нельзя)!

И ушел Зелимхан, опять не убив.

В Ке-кэ ехал через Чечню. В Сенсире встретил па улице доносчика, ябеду встретил. Убить надо ябеду. Но даже ябеду не убьешь спроста.

– Танцуй лезгинку! – Зелимхан ябеде сказал.

Начал танцевать ябеда. Трудно без музыки. Просит Зелимхана:

– Ты хоть посвисти.

– Сам свисти, сам танцуй.

Сам свистит, сам танцует ябеда, и опять его убить не за что. Придумал еще Зелимхан:

– Теперь ты, как баба, танцуй.

– Я с самого начала, как баба, танцую.

Засмеялся Зелимхан и тронул коня. Уехал: смешной человек ябеда – смешного человека убивать не за что.

Побывал в Харачое Зелимхан. В Харачое Бийсултан к Зелимхану вышел. Маленький, четырнадцать лет ему: еще год прожить надо, чтобы винтовку можно было носить.

Когда Гушмазуко из дому к Зелимхану ушел, когда Солтамурад ушел, Бикату с семилетним Бийсултаном к своим ушла. К Элсановым. Четырнадцать лет теперь Бийсултану. Узнал он, что в Харачое Зелимхан, вышел к нему.

– Отца убили, брата убили. Трудно мстить, когда ты один. Я пойду с тобой.

– Ты маленький. Тебе со мною тяжело будет. Подожди, когда тебе пятнадцать лет будет.

– Ты один брат у меня.

Взял с собой Бийсултана Зелимхан. Проехал по пути в Ке-кэ Чечню и Ингушетию от края до края. Тяжело. Измываются над чеченами солдаты и казаки. В каждом селе экзекуции. За что? Недавно же Зелимхан сам начальника области просил простить его. Хитрый генерал: написал, что не может. Недавно даже в Государственную думу жаловался Зелимхан. Где Тохтамыш сидит – туда. Дума тоже ничего не может. Неужели Зелимхан сильнее генерала, сильнее думы? Какое такое начальство, которое ничего не может?

– Дали бы мне власть…

– Тебе не дадут, Зелимхан. Когда революции нету – тогда генералы командуют, когда революция – тогда… Как в Персии. Теперь Саттархан там.

– Хороший Саттархан, молодец Саттархан!

– Когда в России революция будет, ты, как Саттархан, в России будешь.

– Это очень хорошо будет. А революция скоро

будет?

– Теперь нескоро.

– Плохо… А почему во Франции революции нет, а царя все равно выбирают.

– Там уже была революция. Даже три раза была.

– У нас пока один раз была.

– Жалко. Значит, когда три раза революция, тогда царя не будет.

– По-разному бывает…

Чечню, Ингушетию от края до края проехал Зелимхан. Тяжело. Измываются над чеченами из-за него. Из-за Зелимхана. Почему генерал не простил его, почему Дудников не простил его? Неужели зло, которое они делают, лучше того, которое Зелимхан делает?

– Уо!

В Ке-кэ сказали: пронюхали, что здесь Зелимхан. Собрался из Ке-кэ. Четыре коровы было – двух отдали соседям. В пастушеские коши переселился Зелимхан: там молока – реки…

Жили у пастухов. Лепешки пастухам склеивали. От дыма глаза в шалашах слезились – у больших и у маленьких. Грудных.

Из Харачоя новая весть: Дудников отряд в Харачой привел и окружил дома оставшихся еще в Харачое родственников.

– Где Зелимхана жена, Солтамурада жена где?

– Не знаем.

Дудников сложил около стен солому:

– Сожгу. Где Зелимхана жена?

– Не знаем.

Арестовал Дудников всех и разжег один костер:

– В Сибирь сошлю… Где Зелимхана жена?

Не выдержал кто-то: сказал, что у ингушей, на Ассе. А где точно – не знает.

Пришла такая весть из Харачоя. Значит, Зелимхану глубже в горы уходить надо. Туда, где и пастухов нет.

Бродил Зелимхан день по горам. Два бродил. Вернулся радостный:

– Красивое место для вас нашел.

Зелимхан не ошибся.

В апреле. Вербицкий опять ехал во Владикавказ. С ним Дудников. Он говорил Вербицкому, что по приезде сообщит ему «особенно секретные сведения об общем деле». Во Владикавказе (в вагоне нельзя было) Дудников показал «оригинальный, начерченный чеченцем план или, скорее, схему долины р. Ассы». План этот был результатом дудниковской экспедиции в Харачой. На плане лес. В лесу поляна (версты две в квадрате), «а па этой поляне стоят две жилые башни, в которых и сохраняется семья Зелимхана; может случиться, что и сам Зелимхан будет там».

Секретные сведения капитана Дудникова, те самые, на основании которых помощник наказного атамана кн. Орбелиани дал ему для экспедиции по лесу сотню казаков и роту пехоты.

Дудников, чтобы захватить двух женщин и пятерых детей, просил больше и теперь открыл свои планы Вербицкому только в расчете на пополнение своих войск частями из временно-охотничьего отряда. Больше: Дудников даже отказывался от чести быть героем предстоящего события. Все равно с таким количеством людей ничего не сделаешь. Предлагал Вербицкому припять экспедицию под свою атаманскую руку. Вербицкий отказался. Заболел. Но пропорциональное участие офицеров своего отряда в предприятии принял.

Экспедиция выступила, имея на одну роту и одну сотню девять офицеров.

Неинтересно, как ночевал отряд в станице Тарской. Раз в станице, значит хорошо. Без больших неприятностей для обеих сторон. Наоборот. С большими удовольствиями.

Из Тарской экспедиция взяла направление к горе Борахчи. Но по дороге попался хутор Цорх. Капитану Дудникову пришла неожиданная мысль сделать обыск, т. к. он получил сведения, что именно «здесь находится постоянный укрыватель Зелимхана Габисов и легко допустимо присутствие самого Зелимхана».

Взяв по нескольку казаков и наметив себе пункты, офицеры «с места в карьер бросились к хутору».

Из одной сакли нападающих встретили выстрелами. «Очевидно, там засели абреки». Войска знали, что делать, войска хорошо помнили инструкцию: «если разбойники засели в сакле, то в саклю отнюдь не бросаться, а, засев от сакли подальше, занять ее огнем…».

«В непродолжительном времени перестрелка утихла, и оставалось только решить, перебиты абреки или затаились, ожидая удобного случая закончить достойным образом последние минуты. Посланный в расстрелянную саклю ингуш возвратился с извещением, что все убиты; тут же выскочила из сакли обезумевшая от страха и ярости женщина, которой и было приказано выносить оружие». Герои не рисковали войти сами, чтобы собственноручно захватить трофеи.

Классическое описание атаки дал в своем рапорте штабс-капитан Григорчук:

«Не доскакав шагов ста до нижней сакли, куда я держал направление, конь мой, не перескочив камней, преграждавших тропинку, полетел через голову вместе со мной, перебив при этом ложу моего ружья. Оправившись и поскакав дальше, я увидел, что сакля эта окружена даже в более чем достаточном количестве, а напротив, близ левой сакли, – беспорядочная толпа людей и лошадей; верхняя же и вовсе не оцеплена, а потому я выскакал сюда, и в эту же минуту началась стрельба. Не разбирая в точности, из какой именно сакли открыт огонь, я, подъесаул Вертепов и Медяник решили, переправившись через Ассу, обскакать со стороны леса, дабы не дать возможности абрекам уйти по Алкунской дороге. Однако от речки я увидел, что, забравшись в лес, мы вовсе лишимся кругозора, а потому, выскакав снова к левой сакле, я бросил там коня казаку и пешим побежал к верхней сакле, которая совсем оцеплена не была. Попавшийся по дороге казак уверял, что из этой сакли производились выстрелы, а потому мы бросились к ней, но, убедившись, что, кроме перепуганных двух женщин и мальчугана, никаких абреков там нет, я солдат оставил здесь в виде оцепления, а сам перескочил к нижней сакле, откуда все время продолжалась по нас стрельба».

Жители притаились в саклях, трепетно ожидая конца перестрелки и последующих новых испытаний своей судьбы. Не выдержали казачьи кони. Тринадцать из них вырвались у коноводов и ушли по Алкунской дороге. По окончании дела войска погнались за ними, но в версте от Цороха попали под выстрелы. Оказалось, что единственный оставшийся в живых, сын Габисова, призвав на помощь Сарали-Опиевских хуторян, устроил засаду. Тут-то «страх смерти взявшего на себя командование отрядом капитана Дудникова парализовал силы и знания отряда» (Вербицкий). Подъесаул Вертепов в своем рапорте уверял, что страх смерти овладел не только Дудниковым. «Своим примером, – писал он, – я не мог заставить солдат выйти из балки… солдаты не шли за мной, оставаясь в балке… Капитан Дудников сам не шел с ротой и не пускал коноводов».

После такого конфуза отряд, «вместо того чтобы уничтожить Цорх и двинуться на юг для овладения семьей Зелимхана, торопливо пошел через роковое ущелье, где был расстрелян разъезд первой сотни Кизляро-Гребенского полка», так как «башни, да и вообще представленный вам (Вербицкому) план действительности не отвечали. По крайней мере я слышал, что сосновые леса, поляны и самые башни находятся не в этих окрестностях, а в направлении к Хамхинскому обществу».

Прямая цель отряда не была достигнута, зато был поддержан престиж власти и устрашено население. Недаром наказной атаман приветствовал в приказе дорогих терцев «со славным делом у хутора Цорх»: «Все чины полусотни как бы щеголяли друг перед другом сметливостью и выполняли возложенную на отряд задачу… Вам, живым участникам означенного дела, низкий поклон от всего Терского войска. Спасибо вам, что не посрамили казачества и седой славы предков своих».

Наместник Воронцов-Дашков, который левой рукой разрабатывал проекты земского и иных самоуправлений на Кавказе, твердо и властно предписал правой «жителей хуторов Цорх и Сарали-Опиева расселить по местам приписки и сверх того самые постройки хутора Цорх уничтожить».

В мае месяце Вербицкий выполнил предписание наместника. Как было не похвалить атамана Вербицкого за умелую и энергичную деятельность по умиротворению края!

И все же декабрьские газеты намекнули известием об уходе Вербицкого, трогательное описание дал сам генерал-лейтенант Михеев: «Первого декабря сего года войсковой старшина Вербицкий вошел ко мне с рапортом, в котором ходатайствует… Вполне сознавая всю тяжесть труда… Я, к сожалению, вынужден просьбе уступить… Говорю «к сожалению», потому… Строгий и требовательный… войсковой старшина Вербицкий завоевал себе горячую любовь не только своих сотрудников, но и всего мирного населения области… От души благодаря… Утешаю себя одной мыслью, что те заслуги… и на новом поприще».

Новым поприщем значилось атаманство войскового старшины над Кизлярским отделом. Заменивший Вербицкого Веселовский обозначил функции отряда, как не имеющего «никаких ни полицейских, ни судебных, ни административных обязанностей; весь отряд и части его должны представлять собою лишь твердую воинскую силу, на которую смело и уверенно могла бы опираться гражданская администрация».

КИЗЛЯР

Под ударами временно-охотничьего отряда выковывались враждебные царской администрации силы Чечни и Ингушетии. Они шли к Зелимхану, чтобы организоваться политически. Но по-прежнему недоверчивым, по-прежнему сторожким оставался Зелимхан. Как мюршид, требующий от посвящающегося в мюриды богоугодности, требовал Зелимхан от приходивших к нему доказательств такого ухода от мирного житья, после какого нет возврата к нему. В свое время полицейскому Сулейману он предложил убить Стрижова. Вновь обращающихся он экзаменовал набегами: добивался того, чтобы создать кадры абреков-профессионалов.

И мрачные дни похода Вербицкого ознаменовались рядом дерзких абреческих налетов на Владикавказ. На мельницу Проханова. На купца Резакова. На склад Кролика. На магазин Симонова. На часовых дел мастера Шихмана… Но все это было не то. Природа Зелимхана требовала мести крупнее. И 8 января 910 года в два часа ночи на платформе грозненского вокзала неожиданно появилась шайка абреков, сбила с ног ударом приклада приемщика поездов, поставила своих часовых и бросилась в помещение вокзала. Железнодорожный стражник выскочил им навстречу с криками о помощи, но тут же был тяжело ранен. Абреки открыли стрельбу по окнам, ранили другого стражника и принялись хозяйничать на станции. Оставив в покое телеграфистов, смиренно расположившихся под столами, они стали разбивать ломом железную кассу.

Лязг железа, тревожные свистки паровозов и выстрелы нападавших разносились по мирно спавшей станице (Грозненской).

– Скорее, скорее, – торопили часовые, – паровозы свистят!

– Ничего, они всегда свистят, – отвечали им.

Верхняя крыша кассы наконец была пробита, но под ней оказалась другая. Разбойники сломали лом и вытащили зубила хорошей кузнечной работы.

Одна за другой были вскрыты две кассы, из которых взято 18 тысяч, и шайка скрылась через окно, высаженное молотом.

Некоторые казаки Грозненской станицы успели проснуться и встретили разбойников выстрелами, но в ответ раздались залпы из трехлинейных винтовок, которыми вооружены все абреки. Шайка уходила вдоль забора, перешла полотно дороги у будки, давши еще один залп на оклик, и ускакала на лошадях, поданных товарищами.

Первым прибыл на место происшествия атаман Кизлярского отдела войсковой старшина Вербицкий, затем явились начальник отряда и начальник Грозненского округа. Организована была погоня, но, несмотря на присутствие самого воинственного Вербицкого, злоумышленники скрылись бесследно.

Корреспондент «Откликов Кавказа» описал налет, скупясь на слова и краски: «Окружив вокзал в два часа ночи, Зелимхан убил проходившего по станции машиниста, ранил двух стражников и, разбив кассу, увез 18 тысяч рублей».

Но разве этою мерою отмерить Вербицкому? Сколько зла сделал Вербицкий Чечне, сколько зла сделал! Хорошо проучит его Зелимхан. Узнает Вербицкий, какая баба Зелимхан. Теперь Вербицкий в Кизлярском отделе атаманом, Зелимхан в Кизляр придет. Напиши, Аюб, письмо Вербицкому: «Жди меня, баба-атаман, в Кизляре!»

Зелимхан задумал большое дело. Для него нужно совершить воинский марш, достойный, пожалуй, хорошего военачальника. И через Аюба и Саламбека крикнул клич по Чечне и Ингушетии Зелимхан:

– В Кизляре банк есть, в котором много денег!

Местом сбора назначили лощину Чилы-Эрзы. В лесу за новыми Атагами. Подъезжающих из аулов встречал Зелимхан. Он один знал всех. Каждому давал он условное имя, заставлял укутать лицо башлыком и тогда направлял в лощину. Чтобы в случае плена или раны чьей-нибудь не выдавали друг друга, т. е. тех, которым удастся уйти от русских.

60 воинов собралось. Зелимхан, Аюб и Саламбек – лучшие из них. Перед выступлением огласил абреческие правила Зелимхан:

– Ночью не курить. Винтовку держать в чистоте, лошадей – под седлом. Мало говорить – много слышать. Никому не верить. Бороться со сном. Помнить, что всякая опасность может продолжаться самое большее полчаса: или тебя убьют или ты убьешь – иметь терпение на полчаса.

На три части разбил Зелимхан отряд. Одну себе взял, вторую Саламбеку отдал, третью – Аюбу. Еще раз условился в камышах около Кизляра встретиться. В Гари-Эрзы. Зелимхан через Гудермес пошел, Саламбек по нагорной Чечне через Наиб-юрт и Хасавюрт. Аюб за Саламбеком следом.

Таков был зелимхановский рейд через земли кумыков, казаков и ногаев на Кизляр. Пьяный виноградный Кизляр. Переезжая железнодорожную линию у Гудермеса, Зелимхан перерезал семафорный провод. Так, шутки ради.

Под Кизляром, вдоль Терека, камыши, которые скрывают не хуже ичкерийских лесов. В камышах поляны. Тоже как в лесах.

Остановились. Ждали Саламбека. Аюба ждали.

Из хурджипа вынул погоны Зелимхан. Синие. Казачьи. С литерами «К-Г» – Кизляро-Гребенского полка. Для себя офицерские погоны достал Зелимхан.

– Будем въезжать в город по три человека в ряду. Я впереди буду. Я за всех отвечать буду, если кто-нибудь спрашивать будет. Когда какая-нибудь неудача, я выстрелю. Следом стреляйте все. Куда хотите, как хотите, все равно.

Въехали 9 апреля. Как условились, по три в ряду; Зелимхан впереди. Полковником. Встречные военные отдавали честь, и полковник принимал ее.

Как условились, оставили заграждения на трех улицах, ведущих к казначейству. И каждый четвертый держал трех лошадей трех спешившихся товарищей. Вспомнили про возможность неудачи.

– В плен возьмем тогда… Кого-нибудь потолще… Чтобы выкуп тоже потолще…

– Держись, Вербицкий, теперь! Посмотрим, как ты меня у себя в зубах словишь?!

В 12-го дня спешился Зелимхан у казначейства. Аюб и Саламбек с ним. Вошли.

– Руки вверх! – конечно.

И еще:

– Деньги!

В казначействе народ. Деловая публика, чиновники. Казначей Копытко сообразил. Смеялся же он совсем недавно над грозным письмом Зелимхана Вербицкому. С Вербицким смеялся. Решил посмеяться еще: захлопнул кладовую и выбросил ключи на улицу:

– Ищи-свищи, Зелимхан!

Зелимхан убил Копытко.

Которые оставались на улице, решили, что надо стрелять. Уговаривались же. Вдоль трех улиц, протянувшихся от казначейства… Сотню лет не слышал сонный Кизляр такой пальбы. С тех пор, как подступал к стенам его первый имам Кази-Мулла.

Вербицкий принял письмо Зелимхана за шутку. Вербицкого не было в городе. В атаманстве. Начальник гарнизона выслал на тревогу две команды пехоты: одну на мост – перерезать путь к отступлению, другую к казначейству – на выручку перебитой уже казначейской охране. Но только Копытко и солдаты были перебиты там. Неугомонные Аюб и Саламбек, не глядя, стреляли по залу, пока выпрастывал Зелимхан в хурджины новенькую медь. Заниматься кладовой было некогда. Убитыми тоже.

– Стреляй, чтобы страшнее было!

Подоспевшая команда напоролась на засаду и, потеряв трех, остановилась. В этот день Кизляр потерял убитыми 19 и ранеными 4.

За что?

В казначействе не оказалось такого, кого стоило бы пленить. Вышли с двумя хурджинами денег, вскочили на лошадей. Поскакали.

– На мост.

Занят мост. Солдаты на нем.

Пострелялись с чеченами солдаты, и Зелимхан взял влево. Чтобы вплавь через Терек. Пустил в волны своих, сам на берегу остался отбивать наступающую роту. Не оглядываясь, взывал к своим:

– Все переплыли?

– Джемалдин в реке еще!

– Пусть торопится. Ла илла-га иль-алла! –запевал Зелимхан, спуская курок.

И опять:

– Все?

– Все, все!

– Ла илла-га иль-алла!⁴ – направил коня в Терек Зелимхан.

Не останавливаясь, скакал Зелимхан до Аксая. Там остановились делить добычу и, прощаясь, дали друг другу клятву не выдавать, что бы ни случилось.

– Волла-ги! билла-ги! талла-ги!

Кизлярский набег кончился неудачно. 60 человек унесли всего на 5 000 меди. Зато вновь восторженно заволновалась Чечня, которая умеет ценить каждый хороший удар по начальству.

– Зелимхан набег сделал. Зелимхан среди дня в город вошел. Зелимхан днем среди города стрельбу открыл. Зелимхан, пока переплывали Терек товарищи, один на том берегу стоял, один роту солдат отбивал. Молодец Зелимхан! Харачоевский Зелимхан!

Слава ворочала ущелья, перекликалась с хребта на хребет.

Полковник Вербицкий отсиживал кизлярское нападение в Грозном, в том же клубе, за картами опять же. И опять хвалился зелимхановским письмом:

– Думает: дурака нашел. Так я ему и поверю. Святослав, подумаешь, нашелся: «Иду на вы». Эти времена, милостивые государи, давно прошли. Не Зелимхану в Святославы играть.

Быть может, именно в этот момент зелимхановцы нашивали погоны Кизляро-Гребенского полка на свои черкески или мирно спали в кизлярских камышах.

К обеду настойчивый телеграф выстукивал ошеломляющее:

«Днем… Шайка в 60 человек под предводительством… Примите…»

Меры приняли. Из самого Кизляра следом за абреками поскакал пристав Вариев. Дорогою и через мост. Как полагается всем уважающим себя честным людям. В Александрийской присоединился атаман станицы с 20 казаками. Тоже нагонять. Нагоняя, нашли печатку с надписью: «Магомет Али». Магомет Али – абрек Хасавюртовского округа. Был на каторге и бежал. Пополнил, значит, теперь зелимхановские кадры.

Кизлярские городовые и александрийские казаки выбились из сил. Им на помощь подбросили все боевые силы Грозненского, Веденского и Хасавюртовского округов. Они заняли дороги и тропы, ведущие из Кизлярского отдела и Кумыкской плоскости в горную Чечню. Команда штабс-капитана Ардабьевского напала на след. Потребовала у старшины попутного селения содействия. И старшина посодействовал: направил Ардабьевского в сторону. По ложному следу.

Абреки ушли, не потеряв ни одного из товарищей убитыми или плененными. Власти арестовали, правда, каких-то незадачливых горцев в Кизляре, в Хасавюрте, в Сагопши. Но из этих «участников нападения» не удалось сделать даже маленького дела о кизлярском ограблении. А немного дней спустя прислал Зелимхан благодарность участковому начальнику Абдул-Кадырову.

– За что?

– Твои люди разожгли костры у своих становищ и помогли ему не напороться на них. Баркалла, Абдул-Кадыра сын!

«Баркалла» – чеченское «спасибо». Это спасибо Зелимхан мог прислать не только Абдул Кадырову. Вербицкому мог прислать. Аверьянову – помощнику его. Кто из них так или иначе не помогал Зелимхану?..

Вербицкий выждал в Грозном помощника начальника области князя Орбелиани и прокурора Зайцева, чтобы вместе с ними прибыть на место происшествия.

Марш Зелимхана из Чечни в Кизляр изумил терских военачальников. А реакция Чечни на этот марш вырастала в политическую угрозу. И канцелярия начальника Терской области и наказного атамана Терского казачьего войска поспешила объявить «во всеобщее сведение, что деньги, собранные населением Веденского округа в сумме 8000 рублей и предназначенные в награду за поимку или уничтожение разбойника Зелимхана Гушмазукаева, до сего времени хранятся полностью в депозитах начальника области, о чем неоднократно объявлялось населению. Несмотря, однако же, на то, что прошло уже более двух лет, а до сего времени не нашлось такого лица, которое выполнило бы эту задачу, а потому признается необходимым с одобрения наместника его императорского величества на Кавказе вышеназванную сумму в случае поимки или уничтожения Зелимхана Гушмазукаева и его сотоварищей выдать не одному лицу, а всем тем, кто тем или другим способом будет содействовать его поимке или уничтожению, по справедливой оценке их трудов и риска, которому они подвергались».

Терских военачальников поразил не только марш Зелимхана. Молодеческая беспечность атамана Вербицкого поразила их тем более: живьем же можно было съесть в Кизляре Зелимхана. А Зелимхан ушел, не потеряв ни одного убитого.

И Вербицкого предали суду. Не за насилие и расстрелы, чинившиеся им в Чечне. Не за грабеж и разорение Чечни. За бездействие власти.

Аверьянова и Абдул-Кадырова тоже.