Аслан-Бек ДЗГОЕВ. ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД

Воспоминания основателя осетинской школы вольной борьбы

Аслан-Бека Захаровича Дзгоева

Вместо предисловия

Есть много версий происхождения фамилии Дзгоевых, поэтому я не буду углубляться в мифологию и начну нашу историю с первого документально зафиксированного представителя рода, а именно с Дола Дзгоева, моего прапрадеда.

Родился он в 1797 году в селении Горная Саниба. О нем сохранилось мало информации, но точно известно, что он был одним из первых жителей этого села, которые в начале XIX века переехали во Владикавказ, а затем в селение Иры Уатар (Ольгинское), находившееся в 15 километрах от крепости Владикавказ.

Это были судьбоносные годы для всего Северного Кавказа. Россия в ожесточенных войнах конца XVIII — начала XIX века отвоевывала у Персии и Турции свое право на владение южными территориями империи. Конечно, не все горцы Осетии приняли новую администрацию, но все же именно благодаря России спустя 400 лет они смогли вернуться на земли, с которых их изгнали многочисленные завоеватели.

Сказать, что жизнь в горах была тяжела, значит ничего не сказать. Фактически люди жили на грани возможного и добывали себе пропитание в суровейших условиях. Присоединение к Российской империи, безусловно, стало серьезным толчком для интеграции осетин с внешним миром.

Как было сказано выше, мы мало что знаем о жизни Дола, но уже в немолодом возрасте (видимо, это был не первый брак) в 1855 году у него родился сын Михаил (Маллаг). В возрасте 13–14 лет Михаил остался круглым сиротой. После смерти родителей ему достался небольшой саманный дом со скудным хозяйством. Честный труд его явно не устраивал, и он связался с плохой компанией, промышлявшей угоном скота.

Тем временем завершилась Кавказская война. Россия покорила все народы, проживающие между Черным и Каспийским морями. Александр II отменил крепостное право. В стране начались крупные экономические и политические преобразования. Но это мало волновало Михаила, так как уже к 20 годам он, обладая прекрасными физическими данными (ростом и силой), предпочитал зарабатывать на жизнь исключительно с помощью ружья и кинжала. Поговаривали, что когда он с «коллегами» бывал в «командировках» в дальних селах и днем проезжал по какой-нибудь улице, то на этой улице до утра уже никто не спал.

В 1875 году родственники женили его на девятнадцатилетней Айшат Габисовой, хорошей скромной девушке, имевшей один «недостаток» — она была невысокого роста. По этому поводу впоследствии мой дед в шутку говорил:

— Она испортила мне всю породу!

30 января 1877 года у Михаила и Айшат родился мой дед Захар (Буцка).

С малых лет мальчик обладал удивительной смекалкой и тягой к образованию. И хотя он явно уступал сверстникам в габаритах, он никому не давал спуску, был смел и умело обращался с лошадьми. Любовь к лошадям он пронесет через всю жизнь.

Захар очень любил своего отца, и понимание того, что тот ведет не совсем добропорядочный образ жизни, всегда тяготило и смущало его. В те годы в Ольгинское уже возвращались селяне, участвовавшие в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Он видел вокруг героев, обвешанных орденами и медалями, с восхищением слушал рассказы о подвигах, случившихся при освобождении Болгарии от турецкого ига.

В Осетии в то время сформировался целый пласт осетинской военной аристократии, состоявшей из многочисленных генералов и офицеров царской армии. Многие осетины учились в вузах Петербурга и Москвы. В Осетии появились дипломированные врачи и инженеры. Когда Захару было 4 года, террористы убили царя Александра II. Его сын Александр III приостановил многие либеральные начинания своего отца, но все равно для горцев появлялись все большие и большие возможности для самореализации, тем более что в России на 26 лет наступили мирные времена.

Но для Захара 1889 год стал судьбоносным. В тот трагический вечер в дом, в котором они находились с отцом, ворвались чужаки, и завязалась перестрелка. Единственное, что успел сделать Михаил, — это перебросить сына в соседний огород. Так Захар остался без отца.

Через несколько дней кровники приехали в село. По обычаю они становились на колени и просили примирения у старейшин, но те не успели даже заговорить, как Захар с укромного места выстрелил первому стоявшему парламентеру в живот. Точно неизвестно, убил он его или нет, но разгорелся страшный скандал. Все в селе знали, кто стрелял, и поэтому, чтобы не искушать судьбу, родственники отправили двенадцатилетнего Захара с Ботазом Дзгоевым в Сибирь, где тот работал в охране на Ленских приисках.

Якутия встретила маленького горца суровым климатом. Прииски принадлежали банкирскому дому Гинсбургов, для которых погоня за прибылью ставилась выше жизни и здоровья старателей. Добыча золота проходила преимущественно в шахтах в условиях вечной мерзлоты, и хотя заработки у администрации и наемных рабочих были высокие, соблазн заработать на стороне у них был еще выше. Поэтому вокруг приисков сновал разный люд — от мошенников до откровенных бандитов.

Вот в такой обстановке и прошли «школьные» годы Захара. Когда он, будучи совсем еще молодым, стал работать в охране, судьба свела его с человеком, который надолго заменит ему отца.

Таймураз Дзгоев,

сын Аслан-Бека

ЕРМАК¹

На Ленских золотых приисках было много осетин, большинство из них работало в охране. Бичом приисков были спиртоносцы. Они проникали на охраняемую территорию, в которой действовал сухой закон, и обменивали спирт на золото. Особенно неуловимым был терский казак Ермак. Здоровенный, сильный, он появлялся так же внезапно, как и исчезал: к нам — со спиртом, от нас — с золотом. Мы уже сбились с толку. Много раз окружали его, а он шутя уходил.

Однажды мы углубились в тайгу и решили заночевать. Выбрали лужок, развели костер и легли кругом, головами к огню. Рано утром вскочили от пронзительного свиста. Стоим как дураки с оружием в руках, оглядываемся — никого. Поворачиваемся, а внутри нашего круга стоит на трех ножках грубо сколоченный осетинский столик с тремя лепешками, мясом, спиртом и солью. Нашему удивлению не было конца. Наконец Мусса Цаллагов, как старший группы, сказал:

— Это Ермак, больше некому. Еда может быть отравлена. Я попробую. Если через час не умру, то…

Не успел он договорить, как из-за дерева вышел огромный казак и громовым голосом произнес:

— Здорово ночевали, земляки! Не смотрите на меня так дико. Если б я хотел, то ночью передушил бы вас, как котят. Я ваш земляк и ваш друг, если бы вы были не осетины, я бы не вышел, так что будем говорить и договариваться.

И мы договорились — с этого момента действовать сообща.

Позже мы узнали, что он вырос у бабушки в станице Архонской и даже знал моего отца Михаила.

ЛЮДОЕДЫ

У Ермака имелось много перевалочных баз в тайге. Обычно мы сообщали ему, где будет облава. Так и в этот раз мы двигались в противоположную сторону от того места, где находился Ермак.

На пятый день мы разделились на три группы; в моей группе было пять человек. Еще через четыре дня мы, пройдя свой маршрут, возвращались на базу. Только когда залаяла собака, я понял, что мы попали в засаду. Мы залегли за камнями, но все равно были у нападавших как на ладони. Они пару раз выстрелили и начали требовать лошадей и провизию. Согласиться означало обречь себя на верную смерть. Я встал и пошел на переговоры. Выяснилось, что их тоже пятеро. Они уже много месяцев шли по тайге, сначала съели лошадь, затем двух своих подельников. Около часа я вел переговоры и наконец договорился. Я отдал им лошадь с бричкой и половину провианта, они — пять самородков, каждый размером с куриное яйцо.

В 1896–1897 годах прииски столкнулись с финансовыми проблемами — положение рабочих и служащих резко ухудшилось. Начались конфликты всех против всех. Часто я выступал в роли переговорщика и практически всегда находил общий язык с администрацией и шахтерами, бандитами и контрабандистами. К тому времени все уже понимали, что долго так продолжаться не может.

Первым в Харбин уехал Мусса Цаллагов. Через полгода, прогуляв все деньги, он стал звать к себе остальных. Позже разъехались по всему миру и остальные.

В 1899 году я и Ермак с очень большими деньгами перебрались в Цицикар, который находился в 280 километрах от Харбина. Через год Ермак, женив меня на казачке, уехал в Сан-Франциско, где находилась огромная русская община. В Цицикаре, как и в Харбине, весь бизнес крутился вокруг Маньчжурской железной дороги, соединяющей Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Я имел в собственности заезжий двор и ямщицкие конные станции от Цицикара до Харбина, торговал разными товарами, преимущественно связанными с лошадьми.

Много проблем для коммерсантов в Маньчжурии доставляли хунхузы. Это были банды, в основном состоящие из китайцев; некоторые насчитывали до трех сотен человек. Встречались также банды, состоящие из кавказцев. В одной из таких банд какое-то время орудовал Мусса Цаллагов, мой друг по Ленским приискам. Со временем Мусса понял, что выгодней заниматься охраной от бандитов, чем самим бандитизмом. И он сколотил боевую группу, которая наводила ужас на хунхузов; в нее входили осетины, ингуши, черкесы.

ХУНХУЗЫ

На второй год нашего пребывания в Харбине мы столкнулись с хунхузами-китайцами. Как-то ко мне приехал Мусса и рассказал, что во время сопровождения торгового обоза их остановила группа хунхузов численностью до двадцати человек. Недолго думая, они открыли огонь, пятерых убили, троих взяли в плен, другие сбежали. Уже вызвали полицию и хотят сдать пленников в администрацию. Я начал уговаривать его не делать этого, объясняя, что хунхузы будут мстить.

Когда приехала полиция, я сказал им, что пленники сбежали, и, чтобы было полное понимание, отблагодарил их начальника. После этого мы отпустили одного из бандитов, договорившись о встрече с его джангуйдом (предводителем).

Встреча состоялась за городом, я прихватил подарки — опиум, муку, одежду. Но они не понадобились — хунхузы были испуганы, всерьез полагая, что мы приехали за данью. Джангуйдом оказался кореец с труднопроизносимым именем, мы долго беседовали и договорились о перемирии. Вдобавок Мусса забрал у него два английских ружья и два нагана².

* * *

Маньчжурская осетинская диаспора была довольно большая и являлась как бы перевалочной базой, через которую на родину возвращались осетины из Южной и Северной Америки, Австралии и даже Японии. Диаспора была крепкой, дружной, все держались друг за друга. Но попадались и белые вороны. Таковым был некто Бибо Л-ев. Пьяница и наркоман, он служил наводчиком у хунхузов и одновременно осведомителем в полиции. Захар не раз спасал ему жизнь, выкупая из долгов. Но о нем мы вспомним попозже.

27 января 1904 года Япония атаковала российские корабли, стоящие в Порт-Артуре. Началась Русско-японская война. Маньч­журия оказалась прифронтовой зоной. Тогда же в Харбине Захара свела судьба с легендарным осетинским генералом Афако Фидаровым, участвовавшим в составе Кавказской конной бригады в боях в Маньчжурии. Их связывало не только то, что их деды, как выяснилось, выходцы из Горной Санибы, но вдобавок ко всему они были дальними родственниками.

Через год в Петербурге вспыхнули беспорядки, переросшие в первую русскую революцию. Империя стала трещать по швам. Многие уезжали из Харбина, преимущественно за границу. Подумывал об этом и Захар. К тому времени из-за отсутствия детей он расстался с женой и распродал весь бизнес; в Харбине его больше ничего не держало.

В декабре 1904 года японцы захватили Порт-Артур, Россия фактически проиграла войну. После подписания мирного договора Япония усилила свое влияние на всем Дальнем Востоке, вследствие чего Захар в 1906 году с несколькими друзьями, чтобы не искушать судьбу, уехал к Ермаку в Сан-Франциско. Уже в Америке до них стала доходить информация, что в России грядут большие преобразования: Николай II издал манифест об учреждении первой Государственной Думы, Столыпинская реформа вселяла надежду на решение главной проблемы России — земельного вопроса.

На родине градоначальником Владикавказа стал представитель туземного населения — его односельчанин Гаппо Баев. Многие поверили в лучшие перспективы и стали возвращаться домой. Конечно, не всем на чужбине повезло, но, повидав мир, они возвращались уже совсем другими людьми, даже не подозревая о том, что их ждет в будущем. Многие вернувшиеся «американцы» сразу после революции 1917 года подвергнутся репрессиям и мало кто переживет 1937–1938 годы. Те же, кто не вернулся, навсегда потеряют связь с родиной, и их родственники вынуждены будут скрывать свое родство всю оставшуюся жизнь.

Но это все будет потом, а пока Захар отправился домой. Его расставание с родиной затянулось на долгие 22 года. За это время он фактически проделал кругосветное путешествие. Возвращаясь через Европу, он какое-то время прожил в Париже. Вернувшись в Осетию в 1911 году, он первым делом приобрел купеческий дом на улице Фельдмаршальской, 19 (ныне улица Штыба), заказал кавказский гардероб со всеми атрибутами и стал подыскивать себе невесту.

Стоит отметить, что это был уже другой Владикавказ: появилось множество фабрик, заводов, банков, гостиниц, торговых центров, кинотеатров, по городу ездили автомобили ведущих фирм мира. Александровский проспект (ныне проспект Мира) своей красотой ничем не уступал европейским аналогам. В небе над Владикавказом, приводя в шок и изумление обывателей, резвился один из первых пилотов России — Артем Кациан. Даже в его родном селении Ольгинском жизнь изменилась до неузнаваемости. Появилось очень много крепких зажиточных хозяйств. В селе действовал филиал Государственного крестьянского поземельного банка. Жизнь била ключом не только в экономическом, но и в политическом направлении. Появилось огромное количество политических партий, которые в своих печатных изданиях обещали всем одно и то же — землю, свободу, равенство. Всем было понятно, что монархия в той форме, в какой она существовала в России, изживала себя.

Захару это поначалу даже нравилось. Ему 33 года, материально обеспечен, жизненного опыта с избытком — остается только завести семью. Поиски были недолгими. Когда Захар увидел ее — а это был 1911 год, — ей было 14 лет. Звали ее Чабахан (в крещении Надежда) Акиева. Училась она в женской гимназии и была дочерью настоящего богатыря — Гаппо Акиева, владельца крепкого хозяйства в селении Ольгинском. Через два года Захар засватал ее, отдав в качестве калыма 5000 рублей, — огромная по тем временам сумма.

АКИЕВЫ

Откуда эта фамилия, точно никто не помнит. Их в Осетии было 8–9 семейств, причем все близкие родственники. В Ольгинское они переехали из Владикавказа, а туда — из Алагирского ущелья. Деда моего по матери звали Гаппо (в крещении Гавриил). Могучий был старик; ходили слухи, что, когда Гаппо громко говорил, его было слышно на окраине села. Тяжелая была у него рука — не раз я это испытал на себе. Редкий трудяга, на этой почве имел грыжу. Помню его дом до коллективизации. Амбары ломились от зерна. Коровы, бычки, лошади, индюки, бараны, куры — не сосчитать. Также он был капралом деникинских войск и честно воевал против большевиков. Мать рассказывала, что он ночью ходил со своим взводом разрушать железнодорожное полотно, а днем его сын Кази-хан на бронепоезде вместе с Серго Орджоникидзе восстанавливал пути и, закрыв глаза, стрелял по белым, боясь увидеть среди них своего отца.

В 1928 году кому-то из сельских большевиков приглянулось хозяйство деда. Быстро состряпали анонимку: что, мол, дед служил у Деникина, имел русскую батрачку и тому подобное. Дело в том, что еще до революции, возвращаясь с города с женой, в канаве около железнодорожного полотна они нашли плачущую новорожденную белокурую девочку. Когда бабушка взяла ее на руки, та перестала плакать, и бабушка на возражения деда сказала как отрезала:

— Никому не отдам.

Так в доме появилась Екатерина Акиева, тетя Катя, как называл ее я.

Вот так тетя Катя из дочки, по словам анонимщиков, превратилась в батрачку. Деда раскулачили, выгнали из дома, все отобрали. Хорошо, что нашелся нетрусливый человек, Дзгоев Костин, — пустил их жить в свой сарай.

Моя мать и ее двоюродная сестра Акиева Тамуся вспоминали, что у них в доме часто бывал Сергей Киров, который хорошо знал моего дядю Кази-хана Акиева, погибшего в Гражданскую войну. Они собрались и поехали в Ленинград. Киров пообещал помочь — и не обманул. В общем, когда они вернулись домой, дед и бабушка уже жили в доме. Но вернуть хозяйство дед не смог. После этого несколько лет старался все восстановить, надорвался, долго болел и умер в 1936 году.

Бывая дома у бабушки, я любил слушать сказки, а знала она их великое множество. Когда достаточно подрос, всегда интересовался ее родословной. Моя бабушка Мария, которую я называл Мама-Нанá, родилась в Ардоне в семье известного царского офицера, георгиевского кавалера Хаца Ревазова. Ее мать звали Кики, урожденная Баскаева. Хаца был участником Крымской войны 1853–1856 годов, и когда у него в 1868 году родилась дочь, он назвал ее в память о флагманском корабле «Императрица Мария», затопленном в Севастопольской бухте адмиралом Нахимовым. К бабушке сваталось много достойных женихов. Хотя ее отцу очень нравился богатырского сложения Гаппо Акиев, калым за дочь он не снизил, и Гаппо пришлось семь лет копить деньги.

Старшие дети у них умерли в младенчестве, остались моя мать Чабахан 1897 года, Кази-хан 1899 года, Батр 1903 года, Гена 1905 года и Чермен 1907 года. Так сложилось, что она похоронила всех своих сыновей. Кази-хан погиб в Гражданскую войну в 1921 году, Батр и Гена — в Великую Отечественную, а младший Чермен был убит в трехлетнем возрасте у нее на руках во время нападения бандитов из соседнего села Базоркино. Бандит стрелял женщине в спину, пуля пробила ей плечо и угодила ребенку в голову; случилось это в 1910 году.

Все лучшие воспоминания моего детства связаны с бабушкой. Особенно помнится, как красиво она произносила молитвы — с таким благородством, с такой чистотой. Через 22 дня мне исполняется 73 года, я помню почти всех святых, которых упоминала она во время молитвы, но сравниться с ней не могу. Тяжелую и долгую жизнь она прожила и умерла у меня дома в кругу внуков и правнуков в 1958 году. Царствие тебе небесное, моя милая, моя святая Мама-Нана. Дай бог, чтобы меня мои внуки любили так же сильно, как я тебя.

У Захара это был уже второй брак. Ему, конечно, хотелось иметь полноценную семью и, помня о своем первом бездетном браке, он боялся остаться без потомства. Опасения были не напрасны: первые трое новорожденных не выжили.

Тем временем в России события разворачивались с катастрофической быстротой. Страна вступила в Первую мировую войну. Разношерстная пресса так промывала мозги политически неподготовленным гражданам, что в головах у многих все перемешалось. Но у Захара с головой все было в порядке. Он занимался разведением лошадей, имел мельницу и немного торговых площадей. Но вот наступил февраль 1917 года. Как гром среди ясного неба из Петербурга пришли известия о Февральской революции, а затем и об отречении Николая II. В общем, это известие положительно восприняло большинство населения, от крестьян до высших слоев аристократии. Но шла Первая мировая война, надо было защищать родину, и осетинам, как всегда, пришлось принимать в этом самое активное участие. Они сражались в рядах не только российской армии, но и в качестве добровольцев — в австралийской, канадской, французской.

В марте 1917 года Временное правительство объявило амнистию, и в больших городах, в том числе во Владикавказе, стали появляться непонятные люди с короткими бородками и фамилиями, больше похожими на клички. В октябре в Петрограде большевики разогнали Временное правительство. Затем состоялись выборы в Учредительное собрание, в которых партия Ленина набрала всего 24 %. Естественно, это их не устроило и они разогнали Учредительное собрание. Затем был постыдный Брестский мир и как следствие — Гражданская война. В это лучшее для проходимцев время и появился знакомый Захара по Харбину — Бибо Л-ев.

Первое время «лучший» друг вел себя тише воды, ниже травы. Но когда большевики дали ему удостоверение голодранца — «члена комитета бедноты», он оперился. Стал часто заходить и рассказывать о мировой революции, о семье как пережитке буржуазного прошлого и прочей дребедени. Но, как правило, после его ухода в доме что-нибудь да пропадало — то серебряные вилки, то ложки. Кончилось все тем, что Чабахан поймала его, когда тот выносил из дома штиблеты Захара.

ДЯДЯ ВАСЯ

Это был примерно 1970 год. Мы уже жили на улице Набережной. В соседнем подъезде в квартире 63 жил старик — китаец дядя Вася (настоящее имя Тем Бу Ю) с женой. Жили они очень бедно, можно сказать, нищенствовали. Детей не было, зарабатывали на жизнь омовением покойников. Как-то заходит ко мне участковый Кучиев и говорит, что дядя Вася жалуется на мою мать Чабахан. Она, дескать, запретила ему сидеть на табурете возле подъезда. И еще она сказала, чтобы он ей на глаза не попадался, а то она пожалуется сыну и он его в Терек выбросит.

Я поговорил с матерью, и она мне поведала следующее:

— В 1918 году в городе появилось очень много китайцев. Твой отец долго жил в Маньчжурии и неплохо понимал китайский язык. Он сказал мне как-то, что это никакие не интернационалисты, а просто наемники, нанятые за деньги большевиками. Хунхузы. Твой отец был очень умный человек, во время Августовских событий 1918 года он настоял, чтобы мой брат Кази-хан со своими друзьями квартировался у нас. Это было за два месяца до твоего рождения, я была тогда на седьмом месяце. В тот день я до глубокой ночи угощала гостей, и, когда Кази-хан уже встал из-за стола, вдруг залаяла, а затем заскулила собака. Захар взял пистолет, вышел во двор, и через секунду мы услышали его голос — он кричал на китайском языке. Кази-хан с друзьями бросились во двор, раздались шум и крики. Позже твой отец рассказал мне, что, когда он вышел, четверо вооруженных китайцев были уже во дворе, а у ворот стоял наводчик — его «друг» Бибо Л-ев. Захар сразу понял, что они пришли убивать. Тогда он закричал на китайском: «Пошли вон!» У бандитов от удивления глаза на лоб полезли. А когда они вдобавок услышали топот и бряцание затворов, то побежали прочь. Кази-хан хотел их преследовать, но Захар его остановил, не стал рисковать… И вот после всего этого ты, сынок, хочешь, чтобы я с ним здоровалась. У них у всех руки по локоть в крови. Ты спроси его, что они творили на проспекте и куда делись его жители? И этот Вася имеет еще совесть ходить и пионерам галстуки завязывать…

Все же я пошел к дяде Васе извиниться за маму. Когда открылась дверь, он так испугался, что я поспешил его успокоить. Удивительное дело: человек полвека прожил в России, а по-русски говорил с трудом. После моих слов успокоился, полез в комод, вытащил старую-престарую красноармейскую перчатку (с вырезом для указательного пальца, чтобы удобно было нажимать на курок)³ и говорит:

— Я буржуев — пуф-пуф!

Мы разговаривали минут двадцать. Как я понял, он сильно хотел уехать в Китай, но его не пускали. С окончанием Гражданской войны уже за ненадобностью их всех стали уничтожать — как он выжил, не понимает. После установки памятника на Китайской площади его часто приглашали на встречи со школьниками, но потом случился пограничный конфликт на острове Дамасском, и о дяде Васе сразу забыли.

В один прекрасный день — это были времена горбачевской перестройки — он просто взял паспорт, пошел на вокзал, купил билет до Владивостока и уехал. Что он думал, возвращаясь спустя 70 лет на родину, как собирался пересечь границу, непонятно. Потом до нас дошли слухи, что он умер в дороге — его на первой же станции сняли с поезда и как невостребованного похоронили. Что стало с его перчаткой, неизвестно; надеюсь, ее закопали вместе с ним, а то у нас в стране найдется очень много желающих ее примерить.

После поимки своего «друга» со штиблетами Захар видел его всего дважды. Один раз во дворе своего дома, когда тот с китайцами приходил его грабить, второй раз — когда тот проезжал на автомобиле, видимо став каким-то ответственным работником. После этого он, скорее всего, попал под жернова своих коллег, таких же, как и он сам, негодяев, и исчез. Или как ценный кадр пошел на повышение.

Я родился 21 октября 1918 года. При рождении меня назвали Алексеем, но всю жизнь родные и близкие звали меня Лесиком.

Много позже, когда я поступал на рабфак цветных металлов, мне не хватало несколько месяцев до нужного возраста. Тогда я взял документы на имя Аслан-Бека с датой рождения 18 марта, тем самым «состарив» себя на 7 месяцев.

Предыстория имени «Алексей» такова. Захар никогда не считал себя монархистом, но был убежден, что после убийства бывшего императора в июле 1918 года его сын Алексей чудесным способом спасся и это имя принесет и его сыну удачу. Он так и не узнал, что в доме Ипатьева в Екатеринбурге Николай II был зверски убит большевиками вместе со всеми своими детьми, включая четырнадцатилетнего Алексея.

Времена были очень опасные, Владикавказ в те годы не раз подвергался набегам и грабежам банд, руководимых Серго Орджоникидзе. В начале 1919 года добровольческая армия Деникина захватила Владикавказ. Захар не боялся белых, но на всякий случай в его доме постоянно по его просьбе гостил его тесть Гаппо Акиев, воевавший на стороне белых. Вот так, лавируя между красными и белыми, он, как и многие, старался просто спасти себя и свою семью.

ПАНИКОВЫ

Наши сады примыкали друг к другу. Что я о них помню? Это были благородные, интеллигентные люди, которые ни с кем из соседей близко не общались. Главной в семье была бабушка, мы называли ее Паниковская старуха. Она была очень строгой; естественно, все дети в округе ее боялись, и я не был исключением.

Однажды — это было то ли в 1926, то ли в 1927 году — я, как обычно, сидел на лавочке, а мимо нашего дома проезжали на бричке пьяные военные. Один из них крикнул:

— Эй, пацан! Где живет Харитон? Это улица Штыба?

Я сказал:

— Не знаю.

— А что ты здесь сидишь, если ничего не знаешь? — продолжил он.

И тут сбоку раздался голос Паниковской старухи:

— Он здесь сидит, потому что он здесь живет. Это для вас, душегубов, это улица Штыба, а для нас она — Фельдмаршальская. Вам мало того, что в центре все улицы назвали в честь убийц, так и до нашей добрались. Вы еще город именем Джека-потрошителя назовите!

У нее был такой напор, что военные ретировались.

Позже я спрашивал у мамы, кто такой Джек-потрошитель, но она не знала. Я спрашивал у других — никто о таком не слышал. И только вечером отец объяснил мне, кто это.

Слова Паниковской старухи оказались пророческими — в 1931 году Владикавказ переименовали в Орджоникидзе. Хотя по уровню изуверств Джек-потрошитель — птенец по сравнению с «героями» революции.

МИТЬКА-ДУРАК

В городе Владикавказе, насколько помню, всегда жил Митька. «Митька-дурак!» — так дразнили его ребята на бульваре на улице Штыба. Он появлялся у нас ежедневно с палкой. Шел по бульвару и, ударяя по каждому стволу дерева, на всю улицу орал: «Ветки долой — война будет!» Орал он это и в 1924-м, и 1926-м, вплоть до начала войны. «Накаркал, дурак», — позже говорили люди.

Жил Митька в психбольнице, но, будучи неопасным, всегда имел возможность гулять по городу.

Однажды Паниковская старуха встретила мою мать и пожаловалась на нас, будто мы обижаем Митьку, а потом рассказала следующую историю.

Митька был из знатной семьи, сыном одного из уважаемых людей Владикавказа (фамилию, к сожалению, я забыл). Во время погромов, учиненных большевиками, его семья не успела уехать. У него на глазах красноармейцы убили отца, затем надругались и закололи штыками мать и сестру, а затем и его. Ему было тогда лет двенадцать, он чудом выжил. Кто-то его выходил и сдал в психиатрическую лечебницу.

Митькину историю я рассказал всем ребятам на нашей улице, и его больше никто не дразнил.

Много позже, вернувшись с войны, я как-то шел домой и, о чудо, увидел Митьку. Он подметал бульвар на улице Советов. Я приблизился к нему и поздоровался. Он улыбнулся, кивнул и продолжил мести.

После окончания Гражданской войны страна лежала в руинах. Советское правительство объявило о новой экономической политике (НЭП), но для Захара все было понятно. С этими людьми играть по их правилам было смертельно опасно, и он решил уйти в тень. Распродал лишнюю недвижимость, купил корову и стал продавать молоко соседям. Тогда же Захар пустил слух, что деньги, заработанные в Сибири, он проиграл в карты, когда плыл на пароходе. Он сразу уяснил: главное — не выделяться из толпы.

УАЦИЛЛА

Красочно и подробно это святилище описал Владимир Икскуль в повести «Святой Илья горы Тбау». Находится оно в Даргавском ущелье, построили его греки Гуцати. Оставили они о себе очень добрую память, поэтому на празднование Уацилла съезжается вся Осетия. Каждая фамилия из этого ущелья соорудила свое святилище, но Гуцати на горе Тбау самое популярное.

Когда мне исполнилось четыре года, я еще не ходил ножками. Родители были уверены, что я не выживу. Куда только меня не возили по врачам — от Пятигорска и Прохладного до всех народных целителей в Осетии. Положительную роль в лечении это, конечно, сыграло, но все же дедушка с бабушкой повезли меня однажды в Даргавс. Я помню, как жрец Гуцати водил над моей головой зажатыми в кулаке монетами. Что именно случилось там, я не помню… помню лишь, что мне стало лучше, и через какое-то время я встал на ноги, но ходить не мог. Как радовались отец и мать! После этого дед и бабка каждый год вплоть до 1936 года возили меня на праздники в Даргавс. Этим святым я стал давать клятву и горжусь тем, что никогда свои клятвы не нарушал.

ЛЕНИН

В двадцатые годы заводы будили пролетариат, а затем сзывали на работу специальными пронзительными гудками. Каждый пролетарий знал свой гудок. Так вот, в 1924 году гудки всех заводов вдруг сошли с ума — начали издавать отрывистые звуки, и это продолжалось довольно долго. Я был на улице — сидел на скамеечке и видел, как люди бежали к центру. Никто ничего не понимал, все выскакивали из домов, спрашивали друг друга, что случилось. Смотрю — мама, одетая в выходное, бежит к центру. Я тогда бегать не мог, но поплелся за всеми. Уже за углом Краснорядской улицы увидел мать, вытирающую платком слезы. Ясное дело, заплакал и я.

— Ленин умер, сынок, — сказала она и обняла меня.

Потом она отправила меня домой, а сама пошла на площадь Свободы.

Так я первый раз услышал имя «Ленин». Позже я часто вспоминал этот случай и не мог понять, мать плакала от горя или от радости.

САДЫ

Старые люди еще помнят, что восточнее осетинского кладбища (старого) жителей не было — были сады. Кому они принадлежали, я не помню, но охранялись очень строго: там работал сумасшедший сторож. Было большой смелостью идти туда воровать яблоки — а кто из ребят не хочет прослыть храбрецом?

Самым отчаянным на нашей улице считался Габо Ганиев. Он был постарше нас и однажды был пойман сторожем, но умудрился отнять у него ружье и принести кучу яблок. Одно из них досталось мне. Именно это яблоко и было виновником моей решимости.

Пошел я с группой ребят, в которой я был самым младшим и самым маленьким, в сады. Когда появился сторож, я находился высоко на дереве, куда меня подсадили ребята.

— Сторож! — крикнул кто-то, и все с шумом ссыпались с веток.

Замешкался один я, из-за чего оказался далеко позади улепетывающей детворы. Сторож, видимо, решил поймать самого маленького и, чтобы я остановился, выстрелил из ружья в воздух. Бежал я, как мог, но сторож не отставал. Выстрелил он еще раз, но я и тут не остановился, только заплакал. Бегу и думаю: если не оторвусь, приведу его домой… родителей арестуют, а мать меня убьет…

Еще не добежав до Осетинской церкви, я увидел Габо Ганиева. Он меня поймал за рукав:

— Ты чего плачешь? — спросил. — Яблоки украл? Не бойся, иди спокойно, я с ним поговорю.

Но я не смог просто идти — снова побежал. Когда оказался около Кривого переулка, остановился, оглянулся. Сторож стоял с Габо и о чем-то говорил. Я был спасен.

ТУЗАР БЕКУЗАРОВ

На улице Штыба наш дом был крайним. Дальше, начиная с Осетинской церкви и вниз до Армянской, тянулся Кривой переулок. Он был полностью застроен, причем правая сторона улицы была очень высокой, поэтому заборы достигали 5–6 метров в высоту. Кривой переулок отделял наш дом от дома Тузара Бекузарова.

Дом был внутри, где-то высоко, а на переулок выходил огромный фундаментный забор. В заборе имелась калитка, которая вела в туннель, и оттуда по лестнице человек поднимался в сад. Из сада был выход через калитку на соседнюю улицу Рождественскую. Почему я так подробно описываю это оригинальное сооружение? Дело в том, что у Бекузаровых был самый богатый сад в округе. С Кривого переулка сад был неприступен. Когда пошли слухи о том, что я побывал в дальних садах, друзья не оценили моей смелости:

— Подумаешь, какое дело! — отмахивались они. — Там все побывали… А ты попробуй залезть в бекузаровский сад, вот это подвиг…

Операцию по проникновению в сад разработал я лично. Мы пошли на улицу Рождественскую и через соседей залезли к Тузару. Я забрался на персик, а другие ребята на яблони. Вдруг открываются двери в сад, выскакивает огромный волкодав — и прямо к моему дереву. За ним выходит старик со словами:

— Чего лаешь, Рекс? А, у нас дорогой гость… — Добрый старик Тузар смотрит на меня и улыбается. — Я привяжу собаку. Ты же сын Захара Дзгоева Лесик, да? Слазь и заходи в дом, я буду ждать.

И он удалился.

Я выдернул рубашку из штанов — зеленые персики посыпались на землю. Чтобы не выдать товарищей, я пошел в дом. Тузар встретил меня как сына:

— Персики из-за пазухи высыпал? Правильно сделал, они еще зеленые. Я тебе дам спелые.

Он вынес целое ведро спелых персиков и пересыпал в сумку.

— Только сумку принеси обратно, — попросил Тузар, протягивая ее мне. — А когда захочешь фрукты, этот дом всегда для тебя открыт. — Он посмотрел мне прямо в глаза и добавил веско: — Запомни: настоящие мужчины заходят всегда через двери.

Я стоял, опустив голову. Мне было стыдно.

Этот урок я запомнил на всю жизнь. С тех пор я больше никогда не воровал и не позволял делать это другим.

ШКОЛА

Мои мать и отец были две противоположности. Мать очень строгая и эмоциональная, отец же спокойный, рассудительный, постоянно читающий книги и газеты. Единственное, что их объединяло, — это желание дать своим детям дорогу в жизнь. Они были буквально одержимы идеей предоставить нам возможность получить хорошее образование.

Уже в шесть лет я умел читать и писать. Мама нанимала репетиторов; сначала это была Надежда (отчество я, увы, забыл), затем Нина Илларионовна.

Как-то раз я узнал, что ребята с нашей улицы на следующий день идут в школу, и решил пойти с ними. Утром все вместе направились в пятую школу, зашли в аудиторию и расселись. Учительница сразу заприметила меня маленького, подняла с парты и спросила:

— Сколько тебе лет?

Я промолчал.

— Сколько тебе лет, мальчик? — допытывалась она. — Как твоя фамилия?

Ничего я ей так и не сказал. И тогда меня выпроводили из класса.

— Придешь через год, а имя-фамилию и адрес нужно знать, — ласково сказала учительница на прощание.

Весь в слезах я прибежал домой и рассказал обо всем матери.

— Так ты хочешь учиться? — спросила она.

Я закивал.

На другой день она отвела меня в областную национальную школу, где был нулевой класс. У директора я подтвердил, что сильно хочу учиться, и меня приняли в класс знаменитой в Осетии учительницы Ольги Николаевны Туаевой.

Походив несколько дней, мне стало скучно без друзей. К тому же программу, которую дети изучали, я уже знал. Ольга Николаевна сразу это поняла и сообщила моей матери, что может перевести меня в третий класс, но остерегается, что там меня будут обижать. В общем, никуда я не пошел и продолжил заниматься с репетиторами, благо родители имели возможность оплачивать их труд.

На следующий год я все же пошел в эту школу и проучился там два года, пока ее не закрыли. Потом перевелся в школу № 15. На этом мое детство закончилось.

ВОЛОДИК

Трое старших детей моих родителей умерли в раннем детстве. После меня в 1921 году родился Георгий, в 1923 году — Володик и в 1928 году — сестра Валя. Из нас всех Володик был самый крепкий, шустрый и смелый. Когда я еще не мог быстро бегать, соседские дети часто дразнили меня, кидали камешки, издевались. И первым на мою защиту вместе с Георгием бросался в драку — совсем маленький! — мой брат Володик. Им часто за это доставалось, но они были так напористы, что со временем издевательства прекратились. Помню, как после очередной потасовки он мне сказал:

— Не бойся, Лесик, я подрасту, и пусть тогда они попробуют тебя дразнить!

Мы так привязались друг к другу, что он спал только в моей кровати. Он использовал мою руку вместо подушки — только так мог заснуть. Я ему пересказывал сказки, которые слышал от бабушки, и другой мой брат Георгий даже обижался на нас за это: ревновал.

На углу нашего дома лежал огромный валун, мы часто играли на нем или просто сидели. Когда Володику шел пятый год, он взял в привычку бороться с нами, а так как мы были выше, то всегда забирался на этот валун.

— Теперь я больше! — радовался он, хватая нас за шеи.

Мы с Георгием, конечно, поддавались ему, он заливался смехом.

В те годы к нам часто заходил близкий родственник А. из Ольгинского. Получилось так, что, «победив» меня и Георгия, Володик вызвал на борьбу А., а тот, выпивший, не удержал его на руках. Володик ударился головой о валун. У него пошла кровь, но он даже не заплакал.

Ночью я проснулся от того, что Володик весь горел. Я разбудил мать… В общем, всю ночь он бредил и под утро скончался.

Не буду описывать то, что творилось в нашем доме. Любимец всей улицы, бедный наш Володик умер от руки близкого родственника! Говорили, что А. хотел покончить с собой, но не сделал этого, хотя это было бы на тот момент для него лучшим исходом. Он прожил долгую и несчастную жизнь.

Прошло 65 лет с тех пор, как я потерял своего любимого брата, но я до сих пор чувствую тепло его тела у себя на плече.

ТУЗАР БИЦИЕВ

В селении Ольгинском самыми зажиточными были семь братьев Бициевых. Старшим из них был Тузар. Он был святым образцом крестьянского трудолюбия и смекалки. До революции у ольгинцев в частной собственности имелись только приусадебные участки, остальные земли они вынуждены были брать в аренду. После революции каждая семья получила свой надел. Бициевы и до революции жили хорошо, но особенно они развернулись во времена НЭПа. Уже тогда они были отдельной коммуной, работали с утра до ночи, с каждым годом укрепляя свое хозяйство.

Мой отец Захар после приезда на родину близко сдружился с Тузаром. У них было общее дело по выведению племенных лошадей. Но был в Ольгинском человек — полная противоположность Тузара, некто Абе К-ев, лодырь, танцор и пьяница. Получив свою долю земли, он со временем все пропил и прогулял. Единственный, кто пожалел его, был Тузар. Чтобы тот не помер с голоду, он стал нанимать его для уборки урожая.

Осенью 1929 года ольгинцев оповестили, что всем надобно явиться на собрание. Отец вначале не хотел идти, но глашатай строго предупредил: явка строго обязательна. Тогда мать сказала отцу, чтобы он взял меня с собой: с ребенком быстрей отпустят.

Помещение, куда собирали сельчан, было маленьким, и в скором времени оно заполнилось до отказа. Мы пристроились ближе к дверям в надежде незаметно уйти, когда наступит удобный момент. Однако начальство шутить с нами не собиралось. За столом президиума сидело человек восемь, все были вооружены. Тот, что из ЧК, в кожанке, вынул пистолет и положил его на стол. Двери закрыли и поставили охрану. Секретарь долго врал о колхозах, обещал золотые горы. Под конец сказал, что район по всем показателям всегда был впереди, а вот по коллективизации — нет и что они не позволят вражеской агитации одержать верх и сорвать решение партии. Одним словом, пока мы не запишемся в колхоз, из помещения никого не выпустят.

Главный чекист обратился к Тузару:

— Бициевы могут идти — вас в колхоз не примут, вы на чужом горбу богатства свои добыли и будете раскулачены.

Шесть братьев вскочили со своих мест, но Тузар заставил их сесть. Потом подошел к президиуму и сказал:

— А ну покажите свои руки… А теперь посмотрите мои! И кого я эксплуатировал?

Тогда-то этот лентяй, пьяница и никчемный работник поднялся и сказал:

— Вот я, Абе К-ев, каждый год работал на тебя.

Присутствовавшие, зная правду, стали возмущаться, но выстрел в потолок всех успокоил. После этого Бициевых вывели из зала.

Мы с отцом тоже хотели уйти, но нас не выпустили. Долго еще мы сидели, а я уже хотел спать, стал хныкать:

— Пап, пойдем домой.

Отец еще немного посидел, затем встал, подошел к столу и записался в колхоз.

На следующий день он пригнал своих лошадей, быков, коров, а также всю сельхозтехнику в конфискованный дом Тузара Бициева, где разместился колхозный двор.

Братьев Бициевых вместе с детьми и стариками босыми и голыми усадили на арбы и погнали в ссылку в Таджикистан в город Куляб.

Колхоз был организован и назван «Коминтерн», а председателем назначили босяка Абе. Очень скоро зажиточные крестьяне нашего села стали нищими. Босяки не могли накормить страну, и тогда наступил голод.

АФАКО ФИДАРОВ

После того как нас раскулачили, отец сумел пристроить своих лошадей в конюшню при городской милиции и сам устроился при ней конюхом. Это был 1929 год.

Я учился в пятом классе. Как-то после школы пришел домой и застал в доме переполох — таким озабоченным я не видел отца никогда. Комната в дыму, со стен исчезли все фотографии, отец сидит около камина и бросает документы, письма, фотографии в огонь. Мать бегает из угла в угол и кричит:

— Может, это не надо?

А отец ей:

— Надо, надо.

Затем я увидел картину из своей комнаты, которую отец привез из Америки. О ней расскажу подробней. Там была изображена русская эскадра, входящая в залив Сан-Франциско. На переднем плане на фоне кораблей красовался адмирал Попов. Картина была посвящена легендарному переходу Русской эскадры через Тихий океан на помощь Северной коалиции во время Гражданской войны в США 1861–1865 годов. Картину отцу подарили в русской общине Сан-Франциско, на задней стороне было множество дарственных памятных надписей на русском и английском языках. Эта картина висела в моей комнате, и отец часто рассказывал мне о роли Российского флота в победе демократического Севера над рабовладельческим Югом. Она была воплощением моей детской мечты, именно благодаря ей я полюбил океан и мечтал стать капитаном.

И вот теперь на моих глазах эта картина горела в камине. Я заплакал и побежал в свою комнату. Чуть погодя я услышал голос отца:

— Если они Афако посмели забрать, то… они его уже не выпустят.

Афако Фидаров — гордость Осетии и всей России, живая легенда, генерал, интеллектуал, имя которого знали далеко за пределами нашей страны. Отец познакомился с ним еще в Харбине, и Афако был для него безоговорочным авторитетом. Он не часто приезжал к нам в дом, но я то и дело слышал от отца: «Афако так сказал, Афако так думает».

Когда я еще не ходил в школу, Афако подарил мне книгу, точнее, словарь по изучению французского языка, с надписью: «Моему брату Лесику от Афако Фидарова». Эту книгу ждала та же участь, что и мою картину.

Арест Афако стал той точкой невозврата, после которой отец распрощался с последними иллюзиями относительно советской власти. Он распродал наш дом по частям и купил небольшой на улице Красноармейской, 7. В это время отец замкнулся в себе и никогда больше не вспоминал своего старшего друга — по крайней мере, при мне. Я не уверен, знал ли отец, что Афако Фидарова, которому было уже за семьдесят, расстреляли в ростовских казематах ОГПУ в конце того же 1929 года. Сам я узнал подробности совсем недавно, когда советская власть реабилитировала Афако. Реабилитация со стороны этой власти — оскорбление памяти людей; лучшей реабилитацией для них был бы суд над самой этой властью.

ТОРГСИН

После того как советская власть запретила частную собственность и уничтожила крестьянство, начался голод. Но трагедия народа не волновала большевиков. Больше всего их интересовало золото, серебро, валюта и другие ценности, которые еще оставались на руках у населения. Воспользовавшись моментом, по всей стране были открыты тысячи магазинов Торгсина. Там можно было купить буквально все — от продуктов питания до товаров широкого потребления. Проблема заключалась в том, что торговали там за валюту, золото, серебро и другие ценности. И эти магазины были рассчитаны на «бывших», у которых большевики еще не все отняли.

Мы жили тогда на Красноармейской, и я помню поход родителей в Торгсин. Он сопровождался определенными правилами. Во-первых, два раза в день в магазин не ходить — чтоб не примелькаться. Во-вторых, покупать немного. В-третьих, не покупать ничего дорогого. Отец непонятно откуда вытаскивал мешочек с золотыми монетами, извлекал несколько блестящих кругляшей, и родители уходили.

Чуть погодя мама стала ходить одна; бог знает, сколько золота она снесла в этот Торгсин. Отец всегда успокаивал ее:

— Не волнуйся, на наш век хватит.

Как же он ошибался!

Через несколько лет большевики увидели, что запасы у народа заканчиваются — в Торгсин стали приносить все меньше дорогих вещей; дело дошло аж до зубных коронок. Вот тогда-то власть все это прикрыла и стала думать над новыми проектами, якобы необходимыми для строительства коммунизма.

МУССА ЦАЛЛАГОВ

О нем часто вспоминал отец в своих историях и всегда добрым словом. Как-то раз к нам постучали в ворота, я открыл. На пороге стоял невысокий, чисто одетый, благообразный старик. На вопрос: «А папа дома?» — я ответил: «Нет».

— А ты не против, если я его подожду у ворот? — спросил тогда гость.

Тут из дверей выглянула мама и стала звать его в дом. Старик, конечно же, отказался. Так принято у осетин: если в доме нет мужчины, входить неприлично. Но мать настояла, указав на меня:

— А Лесик чем вам не мужчина?

Гость снова очень вежливо отказался и добавил, что обязательно заглянет на днях.

Когда вернулся отец, он устроил матери настоящий разнос: как, мол, она могла не завести его друга домой и не накормить?!

Спустя пару дней старик пришел опять — и опять не застал отца. Но на этот раз мать была более напориста — завела гостя в дом, усадила на диван. Через полчаса стол ломился от еды — мясо, пироги, зелень, арака, пиво. Надо сказать, в стране тогда свирепствовал голод, но Мусса твердо заявил, что без Захара он за стол не сядет. И не сел. Вскоре, впрочем, отец вернулся, друзья обнялись и уселись за стол. Я стоял с графином и подливал отцу араку; Мусса же не пил вовсе и, кажется, почти не ел.

После его ухода мать начала пилить отца:

— Вот посмотри, какой у тебя друг! Не пьет, культурный, вежливый, не ругается, прямо святой!

Отец ей ответил:

— Лет тридцать назад одно его имя наводило ужас на весь Харбин.

— А по виду и не скажешь, — проговорила мать задумчиво.

СПОРТСМЕН

Все мои воспоминания детства были связаны с проблемами со здоровьем. Я довольно рано осознал, что со мной что-то не так. У меня ничего не болело, но я просто не мог стоять на ногах. Как в таких случаях бывает, родители обошли всех врачей, знахарей, колдунов — кто только не перебывал в нашем доме!

Как-то отец принес сделанные на заказ деревянные костыли. Поначалу они сильно натирали ладони и подмышки, но со временем я к ним привык и начал творить чудеса акробатики. Человеческий организм удивителен своим саморегулированием: ослабленные ноги стали толчком для усиления верхней части тела.

Я спрашивал отца:

— Почему я такой?

А он меня успокаивал:

— Да ты будешь силачом! Посмотри на своего деда, на дядьев! У меня отец был под два метра! Я женился на твоей маме для того, чтоб мои дети были богатырями!..

В четыре года я встал на ноги, но бегать и приседать не мог, и родителям порекомендовали с помощью гимнастики создать мышечный корсет. Вот так я и стал спортсменом. Целый год мы занимались «спортивным самолечением», пока в нашем доме не появился Владимир Дмитриевич Бауэр, пропагандист спорта, в частности гимнастики. Когда он увидел мозоли на моих руках, то пришел в ужас. После в нашем доме появилась спортивная литература — труды Лесгафта, Линга, а затем книга «Спорт против физкультуры» Жоржа Эбера, и первыми моими наставниками стали вышеупомянутый Бауэр и мой отец. Отец в этом деле был полный дилетант, но он дал мне столько моральной поддержки и родительской заботы, что это перекрывает все остальное с лихвой. Во дворе под навесом отец с Владимиром Дмитриевичем организовали спортивный уголок, правда, без турника, так как он не подходил по высоте. Но когда отец установил рядом турник, сразу появился еще один тренер — гимнаст и сосед Володя Попов. Я помню, как он удивился, когда я без подготовки сделал на турнике 10 силовых выходов.

КУПЕЦ СУМЕНОВ

В Кривом переулке в единственном трехэтажном доме жил купец Суменов. Как-то он остановился около нашего дома и разговорился с отцом. Я тем временем сидел на скамеечке у ворот и ел грецкие орехи. Суменова так удивило, с какой легкостью я ломал их в ладонях, что он подошел и спросил:

— А левой можешь?

Так у меня появился самый первый болельщик.

На следующий день, проходя мимо меня и моего друга, Суменов вдруг вытащил из кармана два ореха.

— Сможешь расколоть? — поинтересовался он у друга.

Тот тужился-тужился, но в конце концов вынужден был сдаться. Тогда Суменов протянул орехи мне, и я с легкостью их расколол. Он заулыбался и посмотрел на друга:

— Видал?

С тех пор я прослыл на нашей улице силачом.

Ежедневные тренировки по пять часов в день давали хорошие результаты. Мои «выступления» с купцом Суменовым продолжались вплоть до нашего переезда на улицу Красноармейскую в 1929 году.

АНЮТА

В школе, начиная с четвертого класса, завели порядок: каждый мальчик должен был иметь невесту, а каждая девочка — жениха.

Когда Митя Бугаев узнал, что у меня еще нет невесты, он меня обсмеял и на перемене привел из третьего класса девочку. Он заставил нас обняться и объявил нас парой. Мою пару звали Анюта, и она была настоящей русской красавицей с длинной косой и огромными белыми бантами. Я был очень стеснительным мальчиком, и поэтому целый год боялся даже заговорить с ней. Но после истории в Бирагзанге (о которой расскажу ниже) я приехал совсем другим человеком. Первым делом я пригласил Анюту в кино, но она отказалась и предложила сходить в Монплезир (городской парк).

Анюта оказалась очень начитанной и скромной девочкой, прекрасно разбиралась в музыке (в отличие от меня), играла на пианино, сочиняла стихи и делала гербарии. Целый год мы дружили, а потом Анюта просто пропала. Я начал расспрашивать ее одноклассников, но никто ничего не знал. И только когда учительница посоветовала мне ее не искать, я обо всем догадался.

Через полгода стали доходить слухи, что ее отца арестовали, а семью куда-то сослали.

В 1949 году я с командой возвращался из Караганды. На одной из коротких остановок я выскочил на перрон — купить что-нибудь. На перроне стояли две женщины и торговали пирожками. У одной не было кисти, но тем не менее она умудрялась очень ловко нанизывать вилкой и заворачивать товар. Когда я покупал у нее пирожки, Бази Кулаев крикнул из окна вагона:

— Лесик! Мне пару возьми!

После этих слов женщина без кисти буквально впилась в меня глазами, но я как-то не придал этому значения. А когда уже запрыгивал в вагон, то услышал позади:

— Лесик…

Обернулся и вижу: женщина смотрит на меня, смотрит и плачет. В чертах лица было нечто мучительно знакомое, но я никак не мог припомнить, откуда знаю ее. И только когда поезд набрал скорость, я вдруг понял, что это была Анюта.

БИРАГЗАНГ

У моего прадеда (отца моей бабушки) Хаца был еще брат. Потомки этого брата жили в Ардоне, Алагире, а одна тетя по имени Варочка была замужем за Агубе Габуевым, и жили они в Бирагзанге. Когда я учился в пятом классе, тетя Варочка уговорила мою мать забрать меня на лето к ним в село. Пробыл я там каких-то два месяца, но они остались в моей памяти на всю жизнь.

Агубе, муж моей тети, был высокий, красивый, сильный мужчина. По приезду я сразу показал ему свои силовые фокусы с орехами, подтягиванием, отжиманием, и, естественно, он сейчас же взял надо мной педагогическое шефство.

На второй день на улице местные ребята обманули меня и обыграли в альчики, а когда я стал возмущаться, один, самый большой, ударил меня по лицу. С детства я был очень робкий, хотя чувствовал, что могу постоять за себя. Но я промолчал и пошел с опущенной головой домой.

Все это дошло до Агубе. Вечером он подозвал меня и спрашивает:

— Лесик, ты, случаем, не трус? Как этот мальчик посмел тебя ударить? Даже если ты слабее, все равно должен был дать ему сдачи. А теперь тебя будут бить и другие.

— Так я же гость, один, а их много, — угрюмо отозвался я.

— Да ты, я вижу, больше арифметик, чем храбрец! — ухмыльнулся Агубе. — Чего ты их считаешь? Побей их, потом считай. Это улица, а не ринг, здесь другие правила.

Три дня я настраивался и наконец вышел на улицу играть в альчики. После очередного обмана тот же мальчик захотел прикарманить мои альчики, но я сжал их в кулаке и говорю:

— А вы заберите!

Они схватили меня за руку, но даже втроем не сумели разжать мой кулак. И вот когда этот мальчик замахнулся для удара, он так получил от меня в грудь, что сложился пополам и упал. Двое других бросились на меня, но и им хорошенько досталось. Вдобавок в качестве трофеев я забрал все их альчики и так вернулся домой.

За всем наблюдал из окна Агубе. Когда я зашел в дом, он сказал почти торжественно:

— Вот теперь, Лесик, ты показал, что ты настоящий мужчина!

— Какие-то они все слабые… — пробормотал я.

— Нет, Лесик, — возразил Агубе, — они не слабые, это просто ты сильный.

На следующий день проучить меня привели главного местного драчуна. После первого же удара он не смог подняться.

Это был перелом всех моих представлений о себе. В город я приехал уже другим — уверенным и смелым парнем.

КУРСКАЯ СЛОБОДКА

Весь город в народе делился на слободки: Осетинская, Малаканская, Курская, Шалдон и Александровская. Молодежь слободок враждовала между собой.

Мы сначала жили на Осетинской слободке, потом отец продал дом и купил на Курской. Этого было достаточно, чтобы придраться к «пришлым». Надо отметить, что среди молодежи шли довольно жесткие разборки, но в то же время существовал джентльменский кодекс чести: не бить лежачего, не нападать толпой, первая кровь останавливает драку.

Наша «прописка» на улице Красноармейской произошла довольно своеобразно: как-то раз соседский мальчик стал травить собаку на нашу сестру Валю. Естественно, мой младший брат Георгий выскочил и палкой врезал собаке, а затем и хозяину. На шум появился его старший брат, бросился на Георгия, и уже мне пришлось его «успокоить». Но самое забавное случилось после, когда вышел соседский отец семейства и стал в матерной форме звать моего отца. Вместо отца вышла моя мать и заехала ему ладонью так, что он рухнул как подкошенный.

Этот случай потом часто рассказывали соседи, включая самих виновников ссоры.

Окончание следует.