Асфар ШАОВ, Ибрагим ШАОВ. ПАЦИЕНТ № 132, или Живи здесь и сейчас

Прекрати думать, начни действовать. Наши мысли постоянно заняты ожиданиями и надеждами. Прошлое и будущее – это всего лишь иллюзия, есть только здесь и сейчас. Но так хочется казаться другим – быть выше, громче. Перестань ждать того самого момента. Время просыпаться. Именно сейчас твое сердце бьется, ты молод, полон страсти, энергии делать то, чем горишь. Не бойся своей силы. У тебя нет судьбы. Только ты можешь сделать свою жизнь такой, какой хочешь видеть. Делай глубокий вдох. Действуй. Живи здесь и сейчас!¹

Быть по-настоящему обновленным, или кокаиновая сторона жизни².

ОПЕРАЦИЯ. SECTIO

Ожидание донорского сердца может растянуться на месяцы и даже годы, которых почти нет в запасе у больных, нуждающихся в трансплантации. Мне, если можно так выразиться, повезло: человек, который был в очереди передо мной, не дождавшись подходящего донора, умер. Документы о согласии подписаны. Осталось провести операцию. Мне чуть больше сорока, и я твердо намерен выжить.

Донорское сердце необходимо изъять у жертвы несчастного случая и доставить реципиенту в течение нескольких часов. Чтобы предотвратить ишемические повреждения чувствительной части сердца, максимум через четыре часа извлеченный орган должен быть вновь снабжен кровью.

Пока спасительное сердце находится в пути, меня готовят к главной процедуре будущей вероятной жизни.

– Коллеги, за работу! Сто тридцать второй пациент в этом году! – последнее, что я услышал перед тем, как анестезиолог окончательно погрузил меня в медикаментозный сон.

132-й пациент. 132-й пациент.

– Рассекайте грудину и выделяйте сердце, – бодро командует всей операционной немолодой крупный хирург, – донорское сердце в пути!

– Коллеги, канюлируйте верхние и нижние полые вены! Будем подключать к аппарату.

Венозную кровь направляют в аппарат искусственного крово­обращения и оттуда подают в аорту. В машине ее охлаждают до 28 градусов по Цельсию и артериализируют.

– Канюлируем аорту! – уверенным голосом руководит бригадой хирург в бинокулярах. – Выпускайте воздух из подводящей трубки!

Многочисленные руки помощников при помощи V-образной соединительной детали ловко сочленяют трубки, идущие из верхних и нижних полых вен, и подключают к аппарату. Теперь все подготовлено для немедленной трансплантации. Как только охлажденный орган донора поступает в операционную, он еще раз проверяется на целостность.

– Начинаем извлечение! Поехали! – хирург сопровождает каждое свое действие громкими комментариями. – Отсекаем крупные сосуды, лежащие спереди. Это аорта и легочная артерия.

Затем отсекаются левое и правое предсердия на задней стороне сердца. Удаляют сердце. Кульки предсердий и пережатые сосуды должны быть соединены с новым органом.

– Анастомозируем левое предсердие непрерывным швом! Соединяем правое предсердие! Анастомозируем крупные сосуды! Завершающий шов на аорте! – команды сыплются одна за другой в строгом алгоритмическом порядке.

– Вводим иглу в верхушку сердца и тщательно удаляем воздух из полости левого желудочка. Теперь ушиваем место пункции. Снимайте зажим с аорты!

– Перфузируем сердце, насыщаем кислородом. Есть сокращение!

СЕРДЦЕ. СОRЕ

До инфаркта особых жалоб на сердце не было, жил, как будто этого органа не существует, не чувствовал его. Можно сказать, был человеком без сердца или без сердечных проблем, этакий упрощенный вариант Ульриха – «человека без свойств»³. Во мне было все и ничего одновременно. При этом вел здоровый образ жизни, следил за питанием, умеренно занимался спортом, не пил и не курил последние 20 лет.

Первые проблемы с сердцем случились после предательства моей голубоглазой Ксантиппы, предательства вероломного, неожиданного и оттого весьма болезненного. Помню этот осенний день 19 ноября: в глазах потемнело, резкая боль в груди – и вот лежу абсолютно голый под операционными софитами, окруженный людьми в белых халатах и масках, сознание то приходит, то покидает меня. Инфаркт. Подвела жена Сократа.

Как хочется колы, никогда раньше не пил колу и даже, можно сказать, не любил этот напиток, а сейчас бы выпил холодную, с пузырьками, щекочущими нос. Как хочется колы в запотевшей бутылке!

По прошествии времени нашлись оправдания ее поступку, причем в разное время придумывались разные варианты. Самый простой и очевидный – она сошла с ума, так проще было утешить свое задетое мужское самолюбие. Много позже пришло понимание, что на самом деле вина была исключительно моя, ошибка в выборе: женился на ней добровольно и по любви, зная и игнорируя ее непостоянную и легкомысленную сущность. В любом случае в браке появились на свет трое прекрасных детей, и, в конце концов, успокаивал я свое раздутое эго, у известных мужчин дети рождаются от разных женщин, среди которых немало женщин легкого поведения. Грубо по форме, но верно по содержанию. Осталась самая малость – сделаться знаменитым, но для начала надо просто выжить, просто чтобы новое сердце прижилось.

Тем более это был мой второй развод. По законам драматургии в первом браке роль негодяя досталась мне. Закон бумеранга никто не отменял, и вот спустя десять лет мне мощно прилетело прямо в лоб, а точнее – в сердце. Болван, переступив через дочь и верную жену, совершил неравнозначный размен духовного брака на эстетический. Пора перестать самостоятельно выбирать себе жен, не сильно получается, оба союза просуществовали ровно по десять лет. Dum spiro, spero! Пока дышу, надеюсь! Если выживем, то непременно найдем кого-нибудь на следующую десятилетку.

Очень хочется пить, в висках стучат назойливые молоточки и выбивают одно и то же слово: «Кола! Кока-кола» – это влияние неродного сердца.

Голубые глаза. Это отдельная история. Тотемная легенда моей материнской родословной. Бабушка и прабабушка – голубоглазые красавицы, мама тоже красива, но с карими глазами, и вот когда ее любимый сын подрастет, женится на голубых глазах и вернет их в семью. Девушка с голубыми глазами априори не может быть плохим человеком – детский крюк, который долго и плотно держал меня за шиворот. Это мне потом психолог объяснил, что глаза не у всех являются зеркалом души и что не глаза надо искать, а человека, и вообще, у Гитлера, хоть он и не девушка, тоже были небесно-голубые глаза. Это был самый убедительный, железобетонный аргумент, такие козыри крыть нечем. Я долго думал: прощать ли предательство? Все течет, все меняется, но в одну реку дважды не войдешь. Сосуд надо чистить изнутри, а не снаружи, – что-то определенно происходит со мной, никогда прежде не мыслил затертыми цитатами из соцсетей.

Когда ж я доберусь до колы?! Жутко хочется пить…

Инфаркт вскрыл врожденные пороки и патологию клапанов сердца. Со временем эти факторы привели к выраженной сердечной недостаточности последнего типа. Так я оказался в клинике, которая специализировалась на трансплантации органов. Если бы не инфаркт, а точнее, не будь той измены моего голубоглазого проклятия, то умер бы безболезненно, но гораздо раньше отпущенного среднестатистического срока. А так еще поборемся.

Правда, в последнее время тянет закурить и выпить, стал нравиться рэп. Неужели донором был черный парень?! Теперь вот настал черед кока-колы. Осталось купить джинсы с заниженной посадкой, бейсболку и толстую золотую цепь. Какие-то тупые шаблоны и стереотипы. Почему черный парень, и откуда ему здесь взяться? Как будто белые не пьют колу и не любят рэп. Стало даже как-то неловко за свои мысли, всегда считал себя глубоким человеком, а тут такой интеллектуальный примитивизм. А может, это тоже из-за нового сердца? Бред какой-то…

Надо будет где-то найти колу.

Жизнь мужчины – это цепь витальных неудач. Женщины, которых не умеем любить, шансы, которыми не сумели воспользоваться, калейдоскоп потерь и разочарований. Моя сегодняшняя биография – плотно запротоколированная история болезни, но ведь когда-то была другая, абсолютно счастливая жизнь, не обремененная ошибками.

В детстве не было во мне ничего примечательного, кроме больших любопытных глаз. Мои сверстники уже тогда были по-земному прагматичными, я же ничем посюсторонним не интересовался. Любимым моим занятием было оставаться одному и предаваться мечтаниям. О чем мечталось? Да это не мечты вовсе, а, скорее, нелепые фантазии. Чаще всего фантазировал о том, как гуляю в облаках, точнее, сижу на облаке высоко над землей, смотрю на нее сверху, то приближаясь к ней, то удаляясь. Позже, когда я стал взрослее, фантазии обрели земные очертания, мне полюбились прогулки по крышам многоэтажек, маленькому человеку было приятно смотреть сверху вниз на маленьких людей.

В моей внешности не было ничего вызывающе спорного: когда большинство живет в удивительном противоречии со своим лицом, я с раннего детства с ним ладил. Вроде нравился девочкам и не имел обидного прозвища среди уличных товарищей. Как говорится, не было во мне телесного недостатка, который привел бы к умственному избытку. Золотое время счастливого и беззаботного детства.

В общем, до самой зрелости ничего непредвиденного со мной не случалось, ходил проторенными дорожками, ими же и возвращался.

Хотя один случай в детстве запомнился. Сбежал из детского сада. Выбежал за ворота и помчался домой, благо, что дом был в ста метрах, побег из «тюрьмы», но не на свободу, а в другое, более безопасное место. Такие «побеги» свойственны многим людям и зачастую становятся правилом поведения на долгие годы, по крайней мере так было со мной. Тем более, как оказалось позже, мой дерзкий побег проходил под наблюдением воспитательницы и по совместительству нашей соседки по подъезду. То, что мне казалось смелым поступком, в чужих глазах было не чем иным, как контролируемым падением «сбитого летчика».

РЕАБИЛИТАЦИЯ. RESTITUTIO

У таких пациентов, как я, первые послеоперационные дни сводятся к частому сну и редким моментам бодрствования. Организм восстанавливается от полученного во время операции стресса. Остаточное действие наркоза существенно ограничивает понимание происходящего вокруг.

Обрывками сознания, отрывками памяти и напряжением воли мысленно очерчиваю контуры своего тела. Обнаружить себя еще не значит осознать. Или все же это я?! А кстати, кто же это, если не я? Впрочем, тогда еще было непонятно, что поиски себя самого не имеют срока давности и путь к себе занимает куда больше времени.

Эпизодами мною овладевали редкие мгновения полного счастья, кратковременное упоение волшебным, ни с чем не сравнимым чувством невыносимого бесконечного блаженства и легкости бытия. И это пройдет. «Мне определенно внутривенно ставят наркотики…» – рефреном пронеслось в голове.

Если смотреть на меня отвлеченными глазами художника, застрявшего между реализмом и абстракцией, то композиционная схема такова: мое тело распластано на больничной кровати. Надо мной один лишь побеленный потолок, будто экран кинотеатра. То ли как конец всякой реальности, то ли ее избыточность, tаbula rаsa⁴, пиши на нем загадочные иероглифы или наноси краску широкими мазками. Ты вновь оживаешь – хочешь, как знак, хочешь, как эмоция… Все вокруг вместе с моим взглядом устремлялось к этой чистой форме побеленного потолка, и только мое тело под одеялом выступало геометрической антитезой действительности. Рисунок на простыне представлял собой монохромную мозаику квадратов Мондриана, остальное убранство в палате льстило неразборчивому вкусу ее пациентов.

Немые больничные декорации свидетельствовали о том, что несколько часов назад мне сделали тяжелую операцию, которую провели врачи во главе с главным хирургом. Хладнокровно, с ясным умом и стерильной совестью они пересадили мне донорское сердце подобно тому, как садовник пересаживает из тени на солнце полюбившееся ему растение.

Статичный потолок поплыл кинопленкой теней, и передо мной тривиальным киноштампом первого кадра появился доктор в окружении лечащего врача и медсестры. На их участливых лицах застыли немые вопросы, впрочем, что бы они ни спросили, ответом будет молчаливое согласие. Я так устал от вопросов, анкет и врачей! Обессиленный сомнениями от того, что до конца не было понятно, в чем состоит успех этой операции. Признаюсь, за последнее время в себе обнаружилось много неприятно очевидного. К примеру, оказывается, мне не чуждо все «общечеловеческое». Причем во всех смыслах – и в прямом, и в переносном. И, что отвратительней всего, пришло осознание того, что когда тебе хорошо, то хочется жить любой ценой, когда плохо – то умереть, несмотря ни на что. Какая пошлость! Какой убогий мелкобуржуазный дискурс, для доктора филологических наук это крайне мелко…

– Доброе утро, пациент! Есть жалобы, пожелания? – приветливо начал доктор. – У меня к вам всего один вопрос, – уже нагнувшись ко мне, сказал плотный белолицый хирург. – Каково расстояние от Земли до Марса?

Мое разумное молчание дало понять человеку в медицинском скафандре, что перед ним все еще землянин.

– Вижу, что все в порядке. С технической задачей мы, врачи, справились, все прошло по плану, шов заживает. Теперь главное, чтобы ваш организм не сильно сопротивлялся донорскому органу, – продолжил доктор.

– Это седьмой день после операции? Каждые сутки меняйте повязку, обработайте раствором для заживления и наложите «Медипор», – доктор дал указания дежурному врачу. – Три дня не мочить, протираем больного влажной губкой!

– А вам, голубчик, – в старорежимном стиле обратился ко мне заведующий отделением, – рекомендую избегать поднятия тяжестей, не напрягать мышцы лишний раз, ограничить все физические нагрузки как минимум на месяц после операции. И кстати, позвольте представить, это наша ухаживающая медсестра Лара, она будет вашим ангелом-хранителем на время реабилитации и быстро поставит вас на ноги! – закончил доктор, жестом указав на сопровождавшую его миловидную женщину.

– Операция прошла успешно, не залеживайтесь, ЛФК подключим, – уверенным голосом продолжил доктор. – Все должно быть хорошо, воистину за каждой тягостью наступает облегчение, – положив руку на мою голову, уже тише промолвил он.

Покидая палату, он хитро подмигнул, и мне показалось, что повязка скрыла его улыбку.

Что? Мне что, достался религиозный хирург-философ? «За каждой тягостью наступает облегчение» – это же цитата из Корана. Откуда он ее знает? Или случайно попал? В следующий раз надо будет расспросить его поподробнее… Облегчение – это понятие абстрактное и абсолютно относительное, если речь не ведется о физиологическом облегчении – вот оно действительно для всех одинаковое.

В палате осталась только медсестра Лара. Это была женщина средних лет, небольшого роста, со светлыми волосами и простыми, понятными деревенскими чертами лица. Звонким голосом она скомандовала:

– Позавтракали? Лекарства надо принять, поставим укольчик, сейчас измерим температуру и давление! Немного позанимаемся. А потом пойдем-поедем в сад подышать свежим воздухом. Уже положено – неделю как из реанимации перевели. Доктор сказал, вас пора на ноги ставить.

От ее быстрых рук исходило неосязаемое материнское тепло, телесный контакт с женщиной пробуждал в моем организме желание жить.

– Адам, начнем с дыхательной гимнастики, вы долго были на искусственной вентиляции легких, – уверенно начала Лара. – Основное упражнение: выдох с сопротивлением.

Усадив меня на кровать, медсестра поставила на стол передо мной обычную литровую банку, наполненную водой, и трубочку в виде небольшого тонкого шланга.

– Делаем глубокий вдох и очень медленный выдох в трубочку через воду, – разъяснила Лара. – Выполняем не менее четырех раз в день по десять минут. Потом можно будет делать упражнение самостоятельно.

Я покорно набрал как можно больше воздуха и выдохнул его через трубочку, довольно наблюдая за пузырями в стеклянной баночке. В голове засела мысль сделать все возможное, чтобы как можно скорее восстановиться.

– Во-о-от, молодец! Такими темпами скоро мячик начнем надувать, – подбадривала медсестра. – Но пока рано, шов может разойтись.

Только этого не хватало, подумал я. Но вслух почему-то спросил:

– У вас дети есть?

– Бог не дал, – ответила Лара. – Но вы не отвлекайтесь и не филоньте. Теперь сделайте сжимание-разжимание пальцев в кулак по пять-семь повторений.

Я подчинялся указаниям с непосредственным детским послушанием, как будто это сама мама заботилась обо мне.

– Теперь сгибание-разгибание стопы. Молодец. Сгибание и разведение рук. На вдохе согни руки в локтях и разведи их в стороны. На выдохе вытяни руки вдоль тела. По три-пять повторений, – внимательно руководила процессом медсестра.

Честно говоря, я быстро устал от такой, казалось бы, малоэнергозатратной тренировки, а ведь когда-то был в неплохой спортивной форме. Ну, ничего, еще нагоним прежнее.

– Для первого раза достаточно! Карета подана, ваше величество! – несколько фамильярно бросила она, указывая на больничное кресло-каталку. – Не забудьте маску и перчатки, еще не хватало подцепить что-то нехорошее.

Одна из 1400 колесниц царя Соломона в современной версии выглядела не так парадно, как исторический оригинал, и была слегка обшарпана. Тяговая сила в лице медсестры располагалась сзади. Мне помогли воссесть на этот передвижной царский трон, укрыли ноги легким пледом, и мы покатились по белым коридорам больничного муравейника.

– Сидите, дышите, получайте солнечные ванны, – оставляя меня в саду, весело отдала распоряжения медсестра. – Через полчаса заберу вас на массаж.

Теперь мои прогулки зависят от простодушной медсестры. Всю жизнь человек от чего-то или кого-то зависит. Люди так устроены. В начале жизни мы крепко зависим от родителей, они учат нас есть, ходить и говорить. Потом мы начинаем зависеть от социума: ясли, школа, университеты, коллеги. А что скажут люди? Это такие общественные созависимости. Мы нуждаемся в них, равно как и они нуждаются в нас. И только когда человек взрослеет, он приходит к своим реальным, искусственно созданным зависимостям. Для мужчин это всегда алкоголь, табак, наркотики и женщины – незакрытый перечень главных страстей среднестатистического гражданина. Необязательно нуждаться во всем одновременно, но что-то из списка всегда присутствует в жизни не мальчика, но господина. Удивительно, но к своим годам я пришел свободным от пороков и зависимостей, можно сказать, ничем не порабощен, ничем не ангажирован. Я – просто я. А так хочется принадлежать чему-то большему, чем просто Я. Мое Я должно быть соткано из я – брат, я – племянник, я – дядя, я – внук, я – фамилия, я – род, я – народ, и это и многое другое является частью меня, то есть мое расширенное Я. Освободиться или потерять их – значит не обнаружить себя реального, то есть стать чужим, неузнаваемым для самого себя.

Вижу, что через дорогу от нашего больничного сада есть магазинчик, там будет холодная шипящая кола, но движение очень интенсивное, машины идут плотным потоком, и нет пешеходного перехода. Плевать. Главное, быть внимательным и аккуратным. Как в школе учили, посмотри налево, потом направо…

Какая жара! Но в тени сада очень зелено и красочно, цветы распустились, жужжат пчелки, поют птички – какие-то приторные открыточные виды маячат перед усталыми впавшими глазами. То там, то здесь появляются такие же, как я, люди-книжки, у всех нас имеется отличительная особенность – стернальная отметина на грудине, след от вскрытия. С помощью этого искусственно созданного портала в грудь проникали врачи, раскрывая нас, как книгу, и, заглянув внутрь, они работали над нашими открытыми сердцами.

По двору блуждали не только люди-книжки, но и другие пациенты клиники с различными заболеваниями. У почечников виднелись торчащие из разных мест трубочки и висящие бутылочки; онкологические больные не имели волос на голове, бровей, а некоторые даже ресниц; жители травматологии были частично в гипсе. Короче говоря, у каждой болезни свои видимые отличительные черты. И только клиенты проктологов внешне ничем не отличались от здоровых людей, кроме того, что никогда не садились.

Давно замечено, что в больницах, тюрьмах и очередях люди избегают протокольных формальностей и очень быстро заводят разговоры на любые темы, процесс прорыва личной границы происходит мгновенно и бесцеремонно. Именно такой инициативный собеседник достался мне в этот солнечный ясный день, когда так хочется колы и совсем не хочется говорить. Это был молодой мужчина южной внешности, с равномерным волосяным покровом на теле и небольшими залысинами на голове. «С тестостероном у него все в полном порядке», – промелькнула мысль в моем мозгу. Говорил он бодро, уверенно, с сильным акцентом и активной жестикуляцией.

– Что, брат, сердце заменил, поставил новый мотор? – вальяжно, с улыбкой начал он беседу.

– Да, неделю назад сделали операцию, – вяло ответил я.

– И как? Приживается? Кто хоть донор, знаешь? – продолжил допрос настырный южанин.

А я ведь, действительно, не знаю, кто донор, и как-то особо не интересовался этим, пока не стали происходить со мной какие-то странные кафкианские превращения.

– Да я не в курсе, кто донор, мне без разницы, – щурясь на солнце, солгал я.

– Как без разницы? А если педик или транс? Ты что, брат, это не по понятиям, – ни с того ни с сего перешел на блатной жаргон пациент проктолога, – ты же вроде сам кавказец, должен понимать!

– Сам-то с чем лежишь, земляк? – решил я его подловить.

– А я, а я… как бы, короче… Геморрой у меня обострился, пришлось оперировать, – смущенно, сбавляя голос, ответил он.

– Понятно, – лениво, с довольной ухмылкой протянул я.

– Ты что, думаешь, сердце важнее задницы? – вдруг резко спросил он.

Всегда предпочтительнее в разговоре избегать уличной вульгарной терминологии, ограничившись, допустим, чисто медицинскими номинациями, но мое мнение здесь явно не учитывалось.

Не дожидаясь ответа, надвигаясь на меня, он начал палить как из пулемета:

– Ты знаешь, сколько я натерпелся из-за этого геморроя? Ни сесть, ни встать, ни в туалет нормально сходить. Диета – мясо нельзя, не переохлаждайся, не перегревайся. Да у меня вся жизнь под откос пошла! Что тебе?! Уснул, проснулся с новым сердцем – и никакого геморроя. Задница самый главный орган в человеке, я тебе авторитетно это заявляю! – не унимался мой собеседник. – Сердце – это просто насос, оно таких неудобств не доставляет, ты даже не чувствуешь его: что есть, что нету. Все важнейшие функции организма начинаются и заканчиваются в
заднице! – гордо закончил он.

– Тут ты прав, – решил согласиться с темпераментным южанином я, тем самым дав понять, что разговор окончен полным моим поражением. – Сердце ничто в сравнении с анусом!

По дороге из сада мне вспомнилось, что еще Адриан Спигелий утверждал, что ягодицы нужны человеку исключительно потому, что являются природной подушкой, «сидя на которой, человек может праведно и усердно предаваться размышлениям о божественном».

ПСИХОЛОГ. PSYCHOLOGIST

Реабилитационный курс включал в себя посещение психолога. Для этого случая в клинике имелся штатный психотерапевт с какой-то абсолютно бихевиористской наружностью. Круглая голова, буквально советская прическа «канадка», на глазах очки с квадратной оправой. В этой для меня отталкивающей, «позитивистской» внешности, казалось бы, ничего не было от трансцендентных признаков.

Полусон сдавливал мое сознание, меня вкатили в классический кабинет модного психолога, с хорошей дорогой мебелью и стенами, увешанными различными дипломами. Автоматически, почти по-приятельски поприветствовав доктора, мучительно осознавая всю абсурдность своего желания, бесконечно стыдясь, вдруг неожиданно возопил внутренний голос: «Верните мне мое сердце!»

– Доктор, – произнес я вслух, – поймите, это для меня метафизическая проблема.

– Да, понимаю.

– Именно мне по роду профессии просто необходимо вернуть мое сердце, ну я имею в виду… вы понимаете?

– Да, понимаю.

– Дело все в том, что, как мне кажется, я понял.

– «Кажется, понял»? – с ударением на «кажется» произнес доктор.

– Ну да, более-менее.

– Простите?

– Я понимаю сердце как несколько метафизический орган.

– А именно? Вы верующий? Какую исповедуете религию?

– Ну я своего рода мусульманин. Но… как сказать… не канонический. Скорее агностик, да и дело не в этом.

– Вы верите в Творца, но не исполняете религиозных обязанностей, – оборвал он меня. – Просто из уважения к традиции придерживаетесь, но не задумывались о Боге глубоко и серьезно. А операция поставила перед вами этот выбор?

– И это верно, но суть в том, что… как бы это выразить… я светский ученый.

– Это по долгу службы, это в силу профессии, как вы сами выразились, – оборвал он меня вновь. – У вас кризис. Все проблемы идут из детства.

И тут уже я прервал его. Не знаю почему, но на слово «кризис» возникла резкая реакция, слишком много их случилось со мной в последнее время.

Неожиданно для себя я спросил:

– А вы верите в Бога, доктор?

– Ну я как бы психолог, – тихо промямлил он. – Атеист. Психология – это наука, а религия – вера. Психология способствует тому, чтобы человек взял на себя полную ответственность за все, что с ним происходит. Мы показываем человеку, что его удачи и неудачи связаны с ним самим, с его сценариями и с его выбором, без божественного провидения или, если хотите, божественного предопределения судьбы человека.

– То есть эксплуатируете пошлую идею материализма? Тогда к чему нам моделировать разные варианты жизни, если финал у всех один – биологическая смерть как конечная точка существования? А дальше что? Земля и черви? Вы бы и голос Бога в голове Авраама, приказывающий принести в жертву своего ребенка, приняли как явный признак серьезного психического расстройства, требующий немедленного лечения!

– Возможно, так и было, – хладнокровно ответил мой собеседник. – Но в те времена не было психологов и психиатров.

«Песок – неважная замена овсу»⁵. Унесите этого психолога-симулянта, это не мой уровень, мне нужен другой собеседник, этот для меня уже почти умер. Притворщик, а не врачеватель чужих душ!

…В палате нахлынули мысли. Чье во мне сердце? Женщины или мужчины, черного или белого? Если христианина, то тогда какого? Кто этот донор по национальности? Либерал или социалист? Грешник или праведник? И исходя из какой системы ценностей? Возможно, я уже другая личность и не несу ни перед кем никакой ответственности? Мой разум просто изнывал от всех этих вопросов, все, что мучило меня до операции, забылось в одно мгновенье, а то, о чем не думалось, захлестнуло с головой. Странно, почему эти мысли не приходили ко мне до трансплантации? Стало быть, главным было то, где и как пройдет операция? Выживу – не выживу? Конечно, не на последнем месте – за сколько? Что за бред?! Я с гордостью отношу себя к интеллектуальной сфере, то есть к духовной, хоть слово и понятие истертые. Но все же… занимаюсь наукой, преподаю, обсуждая со студентами вопросы, в том числе и бытия, смысла жизни, проблемы смерти, а с коллегами по одному цеху… Стоп! Это безумие! Слушайте, мое сердце подменили, оно же не мое! Чье это чуждое мне сердце? Оно навязывает все эти вопросы мне. Оно как шпион, как враг. Стоп! Враг? Во мне враг? Да что со мной?! Бездушный кусок мышцы, качающий кровь… ага! Душа располагается где-то в другом месте, не в сердце, хорошо, допустим так. Так, так, так… Ну и есть разум, есть душа, допустим, где-то пусть даже есть дух! Стоп! Дух, он где витает? Везде. Везде – где? Человеческий дух, он где? Ведь нигде не сказано, что в сердце. Да я не отрицаю, что он есть, только это тайна из тайн. Ну а сердце зачем?.. Хватит ненужных рефлексий!

Уникальные способности сердца – это народный фольклор, вымысел. «Сердце болит», «сердце радуется», «сердце не обманешь» «сердцем вижу», «сердце как камень», «чует мое сердце», «сердцу не прикажешь», «место в моем сердце». Казалось, что эти просторечия давали мне, рафинированному филологу, определенное успокоение. Все вдруг представало как мнимое и излишнее беспокойство. Да, кстати, вот еще: «как легко стало на сердце», просто хорошо, просто замечательно. Что там сердце? Меняют гендер в наше время и не страдают вовсе.

Машинально рука потянулась за снотворным. Заглотнул. Запил водой. Но лекарство не дало долгожданного беспамятства. Может, и прав южанин, сердце – обычный насос?..

В таком неожиданном настроении приходил усталый сон, а в голове крутилась песня Only God can judge me⁶. Только рэпа мне не хватало. Или как там у Кафки: «Был ли он животным, если музыка так волновала его?»

Тупак побеждает Гомера… – последняя мысль перед отбытием в царство Морфея.

СОСЕД. PROXIMUM

Мгновение, разрыв реальности, и я проснулся. Одна иллюзия сменилась другой. Опять все началось по новой, проснулся и теперь ни одной секунды без мысли. От такого тяжелого пробуждения остается ощущение, что ты был частью чужого сна. Я никогда не выйду из больницы. Все просто: я не попал в больницу, я был в ней всегда.

– С какого момента своего существования человек может считаться человеком? – этим экзистенциальным вопросом прервал мои мысли сосед по палате, мужчина средних лет, худощавого телосложения, с необычайно острыми чертами лица и странным именем Вениамин.

Вообще-то я филолог, а не философ. Он что, в курсе, что я доктор наук? Конечно в курсе – здесь вообще все в курсе всего.

Лежу молча, не открываю глаз и делаю вид, что сплю.

– Нет, ну ты вот мне скажи, философ, с какого момента дитё становится человеком? – не унимался Вениамин. – Вот кошка, когда рожает котят, уже понятно, что это котята. Даже если кошку-мать убить, они все равно вырастут кошками, ну или котами, будут так же ловить мышей, плодиться и размножаться. И никто никогда не догадается, что они сироты и выросли без матери.

Он шутит или всерьез? Какие, к черту, кошки?! Шрёдингера? У которого кошка не может быть живой и мертвой одновременно. Не так прост этот Вениамин.

– Была недавно передача по телевизору. Про потерявшихся в джунглях детей. Их нашли через несколько лет. Так вот, я тебе ответственно заявляю, что они внешне как люди, но по содержанию это не люди. Они ближе к зверятам: говорить не могут, передвигаются на четырех конечностях, лают и воют и, что самое интересное, так в передаче сказали, научить их быть людьми не представляется возможным, время упущено… Человек – существо социальное! – глубокомысленно закончил он.

Опять телевизоры… Когда уже запретят законом эти проклятые телевизоры? Еще остались те ослы, кто их смотрит?

Стоп! Вениамином же звали оруэлловского ослика из «Скотного двора», который заявлял, что «…Господь Бог дал ему хвост, чтобы отгонять мух, но он лично обошелся бы без хвоста и без мух».

Какая сухость во рту после сна! Раздобыть бы колы, настоящей, а не той диетической из больничного буфета. Хочу колу. Традиционную. Сильногазированную. С сахаром и пузырьками. И непременно в стеклянной бутылке.

Затем пришла Лара, принесла завтрак, мы позанимались, и по нашей новой традиции, с помощью коляски и ее сильных рук, меня телепортировали в Эдемский сад. Стояла прекрасная погода, когда нет жары или холода, нет ветра и не совсем безветренно, короче говоря, окружающая обстановка погружала меня в такое нужное мне состояние гомеостаза, где две реальности сливались в одну.

На глади сознания тянулись извилистыми дюнами островки беспамятства, а мысли витиеватыми узорами тонули в зыбучих песках подсознания и сворачивались в воспоминания. Сквозь щели век, как в мутном стекле, проглядывалась величественная вязь горных вершин. Это мой дом. Летом вершины гор – как растаявшее эскимо. Солнце теплыми лучами слизывает снежные пики, шлифуя их серебристым загаром. Облака словно корабли с белоснежными парусами, бросив якорь, причаливают в высоких ущельях. Идиллическая природа заглушает тишиной все звуки мира. Свежесть предрассветного воздуха, сладкого на вкус, словно базиликовый щербетный сироп, пробуждает зажмурившуюся природу к рождению нового дня. Я хочу быть с тобой, новый день! Я хочу вновь и вновь просыпаться каждое утро!

– Закурить не найдется? – прервав мой первый опыт медитации, присаживаясь рядом со мной, спросил незнакомый пациент клиники с таким же, как у меня, шрамом на груди.

– Закурить? – переспросил я.

– Да, обычной сигареты не найдется?

– Зачем вам сигарета в нашем положении? Ищите сразу пистолет. Пуля в висок – и бросите курить раз и навсегда, – попытался неуклюже пошутить я.

– Я не верю в их вред. Это миф, навязанный пропагандой здорового образа жизни, – оригинально ответил незнакомец.

Я присмотрелся внимательнее: рядом сидел угрюмый черноволосый парень лет сорока, по ощущению как будто бы ровесник, но выглядит старше. Что-то в нем напоминает булгаковского Воланда, только трости не хватает и штиблетов.

– Адам, – представился я.

– Очень приятно. Альберт.

– Странно, я всегда считал, что вред от курения очевиден и доказан, – сухо начал я.

– Это наивное заблуждение. Вы всерьез полагаете, что до сих пор фармацевтические гиганты с их денежными ресурсами не смогли изобрести лекарство от рака или СПИДа? – заговорщически, сбавляя голос, промолвил Альберт.

– Вы приучили себя никому и ничему не доверять? – спросил я.

– Это простая логика.

– Логика не всегда приводит к точной цели. Бывают ложные аналогии, которые приводят к неправильным выводам. Например, морской лев – это прежде всего лев, а львы живут в саванне, значит, морские львы живут в саванне? – попытался разъяснить я.

– Опять летают, – задумчиво посмотрев на небо, произнес Альберт. – Каждый раз что-то распыляют над нами, травят безбожно!

– Инверсионные следы? – увидев след от самолета, спросил я.

– Они их так называют. Но почему-то не всегда и не от всех самолетов они остаются. Когда правительство в отъезде, следы есть, а когда на месте – их нет! Совпадение? Не думаю.

– Вас надо познакомить с моим соседом Вениамином. Вы не знакомы? – шутливо переспросил я.

– И пандемию тоже они придумали – сокращают население планеты. Продают маски, перчатки и никому не помогающие препараты, – важно отметил он. – А вы и дальше продолжайте им верить.

– А как вы им доверились лечиться – с такими-то взглядами? – спросил я. – А как же подорожник и настойки на травах?

– Смеетесь? Хорошо смеется тот, кто смеется последним! – раздраженно произнес Альберт.

– Не смеюсь. В одном могу с вами согласиться – курящий врач и правда начинает вызывать недоверие. Посмотрите, их полно в саду.

– Так и я про то же, – довольно улыбнулся мой собеседник. – Так у вас есть закурить или нет?

– Я бросил двадцать лет назад и вам настоятельно рекомендую не обременять себя лишними зависимостями. Наблюдатель должен оставаться беспристрастным, – закончил наш разговор я.

Налицо синдром базального недоверия человека, подумал я. Родом из детства. Младенец доверяет родителям и через них доверяет миру. Со временем, с опытом ребенок начинает понимать, что мир вовсе не безопасен, он несет угрозу вместе с людьми, населяющими его. Нам труднее становится выстраивать межличностные отношения, пережитый опыт расставания ведет к разочарованию в людях. Недоверие к миру порождает недоверие к себе. Мы начинаем бояться не самих предательств – нам страшно за то, как мы сможем их преодолеть. Вероятная боль блокирует желание строить отношения. Жены предают мужей, мужья жен, граждане не верят правительствам, начальники не доверяют подчиненным и наоборот. Недоверие рушит семьи, ломает дружбу, подрывает мир между странами и народами. Но это не про меня, я продолжаю верить и доверять людям, хоть меня предавали не раз, но я себе благодарен за то, что во мне все еще сохранилась эта наивная детскость моей души.

Окончание следует.