Алексей ЛЯЛЮЛИН. ВОЛЧИЦА. Рассказ

Двое юношей, скорее даже молодых мужчин, шли молча. Автобус высадил их в Фаснале, и до Хунсара нужно было еще идти и идти. Но что такое шесть километров для двух горских парней? Однако парни были горскими скорее по происхождению, чем по сути. Сослан, к деду которого приехали приятели, изредка наведывался в горное родовое гнездо и еще мог хоть как-то претендовать на этот «титул». А вот Бат­раз, несмотря на совершенно осетинское имя, был обычным жителем российских равнин. Он даже родился в Москве, а в Осетию приехал только после кризиса 1998 года, который вмиг сделал из его отца, преуспевающего бизнесмена, почти полного банкрота. До такой степени полного, что у него не осталось даже денег, чтобы купить квартиру во Владике, а хватило только на старенький домик в Дзуарикау. В итоге родители вернулись на историческую родину, а Батик с трудом адаптировался к специфической кавказской среде, — среди московских одноклассников он был настоящим «чеченом», а здесь таких крутых было через одного.

Но худо-бедно период притирки с осетинской реальностью остался позади, и сейчас Батраз мало чем отличался от своих сверстников, всю жизнь проживших в Осетии. Хотя друзей у него было не так много, да и с родственниками отношения не были особо близкими, а во многом лишь формальными, он уже не чувствовал себя «московским осетином». Не чувствовали этого и другие. Именно поэтому Сос «по-братски» попросил помочь ему прополоть дедову картошку. Зачем дед ее сажал, для всех было полной загадкой, потому как урожай редко превышал и размером, и количеством посеянное. Но дед Сослана, Ахсар, каждое лето выезжавший в свой отцовский дом в горах, настойчиво закапывал клубни, мобилизуя потом всех близких на прополку и сбор «урожая». Вот и сейчас эта «почетная» обязанность досталась одному из внуков.

Парни вышли из автобуса в центре села, около двухэтажных каменных бараков. Некогда большой поселок, построенный для первопроходцев металлургической промышленности Осетии, давно пребывал в состоянии разрухи и запустения. Немногочисленные попутчики быстро растворились в маленьких улочках, расходящихся от остановки во все стороны. Ребята поудобнее пристроили рюкзаки, вдвоем взяли сумку с арбузами (арбуз — отличный подарок, в горах арбузы не растут) и двинулись в путь.

Друзья прошли мимо развалин огромных корпусов бельгийской горнодобывающей фабрики и, преодолев небольшой подъем, вышли на дорогу в Уаллагком. Они были одни. Никто кроме них не спешил в сторону трех полуживых сел самого дальнего уголка Дигории — Дунта, Камунта и Галиат. Хунсар, где летовал дед Сос­лана, жилым вообще не считался. Даже летом никого кроме деда Ахсара и его жены там не было.

День был в самом разгаре, когда парни вошли в манящую тень теснины Хъурундаг, начинавшуюся почти сразу за Фасналом. Дорога, идущая по правому берегу Сонгутидона, пролегала у самой подошвы горы и была достаточно ровной, но быстро идти не получалось — нужно было постоянно менять руки, чтобы равномернее распределить нагрузку. Тем не менее через час ходьбы ущелье стало расширяться, и вскоре перед молодыми людьми раскинулась во всей своей красе долина Уаллагкома: небольшие горы, которые вдалеке упирались в громаду ледника Сонгути, обрамляли пологие холмы долины. Слева, высоко над дорогой, терялось в летнем мареве Камунта, а впереди, прямо по курсу, на крутом утесе, на обрывистом берегу Камидона, теснились дома селения Дунта. Вернее, одного из его отселков.

Юноши, завороженные открывающейся перед ними картиной, остановились. Сумка и рюкзаки упали на обочину, и, распрямив плечи, парни вдыхали полной грудью пьянящий аромат горной травы и цветов. Гулита, преддверие Уаллагкома, приняло их в свои гостеприимные объятия.

Но первичная эйфория быстро прошла. Всего в нескольких метрах от ребят в густой траве высилась груда камней, оставшихся от обвалившегося склепа. В десятке метров стоял почти целый склеп, чуть дальше — еще один. А за ними, вдоль самой дороги, блестела в ярком свете солнца металлическая ограда кладбища, и окружающая картина разом переменилась. Яркие краски сразу поблекли, помутнели, а к пьянящим ароматам некошеных трав добавился чуть уловимый, почти незаметный запах тлена. Парни быстро подхватили рюкзаки и двинулись вперед, стараясь отвлечься от окружающих их справа и слева могил. Они шли, пытаясь не крутить головами, но их взгляд все равно нет-нет да и упирался в чью-то фамилию или, как им казалось, встречался со взглядом усопшего, так реалистично изображенного на камне.

Уже отойдя от кладбища метров на сто, когда немного спало невидимое напряжение, Батраз не удержался от замечания:

— Странные эти уаллагкомцы. Прям римляне какие-то. Устроить кладбище при входе у самой дороги! — И уже с улыбкой добавил: — Вот поэтому-то автобус сюда не ходит!

— Да нет, это уже советская дорога. Старая была внизу, над рекой. Так что все нормально с местными. Хотя там цырты¹ тоже стояли, но ведь это не покойники.

Однако вскоре могилы остались позади, потом вообще скрылись за поворотом, и настроение парней снова улучшилось. И это понятно — отблески солнца от искрящегося вдали ледника намного приятнее глазу, нежели блики на отполированной кладбищенской ограде.

Справедливости ради стоит заметить, что через полчаса душевное самочувствие Батраза снова сменило полярность с положительного на отрицательное. Виду он, конечно, не подавал, но один лишь взгляд на полуразрушенный старинный дом, где ему предстояло провести десять дней, навевал безысходную тоску. И это понятно. Для человека, не привычного к горским реальностям двадцать первого столетия, жилище двадцатых годов столетия минувшего, да еще и в промежуточном между ремонтом и обвалом состоянии, другого впечатления произвести не могло. Даже их дом в Дзуарикау казался настоящим дворцом по сравнению с этой развалиной.

Хозяин, благообразный высокий старик, степенно поприветствовал молодежь в почти церемониально-патриархальной манере. Его чинное спокойствие, неторопливость и даже медлительность были резким контрастом с радостной суетой Заремы, его жены. И хотя женщина не приходилась Сослану кровной бабушкой и была второй женой его деда, она встречала его как родного. Батраз тем временем удивленно водил взглядом по длинному низкому коридору, заставленному какими-то старыми сундуками, в который выходили двери пяти или шести комнат. Старик, заметив его замешательство, начал что-то говорить юноше на осетинском, но, увидев, что тот его не очень понимает (в этом плане Батраз все-таки остался московским осетином), огорченно вздохнул и перешел на русский.

— Это дом моего отца, мы тут жили с братьями. Это была моя комната. А тут родился отец Соса, — рассказывал он, ведя Батраза по коридору.

— Сейчас мы здесь живем, — старик указал на дальнюю комнату слева, у самой кухни. — А тут, — он махнул рукой в дальний конец темного коридора, — будете жить вы. Дальше кладовка — в общем, всякий хлам, сыр да куры.

Закончив экскурсию, старик развернулся и пошагал на кухню, бормоча что-то уже по-осетински себе под нос. Слов Батраз не разобрал, но стенания стариков на тему «куда катится мир и что это за такая-растакая современная молодежь», наверное, на всех языках мира звучат одинаково, поэтому юноша хорошо уловил общий смысл сказанного.

Вскоре, однако, первый шок у Батраза прошел, и жизнь, что называется, стала налаживаться. Сытный, хоть и простой ужин, и вонючая, но крепкая арака, которую подливал ему и деду стоявший за младшего Сослан, насытили желудок и успокоили душу. А мягкая перина примирила уставшего юношу с вездесущей пылью, запахом сырости и старого жилья.

И все бы уже ничего, если бы не храп Сослана. Его хрипы, рыки, стоны и местами самый настоящий рев периодически рвали тонкую оболочку сна Батраза, и хотя он тут же проваливался обратно в страну сновидений, наутро юноша не почувствовал себя таким уж отдохнувшим.

Дальше началась сельская жизнь. Картофельное поле было найдено в зарослях высокой травы и в течение трех дней кропотливого труда приведено в более-менее потребный вид. Ну а сколько картофельной ботвы перекочевало вместе с сорняками на компостную кучу — навсегда останется тайной, лежащей тяжким грузом на совести парней. Сос понемногу помогал деду по хозяйству, но по большому счету делать тут было нечего.

Ровесников или просто знакомых ни в Дунта, ни в Камунта не было, так что даже затусить было не с кем. Чтобы не мучиться от безделья, друзья почти целыми днями бродили по окрестностям — в Сонгутикоме, в Фаснале, в Галиате. Идти в долгий путь через перевалы в Дзинагу они пока не решились, зато сходили в Верхний Згид и в соседнее Алагирское ущелье через ближайший и невысокий перевал Сауарафцаг.

На обратном пути, недалеко от развилки на Галиат, изрядно уставшие путешественники сделали короткую остановку. День уже шел к концу, а солнце не пекло так нещадно, поэтому парни уселись прямо около дороги, не утруждая себя поисками тени или удобного места. Может, сидеть на придорожных камнях было и не очень комфортно, зато вид, открывающийся с этого места, с лихвой компенсировал физические неудобства. У них за спиной высоко вздымался массив Скалистого хребта, увенчанный горой Кион-хох, слева громоздилась Цейская стена с одноименной горой во главе, а правее блестел снегами ледник Сонгути. Под ними, метрах в двухстах, по еще некошеным лугам тянулась серебристая ниточка Камидона. Легкий ветерок дарил прохладу и отгонял докучливых насекомых, а от окружающей тишины просто закладывало уши… Одним словом, красота — дикая, первозданная.

Сос растянулся во весь рост на траве и, казалось, закемарил. Батраз заметил, что справа, чуть ниже дороги, около большого камня стоит покосившийся металлический крест. Вначале взгляд юноши только скользнул по нему, как по детали пейзажа, но потом вернулся снова. Под самым перекрестьем была приделана небольшая табличка, и молодому человеку вдруг стало интересно, что там написано. Он начал осторожно спускаться по склону, чуть наискосок, но очень скоро ускорился и уже почти бежал вниз, отчаянно перебирая ногами. Уклон, незаметный сверху, оказался довольно крутым, чтобы спокойно передвигаться по склону. Парень почти влетел в большой камень, стоящий прямо за крестом, и затормозил, упершись в него руками.

Отдышавшись, Батраз подошел к кресту и внимательно его осмотрел. На табличке не было ничего интересного. Только написанные белой краской полустертые буквы и цифры — кто и когда. Но все неразборчиво и нечитаемо. Только намек на имя. Аза или Заза.

Сослан к тому времени уже встал и стоял у края дороги. Обращаясь к нему, Батраз крикнул:

— Это цырт или могила?

— Могила… Батик! Давай сюда. Не стой там. Не нужно.

Когда Батраз поднялся, Сослан, не дожидаясь его вопроса, решил рассказать о том, что знает о загадочном кресте:

— Там Аза Тыкмаева, мне о ней дед рассказывал. Я сам когда-то спросил его. Ведь удивительно, что могила не на кладбище. Это же не цырт, а настоящая могила. Дед особо говорить не хотел, но потом рассказал. Ты только не смейся, это вообще странная история. Мол, когда дед сам был еще маленький, волки со страшной силой стали резать ягнят. И что бы люди ни делали — ничего не помогало. Ни собаки, ни капканы. Уже даже боялись лишний раз отары выгонять, так как даже из хлевов стала скотина пропадать. Но что странно, резать скотину волки резали, а вот есть не ели. Не всегда, но часто находили мертвую скотину с разорванным горлом, но не тронутую вообще. Мужики плотно взялись за дело и уже целой бригадой стали отары пасти. И вот однажды ночью недалеко отсюда, — он махнул рукой куда-то вверх, — ранили здоровенного волка. Ну это вначале подумали, что ранили, а оказалось, что только оглушили, и зверь очнулся. Кто чем пытались его бить, ну там палкой, слегой, а он все равно ушел…

Сначала Батраз внимательно слушал рассказ друга, но потом потерял нить долгого повествования. Читающееся в его глазах недоумение и невысказанный вопрос «А могила-то здесь при чем?», видимо, были такие очевидные, что Сослан сбился с неторопливого ритма и, комкая слова, продолжил:

— Так, короче. Утром прямо под тем камнем нашли всю избитую, полуживую женщину. Сразу даже не узнали, что это Аза, невестка Тыкмаевых из Дунта. Все сразу заволновались: как, откуда, кто? Но она даже слова сказать не могла, так и умерла. И как только умерла, появился вдруг старик весь в белом и говорит, что, мол, эта женщина — колдунья, ус-бирæгъ², и ей не место на общем кладбище. Поднялся шум. Ведь многие так и думали, что дело нечистое. Тыкмаевы, конечно, встали против. Хотели старика расспросить, а его уж и след простыл. Как будто и не было. В общем, народ не дал нести ее в село, а когда в ту ночь и в следующую ни одного барана не пропало, уже никто не сомневался, что эта женщина была оборотнем. Вот Тыкмаевы и закопали ее здесь тихонько и даже поминки только среди своей фамилии сделали. Все равно никто из соседей бы не пришел. Вот такая хрень, — неожиданно с улыбкой сказал Сослан, пытаясь развеять впечатление от своего же рассказа. — На самом деле никто ничего не знает. Крест вон вбит в камень, там покойника и положить негде! Ну разве что под камень засунуть.

Сослан усмехнулся, немного нервно и неестественно, и добавил:

— Сказки все это. Когда малым был, мне, конечно, все эти дедовы истории нравились, а сейчас… Это только сеструх младших пугать. Я когда им рассказываю, вою обычно в конце! Орут как потерпевшие!

Он снова улыбнулся — на сей раз широко и искренне.

Байки байками, но, вернувшись в Хунсар, уже за вечерним столом, сам не зная почему, Батраз спросил деда Ахсара об этой истории. Рассказ деда мало отличался от рассказа Сослана. Правда, старик очень подробно остановился на том, кто такие ус-бирæгътæ и с чем их едят. Вернее, кого они едят.

— Вы, молодые, не поймете этого. Для вас это как сказочки на ночь, а было время, когда такие женщины почти в каждом селе жили. Боялись их, конечно, хотя людей они обычно не трогали. А вот те, кто видел, рассказывали, что ус-бирæгътæ должны были раздеться и в песке изваляться, чтобы волком стать. Другие говорили, что они в желоб мельницы залезали, оттуда волком выскакивали — и уже дальше волчьи дела свои делали: скот резали, особенно малых ягнят любили, но вот не ели они их почти — зарежут и бросят. Ну и не всегда безнаказанно, конечно. Бывало, и убивали их, но чаще они убегали побитые. А если после этого в чьем-то доме избитая женщина появлялась, значит, она и была ус-бирæгъ. Но бывало, что кто-нибудь увидит, как она обратно в человека превращается. Так вот, если успеть взять ее одежду, то можно много чего от ус-бирæгъ получить за молчание.

Он чуть заметно улыбнулся, видимо каким-то своим мыслям, и продолжил уже серьезно:

— А можно и не получить. Или получить совсем не то, что хотел. Люди-то разное говорят. Например, что любят они к вдовцам таким способом в жены пролезать — только им обувь и одежда покойницы впору приходится. Пообещает за молчание все, о чем мужчина мечтает, потом поживет с ним как жена и начнет потихоньку изводить его детей от предыдущей супруги. Волчица, одним словом… Или вот…

Не успел старик продолжить, как Зарема не выдержала:

— Ну что такое ты говоришь! Как не стыдно-то…

— Да ладно. Могу же пошутить. Вот у нас же дети все живые остались. И живем уже сколько лет…

Старик улыбнулся, обнажая остатки зубов. Зарема хлопнула полотенцем по своей ноге и молча вышла из кухни. Улыбка деда Ахсара стала еще шире.

Если первая неделя пролетела незаметно, то на вторую Батраз начал тяготиться пребыванием в Хунсаре, а вскоре и атмосфера в доме как-то незаметно поменялась. Ахсар стал каким-то озадаченным, бросил рассказывать поучительные, а иногда и веселые истории из своей жизни и все больше о чем-то тихо переговаривался с женой. Он постоянно куда-то отлучался, особенно под вечер.

Сослан, казалось, этого совершенно не замечал. Наоборот, он чувствовал себя свободнее и раскованнее без требовательного взгляда деда, позволяя Зареме окружать его бабушкиной заботой.

Для Батраза все бы было ничего, если б не бессонные ночи под «серенады» Сослана. Кончилось все тем, что юноша попросил деда Ахсара переселить его в другое место, подальше от громкого товарища. Так Батраз обзавелся своим углом в дальней комнате старого дома. А в качестве компенсации за проживание в кладовке он получил прекрасный вид из окна на стрелку рек Сонгутидона с Халбитыдоном и на развалины селения Даллаг Дым, расположенные прямо напротив Хунсара, на другом берегу Сонгутидона. Красота, да и только! Жаль, что насладиться этой прелестью почти не удавалось. Днем постоянно находились какие-то мелкие дела по хозяйству, или же Сослан тянул побродить по окрестностям. А под вечер все вокруг их жилища тонуло в непроглядной тьме, которую только подчеркивали редкие одиночные огоньки из окон немногочисленных жилых домов селения Дунта, стоящего на противоположном берегу реки.

Но потом природа решила скрасить Батразу ночные бдения. Яркая летняя луна взяла на себя роль осветителя, и в ее неверном, причудливом свете вид из окна стал не просто красивым, а даже немного мистическим. Серебряные ниточки рек, черные обрывы по их берегам, призрачные дома с пустыми провалами оконных глазниц. И луна — огромная, бледная, отстраненная, холодная.

Как-то раз наблюдая среди ночи за этой таинственной картиной, Батраз увидел внизу, ближе к реке, какое-то движение. Даже не увидел, а, скорее, почувствовал, как что-то блеклое и размытое промелькнуло у самой воды. Он не смог оценить ни форму, ни размеры этой фигуры — так быстро все произошло. И как он потом ни всматривался в темноту, ничего и никого больше не увидел. Мираж или видение появилось только на миг и бесследно исчезло, так что с утра Батик не мог понять, было это во сне или наяву.

Мысль о реальности произошедшего так плотно засела у него в голове, что еще до завтрака юноша решил спуститься к воде, к тому самому месту, где, по его прикидкам, промелькнула белесая фигура.

К Сонгутидону он вышел без труда по обычной грунтовой дороге, а вот подобраться к Халбитыдону в том месте, где сходились обе реки, оказалось настоящей проблемой. Батраз быстро понял, что путь к Буркизги адагæ³ — так романтично называлась стрелка двух рек — казался ему легкой прогулкой только из окна дома.

Прорываться через заросли, которые окружали крутой обрывистый берег, оказалось настоящей пыткой. Казалось, та рыжеволосая, которая дала имя оврагу, решила надежно отгородить его от лишних людей. По сути, нужно было спуститься в небольшой, но глубокий каньон, весь заросший крапивой и травой высотой в человеческий рост. Стебли хватали, цепляли юношу, били его по лицу, а он рвался через них как герой какого-нибудь фильма, продирающийся сквозь джунгли. Вот только мачете у Батраза не было — одни руки. Как гребец брасом, он раздвигал тяжелые зеленые «волны» и делал очередной шаг вперед. Периодически юноша наваливался на травяную стену всем телом и пытался при этом удержать равновесие, чтобы не рухнуть вперед.

Неожиданно трава расступилась, и юноша чуть не свалился в холодные воды Даргонкома. Отдышавшись и умывшись ледяной водой, Батраз стал подниматься вверх по течению, стараясь наступать на камни, чтобы не замочить ноги. Пройдя с десяток метров, он увидел на берегах по обе стороны реки небольшие, по большей части разрушенные домики. Они все лепились у самой воды на фундаменте из камней и больших бревен, частично нависая над рекой. И что самое обидное, сверху от селения Дунта среди камней к ним шла вполне приличная тропинка. Подойдя к одному из домиков, Батраз сунул голову в дверной проем. Посреди каморки стояло непонятное, на первый взгляд, механическое приспособление с воротом и зубчатыми колесами. Полусгнившая конусообразная, грубо сколоченная воронка валялась в углу. Озадаченный парень двинулся назад и чуть было не упал, споткнувшись о небольшой плоский и круглый камень, валявшийся у порога.

«Жернов! Мельница! — мысленно стукнул себя по лбу Бат­раз. — Я же видел такие на уроке осетиноведения. Рутха⁴!» Он еще раз заглянул внутрь, чтобы убедиться в своей правоте. «Точно — она, мельница».

Не понимая, что ему делать дальше, юноша рассеянно крутил головой по сторонам, пытаясь совместить «картинку» из окна с окружающей местностью. Было понятно, что ночное действо происходило где-то здесь. Однако мыслей о том, как выяснить, где конкретно, и тем более, что или кто это был, у парня не было никаких. Скорее озадаченный, чем расстроенный этим обстоятельством Батраз присел на жернов. Его взгляд опустился, и тут юноша буквально подпрыгнул от неожиданности. Среди камней в мягкой черной земле был отчетливо виден след. Человеческий след!

Самое необычное в этом совершенно обычном месте для обитания человека было то, что это был след босой ноги! Версия «река — купаться» растворилась в мелкой и холодной до зубного скрежета воде. Это был узкий след небольшой ступни — детской или женской. Батраз поднялся с камня и, опустив голову, стал осматривать почву. Со стороны было похоже, будто он что-то потерял на берегу и теперь сосредоточенно ищет. Человеческих следов он больше не обнаружил — только какие-то смазанные отпечатки. Зато кругом было полно других следов — крупных, с мощными когтями, видимо оставленных большой собакой. Батраз еще немного побродил по берегу и, не приметив ничего интересного, пошел обратно домой, на этот раз по тропинке через Дунта.

Он шел нешироким, даже узким коридором среди полуразрушенных каменных заборов, пока наконец не вышел на небольшой пятачок около водяной колонки. В какой-то момент ему показалось, что за ним кто-то следит. Батраз буквально затылком почувствовал пристальный взгляд. Он остановился и огляделся по сторонам. Никого. Каменные, заросшие травой заборы, покосившиеся и кажущиеся необитаемыми дома, пустые окна. Тишина. Только где-то вдалеке был слышен низкий рокот реки. Юноше даже стало не по себе, он заспешил и, стараясь не оглядываться, быстро пошел в сторону Хунсара.

В привычных стенах нервное возбуждение спало. Батраз быстро успокоился и не заметил озадаченного деда Ахсара, который показывал неподвижное грязно-белое тельце ягненка не на шутку испуганной жене.

С этого момента время стало липким и тягучим. Как Батраз ни старался ускорить его ход, ничего не выходило. Казалось, время почти встало в этом патриархально-диком месте. Юноше становилось невыносимо тоскливо вспоминать о радостном, шумном от многолюдной суеты Владике, но о нем можно было лишь мечтать долгими ночами. В горах темнеет быстро и неожиданно, поэтому в этот день все легли довольно рано. Старик был погружен в свои мысли, а под вечер вообще ушел, так что традиционного ужина с тостами под уверенным руководством старика не получилось. Оба парня были изрядно этим озадачены, но списав все на дедовские причуды, разошлись по своим комнатам.

Батраз так и не понял, что его разбудило. Он подошел к окну, и размытый белый силуэт, теперь уже ясно напоминающий человеческую фигуру, был виден на том же самом месте, как и в прошлый раз, — прямо у мельниц. Поддавшись непонятному порыву, Батик быстро, путаясь в одежде, оделся и выскочил наружу. Уже в самых дверях взгляд юноши зацепился за висящий на стене большой охотничий нож. Он секунду задумался, а потом сунул нож за пояс, не особо понимая, для чего это может ему понадобиться.

Ночью, пусть и светлой, идти по короткой дороге через овраг было бы безумием, поэтому юноша решил двигаться поверху, через Дунта. Парень шел быстрым шагом, иногда почти бежал, но каждый раз спотыкался и сбавлял темп. А потом просто заблудился. Он был в Дунта только днем и не так часто, чтобы безошибочно ориентироваться в хитросплетении улочек, заборов, заброшенных и полузаброшенных домов. Он не заметил, как зашел в чей-то двор и чуть не провалился. Дом стоял уступом на склоне, и то, что показалось Батразу лужайкой перед домом, на самом деле было заросшей травой и мхом крышей первого этажа! Только чудом юноша не угодил в одну из дыр между прогнившими стропилами.

Это происшествие вмиг отрезвило парня. Батраз успокоился, внимательно огляделся по сторонам и наконец сориентировался. Спустя пару минут он ступил на мокрые камни Халбитыдона. Медленно, инстинктивно стараясь не шуметь, неугомонный искатель приключений двинулся в сторону темных, нечетких силуэтов мельниц.

По мере того как он продвигался вдоль русла реки, темнота на дне оврага сгущалась, но вскоре его глаза привыкли и окружающая действительность приобрела не только очертания, но и форму. Батраз подошел к ближайшей мельнице и заглянул внутрь. Там ничего не было — лишь темнота и шум воды, текущей сквозь камни под дырявым полом. В следующей мельнице его ждало то же самое.

Вскоре все мельницы на правом берегу были осмотрены и осталась только одна, стоящая на противоположном берегу. Немного повременив, юноша двинулся вперед, но, несмотря на осторожность, поскользнулся на мокром камне, и его нога опустилась на землю. Его как молнией ударило. Рядом была мельница и старый мельничный жернов, на котором он сидел три дня назад и смотрел на кусок земли меж камней… Со следом! Сейчас его нога стояла точно там же, и под рифленым отпечатком его кроссовки скрылся след узкой человеческой ступни!

Радость осознания верного пути была сметена волной необъяснимого страха. Батраз замер на месте, с трудом справляясь с нахлынувшей паникой. Дыхание его сбилось, сердце, казалось, выпрыгивает из груди, разгоняя густую тягучую кровь по жилам тяжелыми толчками. Пульс стучал в висках телеграммой, выстукиваемой бешеным телеграфистом: «Беги, беги, беги, не ходи, уйди, домой, назад, домой!»

Наверное, нужно было уйти. Так было бы проще, спокойнее, да и никто бы не увидел этого бегства. Вся его городская сущность, весь опыт предыдущей жизни просто кричали об этом: «Уходи, домой, быстрее!» Но в то же время глубоко внутри другая, дикая натура поколений людей, его собственных предков, которые жили в этих самых горах, подсказывала ему совсем другой путь: «Туда, вперед, брось страх, ты же осетин, давай! Ты же хъайтар лæппу⁵! Смелее, парень!» И эта самая природа вынула нож из-за пояса и вложила его в руку, которая тут же сжала рукоять так, что даже костяшки пальцев побелели от напряжения.

Батраз сделал шаг, и внутренний телеграфист с его «Беги!» тут же замолчал. Так, видимо, и Цезарь переходил Рубикон. Но он свой у каждого человека, кто находит силы его перейти. А здесь, под ночным небом Дигории, Рубикон назывался Халбитыдоном. Юноша наконец-то перешел реку и осмотрелся.

Мельница ничем не отличалась от тех, что стояли на правом берегу, разве что была немного больше. Он пригнулся и шагнул внутрь, тут же пожалев, что в спешке не взял дедов фонарь, который висел около ножа. Вначале ему показалось, что и здесь ничего нет, но глаза постепенно привыкали к темноте, и стал немного различим почти целый механизм ворот, деревянная воронка для зерна над жерновом и какие-то висящие на ней тряпки. Он подошел ближе, в его голове заметались мысли: «Тряпки… Нет, это одежда. Женская! И совсем не ветхая…»

Батраз схватил одежду свободной рукой, почти вплотную приблизил к глазам. Это было длинное платье, а в нем — небрежно скомканное белье. Тоже женское. От нахлынувшей брезгливости он чуть не выронил весь этот ворох на пол, когда совсем недалеко, всего в нескольких шагах от мельницы, раздался отчетливый всплеск воды. Кто-то оступился с камня в серебряную воду своего собственного Рубикона.

Батраз стоял перед входом в мельницу. Одну руку, в которой он держал нож, юноша выставил перед собой, другой зачем-то прижимал к груди найденное платье. На противоположном берегу реки, прямо напротив него, выпрямившись во весь рост, стояла женщина. Голая женщина. Несмотря на то что она была вся в песке и грязи, было видно, что она молода и красива. Стройное тело, высокая, немного тяжеловатая грудь, плоский живот, округлые бедра, длинные ноги и манящая, притягивающая мужчин темная ложбинка внизу живота.

Она стояла перед юношей молча, без тени смущения. Женщина даже не сделала инстинктивной попытки прикрыться от пристального взгляда молодого мужчины. Она была просто прекрасна в своей наготе даже в этих совершенно не укладывающихся в голове обстоятельствах. Батраз был бы заворожен этой красотой, если бы не ее дикий, нечеловеческий взгляд. Глаза ее горели хищным, животным огнем — так же, как и лицо, несмотря на то, что черты были правильны и красивы. Дело в том, что рот, губы и щеки незнакомки были перепачканы кровью. И хотя в темноте красный цвет неотличим от черного, у Батраза не было и тени сомнения, что это именно кровь.

Они так и стояли — молча, друг напротив друга. Только река, разделявшая их, чуть слышно журчала на камнях. Потом Батраз стал замечать, что взгляд женщины меняется, будто бы зверь, глядящий ее глазами, начал куда-то потихоньку отступать. Ее взор постепенно приобретал человеческую осознанность. И тут юноша узнал стоящую перед ним молодую женщину. Вернее, вспомнил. Да, он видел это лицо здесь, в Дунта, видел мельком, мимоходом. Это была чья-то невестка. Зарема даже говорила ему чья, но он не запомнил — да и не нужно было ему это знание что тогда, что сейчас.

Тем временем девушка будто ожила: человеческое начало совершенно точно вернулось к ней, но она даже не подумала стесняться своей наготы, попытаться прикрыться или убежать. Наоборот, она легко двинулась навстречу юноше, чуть забирая в сторону, через реку, не обращая внимания на ледяную воду. Батраз, не спуская с оборотня глаз, также начал движение, но в противоположную сторону, пытаясь сохранить прежнюю дистанцию. Поняв его намерения, женщина, не останавливаясь, заговорила. Вначале ее голос звучал глухо и хрипловато, но постепенно приобрел плавность и мелодичность.

Она говорила по-осетински, четко и правильно.

— Отдай мне одежду, просто отдай и иди. Никому не говори, что ты видел. Отдай одежду.

Она как будто уговаривала и одновременно заклинала юношу. Голос звучал убаюкивающе.

— Отдай, иди ко мне… Я твоя. Иди… отдай… ко мне… твоя…

Она говорила и медленно двигалась к нему, будто плыла. Батраз отступал, не сводя с женщины взгляда. Ее бесстыдная нагота и этот влекущий голос притягивали, манили его. Юноша уже во все глаза ловил движения ее стройных ног, покачивание бедер, легкие колебания тяжелой груди, темные ареолы вокруг чуть торчащих сосков.

Ледяная вода резанула его по ногам, словно нож. Уклоняясь от приближающейся к нему женщины, он не заметил, как сам зашел в воду. Батраз вскрикнул от неожиданности, и женская одежда выпала из его руки, тогда он нагнулся, чтобы ее поднять, и почувствовал где-то рядом почти неуловимое движение. Когда парень выпрямился, его взгляд столкнулся со взглядом невероятным образом очутившейся около него женщины. Глаза ус-бирæгъ снова пылали диким огнем, от нее приторно и резко пахло кровью, потом и тиной. Томный морок эротического возбуждения слетел, как шелуха, и только дикая ярость исходила от этого зверя в человеческом обличье. Батраз уже простился с жизнью, потому как отчетливо увидел перед собой свою смерть. Ноги мгновенно стали ватными, холодный пот заструился по спине, и…

И ничего не произошло. Кипящий яростью взгляд продолжал жечь его. Руки оборотня судорожно сжимались и разжимались, но сил поднять их у зверя почему-то не было. Пораженный юноша сделал шаг назад, чтобы как-то разорвать эту дьявольски короткую дистанцию, и только тогда увидел, что его с чудовищем разделяет не только расстояние. В его инстинктивно поднятой правой руке был зажат нож деда Ахсара, а на животе женщины он увидел четкий красный след, но не рану или царапину, а, скорее, глубокий отпечаток клинка на бледной коже.

Батраз теперь уже осознанно вытянул вперед руку с ножом и стал медленно отступать на правый берег реки, даже не чувствуя дикого холода под ногами. Он не спускал с обнаженной женщины глаз, надеясь уловить ее новый бросок, но она стояла неподвижно. Клинок ножа как будто создал невидимую стену, преодолеть которую женщина-волк не могла.

Она заговорила лишь тогда, когда он вышел из реки на тропинку:

— Ты не принял меня. Ты сам выбрал свой путь. Не смей никому говорить. Если скажешь, то сам выберешь свою смерть. Тутыр, повелитель волков, отомстит за меня.

Она замолчала, наклонилась к воде и подняла одежду, выроненную Батразом. Потом повернулась к нему спиной и неторопливо пошла в сторону мельницы, покачивая бедрами.

Внезапно страх, который парализовал юношу, отступил. Не оглядываясь, Батраз бросился бежать прочь. Прочь от этого проклятого места, от этой страшной женщины, этой реки, этого Рубикона, который чуть не стал для него Стиксом.

Они столкнулись лицом к лицу прямо у дверей — запыхавшийся, весь мокрый Батраз и выбегающий из дома дед Ахсар. Юноша резко затормозил, а старик схватил его крепкими руками. Вначале парень подумал, что старик просто хотел избежать столкновения, но когда дед встряхнул его, как куклу, Батраз понял, что дело не в этом.

— Кто, кто она? Говори! Живо! Ты же видел ус-бирæгъ!

Ужас, удивление и еще раз ужас явственно читались в глазах Батраза; отпираться не было никакого смысла. И ребенок, маленький Батик, внутри юношеского тела плаксиво недоумевал: «Почему так? За что? Я только спасся от смертельной, нереальной и невообразимой опасности, а тут, вместо того чтобы успокоить, защитить, спрятать, меня снова мучают!»

— Кто, говори! Говори, живо! Кто она?!

Дед с неожиданной силой и яростью тряс здорового парня, почти одного с ним роста. Батраз хотел все рассказать, но не мог из-за страха перед ее последними словами про смерть и повелителя волков. Ахсар, видимо, почувствовал этот страх и понял, что юноша ничего не скажет. Дед устало опустился на один из сундуков, стоящих вдоль стены, и негромко сказал:

— Она тебя обманывает. Не верь ей! Ни единому слову! Ты ее видел, и она убьет тебя. Пока ты жив, она в опасности, а значит, тебе не жить. Она зверь, не человек.

После этих слов Ахсар, вмиг сгорбившийся и постаревший, встал и побрел на кухню, не обращая никакого внимания на удивленные лица выбежавших на шум Заремы и Сослана.

На следующее утро серьезный и мрачный Ахсар объявил парням, что их отдых закончился и нужно, не затягивая, ехать домой. Сказать, что Батраз был счастлив, значит погрешить против правды. Он был на седьмом небе! Сослан хоть и был немного озадачен неожиданной высылкой, но с трудом скрывал радость: «Наконец-то домой!»

Юноши поспешно собрались, торопливо попрощались с хозяевами и двинулись быстрым шагом вниз к Фасналу. По дороге Сос, конечно, начал расспрашивать друга о ночном происшествии, но Батраз замкнулся и не произнес ни слова. Что-то придумывать и обманывать товарища он не хотел, да и внутренних сил для того, чтобы нагромоздить более-менее правдоподобную версию ночных событий, у него не было. Он коротко ответил, что «дал слово деду ничего не говорить», чем еще больше озадачил товарища. Молча и даже на некотором расстоянии друг от друга они прошли оставшийся путь. Как будто недоговоренность легла между ними незримой, но реальной преградой.

Однако уже на автобусной остановке возникшее между друзьями напряжение рассеялось, и они весело стали обсуждать, как же они наконец оторвутся в городе после возвращения. А автобус задерживался. Витавшая в воздухе эйфория быстро рассеялась, уступив место томительному ожиданию.

Время шло, а автобус все не приезжал. Парни уже не знали, как устроиться поудобнее на узкой скамейке старенькой остановки, тихо радуясь, что день был пасмурный и не было ни дождя, ни солнца. Низкие свинцовые облака, подгоняемые ветром, бежали по небу на юг, в Грузию, ни на секунду не замедляя свой бег. Ни автобуса, ни попутки. Тишина, оттеняемая далеким рокотом Сонгутидона.

Чтобы хоть как-то скрасить ожидание, Сослан пошел побродить по поселку, тем более что величественные, казавшиеся огромными развалины «бельгийской» фабрики так и манили к себе. Он тянул за собой Батраза, но тот остался на остановке. На предложение пойти посмотреть старое кладбище на окраине у самого берега реки он тем более ответил отказом. Сос заметил пять склепов с высоты третьего этажа одного из разрушенных корпусов и захотел до них прогуляться, но Батику сейчас меньше всего хотелось находиться в обществе покойников, пусть и древних. Все его сознание, все его мысли занимал один-единственный вопрос: «Где же этот чертов автобус? Ну где же он?!»

Он так погрузился в эту мысль, что не заметил, как к нему подошел немолодой мужчина. Юноша быстро вскочил с лавки, проявляя уважение к старшему.

— Салам, — прокуренным голосом просипел подошедший.

Опираясь на крючковатую палку, он присел на скамейку и жесткими, загрубелыми руками начал неторопливо доставать из кармана пиджака пачку «Примы». Не торопясь закурил и, сделав пару мощных тяг, как будто впервые обратил внимание на юношу, стоящего рядом.

— Ты садись. Давай.

Он протянул ему мятую пачку. Батраз покачал головой и продолжил стоять. Не было похоже, что мужик тоже ждет автобус, но Батика так и подмывало спросить местного, когда же наконец придет транспорт. Он все не решался это сделать, подсознательно не желая лишаться надежды уехать, ведь ему так надо было уехать именно сегодня… И только он решился, как мужчина, сделав последнюю затяжку, прохрипел:

— Городской? Автобус ждешь? Мурат в Ахсарисаре сломался. Только до Чиколы его дотянули. Звонил.

«Какой Мурат? При чем здесь какой-то Мурат?» — пронеслось в голове у юноши. И опять, прежде чем Батик успел задать вопрос, чувствуя нарастающее волнение и раздражение по отношению к этому медлительному субъекту, мужик снова полез в карман за новой сигаретой и произнес:

— Мурат — водитель автобуса. Не жди. Сегодня не будет. Может, завтра. Хотя… вряд ли.

* * *

Батразу не спалось. В комнате было душно, открытая форточка не спасала. Вдобавок огромная полная луна настойчиво светила прямо в глаза. Юноша перевернулся на живот и уткнулся в подушку.

— Все, хватит…

Как умирающий от жажды в пустыне грезит о глотке воды, так и ему не хватало глотка свежего воздуха. Он включил фонарик на телефоне и, не зажигая свет в комнате, быстро оделся. Стараясь не шуметь, прошел темным коридором, открыл скрипучую дверь, вышел на крыльцо и наконец вдохнул полной грудью ночной прохладный воздух.

— Кайфуха…

— Ты что здесь?!

Батраз вздрогнул от неожиданности. Сделал она это смешно, по-детски — чуть вздернув плечи и втянув в них в голову. Он всегда стеснялся этой своей реакции. Пытался ее контролировать, чтобы не вызывать насмешек друзей, но сейчас не сдержался.

В темноте светился красный огонек сигареты. Дед Ахсар кашлянул, поднялся с невидимой в темноте лавки и вышел на свет. Глаза Батраза округлились. В руках у старика была двустволка «Белка», а на поясе висел здоровенный нож.

— Вы… вы это куда?

Батраз растерялся. Вид старика с оружием в руках и домашних стоптанных тапочках был не столько грозный, сколько комичный. Юноша с трудом подавил улыбку.

— Ты так ничего и не понял?

Батраз молчал, потом сообразил:

— Волки?

— Дурак! — Ахсар в сердцах сплюнул и раздраженно махнул рукой.

Батраз хотел возразить, но смолчал. В голове пронеслись воспоминания о ночной встрече. Он решил, что лучше уйти, но тут дед Ахсар сказал, что ему нужно в дом, и сунул ему в руки ружье.

— Стрелять умеешь?

Батик утвердительно кивнул, но старик все равно показал ему, как взводить курок и переводить переключатель с одного ствола на другой. Мелкашка — влево, двадцать восьмой калибр — вправо. Оставил ему патронташ с парой патронов и ушел, скрипнув дверью.

«Лучше бы нож оставил», — подумал Батраз и закинул «Белку» на плечо. Сделал пару шагов по прогибающимся доскам крыльца, изображая часового на посту. Мысленно посмеялся нелепости ситуации и сел на лавку — туда, где до этого сидел старик. Стало зябко. Ночная прохлада, только что такая приятная и освежающая, стала сразу сырой и противной. Батраз поежился. Прислонил ружье к стене, положив патронташ рядом с собой, и обхватил себя руками.

Двор был хорошо освещен лунным светом. Почти как днем, только тени какие-то другие. Слишком длинные и вытянутые. Старый каменный забор, стог сена в углу, рядом наполовину заваленная травой старая «копейка», ряды клеток от старого крольчатника… Тихо. Только мерный шум невидимого Сонгутидона где-то внизу.

Батраз еще раз вдохнул ночной воздух и покрутил головой. Все по-прежнему. Забор, стог, жигуль и… Батраз замер от удивления. Он отчаянно не хотел верить своим глазам. Прямо перед клетками стояла волчица. Огромная, размером с крупного волкодава-кавказца. В лунном свете мех ее светился и отливал серебром. Она стояла без движения, не отрывая взгляда от юноши. Как отлитая в серебре статуя.

В горле Батраза сразу пересохло. Язык прилип к гортани. Он хотел крикнуть, позвать на помощь. Но это было так по-детски, так не по-мужски, совсем как это его подергивание плечами от неожиданности. Батраз пошарил по стене рукой, пока не уперся пальцами в холодный металл ружья. Стараясь не делать резких движений, он взял «Белку» в руки и медленно перевел ствол в направлении зверя. Тот по-прежнему стоял перед ним не двигаясь. Батраз глубоко вздохнул и, не глядя на селектор стволов для выстрела, взвел курок.

Металлический щелчок прогремел в тишине как гром. Он стрелял особо не целясь. Пуля мелкашки звучно ударилась о каменный забор, высекая искры. Волчица сорвалась с места, в пару прыжков перемахнула двор в направлении Батраза. «Че-е-е-ерт!» Мысль запульсировала в его голове. «Че-е-е-ерт! Ну как та-а-а-ак!»

Батраз даже не попытался снова взвести курок. Двадцать восьмая картечь гарантированно бы остановила зверя, но времени сделать второй выстрел уже не было. Волчица была слишком близко. Она пригнулась, готовясь к последнему броску. Шерсть на загривке встала дыбом, из приоткрытой пасти капала слюна. Но вот глаза… Глаза были человечьи, хоть и по-волчьи холодные и безжалостные.

Волчица бросилась вперед. Батраз попытался отбиться от нее ружьем, используя приклад как дубину. Он вложил в удар всю свою силу, но в голову зверя попасть не получилось. Приклад врезался в бок. Треснули ребра, волчица коротко взвизгнула, но не остановилась.

Дикая боль пронзила Батраза в районе бедра. Ружье выпало из рук. Он пытался руками отпихнуть от себя вцепившегося в ногу зверя. Не получалось. Потерял равновесие и упал. Разжать челюсти, рвавшие ногу, не было возможности. Батраз стал просто молотить кулаками по голове волчицы, но с каждым мгновением его удары были все слабее и слабее.

А потом боль куда-то ушла. Он лежал на старых потемневших досках крыльца и видел, как из дома с обнаженным ножом выскочил дед Ахсар. За ним в одних трусах и с лопатой в руках выбежал Сослан. Они пропали из виду, но потом бросились к нему. Звук упавшей на пол лопаты глухо отозвался в ушах. Его начали тормошить, что-то кричать. Кто-то крепко сжал ногу. Потом он увидел испуганного и потерянного Сослана с окровавленными руками. Они что-то кричали ему сверху, но он ничего не слышал. Ахсар и Сос открывали рты совсем как в немом кино, и Батраз невольно улыбнулся. Дед бил его ладонью по щекам, но Батраз не чувствовал ударов, только голова моталась из стороны в сторону, как у китайского болванчика, и стала кружиться. Ахсар склонился над ним, и Батраз почувствовал его дыхание. Потом лицо старика стало терять очертания и совсем пропало в ослепительной вспышке света.

Когда над неподвижным телом Батраза заплакала Зарема, он уже ничего не видел и не слышал.