Ахсарбек ГАЛАЗОВ. ПИСЬМА ВНУКУ

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Письма внуку» отец начал писать в 2010 году в больнице, где ему проводили операцию на глаза. Наверное, он считал эти письма делом важным и безотлагательным, если работал над ними в то время, когда врачи запретили ему читать, писать и смотреть телевизор.

Почему он решил вообще обратиться к форме письма? Ведь с внуком они общались довольно часто. Ответ во многом заключен в самих письмах: очевидно, что его, деда, умудренного опытом человека, педагога, государственного и общественного деятеля, беспокоило нечто такое в духовном развитии внука, о чем не расскажешь при встрече, что не объяснишь в двух словах. Вероятно, по этой же причине «Письма» написаны «на вырост» и не сводятся исключительно к личному, родственному отношению: они адресованы не только его 11-летнему внуку, но растущему, развивающемуся юному человеку, внукам вообще.

То есть, главный мотив опубликования этих писем заключается в их актуальном нравственном содержании. По большому счету «Письма» рассказывают о том, «что такое хорошо и что такое плохо». О том, что такое истинные, непреходящие ценности человеческого бытия, а что – лишь внешний блеск, обман зрения и ума. И, наверное, такой дидактической литературы сегодня не хватает.

Другое основание публикации состоит в художественной и композиционной самобытности этих текстов, написанных простым и убедительным языком, насыщенных теплыми, трогательными сюжетами и воссоздающих живые, запоминающиеся образы ушедшей эпохи. «Письма» неприметно оборачиваются повестью о маленьком мальчике, который жил в селении Хумалаг в далекие 30-е годы прошлого века. Соотнесение в «Письмах» мира традиционной осетинской культуры с современностью, отсвечивающей холодными бликами технического прогресса, ставит много вопросов, ответы на которые предстоит искать самим «внукам».

Выражаю искреннюю благодарность Ирлану Хугаеву за помощь в подготовке этой публикации.

Аслан Галазов

________

Письмо первое

19 апреля 2010 г.

Здравствуй, мой дорогой друг!

Спасибо, что пришел навестить меня. Ты знаешь, что я привык к активной жизни, поэтому находиться в больнице для меня – самая настоящая пытка. Вчера ты показывал мне чудеса техники в своем телефоне, а я удивлялся – и «чудесам», и тому, с какой легкостью ты все это осваиваешь. Твое и мое детство разделяет расстояние в 71 год. В моем детстве были чудеса совершенно иного свойства: они были связаны не с техникой, а с природой, с животными и, конечно, с человеком. Честно скажу тебе, что мне и сейчас цыпленок, вылупившийся из яйца, кажется большим чудом, чем твой телефон.

Почему я тебе об этом говорю? В ваш век компьютеров, Интернета, бурного развития электронной техники, электронных игр померкли живые краски жизни. Человек оторвался от своих корней, от природы. Радость жизни и непосредственного общения человека с другими людьми, с природой сменило сомнительное удовольствие нахождения в виртуальном, искусственном мире. Человек, создавший этот виртуальный мир, глобальную информационную систему под названием Интернет, в результате стал рабом собственного творения, рабом созданных им машин. Искусственный мир заменил человеку реальную жизнь, и меня это очень беспокоит.

Прости, что нападаю на твое время. Все это я говорю не в осуждение времени, в котором ты живешь, а потому что хочу понять, что мы приобрели вместе с этими компьютерами, цифровыми технологиями, техническим прогрессом, а что потеряли. О том, что мы приобрели, ты можешь рассуждать и делать выводы сам. Это твое время. Тебе жить в нем. А вот о том, что мы потеряли, я хочу рассказать тебе, поразмышлять вместе с тобой. Надеюсь, ты мне в этом поможешь. Я буду рассказывать тебе о своем детстве, о своих детских впечатлениях, радостях и печалях, а ты найдешь время оторваться от своей электроники и наберешься терпения послушать своего деда и его немудреные рассказы о детстве. О детстве, которое было и радостным, и трудным, временами печальным, и все же счастливым.

Тебе не обязательно отвечать мне. Но, во всяком случае, не выбрасывай мои письма. Возможно, они пригодятся когда-нибудь. Если не тебе, то твоим детям.

На этом заканчиваю первое письмо.

Будь здоров, мой дорогой!

Твой дед Ахсар.

19 апреля 2010 г.

Письмо второе

21 апреля 2010 года

Здравствуй, Азамат!

В жизнь человек входит с помощью родителей: матери и отца. Первые лица, которые ребенок начинает узнавать и искать взглядом – это лица матери и отца. Им же он старается подарить постепенно рождающиеся звуки своей детской речи. Первые слова, которые ребенок произносит на всех языках мира – это «мама» и «папа». Постепенно к ним прибавляются «дедушка» и «бабушка», «тетя» и «дядя», «брат» и «сестра», «друг» и «товарищ». А потом и другие.

Чем шире круг родных и близких людей, если они, конечно, порядочные люди, тем богаче человек. Такой человек более устойчив и легче переносит жизненные невзгоды и трудности. В самую тяжелую минуту именно родные и близкие оказываются рядом с тобой и облегчают твое горе. Об этом я тебе говорю уверенно, со знанием дела, потому что все это я в разное время в различных обстоятельствах испытал на себе. И честно признаюсь тебе: если я живу так долго, то это с их помощью; если во мне есть что-то положительное, заслуживающее признания и уважения, то это благодаря их воспитанию и поддержке.

Самым родным, близким, любимым человеком была для меня мама. Ее звали Улацка. Это имя производное от русского слова «ласка», ласковая. Она для меня была и в жизни, и остается в моей памяти самой красивой, самой доброй, самой мудрой, самой обаятельной и самой требовательной из всех женщин, которых я знал.

Наверное, так, как думаю я, думают все дети и считают своих матерей самыми лучшими в мире. Это правильно. Мать дает маленькому человеку жизнь, оберегает его от дурного влияния, неверных поступков, воспитывает из сыновей отважных, благородных и мудрых мужчин, из дочерей – красивых и достойных женщин, хлебосольных и домовитых хозяек, будущих матерей.

Сложно представить, какого терпения, выдержки требует труд матери по уходу за ребенком, по его воспитанию; какие усилия ей надо приложить, чтобы помогать ребенку изо дня в день, из года в год подниматься по жизненным ступенькам, чтобы дать ему

войти в большую жизнь самостоятельным, честным, совестливым человеком.

Как надо любить своего ребенка, чтобы выдержать хотя бы первый год после его рождения, когда он еще не умеет говорить, не может показать, что его тревожит, что у него болит. Родители очень хорошо знают: когда они сами были маленькими, то были ничуть не лучше своих детей. Допускали те же ошибки, а то и похлеще. Но они не хотят, чтобы дети повторяли их ошибки. Наученные своим жизненным опытом, они стараются, чтобы дети избежали их, были лучше, умнее, сильнее, чище своих родителей. И ради этого они выносят все трудности по воспитанию детей, часто читают им длинные и нудные нравственные наставления. Это не от вредности, а от любви, мой дорогой друг.

Признаюсь тебе, Азамат, что до года, по свидетельству моей тети Дзыгулла, старшей сестры моего отца, я был очень несносным ребенком. Среди ночи, когда все спали, я просыпался и заливался громким плачем, от которого просыпались не только наши домочадцы, но и соседи. Моя мать была вынуждена вставать с постели и носить меня на руках, убаюкивая. Ее сменял отец, потом тетя Дзыгулла. Никто из них не мог меня успокоить. Только на руках у своего дедушки по матери, как рассказывали мне потом мама и тетя Дзыгулла, мой плач стихал, постепенно переходя в тихое постанывание, а потом в своеобразное детское мурлыканье, напоминающее подпевание.

По паспорту дедушка значился Камболатом, все родные и сельчане называли его Габоси, а для нас он был Бабзе. О нем я тебе потом расскажу. Очевидно, меня успокаивал его тихий, но густой голос. Он брал меня на руки и своим задушевным баритоном напевал:

– Дадайы бæппу – хорз лæппу:

Кæугæ нæ кæны – хъырнгæ кæны,

Йæхи Бабзейы зарын кæны.

Ладжы бындзæвхад амондджын уыдзæн.

Кадджын лæгæй байрæздзæн.

Байтæ кæны, бабайтæ,

Бабайы хорз бæппу байтæ кæны…¹

И под эту нехитрую импровизированную дедушкину песенку я засыпал. Однажды, когда ты был совсем маленьким и остался ночевать у меня, я тоже стал напевать тебе эту песенку, и, к моему удивлению, ты уснул под ее звуки. Правда, у моего деда был великолепный слух, и он хорошо пел негромким, мягким баритоном. Очевидно, поэтому в моем детском подсознании отложились эти звуки, и я их неумело воспроизвел тебе через много-много лет. Мне же, как говорят, «медведь на ухо наступил». Я очень люблю музыку: симфоническую, оперную, эстрадную и, конечно, народную. У меня хорошее чувство ритма, я сразу улавливаю фальшь в музыке, но сам я не могу правильно произнести подряд даже двух музыкальных фраз.

В 4-м классе Бесланской средней школы № 2 со мной произошел интересный случай, скорее – конфуз. В начале года меня, как одного из лучших учеников, избрали старостой класса. По тем временам это была большая школьная общественная должность. Наш учитель Владимир Михайлович (это был отличный педагог начальных классов) решил к первомайскому празднику создать в нашем классе хороший хор. Руководить хором он пригласил хормейстера Дома культуры Бесланского маисового комбината. Если я правильно запомнил, ее звали Муза Андреевна. Ответственным за организацию (своевременный сбор, форму одежды и прочее), как ты, наверное, уже понял, был я. Как и положено главному, я занял самое «почетное» место в середине хора и под взмахи рук Музы Андреевны вместе со всеми запел во весь голос. Муза Андреевна резким движением руки остановила наше пение и, как мне показалось, с возмущением спросила: «Кто так громко и страшно фальшивит?»

Вместе с Музой Андреевной возмутился и я – староста. После небольшой паузы Муза Андреевна вежливо попросила меня выйти из строя. Оказывается, это я так «громко и страшно» фальшивил. Вот так, мой дорогой, не успев начаться, закончилась моя музыкальная карьера. И больше нигде, никогда я ни в какие хоровые коллективы не вступал. А вот своим детям: Залине, Алану, Аслану – я вместо колыбельных часто напевал боевые, шахтерские и другие песни моей молодости. И ничего: возможно, в душе они удивлялись легкомысленной самоуверенности взрослого человека, но тактично терпели и спокойно засыпали.

Впрочем, я отвлекся. Я рассказывал тебе о маме. Она на самом деле была очень красивой женщиной. Голубые глаза на светлом лице, строго очерченные губы. Спокойный и твердый взгляд, искренняя и теплая улыбка. В ее красоте, в том, как она говорила, двигалась, было много достоинства, благородства. Подтянутая, стройная, она всегда была в движении, в трудах и заботах. Весь ее облик излучал энергию, свет и тепло, обращенное не только к домашним, но и вовне, к людям – она излучала свет и располагала к себе. И ей доверяли, к ее помощи, совету прибегали наши родственники, друзья, соседи.

Она научила меня ухаживать за собой, приобщила к труду, познакомила меня со всеми нашими родственниками и воспитала во мне уважительное отношение к ним. Она все время требовала от меня избегать лести, вранья, доносов, подлости, жалоб на усталость или нехватку чего-либо. Она внушала мне, что нельзя поддаваться соблазну прибегать к помощи старших при отстаивании своих интересов, что нужно стремиться самому защищать себя, никого не обижать и не давать обижать другим более слабых. Она убеждала меня, даже уже повзрослевшего человека, что надо стремиться в жизни больше отдавать людям, чем брать у них. Учила умеренности во всем: в еде, в разговорах, в радости и сожалениях. Она считала, что зависть к чужой славе, чужим успехам, чужому добру унижает человека, разрушает его достоинство. На этот счет у нее было припасено много народных поговорок, и она их в нужный момент умело вставляла в свою короткую речь. Длинные, пустые разговоры она не любила. От нее я запомнил вот такие мудрые, удивительно верные народные присказки: «Раттæжы къух райсæг у»; «Губынæн чысыл – зæрдæйæн бирæ»; «Махмæ уæд нæ фаг, адæммæ та – уæлдай»; «Мæгуыры мад зивæг у»² и многие другие.

Вот так, как запечатлелась в моей детской памяти колыбельная песенка деда, запомнил я себя еще ползающим по полу. В это трудно поверить, но я помню, как ползком уходил от преследования соседских детей по коридору нашего общего дома, построенного для работников райисполкома. Они делали вид, что быстро бегут за мной, но не могут догнать. До сих пор слышу их веселый смех и радостные возгласы от моего быстрого передвижения на четвереньках. До этого я уже вставал на свои слабенькие ноги, держась за ножки кровати, стола или стула, но ходить боялся. Вдруг на детский смех и радостные детские голоса открылась дверь нашей квартиры, из нее вышла мама, с улыбкой посмотрела на веселую детвору, присела на корточки и тихо сказала мне:

– Встань!

Как это ни странно, я встал самостоятельно и посмотрел на маму. А она широко улыбнулась своими красивыми голубыми глазами, протянула ко мне руки и мягко сказала:

– Иди ко мне, не бойся!

И я пошел медленно, пошатываясь, потом, как мне тогда показалось, быстро побежал. Хотя расстояние между нами было не больше одного метра, мне оно показалось огромным. Она меня подхватила на руки, высоко подбросила, потом крепки обняла, поцеловала и сказала:

– Вот теперь ты у меня мужчина: сам ходишь на своих ногах. Ходи твердо, уверенно, ничего не бойся. Упадешь – поднимешься, расшибешь себе нос или подвернешь руку – заживет… Что бы с тобой ни случилось, как бы тебе ни было больно, никогда не плачь, не хнычь: мужчины не плачут.

И я, Азамат, поверь мне, выполнил ее наказ: я падал с коней, срывался с обрывов, летел на землю с обломившихся веток высоких деревьев. Ломал ребра, руки, ноги. Больно было, но я никогда не заплакал. И мама оказалась права: на мне все быстро заживало.

Я не говорю, что вообще не плачу. Плачу. Да еще как! Когда теряю близких, родных людей. Когда случаются с людьми жестокие трагедии. Разве можно устоять, не заплакать, когда гибнут ни в чем неповинные дети, женщины, старики в Беслане, Будённовске, Кизляре, Волгограде, в Москве!..

Бывает так, что по моим щекам катятся и слезы радости, восхищения, когда я читаю интересную книгу, слушаю великую музыку, встречаюсь с поразительными произведениями искусства: живописи, скульптуры, театра, кино. Не стыдно уронить слезу умиления, восхищения перед великими творения ума, души, рук человека. Стыдно и страшно и за себя, и за своих близких людей, когда они становятся равнодушными, перестают чувствовать другого человека и сопереживать ему. Равнодушия в своих детях больше всего опасалась наша мать, твоя прабабушка. Она хотела, очень старалась, чтобы ее дети, ее внуки и правнуки выросли мудрыми, совестливыми людьми, способными к сочувствию и сопереживанию.

Мудрость и старость никак не связаны между собой. Мудрым может быть и молодой человек. Глупый человек может остаться глупым и до глубокой старости. Мудрость – это не просто ум, обогащенный опытом. Есть такой замечательный писатель – Фазиль Искандер, мудрые и веселые книги которого, я надеюсь, ты обязательно прочитаешь в свое время. Так вот он вывел очень интересную, емкую формулу того, что такое мудрость. Вот как она звучит: «Мудрость – это ум, настоянный на совести». Ему же принадлежит и другое очень верное высказывание: «совесть – разум души» Ты обязательно запомни это и всегда прислушивайся к голосу совести.

Устал, наверное, от моего рассказа? Отдохни, дорогой.

Твой верный друг Ахсар.

22 апреля 2010 г.

Письмо третье

24 апреля 2010 года

Мой дорогой друг! В прошлом письме я слишком увлекся воспоминаниями и, наверное, мое длинное письмо тебя утомило. Но в оправдание хочу сказать, что никак не могу, рассказывая тебе о своем детстве, не вспомнить людей, которые меня любили и которых я любил. Сегодня я с благодарностью вспоминаю каждую встречу с родными, со своими друзьями и товарищами по нашим немудреным детским играм, учебе в школе. Вспоминаю душевную атмосферу взаимоотношений старших и младших, мужчин и женщин, родителей и детей и многое другое. Поэтому ты не обижайся, если я продолжу наш разговор в том же духе.

Есть золотое правило: неумному рассказчику требуется умный слушатель. Ненужные, не заслуживающие внимания умного слушателя (эту почетную роль отвожу тебе, а себе скромно оставляю первую) детали рассказа он молча, незаметно для рассказчика пропускает мимо ушей, но все-таки извлекает из его рассказа полезную для себя информацию. Попробуй действовать согласно этому правилу, и тебе станет гораздо легче читать мои письма.

Наш прошлый разговор закончился ссылкой на утверждение моего друга, писателя Фазиля Искандера о том, что «мудрость – это ум, настоянный на совести». Я считаю, убежден, Азамат, что под это определение полностью подходит мудрость, которой обладала моя мать и твоя прабабушка Улацка.

Наделенная от Бога, от природы тонким умом, чувством такта, деликатности, деятельная, практичная, домовитая хозяйка, занимавшая ко времени моего рождения довольно высокое общест­венное положение супруги ответственного работника Правобережного округа (потом района), она никогда не использовала ни свой ум, ни свое положение не по совести, в корыстных, эгоистических интересах. Не помню ни одного случая, чтобы она с кем-нибудь из соседей или родственников поссорилась, поскандалила, что-нибудь купила или обменяла с выгодой для себя, что-нибудь утаила от детей, мужа, родственников, соседей. Всем, кто нуждался в ее помощи, она бескорыстно помогала, отдавала им без лишних слов свои вещи, продукты, все, чем она располагала и чем сама могла помочь. Если у кого-то из родственников, соседей, друзей случалась беда, она первой была рядом с ними и не покидала их до тех пор, пока беда не отступала и пока им не становилось лучше.

Наш дом всегда был открыт для гостей: родственников, друзей, соседей, часто незнакомых крестьян и рабочих, приходивших искать у отца справедливости и поддержки. Мама для всех находила теплые, ласковые слова, укрепляла в них надежду, щедро делилась с ними хлебом и солью.

Она никогда, по крайней мере при мне, никого ни в чем не обвиняла, ни о ком не сказала плохого слова, ни с кем не выясняла отношений по поводу обид, нанесенных ее детям.

Мама обладала железной волей и самообладанием, которому могли позавидовать мужчины. Расскажу тебе такой случай.

Мне, знаешь ли, с детства здорово «везло» со всякими травмами. Первая травма случилась, когда мне было полтора года. Говорят, что уже в этом возрасте я довольно резво бегал и совал свой любопытный нос куда не надо. В этот раз я оказался во дворе у нашего соседа в Хумалаге Габли Акоева и играл с его сынишкой Русланом, с которым мы были одногодками. Кроме нас там были и другие соседские дети, и мы все вместе взобрались на насыпь, оставшуюся после рабочих, которые рыли во дворе Акоевых колодец. И в Хумалаге, и в других селах Осетии для питья и приготовления пищи пользовались в основном подземной, хрустально чистой и холодной водой. Чтобы доставать ее из подземных источников, рыли колодцы, глубина которых иногда достигала пяти-десяти метров. Во дворе Акоевых, наверное, колодец был вырыт только наполовину. На насыпь из камней, песка и глины, которые выбросили из колодца рабочие перед тем, как ушли на перерыв, мы, детишки, и взобрались. Я не помню, сам ли поскользнулся, заглядывая на дно колодца, или кто-то меня нечаянно подтолкнул, но я полетел в колодец вниз головой. Поднялся, рассказывали, страшный крик: дети плакали и визжали, мои тети Ниска, Дзыгулла, наши соседки стали дурным голосом рыдать, какая-то из наших соседок стала выяснять у перепуганных детей, кто меня сбросил в колодец.

Полное спокойствие сохраняла только мать. Она тихо попросила всех успокоиться, прекратить нелепый допрос детей и послала за врачом. Рабочие, чувствовавшие за собой вину за неприкрытый колодец, быстро и аккуратно вытащили меня из этой ямы. Конечно, я был без сознания и ничего из того, что тебе рассказываю, не помню.

Я передаю тебе только то, что мне потом рассказывали взрослые очевидцы. А рассказали они еще вот что. Участковым врачом в то время в Хумалаге работал молодой специалист из нашего же села, наш родственник Давид. Они вместе с Габли Акоевым были у кого-то из соседей на каком-то торжестве и сидели за праздничным столом. Габли и Давид быстро появились. Давид был немного навеселе и мрачно смотрел на мое посиневшее, безжизненное лицо и страшно вздувшийся лоб. С надеждой глядя на Давида, замолчали и дети, и взрослые. Затянувшуюся паузу прервал Габли:

– Давид! Чего ты стоишь, как будто тебя пришибли? Делай

что-нибудь! Ты взял с собой свой медицинский инструмент?

– Габли… Габли… Габли…

– Я уже тридцать лет Габли. Я тебя спрашиваю: ты взял с собой врачебный инструмент?

– Габли! – икнув, вымолвил еле слышно Давид. – Здесь мой инструмент уже не нужен… Нужны кирка, лопата и маленький топорик…

Двор Акоевых после этого заявления молодого врача наполнился новым потоком рыданий. Не обращая внимания на них, мать, нежно прижав мое маленькое тельце к груди, попросила Габли Акоева срочно доставить нас в районную больницу Беслана. Недалеко от нас, через улицу, было правление колхоза имени Молотова. Через 10-15 минут после просьбы матери Габли, сам управляя парой вороных, вез нас на тачанке председателя колхоза в Беслан. Предварительно он попросил председателя колхоза Бабега Басаева позвонить в больницу, чтобы туда вызвали главного врача, одного из лучших хирургов Кавказа Ивана Гамусовича Дзилихова.

Доехали мы быстро. Иван Гамусович оказался на месте, вызвал к себе из исполкома и своего друга, моего отца Хаджимурза. Дзилихов уже был в операционном халате, медперсонал, помогавший всегда хирургу во время тяжелых операций, находился в операционной, нужный мединструмент был на месте. Операция длилась около двух часов. Все это томительное время отец, мать и Габли Акоев просидели молча в кабинете Дзилихова. Никто из них не намекнул другому о чьей-либо вине, никто из них не стал выяснять ничего у другого. Это было общее горе, а общее горе, мой Азамат, объединяет, а не разъединяет людей. Именно в таких сложных ситуациях пробуждается совесть и помогает человеку принимать правильные решения.

После операции усталый, но довольный, улыбающийся вошел Иван Гамусович. Габли передал ему слова Давида, и он, уже громко смеясь, сказал:

– Вот паршивец, а еще у меня практику проходил. Это мы еще посмотрим, кому раньше понадобятся кирка и лопата! Спасибо, Габли, что так быстро доставил ребенка: инфекция могла проникнуть через неокрепший череп в мозг, и тогда бы никакой врач не помог. А вам, мои дорогие Хаджи и Уля (так он ласково называл отца и мать), хочу сказать, что у Вас очень здоровый ребенок: крепкий у него лоб. Только не разрешайте ему больше так жестоко испытывать его.

О чем они говорили дальше, мне не рассказывали, а сам я ничего не помню. Только, знаешь, наверное, у меня какой-то заговоренный злыми духами лоб: даже вот в таком уже преклонном возрасте обязательно два-три раза в году я его стукну в совершенно безобидных ситуациях и хожу, как старый дурак, два-три дня с синяком. А шрам от той дзилиховской операции остался, только превратился в небольшой, еле заметный рубец. А Давида уже давно нет. Хороший он был человек, душевный, но в тот момент был еще неопытным молодым врачом. Давно нет уже в живых и друга моего отца – выдающегося хирурга и настоящего человека – Ивана Дзилихова. Царство небесное обоим!

Так что, мой друг, ты должен благодарить за такого старого деда мою мать, нашего доброго соседа Габли Акоева и, конечно, Ивана Дзилихова. У всех у них тогда пробудилась воля, решительность, они пришли на помощь маленькому человечку и приняли самые разумные, действенные меры для моего спасения. Верно говорят: слезами горю не поможешь. В такие моменты требуются быстрые, решительные действия. Их совершают люди, наделенные и совестью, и разумом, и сильной волей.

Будь здоров, мой славный друг, и… не повторяй «подвигов» своего деда.

Твой Ахсар.

24 апреля 2010 г.

Письмо четвертое

25 апреля 2010 года

Мама очень внимательно, трепетно относилась ко всем нашим родственникам и по галазовской, и по ходовской, и по цалоевской линии. Сразу после замужества она взяла фамилию мужа и строго берегла традиции нашей фамилии, нашей семьи: стала самой любимой и родной для всех Галазовых. Отец мамы, Камболат, достойно представлял фамилию Ходовых, и мама своим отношением к нашим родственникам старалась упрочить добрые отношения между двумя фамилиями. Мамина мать, моя бабушка Готта, была из фамилии Цалоевых, и мама старалась быть полезной и всем нашим родственникам по этой линии. Но ее интерес и внимание не ограничивались кругом этого близкого родства. Добрые, родственные чувства она испытывала и к нашим дальним родственникам, некогда вышедшим из одного «очага»: Бедоевым, Течиевым, Кудаковым, Боллоевым. Особенно тепло мама относилась к представителям фамилии Байматовых. Из фамилии Байматовых происходила другая моя бабушка, мать моего отца. Когда ее мужа, моего деда Иласа, убили бандиты, она не вынесла горя и через месяц после трагической гибели мужа умерла. Мой отец, Хаджимурза, и его родной брат, Хаджимусса, остались сиротами. Байматовы – очень добрые и интеллигентные люди – взяли отца и дядю под свое покровительство и впоследствии гордились тем, что у них выросли достойные племянники.

Свое отношение к родственникам мама мягко, но настойчиво передавала и нам. Уже с трехлетнего возраста я хорошо знал и любил, как может любить ребенок, и тетю Машинка Есенову, самую старшую сестру отца, и тетю Ниска Даурову, и особенно тетю Дзыгулла Дауеву, которая еще при моем рождении жила в нашем доме. Потом я узнал всех их детей, подружился с ними. И они питали ко мне, и я к ним испытывал и продолжаю испытывать братские чувства. Постепенно этот круг расширялся. Мама добилась того, что все дети: и я, и Римма, и Юра, и Эльбрус – стали для всех наших родственников близкими людьми и всегда старались быть рядом с ними и в радости, и в горе.

Мама очень строго следовала одному правилу и добивалась его выполнения нами.

– Родной, близкий человек, – утверждала она, – это дар Бога, который надо ценить и беречь. Любая корысть, любой меркантильный интерес, связанный с близким человеком, разрушают родство.

Она очень бережно относилась к взаимоотношениям старших и младших членов семьи между собой, к отношениям семьи с соседями. Не только у моей мамы, но у всех женщин ее поколения было особо ответственное отношение к воспитанию в мальчиках с самого раннего возраста мужского достоинства. Маленькому мальчику ненавязчиво внедряли в сознание, что он мужчина, что он обязан трудиться, быть честным и мужественным, оберегать честь семьи, защищать слабых, помогать бедным, никогда не поднимать руку на женщину, ребенка, старика, с почтением и уважением относиться к старшим по возрасту, если даже разница в возрасте не так уж и велика.

Она никогда не обращалась ко мне с ласкательными прозвищами, именами. Уже с трехлетнего возраста я слышал твердое обращение и напоминание:

– Æхсар, ды хистæр дæ, æмæ хъуамæ кæстæрты хъахъхъæнай, зонд сын амонай³.

Мое детское сознание с трудом воспринимало это наставление, и я старался сопротивляться:

– Мама, кого я должен защищать и учить, если я один? Да и сам я еще ничего не знаю и не умею.

– Будут у тебя и твои родные младшие, но речь не только о твоих будущих братьях и сестрах. У тебя много родственников и друзей младше тебя, и ты в ответе за них. Не собираешься же все время оставаться ребенком? Ты растешь и с каждым годом становишься взрослей.

И в самом деле, после меня в 1932 году родилась моя сестра Римма, в 1934 году – брат Юра, а в 1937 году – брат Эльбрус. Для них я после ареста отца и смерти дедушки Камболата стал не просто братом, а старшим другом и товарищем, старшим мужчиной в доме.

Я надеюсь, мой дорогой друг, что и у тебя еще будут родные братья и сестры. Но и без них у тебя столько младших двоюродных и троюродных братьев и сестер, что есть, кого защищать, кого учить уму-разуму и для кого расти настоящим – благородным, сильным и совестливым мужчиной. Есть младшие, для которых нужно быть хорошим примером.

Всегда твой, дед.

25 апреля 2010 г.

Письмо пятое

26 апреля 2010 года

Здравствуй, мой дорогой друг!

В прошлых письмах я рассказывал тебе о своей маме, твоей прабабушке, о ее отношении к родственникам и соседям. А сейчас хочу рассказать о ее методах воспитания.

Мама никогда не кричала, не повышала голоса, не читала длинных нотаций в воспитательных целях. У нее были свои методы воспитания, и на меня, по крайней мере, они действовали очень эффективно и безотказно. Не могу сейчас вспомнить, сколько мне было лет, может, три, а может быть, четыре. Скорее всего – четыре, потому что ко времени случая, о котором я тебе расскажу, у меня уже была маленькая, кудрявая, смешная и довольно капризная сестренка Римма. Я ее очень полюбил вначале, но постепенно меня стало раздражать внимание, которое стали уделять ей и мама, и тетя Дзыгулла, и папа, да и все наши родственники, которые у нас бывали в гостях. Я стал считать, что меня лишают положенных мне внимания и заботы.

Мы всей семьей всегда и завтракали, и обедали, и ужинали за одним столом. На этот раз, как мне помнится, у нас в гостях были мои тети по отцу Машинка, Ниска, Дзыгулла и тетя по матери Цежа. Они приехали, очевидно, в связи с тем, что отмечали рождение моей сестры Риммы. На столе были всякие вкусные яства: и пироги с сыром (мои любимые), и пироги со свекловичной ботвой, с картофелем, капустой, сладкие пироги, всякие мясные блюда, фрукты, ягоды, конфеты. И папа, и мама, и все наши гости были очень веселы: шутили, смеялись, передавали из рук в руки мою маленькую сестренку. И, как мне тогда показалось, все забыли, что за столом сижу еще и я. Не просто я, а как мне до этого внушала мама, старший из мужчин в доме после отца. И мне уже было не совсем понятно, кто кого должен защищать и учить уму-разуму. Или я должен защищать маленькую сестренку, или меня надо защищать от всеобщего внимания к ней, вернуть мне так быстро утраченные заботу и внимание, которые я «заслуживал».

Обида подступила к горлу. Я молча встал из-за стола, сославшись на усталость и недомогание, перешел в соседнюю комнату, сдвинул вместе два стула, и, обрекая себя на «незаслуженные муки», лег на них. Дверь в большую комнату, где сидели остальные и пировали, была приоткрыта, и я воровато краешком глаза посматривал и ждал, что кто-нибудь поинтересуется мною, зайдет в комнату и пригласит меня за общий стол или, по крайней мере, пожалеет. В одно время обо мне вспомнила тетя Ниска и изъявила желание проведать меня:

– Дзыгулла! Цом-ма уцы лæппумæ бакæсæм: кæд рынчын кæны?⁴

Я заметил, как отец легким движением руки остановил этот порыв своей сестры, а мама приложила палец к губам и молча дала понять всем, что не стоит мне мешать самому разбираться в своих чувствах. К ним прислушались, и я остался один на один со своей обидой.

Я не мог заснуть, мне, как никогда, хотелось есть, вся душа рвалась обратно ко всем, но горькая обида сковала меня. Я провалялся на этих жестких стульях долго, до тех пор, пока все не легли спать, пока не погасили свет. Когда все стихло, я, как маленькая побитая собачонка, слез со своих стульев, забрался в свою кроватку и уснул крепким сном испытавшего «страшные» мучения человека.

Утром, как всегда, я рано вскочил с постели, убрал ее, как учила мама, почистил зубы, умылся и вошел в общую комнату, где все уже сидели за завтраком. Я виновато поздоровался. Все: и родители, и гости – весело ответили мне и усадили за стол. Я еще пытался какое-то время держать «марку обиженного», но голод взял свое, и я, позабыв обо всем, хорошо позавтракал.

Вскоре подняли из детской люльки и мою сестренку, перепеленали ее, оставив свободными маленькие ручки, и передали мне с вопросом:

– Ахсар, подержи сестренку. Она уже тяжелая, – удержишь?

– Конечно! Я же старший, уже большой.

Я хотел сказать «сильный», но в последний момент сдержался… Я взял сестру на неумелые руки, прижал к себе, а она, смешно двигая губами и язычком, вцепилась в мои волосы и стала теребить их. Было приятно, щекотно, и я рассмеялся. Весело засмеялись все за столом, а мне стало так хорошо, что я забыл о вчерашней глупой обиде. И правильно сделал, Азамат. Это потом, когда я немного подрос и вспоминал об этой обиде, мне становилось стыдно. Обида, ревность, зависть – очень плохие спутники жизни. Они нарушают нормальные взаимоотношения даже между очень близкими людьми, иногда приводят даже к человеческим трагедиям, делают врагами некогда близких друзей и товарищей. Избегай их. Что касается меня, Азамат, то, честно, как на духу говорю тебе, что после этого урока, молча преподанного мне отцом и матерью, я никогда больше ни на кого не обижался, не капризничал, никому ни в чем никогда не завидовал. Наверное, это помогло мне перенести в жизни много тяжелых испытаний и прожить так долго. После урока, связанного с этой обидой, я ел пищу, которую мне предлагали, спал на постели, которую мне стелили, одевал одежду, которую имел и которую мне могли дать или которую я мог приобрести сам. Так легче жить. А что касается обиды и обиженных, я полностью согласен с народной поговоркой: «на обиженных воду возят».

Вот так, Азамат. Я знаю, что ты приболел: кашляешь, сопишь. Поэтому ты сегодня не ходил в школу. Поправляйся, мой друг, и не сердись на своего деда за его длинные рассказы.

Всегда твой, дед.

26 апреля 2010 г.

Письмо шестое

27 апреля 2010 года

Самые радостные дни у меня, Азамат, были связаны с отцом. Он работал руководителем большого района, часто находился в командировках, проводил всякие совещания и собрания, общался с рабочими, крестьянами, учителями, врачами, специалистами сельского хозяйства, руководителями сел и колхозов, решал множество сложных общественных вопросов. Для семьи, для нас, своих детей, своих родственников у него оставалось мало времени. Нам, детям, не часто выпадало счастье быть с ним. Но зато каждый раз эти дни и часы, проведенные с отцом, становились настоящим праздником.

Общался он с нами, как со взрослыми людьми, часто шутил, рассказывал интересные истории из своей жизни; в очень ярких, теплых красках характеризовал своих друзей, товарищей по работе, односельчан. Из всех поездок он привозил нам детские книги, усаживал нас кружочком вокруг себя и читал нам своим задушевным, очень захватывающим, выразительным голосом сказки, рассказы, всякие были и небылицы и на осетинском, и на русском.

Иногда он меня, старшего, брал с собой на работу. Наверное, это было в выходные дни, потому что в здании райисполкома было мало людей. Я сидел у него в кабинете, рассматривая географические карты, висевшие на стене, или изучал фотографии в альбомах и книгах, которые он клал передо мной на столике, приставленном к его большому рабочему столу. Когда он заканчивал работу, мы спускались с ним в столовую и обедали. Я не люблю ни общественные столовые, ни рестораны: мне больше по душе самая простая домашняя еда. Но вот эти два или три обеда с отцом в райисполкомовской столовой сохранились в памяти, и мне кажется, что до сих пор я ощущаю чудесный аромат и вкус тех котлет и других блюд, которыми меня угощал отец. И весь секрет этого чувства заключается, наверное, не в качестве еды общественной столовой, а в том, что вместе с отцом любая еда приобретала особенный вкус.

В одно прекрасное осеннее утро отец рано разбудил меня и спросил:

– Послушай, сынок, у меня два выходных дня, и я хочу их провести в Хумалаге. Ты еще не соскучился по бабушке и дедушке? Они ждут тебя каждый день. Если хочешь, я отвезу тебя к ним и заодно познакомлю с моими друзьями из нашего родного села. Если согласен, то я попрошу маму быстро собрать твои вещи. Мы позавтракаем и – в дорогу!

Я быстро вскочил и суматошно стал одеваться.

– Не спеши: времени у нас много. Пока дядя Швец (это был исполкомовский конюх) запряжет гнедого, а мама соберет твои вещи, мы можем спокойно позавтракать, попрощаться с нашей «кудряшкой» (так отец шутливо называл мою сестренку).

– А дядя Швец с нами поедет? – поинтересовался я. Я очень любил этого чудесного пожилого, аккуратного человека, хозяина превосходных вороных, серых в яблоках и гнедых исполкомовских коней. В исполкоме были и легковые автомашины, но они не вызывали у меня никакого интереса. Особенно гордился я, вырастая в своих собственных глазах, когда дядя Швец сажал меня на одного из коней и, держа его под уздцы, делал с нами вокруг большого двора исполкома несколько кругов.

– Нет, я его приглашал, но он сказал, что доверяет меня своему главному помощнику, то есть тебе. Поэтому будь готов! Сегодня вожжи будут в твоих руках, и ты будешь управлять нашим выездом.

Последнее сообщение особенно меня раззадорило. Я еле дождался окончания нашего завтрака, всяких прощаний… Меня тянуло в путь, где главная роль отводилась мне.

Мы сели в бидарку (одноконную, на мягких рессорах, двухколесную коляску на двух человек). Отец усадил меня справа от себя, накрыл наши колени черной горской буркой, дал в руки вожжи, и мы поехали. Конечно, всю дорогу от Беслана до Хумалага конем, очень резвым и красивым гнедым жеребцом с белой полоской через весь лоб, управлял отец. Но он это делал так ловко и незаметно, что у меня не возникло никаких сомнений в том, что именно мне с помощью вожжей, концы которых я твердо сжимал в своих маленьких ручонках, удается управлять конем, заставляя его идти то шагом, то рысью, то галопом.

Расстояние между Бесланом и Хумалагом небольшое (всего семь километров), и мы доехали быстро. Но для меня это стало длительным, увлекательным путешествием. Я с любопытством рассматривал на пастбищах и слева, и справа от дороги, по которой мы ехали, огромные стада коров, телят, буйволов, отары овец и коз, табуны лошадей… С гордостью я наблюдал за тем, как все встречные люди и в селении Новый Батако, и в селении Зильга, и в селении Хумалаг здоровались и приветствовали отца. Мне это было приятно вдвойне, потому что частицу этого доброго отношения людей к отцу я относил и к себе.

Дедушка Бабзе и бабушка Готта встретили меня горячими объятиями, восторженными вопросами и радостными замечаниями. Тепло, но сдержанно, как диктовали неписанные законы осетинского этикета, приветствовали они и своего зятя, моего отца. Его просили остаться, но он передал им мои вещи со словами:

– С удовольствием бы остался и полежал на своей любимой тахте, но мне еще надо побывать в колхозе, потом я встречусь с Борукаевыми и, наверное, у них и переночую. А завтра, если вы не будете возражать, я хочу вашего ненаглядного внука показать своим друзьям и родственникам, познакомить его с их детьми. Он уже взрослый, видели, как умело управляет конем. Пусть знает и наших родных, и наших друзей, и их детей. Это ему пригодится в жизни: иунæг мæгуыр у⁵.

Бабушка еще что-то хотела сказать, предлагала отведать ее пирогов и курицы, но дедушка согласился с зятем и успокоил бабушку:

– У него много дел и обязанностей: не будем его задерживать. Не сомневаюсь, что друзья не оставят его голодным. Да и у нас сегодня будет больше времени и возможностей побыть с нашим дорогим мальчиком, послушать его рассказы, узнать от него о самочувствии нашей внучки, его маленькой сестренки. – И уже обращаясь к отцу, добавила: – Нал дæ уромæм, мæ хур, дæ фæндаг Уастырджийы фæдзæхст уæд⁶.

Отец уехал. Мы вкусно пообедали. Потом долго играли во дворе со смешными маленькими ягнятами и козлятами. Там было три ягненка: один черный с белой полоской через лоб, всю спину до кончика маленького курдючка, два беленьких, – все пушистые, нежные, ласковые. Они отбегали от меня, потом, резко развернувшись, возвращались, тыкались своими мордочками в мои ладони и лизали их своими шершавыми, но приятными язычками. Козлят было двое. У них были маленькие рога. И один из них, рыжеватого оттенка и черным лобиком с хохолком между рогами, все время пытался со мной бодаться. Я принял его игру. Выставлял вперед ладонь правой руки, а он отходил, поднимался на задние ножки, делал угрожающий вид и устремлялся на меня. Первый раз я немного струхнул, но руку не отвел. И правильно: удар козленка был слабый, и я понял, что он меня всерьез не принимает, считает таким же маленьким, как он сам, и все его устрашающие номера только для того, чтобы нашу игру сделать интереснее. И мне, на самом деле, со всеми ягнятами и козлятами все время нахождения в Хумалаге было интересно играть и проводить время.

Но с этим рыжеватым козленком у нас сложились особые отношения. Стоило мне позвать его: «Дзыгы, Дзыгы, Дзыгы!» – как он оставлял свою компанию и, смешно подпрыгивая и мотая головой, бежал ко мне. Целый день он ходил за мной как собачка, ложился рядом со мной, если я садился, тыкался уже не рогами, а мордочкой в мои ладони и нежно лизал их. А я кормил его с рук то хлебом, то травой, иногда даже яблоками, и он с удовольствием все съедал. Бабушка иногда старалась, особенно когда я обедал, отогнать его от меня, но дедушка протестовал:

– Ма сæ хыгъдар! Уадз æмæ бæппу ахуыр кæна фосимæ архайыныл. Род дæр, уæрыкк дæр, сæныкк дæр Хуыцауы сконд сты, æмæ æрдз æнæ фосæй мæгуыр кæны. Сывæллонæн йæхимæ фосæй хæстæгдæр цы и! – байраг уа, сæныкк уа, уæрыкк уа, род уа, карчы цъиу уа – уыдонимæ архайгæйæ цард хуыздæр байдайы æнкъарын. Хъуамæ нæхи бæппу дæр цалынмæ махмæ ис, уæдмæ базона, фосмæ цы цæстæй кæсын хъæуы, уый; зона дзидза, царв, æхсыр кæцæй цæуынц æмæ ахуыр кæна фосмæ зилын⁷.

Бабушка внимательно слушала, не возражала, а, наоборот, в знак согласия с дедом гладила меня нежно по голове, иногда удостаивая этой чести и моего козленка. Мне казалось, что таким образом она просила и меня, и моего козленка быть внимательными к разумным рассуждениям моего любимого дедушки.

А дедушку я и в самом деле очень любил. И было за что. Он был замечательным примером и для меня, и для всех младших. Его доброе, заинтересованное отношение к человеку притягивало к нему молодежь. Никогда не позволял себе грубого слова, брани, пресекал все разговоры о другом человеке в его отсутствие, был человеком слова и дела. Они вместе с другим славным стариком села Мацко Бзыковым были самыми уважаемыми старшими в Хумалаге, каждый хозяин дома старался на свое торжество или поминальный стол пригласить их в качестве старших. Я рано, почти с твоего возраста, с 10–11 лет, как и полагалось осетинским младшим, стал прислуживать за торжественными и поминальными столами. И я не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь из старших: или Мацко Бзыков, или мой дед, или другой старик, который вел общую трапезу, – встал из-за стола пьяным (это было позорно) или хотя бы подвыпившим. Это была традиция, был неписанный закон осетинского народа: старший на своем примере учит младших быть воздержанными и в еде, и в питье; никогда не опускается до непристойного положения.

Это было особое поколение старших. Они свято берегли народные традиции, направляли молодых людей на правильный жизненный путь; берегли честь семьи, фамилии, села, народа. Шедшие вслед за ними поколения мужчин и молодых людей учились у них, следовали их примеру. Они могли достойно продолжить их традиции. Но случилась страшная беда. Почти три поколения мужчин, следовавших за поколением моего деда и его сверстников вплоть до моего поколения (1928–1929 годы рождения), геройски сражались на фронтах Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. Многие из них погибли. Многие вернулись с тяжелыми ранениями. Война выкосила три поколения старших. Образовалась огромная брешь в воспитании. Заменить таких наставников, как Мацко Бзыков, Камболат Ходов и их сверстников, было некому. Хотя они были людьми малограмотными, уровень их культуры, нравственности, понимания жизни был очень высоким. Ни ученые степени и звания, обладателями которых стали люди моего поколения, ни современное развитие глобальной информационной системы не могут заменить того внутреннего нравственного богатства, которым обладали эти старшие. Самое главное заключается в том, что этот великий духовный дар они щедро передавали растущим поколениям.

Я научился многому у своего деда. Честно тебе признаюсь, что время и обстоятельства сложились таким образом, что я не смог в нравственном отношении подняться на ту высоту, на которой стоял мой дед. Но если все-таки во мне есть хоть что-либо хорошее, то это благодаря его личному примеру и его бесценным жизненным урокам.

Дедушка Бабзе – не знаю почему мы, дети, так его называли – был очень хорошим рассказчиком. Он знал много народных сказок, сказаний, хорошо читал наизусть стихи осетинских поэтов. С особым чувством он читал стихи Коста Хетагурова из книги «Ирон фæндыр» («Осетинская лира»), написанные на удивительно звучном и метком осетинском языке.

Уже в этот первый мой приезд в Хумалаг дедушка каждый вечер перед сном пересказывал мне какое-нибудь из многочисленных сказаний Нартского эпоса, который ведет свое начало от наших далеких предков: скифов, сарматов, аланов – и отражает в мифологической форме историю народа, его традиции, его отношение к миру и людям. Благодаря дедушке Бабзе я узнал и старейшину нартов Урузмага, и великую женщину – хозяйку нартов, мудрую Сатану, нартских героев и богатырей Батраза, Сослана, Ахсара и Ахсартага, хитроумного Сырдона и многих, многих других героев. Я надеюсь, дорогой, что ты хорошо изучишь свой родной язык и обязательно на осетинском языке прочтешь и Нартские сказания, и произведения Коста Хетагурова, Сека Гадиева, Арсена Коцоева, Александра Кубалова, многих других осетинских писателей. У нас богатая литература, очень образный, емкий, красивый язык. Ты обязан его знать.

Я поощряю твое хорошее владение русским языком, твое увлечение русской поэзией: русский – наш второй язык. Радуюсь твоим успехам в изучении английского языка. Чем больше человек знает языков, тем шире его кругозор и возможности в освоении мировой культуры. Но основой познания мира все-таки является родной язык, народная литература, родная культура, традиции своего народа. Без них человек лишается своих жизненных корней, становится похожим на сироту, получившего от общества все, но лишенного родительской ласки, потерявшего духовную связь с родной культурой. Это трагедия не только одного человека. Разрастаясь, пренебрежительное отношение молодых людей к своему языку, к своей культуре, к своим традициям приводит к постепенному духовному обнищанию нации и даже полному исчезновению со страниц истории некогда великих народов. Я надеюсь, дорогой друг, что ты меня правильно понимаешь и сделаешь из сказанного мною верные выводы, а главное – будешь действовать.

Всегда твой, дед.

27 апреля 2010 г.

Письмо седьмое

28 апреля 2010 года

Бабушка Готта была очень мягким, добрым человеком. Она хорошо относилась ко всем детям, находила каждый раз новое ласковое обращение и к детям наших родственников, и к детям наших соседей. В широких карманах ее просторного, домашнего, мягкого и теплого, как казалось, фартука, она всегда припасала что-нибудь вкусное для детей. Когда они приходили к нам, то она доставала для каждого маленького гостя то конфетку, то яблоко, то орехи.

Меня она любила особенной, щедрой любовью: оберегала мой сон, никому не доверяя, сама стелила мне постель; укрывая, всякий раз спрашивала, не жестко ли мне; рано утром приносила мне маленькую кружку парного молока; старалась все-все делать за меня. Она срывала для меня лучшие фрукты, ягоды, во время обеда подкладывала мне самые лакомые кусочки. А ее ласковым обращениям не было конца. Сегодня я всего и не припомню: «мæ хуры хай», «мæ къона», «мæ зæрдæйы уидаг», «мæ зæрдæйы рухс», «мæ цæст», «мæ цæсты гагуы»⁸ и многие другие.

Дедушка не разделял ее чрезмерного стремления оградить меня от всех жизненных тягот и упорно, из раза в раз, наверное, не столько для бабушки, сколько для меня, спокойно, но уверенно наставлял:

– Лæджы бындзæфхад у, æмæ дзы мах хъуамæ куырыхон лæг байрæзын кæнæм, ды та дзы, Тохъон, буц магуса аразыс. Цард – фæллой æмæ тох у, æмæ сæм хъуамæ цæттæ уа⁹.

Свои слова всю жизнь, пока был жив и находился рядом со мной, он стремился осуществить на деле. Дедушка прожил долго и до последнего дня своей жизни все время был в действии, в труде. Все он делал размеренно, не спеша, добротно, никогда не суетился, но все успевал сделать ко времени и качественно. Он был очень аккуратным. Все его инструменты, хозяйственный инвентарь имели свои места и после работы возвращались туда. Ничего не нужно было разыскивать, а его вещи: одежда, обувь, бритвенные и другие принадлежности – тоже были всегда аккуратно сложены, висели на вешалке или в гардеробе в одних и тех же местах. Я не помню ни одного случая, когда бы мог увидеть какую-либо вещь деда где-нибудь небрежно брошенной. Этому он учил и меня. Он научил меня быстро и аккуратно, без помощи бабушки, одеваться, умываться, стелить свою постель. Постепенно он приучил меня рано вставать, помогать ему в работе, научил любить домашних животных и ухаживать за ними.

Делал он это мягко, ненавязчиво, без лишних замечаний. Часто доброй похвалой даже за незначительную помощь поощрял мои усилия быть в доме чем-то полезным. Мне нравилось быть рядом с ним, наблюдать за его работой, оказывать ему помощь. А какая это была помощь? Скорее всего, его поручения, которые я выполнял, помогали не ему, а давали мне возможность постепенно осваивать труд и в труде находить удовольствие.

– Баппу, – как-то обратился он ко мне в самый интересный момент моей игры, – подай мне молоток, что-то не найду я его.

Молоток я быстро нашел, потому что он лежал рядом с изделием, над которым трудился дедушка. Передал я его ему с чувством выполненного долга и даже с некоторым упреком:

– Бабзе, как же ты не мог его найти, если он лежал рядом с тобой?

– Правда? Стар стал, совсем уже плохо вижу, – хитро ухмыляясь, сказал дедушка и отпустил меня заниматься своей игрой.

Через минут пять снова позвал:

– Баппу! Сегодня мы с тобой потрудились на славу. Видишь, какую красивую прочную табуретку мы изготовили для твоей любимой бабушки. Вот будет довольна, что у нее растет такой мастеровитый внук.

– Бабзе, но табуретку-то ты делал. Я-то тут при чем?

– Э, дорогой, мы вместе делали. Если бы ты не помог мне найти этот запропастившийся молоток, чем бы я гвозди забивал? А без них бы табуретка сразу развалилась. А теперь, баппу, помоги мне все отнести на свои места.

Я уже знал эти места, и с удовольствием, гордый своей полезностью для деда, и ножовку, и молоток, и ящичек с гвоздями вернул на свои места.

– Бузныг¹⁰, баппу! Теперь так: пока я уберу всякие стружки, щепки, мусор, ты отнеси табуретку бабушке и передай ей как наш общий с тобой подарок.

Я так и поступил. Бабушка приняла подарок, расцеловала меня, расхвалила на все лады, но не обошла своим вниманием и дедушку:

– Вот упрямый, безжалостный старик! Не дал он тебе наиграться, заставил работать…

– Ну что ты, Готта, я сам его упросил. Без меня ему было бы трудно найти свои инструменты, а без них нельзя было смастерить табуретку.

– Ладно, моя радость. Если тебе на самом деле было интересно с ним работать, то и мне хорошо. А впрочем, хитрецы вы оба: иу уæ рувас у, иннæ та йæ къæдзил¹¹.

Вот так, друг, или примерно так проходили мои первые осенние дни в Хумалаге с дедушкой и бабушкой. Мне было очень хорошо, уютно и весело с ними, но вскоре наступила зима, и папа меня снова отвез в Беслан. Первый раз он не смог выполнить своего обещания и познакомить меня со своими друзьями, потому что его вызвали в райком по каким-то срочным делам, и он в тот же день из колхоза, даже не заезжая к своим друзьям Борукаевым, уехал в Беслан.

На этот раз он был на легковой автомашине, и прежде чем выехать в Беслан, мы объехали в Хумалаге всех его друзей. Интересные это были люди: и значительные, и серьезные, и веселые. И Татари Касабиев, и Акла Бзыков, и братья Борукаевы, и Габли Акоев, и братья Батре и Афанас Гугкаевы, Ханджери и Николай Хабаевы… Много их было. Мы домой ни к кому не заходили, потому что спешили. Но даже для меня, четырехлетнего ребенка, эта мимолетная встреча отца с друзьями оставила в памяти светлый след. Очевидно, в моем детском сознании отложилось впечатление о честной, бескорыстной дружбе сильных и мудрых мужчин. И это впечатление отложилось настолько сильно, что не покидает меня до сих пор.

Я и сам не был обделен в своей жизни настоящей дружбой. Со многими моими товарищами еще по детским играм, по учебе в школе, затем по институту мы сохранили теплые, близкие отношения на всю жизнь. К старым друзьям добавлялись новые, с которыми меня сводила работа и различные жизненные обстоятельства. К сожалению, мой дорогой Азамат, это великое духовное богатство людей – честную, бескорыстную дружбу – мы за последнее время подрастеряли в бесконечной бытовой суете, в погоне за материальными благами и заменили поверхностными, иллюзорными отношениями, в том числе, и в виртуальном электронном мире. Это не критика, Азамат, а мое желание, моя надежда на то, что ты обязательно обретешь настоящих друзей не по Интернету, а в реальной жизни, через живое общение в учебе и в работе. Настоящая дружба – дар Божий, который нужно ценить и оберегать.

Когда я вернулся от бабушки и дедушки из Хумалага, моя сестренка Римма уже ходила, что-то лопотала, все время чем-то занималась. Я иногда выводил ее во двор погулять, крепко держал за ручку, чтобы не поскользнулась и не упала. Но она быстро от меня уставала и бежала к маме. Ей нравилось наблюдать за матерью, повторять ее действия. Мама поощряла ее деятельность. Если мама стирала что-либо, рядом в маленьком тазике Римма тоже полоскала всякие тряпочки, платьица, ленточки своих кукол. Если мама месила тесто для пирогов, готовила какую-то еду, рядом возилась со своим куском теста Римма и лепила свои маленькие пироги. Вообще всех нас, особенно Римму, мама очень рано приобщила к труду. Это была хорошая школа: моя сестра стала не только отличным педагогом, но и очень хлебосольной и умелой хозяйкой дома. Римма хорошо усвоила уроки нашей матери. Сегодня у нее самой замечательные сыновья, внуки, которых она воспитала. Долгие годы она работала учительницей немецкого языка в школах города Алагир, куда вышла замуж за очень хорошего человека, талантливого инженера Ислама Габеева, и достойно носит его фамилию.

А маленькой она была очень смешной. Полненькая, с большими голубыми глазами на кругленьком лице и копной очень густых, курчавых светлых волос, она важно ходила по комнате, заложив руки за спину, потом долго играла со своими куклами и возилась рядом с мамой. Она никогда не плакала. Я, по крайней мере, никогда не слышал ее плачущего голоса. Хотя она могла обидеться по всякому пустяку. А обидевшись, она постепенно надувалась как воздушный шар, и создавалось впечатление, что она или громко расплачется, или вот-вот лопнет. Но мама улавливала критический момент и ласково говорила ей:

– Цæуæм, чызгай, æмæ та дын дæ дымст суадзæм¹².

Она уводила ее в соседнюю комнату, и через некоторое время они обе веселые, улыбающиеся возвращались обратно. Как они «спускали надутость», как удавалось маме удержать мою сестренку от назревавшего рева, мне так и не удалось узнать. Одно помню: мама постоянно нам внушала, что из порядочного дома никогда не должны раздаваться брань, громкие неприличные крики и беспричинный плач. Думаю, и ты согласишься с ее мнением.

Знаю, что письмо опять получилось слишком длинным, нравоучительным. Ты утомился, отдохни. Отдохну и я: слишком много мне сегодня сделали уколов, разных лекарств закапали в мой больной глаз. Но ничего. Врачи говорят, что процесс выздоровления после операции идет нормально. Скоро увидимся и поговорим вживую.

Всегда твой, дед.

28 апреля 2010 г.

Письмо восьмое

2 мая 2010 года

Здравствуй, дорогой друг! Вчера не стал тебе писать: с большим удовольствием смотрел по телевизору передачи, связанные с празднованием Первомая. В свое время этот праздник зародился как праздник солидарности трудящихся в борьбе за социальные права, как демонстрация готовности рабочих и крестьян отстаивать свои права на достойную жизнь, за справедливое распределение материальных благ, созданных их трудом. Первомайские демонстрации трудящихся часто заканчивались трагическими событиями, жертвами которых становились простые люди.

Но в Советском Союзе Первомай превратился в праздник весны и труда, всеобщий веселый праздник, который объединял и детей, и взрослых, и рабочих, и крестьян, и интеллигенцию, и начальников, и подчиненных. Все становились равными, тепло приветствовали друг друга, пели, танцевали. В этот день почти всегда была ясная солнечная погода. Люди одевались нарядно, красиво. Все были в воодушевленном, приподнятом настроении. Особенно радовались дети. У всех были разноцветные воздушные шары, которые дружно запускали в небо. Взрослые угощали детей конфетами, леденцами, мороженым. Мы много бегали, играли в разные игры. Хорошо было.

После распада СССР этот веселый, радостный праздник, всеобщая встреча весны, обновления жизни, атмосфера единства людей и природы – все это на какое-то время исчезло.

А вот вчера, хоть я и в больнице, и мне после операции на глаз довольно трудно смотреть телевизор, я все равно смотрел, как страна встречает Первомай, и радовался празднику. Радовался, что люди вновь вместе весело отмечают этот всенародный праздник.

Первомай – это традиция людей труда. Этот праздник дает начало весне, новой жизни, пробуждению от зимней спячки не только деревьев, растений, животных и насекомых, но и всех людей. Первого мая природа как будто говорит людям: все вы мои дети, просыпайтесь, все вместе работайте, отдыхайте, дайте возможность и себе, и своим детям наслаждаться друг другом, радуйтесь успехам друг друга, оберегайте общими усилиями свое основное богатство – землю, мир, цените плоды своего труда на земле.

Мне вспомнились вчера мудрые слова моего старшего друга, великого поэта и философа Расула Гамзатова, сказанные по поводу распада СССР: «Вместе нам было хорошо, и вместе нам будет лучше».

К чему я тебе это говорю. Понимаешь, между первомайскими праздниками моего детства и твоего произошли колоссальные изменения. Наука, техника получили за это время такое развитие, что не только мы, дети, но и взрослые моего времени, не могли себе даже представить, что люди полетят в космос, что на огромные расстояния можно будет передавать не только звук, но и изображение, что появятся мобильные телефоны, компьютеры, интернет, самые разнообразные (говорящие, идущие, стреляющие, летающие) игрушки для детей. Невозможно было ребенку моего возраста, которого в основном обшивали дома, купить столько разнообразной и модной одежды. Мне сложно было представить, что машины заполнят все дороги и улицы, морское и воздушное пространство, образуют невероятные железные пробки и отберут у человека даже его пешеходные тротуары и проселочные тропинки – фактически лишат его жизненного пространства.

Хорошо это или плохо? Наверное, в чем-то хорошо, потому что свидетельствует о колоссальных возможностях человеческого разума, его творческих способностях, о движении человеческой мысли в создании все новых и новых приборов, средств связи, передвижения и многого другого. Плохо же то, дорогой друг, что в процессе этого вполне естественного и необходимого технического развития человек постепенно сделал технический прогресс самоцелью, растворился в нем и совершенно забыл о духовном и нравственном развитии. А потерю человеческих качеств, живое общение с людьми, чувство человеческой солидарности – никакие гаджеты и другие высокотехнологичные игрушки заменить не могут.

Мне, старику, иногда кажется, что сегодня другого человека мы воспринимаем не как подобное себе живое существо, а как своеобразный объект деловых или коммерческих отношений. Это очень тревожно, потому что человек, перестающий в себе подобном, какое бы он общественное положение не занимал, видеть такого же, как и он сам, человека, теряет нравственные основы, сострадание, а с ними и свою благородную человеческую сущность. Понять человека, которому в критическую минуту требуется поддержка, может только человек, способный к сопереживанию, способный поставить себя на место другого. Такая поддержка необходима всем, и маленьким, и взрослым. Часто эта поддержка измеряется просто добрым словом, простым человеческим вниманием.

Вчера, дорогой, у нас с тобой был двойной праздник. Первомай праздновала вся страна, и мы – со всеми. Хорошо. Но ты же не забыл, что моей первой внучке и твоей двоюродной сестре исполнилось пятнадцать лет. Я с утра поздравил ее с днем рождения, пожелал ей всего самого доброго в жизни.

Надеюсь, ты не забыл поздравить свою сестру? Очень хорошо. Поддерживайте друг друга, любите и цените друг друга. И не забывай, что главная роль в этом отводится тебе. Почему? Потому что ты мужчина, хотя и младше ее на целых четыре с половиной года.

Так что никогда не забывай, что у тебя есть сестра, будь ей всегда опорой и поддержкой во всем.

С праздником тебя, мой друг, и с Днем рождения твоей сестры!

Твой дедушка.

2 мая 2010 г.

Письмо девятое

3 мая 2010 года

Вчера, Азамат, я рассказал тебе о своих впечатлениях, связанных с празднованием Первомая в наши дни, и немного о том, как проходил этот праздник во времена моего детства. Я радовался тому, что, несмотря на большие изменения в жизни людей, в нашей стране постепенно возрождаются извечные традиции непосредственного, живого общения. Когда люди вместе искренне проводят торжественные мероприятия, праздники, их радость удваивается, становится ярче, светлее. Создается впечатление, что каждый делится своим счастьем, своим праздничным настроением с другими людьми, согревает их лучами своей души. От этого все становятся добрее, щедрее и намного интереснее. Но людей объединяют не только праздники и торжественные события. В жизни всегда случаются неприятности, горе приходит то к одному, то к другому человеку. И если рядом оказываются родственники, друзья, соседи, сослуживцы, они стараются словом, делом, материально поддержать пострадавшего человека и его семью. Уверяю тебя, мой друг, что такое участие людей помогает человеку, облегчает его горе.

Признаюсь тебе, что я всегда очень уставал Первого мая. Мне тогда казалось, да и сейчас я так считаю, что взрослые дяди и тети, которым поручено организовать праздник, в своем стремлении лучше выполнить порученное дело часто забывают о детях, о праздничных песнях, плясках, детских играх и своими длинными речами омрачают веселые краски весны и приглушают людское веселье.

Для меня настоящий Первомай наступал не первого, а второго числа. Я любил этот день. Мама с вечера готовила пироги, печенье, всякие закуски. Прямо с утра, легко позавтракав, мы всей семьей с нашими гостями и соседями отправлялись на природу. Чаще всего на Бесланский ипподром (по-осетински – дугъуат), где проводились скачки, соревнования коней и всадников по преодолению всяких препятствий, джигитовка. После окончания скачек люди прямо на траве стелили бурки, ковры, циновки, брезенты, выкладывали на них всю принесенную с собой провизию: еду, напитки, разнообразные сладости. Всё было очень вкусно и дружно съедалось и выпивалось. Ели много, а взрослые и выпивали. Но на этом большом празднике второго мая 1934 года я не увидел ни одного пьяного человека, не услышал ни одного оскорбительного слова, не запомнил ни одной драки. Что касается молодых людей, уже достаточно взрослых, они вообще не пили алкогольных напитков. Я уже не говорю о подростках, потому что тогда подросток и даже самый слабый алкогольный напиток, например, пиво, были несовместимы. Теперь ты понимаешь, друг, почему я так реагирую, возмущаюсь, когда встречаю средь бела дня, иногда ранним утром, целые группы подростков, в том числе девочек, с бутылками пива на улицах Москвы.

Я часто потом бывал и на Бесланском, и на других ипподромах, всегда с интересом смотрел разного рода соревнования коней и всадников и получал большое эстетическое удовольствие. Но такого сильного впечатления, какое я получил на Бесланском ипподроме второго мая 1934 года, я больше никогда не испытывал. Мне нравилось все: всеобщая веселая раскованность, добрые улыбки и смех людей, искренние приветствия знакомых и незнакомых людей, пришедших на ипподром. Особый восторг вызывали кони и всадники. Они были со всего Кавказа: Дагестана, Кабарды, Балкарии, Чечено-Ингушетии, Карачаево-Черкесии, Ставропольского и Краснодарского краев, Ростовской области, даже из Грузии, Азербайджана, Армении. Мне тогда было всего 5 лет, но я уже многое мог понять, переживал за тех коней и всадников, которых облюбовал, и хотел, чтобы они побеждали и на скачках, и в преодолении препятствий, и в джигитовке.

Особое впечатление я получил от джигитовки. Джигиты словно сливались в одно целое с лошадью; на полном скаку вставали на седло, быстро спрыгивали на землю и одним неуловимым движением, как подброшенные мощной пружиной, не касаясь телом коня, легко перепрыгивали его слева-направо, справа-налево, делали стойку на коне, упираясь головой о шею коня и ровно вытянув ноги вверх… Я был очарован.

Вдруг по всему ипподрому раздался дружный возглас восторга. Этот возглас состоял всего из двух слов: «Хабæты Ханджери!» Через несколько мгновений последним из джигитов на полном скаку на темно-сером жеребце в красивой сбруе и уздечке с серебряными украшениями появился сам виновник ажиотажа. Он остановил коня, поднял его на задние ноги и поставил чуть ли ни вертикально, через мгновение на всем скаку соскочил на землю и сразу перелетел через коня слева-направо, потом обратно; потом встал на круп коня, легко подпрыгнул и, сделав в воздухе сальто, мягко опустился на седло. За этим началось самое интересное и даже страшное. Переведя лошадь на какой-то особый аллюр, всадник лег горизонтально на седло и медленно головой вниз пополз в правую сторону под брюхо коня… Какое-то время были видны только его ноги в обтягивающих мягких сафьяновых сапогах с тонкими подошвами. Люди замерли. Вдруг раздался всеобщий вздох облегчения: голова Ханджери показалась из-под брюха коня с левой стороны, и вскоре он уже был в седле и слился в одно целое со своим Серко (так он называл своего любимого жеребца). Он шагом, поглаживая шею коня, подъехал к центру ипподрома, легко соскочил, снял с головы легкую серую под масть коня каракулевую папаху и низко поклонился людям.

Раздался гром аплодисментов, возгласов восторга, похвал, здравиц. Конечно, первый приз достался ему. Уже вечерело, люди расслабились, кто сидел, кто прилег на траве. Я вместе со всеми после пережитого потрясения от увиденного чуда тоже растянулся на мягкой бурке отца. Немного задремал, но вскочил, когда опять услышал это имя.

– Ханджери! Махмæ! Махмæ! Абад иу чысыл махимæ дæр¹³, – приглашали джигита люди со всех сторон в свою компанию.

– Бузныг! Уæ цæрæнбонтæ уын Хуыцау амондджын скæнæд. Мæнæ мæ хо æмæ ме ʼфсымæры фенон – уый фæстæ та хъæумæ: Серко тынг фæллад у¹⁴.

Он легкой пружинистой походкой подошел к нам, обнялся с мамой, с папой, приветствовал всю нашу компанию, потом как со взрослым поздоровался со мной за руку со словами:

– Салам, Галазы фырт! Бабзейы сæрæнгуырд бæппу, дæ райгурæн хъæумæ ацæуæм, æмæ дæ æз бæхыл бадын сахуыр кæнон¹⁵.

Я сразу дал согласие. Не возражали отец и мать, которые обещали на второй день приехать в Хумалаг и привезти мои вещи. У тети Дзыгулла я потом выяснил, почему Ханджери называл моих родителей сестрой и братом.

– Ханджери Улацкæйæн йæ къухылхæцæг уыд æмæ нымад у кæнгæ æфсымæрыл дæ мадæн дæр æмæ дæ фыдæн дæр¹⁶.

Он легко подхватил меня, посадил на мягкие сидения подкатившей к нам брички, и мы поехали, сопровождаемые одобрительными напутствиями расходившихся с праздника людей. Рядом с лошадьми, запряженными в бричку, усталой рысью с накинутой на него тонкой попоной, бежал Серко, уже без седла и красивой уздечки. Меня разморило, и я быстро уснул. Проснулся я уже на второй день утром в родных теплых объятиях дедушки Бабзе и бабушки Готта.

Вот так, дорогой! Интересно тебе было слушать мой рассказ или нет, но мне, честное слово, сегодня было приятно вспомнить этот день и в мыслях вернуться в счастливое и светлое детство, вспомнить хороших людей, многих из которых уже нет в живых, но которые живут в моей благодарной памяти.

Доброй ночи тебе, мой друг.

Твой Ахсар.

3 мая 2010 г.

Продолжение следует.