Я не знаю, что ждет меня впереди… Я стараюсь смотреть туда, в своё будущее, с улыбкой на устах, с надеждой в сердце и с молитвой в душе… Я прошу для себя мирного неба, здоровья и благополучия, прошу хорошего года, хороших событий и хороших людей…
Я не знаю, что будет там, далеко впереди… Но всегда надеюсь на лучшее… Так же, как много лет назад на лучшее надеялись мои родные… Надеялись и молились…
Я люблю заглядывать в своё прошлое… Оно дарит мне удивительные воспоминания… Атынæг1 … Волшебный праздник моего детства… Мы ждали его с замиранием сердца… Отчего оно так замирало? Сложно сказать… Но то, что замирало, это точно…
Праздник приходился на воскресенье, но атмосфера нашей жизни начинала меняться уже в субботу. Утренним рейсовым автобусом приезжали первые горожане. Чуть позже прибывали счастливые обладатели личного транспорта. Вечерний рейс привозил тех немногих, кого задержали в городе неотложные дела. Практически в каждый дом приезжали гости – «городские» привозили с собой друзей: однокурсников, коллег, соседей по городским квартирам.
Село оживало… То тут, то там слышались веселые разговоры, шутки, смех… Соседи перекидывались остротами, подначивая друг друга. Бывало, что и гостям доставалось. И чем остроумнее были шутки, тем большее уважение вызывал шутник, будь он из своих или из гостей. Взрослые готовились к празднику.
День клонился к вечеру, уже и вечер готов был уступить место ночи, а мы продолжали носиться, как оголтелые, по улице… Мамы и бабушки раз по десять уже выкрикивали наши имена, зазывая нас домой. В ответ мы хором в двенадцать-пятнадцать голосов кричали: «Сейчас», и всё никак не могли разойтись…
В конце концов, потеряв терпение, а скорее всего, завершив свои дела, за нами выходили… Всё тем же хором мы выпрашивали отсрочки, выклянчивая по пять минут минут двадцать… В итоге женщины, увлекшись обсуждением новостей, дарили нам ещё минут десять сверх выпрошенных двадцати…
Умытых и накормленных нас распределяли по спальным местам. В этот день мы лишались своих персональных кроватей. Мы делили их теперь с теми, кто спал в этих кроватях до нас: с мамами, с тетями, с папами. Везунчикам доставались места рядом с бабушкой или с дедушкой. Иногда по двое детей укладывалось с одним взрослым. Все зависело от того, сколько нас в тот вечер собиралось в бабушкином доме. Чем больше нас собиралось, тем радостней бывала атмосфера в нём.
В комнатах тушили свет. Однако он проникал из коридора, где молодежь (папы, дяди и соседские мужчины их возраста) собиралась поиграть в домино или в лото. Мы засыпали под перемежающиеся голоса мужчин, шепотом выкрикивающих числа на костяшках домино, и под голоса мам, обсуждавших, кто за что возьмется с утра. Мы бы тоже еще поговорили о чём-нибудь своём, но мамы грозились поднять нас чуть свет, и мы им верили, несмотря на то, что угроз своих они никогда не претворяли в жизнь…
Утром, проснувшись, мы обнаруживали, что проспали утреннюю побудку… В коридоре уже вовсю хлопотала бабушкина (женская) бригада: кто-то месил тесто, кто-то готовил начинку для пирогов, кто-то наглаживал наши вещи… Во дворе под началом дедушки папа с дядями занимались мужскими делами… Все были заняты…
Мы вскакивали и мчались им на помощь. Уж лучше бы мы, конечно, поспали еще. Так бы мы им больше помогли. Но кто нас мог удержать в кроватях. Наспех умывшись и одевшись, мы были тут как тут. От завтрака мы наотрез отказывались. Мы ждали пироги, но до них нужно было еще дотерпеть. И мы терпели. Так закалялись наши характеры…
Чтобы мы меньше мешались под ногами, нас раз по десять отсылали за водой… Благо бидончиков у бабушки хватало на всех внуков… Кран, откуда мы набирали воду, был чуть ниже по нашей улице. Дорога туда и обратно занимала минут пятнадцать, но в тот день уж очень много народа ходило за водой. Встретившись у крана, набирая свои большие ведра, соседки пересказывали друг другу новости. Конечно, они всегда пропускали нас с нашими бидончиками вперед, но и нам были интересны их новости. Иногда, ожидая своей очереди, мы заигрывались с детьми нижней части села, и тогда напрочь забывали о цели нашего прихода… Всё это давало нашим родителям часа два, чтобы переделать все дела, избежав нашего активного участия.
Когда все приготовления бывали завершены, нас звали по домам… В любое другое время нас невозможно было зазвать домой, в этот же день мы по многу раз забегали в свои дворы, чтобы поинтересоваться, долго ли еще ждать, пока нас позовут… Поэтому дважды звать нас не приходилось… Мы умывались, и все, и млад, и стар, переодевались в свои самые нарядные одежды. Женщины накрывали стол. Все домочадцы от мала до велика собирались вокруг него. Дедушка возносил молитву. Мужчины, включая мальчишек, в конце каждой его фразы произносили: «Амен». Мы, девчонки, стояли так же, как наши мамы, тихо и спокойно… Наспех перекусив, мы выбегали на улицу, где нас уже ждали более расторопные соседские дети…
К назначенному часу все сельчане стекались к магазину, шумно приветствуя друг друга, поздравляя с праздником и желая всех благ… Когда большая часть народа была в сборе, процессия выдвигалась из села… Впереди шли наши дедушки… Потом мужчины… Дальше мы с мамами… Малышей мужчины несли на плечах… Мы шагали сами, гордясь тем, что уже не маленькие… Женщины несли свертки – белоснежные хлопчатобумажные квадратные салфетки, украшенные вышивкой… Тарелку с тремя пирогами клали в центре такой салфетки, края ее крест-накрест завязывали. Получалась своего рода котомка. В сумках или пакетах несли мясо, сладкую выпечку, домашнее пиво…
Часовня, к которой мы направлялись, находилась на вершине горы… К ней вела тропинка… Мы поднимались по ней в той же последовательности… Я не помню, чтобы кто-то когда-то там упал… И всё же особо тревожные мамы держали детей за руки… Нам же, тем, кто провёл большую часть своей жизни в селе, разрешалось идти самим… Надо признаться, что если в селе мы ходили на ушах, то тут мы соблюдали правила приличия… Я не знаю, как нам их внушили, но мы знали, что кричать, толкаться или дурачиться в этом месте нельзя… Часовня, побеленная в белое снаружи и изнутри, бывала заполнена… Люди семьями входили, стояли там какое-то время, слушая молитвы, которые возносил молитвенник, богомолец, потом выходили наружу, чтобы дать возможность войти другим. Плато вблизи часовни, постепенно превращалось в стол. Женщины расстилали скатерти, раскладывали принесенную еду, и все рассаживались вокруг.
Немного подкрепившись, мы убегали на край плато любоваться окрестностями… Каждый день мы видели эти горы, это небо, эту речку, убегавшую вдаль, но только раз в год, в этот день, мы смотрели на всё это вот так, с высоты птичьего полёта. И этот вид завораживал нас…
Взрослые, меж тем, шутили, смеялись, переговаривались, вспоминали какие-то веселые истории… Радость, беззаботность, благодарность за прошедший год и вера в то, что молитвы будут услышаны и грядущий год будет не хуже, чем предыдущий – всё это наполняло пространство между небом и землей каким-то необыкновенным спокойствием…
Ближе к вечеру мы возвращались в село… Взрослые чаще шли молча… Да и мы уже не носились, шли каждый подле родителя, предчувствуя скорую разлуку с ним. Но грусти не было. Было какое-то умиротворение. Мы уносили с собой удивительную благодать, обретенную там, на вершине… Мы шли так, словно несли сосуды, наполненные ею до краев… Нам хотелось донести её до села, не расплескав по дороге… И нам это удавалось… Если в субботу и первую половину воскресенья улицы села были наполнены шутками, смехом, озорством и весельем, то воскресный вечер входил в село тихой радостью наших сердец…
Бабушки, заботливой рукой наполнив сумки «городских» и их друзей гостинцами, торопились выпроводить их, чтобы они засветло добрались до города… После их отъезда жизнь возвращалась в своё обычное русло… За вечерней дойкой следовала неизменная кружка парного молока, чистка зубов и отбой… С той лишь разницей, что в этот вечер, мы, дети гор, умаявшись за день, без всяких уговоров ложились раньше обычного, чтобы утром следующего дня снова проснуться в неизменном своем озорном настроении…
Там, в своем необыкновенном, замечательном и местами волшебном детстве, я черпаю эту удивительную атмосферу тихой радости… Той радости, которую легко может испытать детское сердце и которой так часто лишаемся мы, взрослые… Радости ни с чем не связанной и ни от чего не зависящей… Радости от того лишь, что есть небо над головой и есть солнце, что есть родные твои и есть друзья и что в этом мире есть ты сам… И если бы у меня в руках был ковш, я зачерпнула бы им эту радость из своей души и разлила по всем вашим, ничуть не боясь, что она у меня иссякнет… Потому что в моих ушах и по сей день звучат бабушкины слова: «Радттаджы къух райсаг у!» (Рука дающего не оскудевает).
1Праздник
