Перевод писем с английского Екатерины Цагараевой
В далеком от нас 1816 г. в Гамбурге вышла книга анонимного автора под названием «Письма с Кавказа и Грузии». В силу исторических обстоятельств успех ей был обеспечен, так как в начале 19 века Европа имела очень туманные представления о Кавказе и его обитателях. Еще не были написаны знаменитые сочинения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и Л. Н. Толстого, посвященные Кавказу, а наводнявшие Кавказ в начале 19 века шпионы всех мастей, понятно, не делали достоянием широкой общественности свои заметки и отчеты. Вот так и случилось, что первое знакомство европейского читателя с этим таинственным южным регионом России, его природой и населявшими его народами, их нравами, обычаями, культурой и бытом произошло на страницах книги неизвестного автора, который утверждал, что сам побывал на Кавказе и был очевидцем тех событий, которые описывал. Книга сразу вызвала большой интерес. Она была написана в форме писем к подруге – эпистолярном жанре, который был одним из самых любимых во времена романтизма. Вскоре «Письма» появились на прилавках книжных магазинов Лондона, Парижа и Петербурга. Ими зачитывалась вся передовая Европа, а тайна, окружавшая имя автора, только разжигала интерес к самому произведению. Но кто же был автором этого сочинения? Долго сохранять инкогнито сочинителю не удалось, и пока европейские дворы гадали, кто же автор «Писем с Кавказа», в высшем обществе Петербурга его имя скоро стало известно. Сочинителем писем оказалась великосветская дама, блиставшая в высшем свете Москвы и Санкт-Петербурга, дочь и жена дипломата, мать семейства Фредерика Афанасьевна Фрейганг (1790–1863гг), которая в 1811 г. сопровождала мужа В. И. Фрейганга (1783–1849 гг.) к его новому месту несения службы – на Кавказ.
Блистательная утонченная аристократка, в девичестве Кудрявская, Фредерика родилась в Вене и была младшей дочерью переводчика российского посольства Афанасия Кудрявского. О нем упоминает в своих письмах сестре Фонвизин, который «жил помаленьку» в Вене и навестить его приезжали « разные знатные лица… и среди них переводчик при посольстве Афанасий Кудрявский» (1745–1794 гг). Фредерика получила прекрасное по тому времени образование и, несомненно, обладала литературным талантом. Со своим будущим мужем Фрейгангом она познакомилась через своего дядю, который тоже служил в дипломатическом ведомстве вместе с ее будущим мужем. Таким образом, Фрейганг и ее супруг принадлежали, как принято говорить, к сливкам великосветского общества Российской империи.
Муж Фредерики – Василий Иванович Фрейганг – был сыном лейб-медика императора Павла Первого. В начале 19 века он считался весьма заметной фигурой во внешнеполитическом корпусе Российской Империи – выпускник пажеского корпуса, тайный советник, дипломат, филолог, писатель, (он написал помимо серьезных пьес также две комедии), доктор философии, член-корреспондент Императорской академии наук, ставший впоследствии генеральным консулом России в Саксонии и Ломбардо – Венецианском королевстве, он также состоял при посольствах в Вене и Париже.
Как сообщалось в «Русском биографическом словаре» Фрейганг прибыл в Санкт-Петербург в 1810 г. и должен был сопровождать генерал-губернатора маркиза Паулуччи в Тифлис, при котором исправлял должность правителя канцелярии; С 1811 по 1814 гг. Фрейганг служил на Кавказе. В 1812 г. он был послан в Персию для ведения мирных переговоров и при его участии в 1813 г. был подписан Гюлистанский мир между Российской Империей и Персией, положивший конец русско-персидской войне. В историю России он вошел как ученый и дипломат.
Но вернемся к нашей героине и ее письмам. Книга, прославившая имя Фредерики Фрейганг, содержит 62 письма и охватывает период времени примерно в четыре года – с 1811 по 1815 гг. Пользовавшееся в свое время большой известностью собрание писем Фредерики Фрейганг, часто наивных и трогательных, ныне почти забыто. Оно никогда полностью не переводилось на русский язык и мало кому теперь известно. Но эти письма – интересный исторический документ, живое дыхание ушедшей эпохи, давно исчезнувшие картины былых времен, увиденные глазами любознательной путешественницы и подтвержденные свидетельствами современников. Из писем вырисовывается и образ их автора – хрупкой женщины, полной решимости и мужества разделить все тяготы и опасности военной жизни со своим мужем. На момент начала путешествия Фредерике 21 год, у нее двое маленьких детей: Андрей, которому еще не исполнилось и трех лет, и новорожденная трехнедельная дочь Катерина. Принятое Фредерикой решение стоило жизни ее дочери, которая в дороге заболеет и умрет. Ее похоронят в Георгиевске. Обстановка на Кавказе в то неспокойное время мало подходила для путешествия, тем более в компании с малолетними детьми. Наверняка близкие отговаривали молодую женщину от поездки, но Фредерика осталась непреклонной в своем решении отправиться на Кавказ с мужем. Она писала в письме подруге 1 сентября 1811 г.: «Имейте мужа, любите его, и вы меня поймете».
Итак, Фрейганги отправились в дальний путь. Шел 1811 год. Кавказ в силу своего стратегического значения на протяжении длительного периода был источником противоречий между тремя государствами: Турцией, Персией и Россией. Начавшаяся в 1804 г. война с Персией, которая, вступив в союз с Великобританией, требовала от России вывода войск из Закавказья, была в разгаре, шла непрекращающаяся война с горцами, ожесточенный характер носили столкновения с Турцией за контроль над Северным и Южным Кавказом и черноморскими проливами, в перспективе возникала угроза войны с наполеоновской Францией.
«Война в этом крае не имеет ни начала, ни конца. Но здесь можно было прославиться, сделать карьеру, получить чин», – таково было мнение современников. Вот в такой обстановке оказалась молодая женщина. Путешествие, даже летом, было нелегким и изнурительным предприятием, а уж зимой и вовсе было опасным, тем не менее, Фрейганги не могли ждать, и караван в сопровождении казаков-охранников выступил в путь.
Еще до того, как семейство Фрейгангов прибыло на Кавказ, оно перенесло все «прелести» путешествия по российским дорогам. Российские дороги во все времена оставляли желать лучшего и стали притчей во языцех. Из-за их плохого состояния экипажи часто ломались, особенно заграничные, не рассчитанные на дальние переезды. Но, по свидетельству современников, несмотря на все эти сложности «ездили быстро» благодаря необыкновенному искусству русских ямщиков. Скорость передвижения пугала иностранных путешественников. Так, аббат Жоржель, посетивший Российскую империю в начале 19 века, вспоминал о своем путешествии: «Русские ямщики везут крайне быстро, почти все время лошади несутся вскачь, и, кажется, карета вот-вот перевернется». Отсюда, наверно, и пошла слава об удалой русской езде.
Чтобы не перекладывать багаж в другую повозку на очередной станции (отсюда и выражение ездить на перекладных), состоятельные путешественники использовали собственный экипаж, свидетельствовавший о благосостоянии путника, и на станции меняли только лошадей. Точно неизвестно, каким транспортом воспользовались Фрейганги. Скорее всего, это был небольшой караван из различных средств передвижения, состоявший из кибиток, колясок, бричек и телег, ведь вместе со своими хозяевами ехали их слуги, няньки, врач, состоявшие при дипломате подчиненные, багаж, посуда и прочее. В те времена было принято путешествовать со своим домашним скарбом. Сама госпожа могла ехать и в карете. Описание громоздкой, но комфортабельной дорожной кареты оставил нам А. С. Пушкин в задуманном, но так и не написанном «Романе на кавказских водах». Поэт писал: «Что за карета! Игрушка, загляденье – вся в ящиках, и чего тут только нет: постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз, грелка». Такую карету лошади везли цугом – гуськом по две в ряд, так как она была весьма тяжелой и увязала в непролазной грязи российских дорог. Обычно запрягалось от 6 и более лошадей. Конечно, Фредерику Фрейганг нельзя сравнивать с женами декабристов, но эта отважная женщина переправлялась на грубо сколоченном плоту через бурлящий Терек, в ноябре через непогоду и снег преодолевала Крестовый перевал в экипаже с двумя малышами, на 8 долгих дней застряла в Коби, пережидая непогоду. Впрочем, о своем путешествии она расскажет сама.
Осталось отметить, что как жена дипломата Фредерика очень осторожна в своих посланиях и старается не упоминать имена тех людей, с которыми по долгу службы общался ее муж. Так, имя коменданта Владикавказской крепости Дельпоццо мы узнаем только в 45-м письме. По этой же причине она не дает описания крепостей, через которые проезжает, ограничиваясь общими замечаниями. Однако и то, что попало на страницы ее писем, позволяет представить напряженную обстановку в крае, а переживания молодой женщины мало кого оставят равнодушным.
Из-за начавшейся Отечественной войны 1812 г. возвращение семейства Фрейганг с Кавказа в Петербург растянулось почти на 3 года. Шел 1815 год. В этом году у Фредерики родится сын Карл, будущий контр-адмирал Российского императорского флота, командующий Бакинской морской станцией. Его потомки проживают ныне в Париже, и среди них Александр Сергеевич Никольский – праправнук Фредерики Фрейганг. С ним читатель еще встретится на страницах нашего рассказа, и это будет неожиданно и интересно, но … сохраним небольшую интригу.
Казусы истории порой удивительны. Через два года после возвращения с Кавказа, 9 июня 1817 г., Фрейганг Василий Иванович был пожалован бриллиантовым перстнем за сочинение книги «Письма о Кавказе, Грузии и Персии». Ему была также пожалована в аренду на 12 лет мыза Ессау, приносившая доход в 1 тыс. рублей в год, немалые деньги по тем временам. «Но почему награжден был супруг Фредерики?» – удивится читатель. Ответа мы никогда не узнаем. Может быть, Фредерика как любящая жена уступила свое авторство супругу, но о таких «интимных» подробностях история умалчивает.
И вот перед нами оригинальное сочинение Фредерики Фрейганг – ее письма давностью более чем в 200 лет, в которых она отразила свои впечатления от увиденного и пережитого на Кавказе и тем самым дала нам возможность чуть-чуть заглянуть в прошлое этого удивительного края. (К сожалению, увидеть лицо этой замечательной женщины не представляется возможным. Фотографию Фредерики Фрейганг найти на просторах интернета не удалось…)
Письмо № 5
Средний Егорлык, на границе Кавказа,
84 версты от Аксая, 17 октября 1811года
…Пересекая границу Кавказа на севере, постарайтесь избежать карантинную станцию с соответствующим ей названием Вонючий Герлик или Зловонный Ерлик. Название это происходит из-за плохой воды небольшой речки Егорлык или Ерлик… Вы обязаны подчиняться всем правилам этого карантинного заведения. Если вам довелось ступать по земле, на которой предположительно разгуливает чума (а именно так сейчас обстоят дела на Кавказе и в Грузии), и вам захотелось вернуться назад на часок, вы должны подчиниться всем санитарным требованиям и пройти целую систему карантина.
…Скоро мы проедем карантинный пост Моздока и въедем в горы. Я полна печали, когда думаю о возможных преградах между мной и вами, моя дорогая подруга. Есть особенные объекты, которые более других говорят о расстоянии и преградах. Гора или река, таможня или военное укрепление усиливают чувство отчуждения гораздо сильнее, чем самые огромные равнины. С этой точки зрения путешествие по морю менее удручающее.
Лазарет Егорлыка, по моему мнению, стоит на нездоровом месте, и воздух и вода в реке одинаково ужасны, комнаты для проезжающих темные и сырые. Кажется, как будто их цель вовсе не в том, чтобы сохранить здоровье путешественников в условиях вынужденной остановки на карантин. К счастью, только больные должны оставаться здесь, и нам не пришлось тут задержаться.
В настоящий момент мы готовимся к отъезду, у меня времени только на то, чтобы сказать – до свидания.
Письмо № 6
Ставрополь, 167 верст от Среднего Егорлыка,
21 Октября 1811 года
У меня перед глазами Эльборус. (Эту гору обычно называют современные писатели Эльбрус, что более созвучно азиатской орфографии. Мистер Пинкертон отмечал, что «Шерефедин называет всю цепь Кавказских гор Албурз»). Этот колос стоит на Кавказе, возвышаясь над могучей горной грядой. Огромные глыбы, чьи вершины покрыты шапками вечных снегов, кажутся простыми холмами рядом с высоченным Эльбрусом. Местные называют его Шат или Чач-Гора. В древности Эльбрус считали одной из самых высоких гор на земном шаре. Полковник Боуцковски недавно измерил высоту горы и оценил ее в 16 700 парижских футов, так что она на 2030 футов выше Мон-Блана .
Вид этих первозданных гор произвел на меня очень сильное впечатление. В окружении улыбающихся и мирных красот природы приятные впечатления, которые мы переживали, не переполняли нас. Здесь же, среди этих огромных холмов, впечатления усиливаются и увеличиваются. Воображение устремляется за свои обычные пределы. Увиденное мне внушает благоговейный страх своим величием. Наши эмоции граничат со страхом, и мы взываем к родительской заботе Бога, видя такое ужасающее свидетельство его всемогущей силы. Увы! Мы как дети, робкие, но мятежные, и думаем о нашем защитнике только тогда, когда осознаем силу оружия, которое может повергнуть нас в прах. «Кажется (говорит Руссо), пока мы возвышаемся над жильем людей, мы как будто оставляем внизу каждое земное чувство, и, приближаясь к небесным высотам, наши души приобретают некоторую долю их чистоты».
Жаль, что такое поэтическое мнение рассеивается, так как черкесы, которые живут в окружении этих великолепных гор, не разделяют подобных чувств. Несколько хорошо вооруженных казаков должны сопровождать нас. Вид этой маленькой армии неожиданно остудил мое пылкое желание оказаться среди гор…
Письмо № 7
Георгиевск , 170 верст от Ставрополя,
25 Октября 18 (не дописано)
Мой дорогой друг, устраивайтесь поудобнее. Вы еще не имели случая познакомиться с черкесами. Они были настолько любезны, что доставили нам неудобство от встречи с ними.
Столица Кавказа – резиденция генерал-губернатора. Представьте, какое действие оказывают эти волшебные горы, здесь такие близкие, если из Ставрополя еще в отдалении они поразили нас благоговейным страхом и восхищением! Нужно находиться непосредственно здесь, чтобы осознать волшебный эффект этой бескрайней горной цепи, принимающей тысячи разных форм. Груды огромных скал, теснящихся одна на другой с их снежными шапками, часто прячущимися за туманами, а порой за вуалью облаков, чтобы затем броситься в глаза ослепительной яркостью, отражая лучи солнца и украшая себя самыми невероятными цветами. Эти виды напоминают мне ледники Швейцарии, где труднодоступные картины постоянно сменяют свой вид стоит изменить ракурс, погоду или время года. Но горы перед нами – это старый Кавказ, колыбель человечества, о которой мы так много читали в письменах древности, равно как в поэзии и в мифологии. Смотря на них, я обо всем остальном забываю и даже не написала тебе ничего о Ставрополе, который, однако, является большим городом и хорошо расположен.
Георгиевск меньше, но хорошо построен, вызывает интерес своим соседством с горами и минеральными водами, а также колонией шотландцев. Но я, без сожаления, уеду из этого места, так как мне сказали, что оно очень нездорово. Кстати, когда другие говорят тебе о Кавказе, о его грифах и других хищных птицах, со своей стороны, я отмечу, что здесь они в изобилии и очень вкусные на вкус .
* * *
В этом письме Фредерика мимоходом упоминает шотландскую колонию, которая в начале 19 века гремела на весь Кавказ и молва о которой распространилась далеко за его пределы. Может быть, поэтому автор не уделяет особого внимания ее описанию, а рассказывает о более экзотических, с ее точки зрения, моментах путешествия, например, о грифах. Однако, то, что было широко известно образованной публике в начале позапрошлого века, ныне почти неизвестно и забыто, и поэтому – несколько слов о шотландской колонии предлагаются вниманию современного читателя.
Шотландка – первое и старейшее поселение выходцев из Западной Европы на Северном Кавказе. Современное название бывшей колонии – поселок Иноземцево. История его возникновения интересна сама по себе.
В 1802 году в Пятигорье прибыли миссионеры из Эдинбурга с благородной целью распространять христианство среди местных «язычников». Было их всего три человека. Прибывших встретили радушно и, по указанию главнокомандующего Кавказской линией генерала князя П. Д. Цицианова, разместили в гостевых домиках татарского аула Каррс.
Миссионеры открыли свою типографию, где печатали религиозную литературу и бесплатно раздавали ее. Правда, как потом они выяснили, многие жители аула Библиями топили печки, но миссионеров это не могло остановить. В своем рвении они были неутомимы. В 1805 г. они открыли первую в Пятигорье школу, в которой обучали местную детвору не только Слову Божию, но и ремеслам, арифметике, письму и чтению, а также языкам: английскому, немецкому, русскому и арабскому. Они выкупали невольников, особенно детей и обучали их в своей школе, при этом дети получали английские фамилии. За одного пленника приходилось платить 200 рублей серебром. Деньги на подобные богоугодные дела поступали из Эдинбурга. Так было выкуплено 30 невольников. Вот свидетельство одного из путешественников, побывавшего на Кавказе в середине 19 века: «Основным экспортным товаром Северного Кавказа со Средневековья и до начала XIX века были рабы. Даже в 1830-е годы из региона турки вывозили до 4000 рабов в год. Стоимость раба «на месте» была 200-800 руб., а при продаже в Османской империи – уже 1500 руб. Лишь в 1830-е годы черноморский флот России смог уничтожить этот промысел».
Из всех выкупленных невольников в шотландской колонии до взрослого возраста жили, работали и учились 9 мальчиков. По достижения ими 23-летнего возраста колония выделила им по 60 десятин земли и все необходимое для обустройства и ведения хозяйства. Судьба их сложилась удачно, можно сказать, что колония дала им путевку в «большую жизнь». Один открыл свою типографию, другой стал владельцем кирпичного завода, третий купил пароход и занялся перевозками на Черном море, остальные уехали на жительство в Стамбул.
Но все это было еще впереди, а пока не обходилось без неприятных инцидентов. Нередко выкупленные днем пленники ночью бежали из колонии, а приобретенный в ауле скот хозяева под покровом ночи угоняли обратно, чиня грабеж и разорение. Воровали и самих миссионеров, и не раз, но, правда, возвращали через несколько дней обратно.
Сохранилось описание колонии, составленное английским шпионом и доктором медицины Робертом Лайеллом, который под видом путешественника посетил Кавказ в 1822 г.: «Две широкие улицы пересекаются под прямым углом. Посреди главной из этих улиц протекает чистый ручей, который в любое время года снабжает население свежей водой. Дома – главным образом из дерева и имеют скромный вид, но огороды, фруктовые сады и обработанные поля, окружающие со всех сторон деревню, радуют глаз и свидетельствуют о том, что это место является центром полезного промысла. Наиболее примечательными строениями являются маленький домик настоятеля, солдатские казармы и плетеные конюшни для лошадей казачьей сотни. Посередине деревни находятся маленькое караульное помещение с часовым, вышагивающим вдоль его стен, и заряженная артиллерийская пушка с внушительных размеров факелом, пылающим рядом с ней…». (Роберт Лайэлл. «Путешествие в Россию, Крым, Кавказ и Грузию»).
В 1804 г. рядом с шотландской колонией было основано немецкое поселение. Немцы славились умением организовывать и вести хозяйство, и они охотно ехали на новые земли, так как по закону жители колоний на 30 лет освобождались от всех налогов. Постепенно немецкое население становится преобладающим и в Шотландке, так в просторечии называли шотландскую колонию.
«Уголком просвещенной Европы» называли шотландскую колонию, и все проезжающие считали своим долгом ее посетить. Шотландка славилась на весь Северный Кавказ своим гостеприимством. В дневнике генерала Н. П. Раевского в его бытность на минеральных водах сохранилась такая запись: «Часто устраивались у нас кавалькады. Обыкновенно мы езжали в Шотландку. Там нас с распростертыми объятиями встречала немка Анна Ивановна Рошке, у которой было нечто вроде ресторации, славившейся своей кухней». В ресторации Рошке бывали А. Пушкин и М. Лермонтов. Сохранились рисунки Лермонтова 1837г., на одном из которых изображена улица Шотландки, а на другом – кофейня Рошке. (Дом сохранился и доныне.) Описание колонии Лермонтов включил в свой роман «Герой нашего времени», именно в Шотландку едет Печорин, «куда часто водяное общество ездит на пикники». В свой последний день поэт с друзьями, в числе которых был и брат А. С. Пушкина – Лев Сергеевич Пушкин, обедал у Рошке и провел там последние часы перед роковой дуэлью. Отсюда, под первые раскаты начинавшейся грозы, он поспешно отправился на Машук к месту дуэли, откуда ему было не суждено вернуться живым.
В 1811 г., когда в шотландской колонии побывала наша путешественница, следуя традиции всех путешественников, оказавшихся в Пятигорье, там кипела активная и насыщенная жизнь, но уже к концу двадцатых годов почти все шотландцы покинули колонию, остался один – Патерсон. Его потомки до сих пор проживают в России. Вот такая история.
Письмо № 8
Моздок, 115 верст от Георгиевска,
1 ноября 1811
Мы оставили позади Георгиевск и отправились в Прохладное, селение на расстоянии 50 верст от Георгиевска, куда мы очень старались прибыть дотемна из страха перед черкесами. Но из-за плохих лошадей нас застала ночь на расстоянии в 15 верст от станицы Павловская, на полпути в Прохладное. Два казака сопровождали нас, один из них поехал вперед, чтобы позаботиться о месте для ночевки. А мы остались в степи, под охраной второго казака. Ночь темна. Ветер силен. Мой терпеливый муж задремал, я рядом с ним, а наши двое детей и их служанки крепко уснули. Экипаж ехал медленно, казак шел рысью рядом с нами, держа пику в руке и завернувшись в бурку, мантию из овечьей шкуры, которую обычно одевают на ту сторону, откуда дует ветер. Обстоятельства в сочетании с тишиной были таковы, что я погрузилась в глубокую задумчивость, из которой меня вдруг вывели пугающие крики, озадачившие моего мужа и разбудившие детей и слуг.
«Черкессы, черкессы!», – закричал ехавший впереди казак, возвращаясь к нам прибавленным галопом. Приблизившись к нам, он еще раз прокричал: «Черкесы! Черкесы!». Этот предупреждающий крик все еще звенит в моих ушах, и я его никогда не забуду.
Въезжая в ущелье, которое называют «ущельем воров» из-за черкесов, которые время от времени незаметно устраивают там засады, казак заметил около 30 черкесов и решил, что разумней всего задать шпоры коню и возвращаться. Услышав крики, наш возничий сразу же развернул лошадей и заставил их, правда, я не знаю как, идти галопом всю дорогу до станицы Павловская, которую мы оставили 4 часа назад. Возничий и его лошади удесятерили свои силы при крике «черкесы», который, кажется, является командой к незамедлительному бегству, если эскорт не велик.
Правда, что страх добавляет скорости. Наш возничий, испугавшийся не менее нашего, так гнал лошадей, что бедные создания пробежали едва ли не за один час расстояние, которое до этого они преодолели за четыре часа. Избежав надвигающейся опасности, я снова и снова обнимала детей, прижимала их к груди, как если бы я все еще боялась, что их отнимут у меня. Обняв детей, я возблагодарила Небеса за то, что они уберегли их. У нас были все основания для радости и благодарности, так как казак говорил правду, и возничий поступил самым разумным образом: черкесы буквально наступали нам на пятки и чуть не догнали нас.
Прибыв в Павловскую, мой муж доложил начальнику казаков о случившемся, побуждая его отправить людей, чтобы разогнать бандитов. Офицер, однако, находясь в полной безопасности, был убежден, что торопиться некуда, но он ошибался. Едва мы легли спать, когда раздались мушкетные выстрелы. Скоро мы узнали, что большая группа черкесов, воспользовавшись покровом ночи и сном жителей, угнала 50 голов скота, убила двух казаков, а также того самого офицера, который не последовал совету моего мужа. (Из осторожности имя его Фредерика не называет.)
Рано утром мы снова отправились в путь и прибыли на место назначения еще до захода солнца. Я уже имела удовольствие повидать Терек, чьи быстрые воды мы теперь должны пересечь на плоту. Эта река, пробивающая себе путь через мириады скал, несет свои рокочущие воды через скалы Кавказа и до самого Каспийского моря, впадая в него недалеко от Кизляра, торгового города на берегу.
Три дня мы будем пересекать широкую равнину протяженностью 90 верст, которая тянется аж до Владикавказа. Мы идем небольшой армией: нас сопровождает пушка и многочисленные войска, и все это из-за чеченцев, очень грозного народа, который населяет эти края. Но, несмотря на такой эскорт, мне неспокойно. Спутники посмеиваются надо мной, говорят, что мне нечего опасаться, но эти упреки не вселяют уверенность в сердце матери…
* * *
Читатель должен знать, что описанные Фредерикой Фрейганг события были не одним каким-то исключительным эпизодом, по несчастливой случайности произошедшим с нашими путешественниками. Упоминание о подобных происшествиях находим в «Записках во время поездки в 1826 г. из Москвы в Грузию» у «гусарского поэта» Дениса Давыдова (1784–1839 гг.): «От Мечетского редута до Белой речки (8 или 9 верст) идет самая опаснейшая из всего края дорога; она вьется в ущелине между Тереком, весьма быстро текущим, и цепью довольно высоких гор, сверх того, дорога прерывается глубокими оврагами. Такая местность дает все удобства делать внезапные нападения. Был прежде в одном месте на этой дороге лес, но теперь вырублен, затем, чтобы лишить чеченских хищников убежища и сохранить проезжающих от внезапных нападений. 29 августа, рано утром, мы приехали во Владикавказ». Денис Васильевич Давыдов – отличался безрассудной смелостью в бою, однако и он не отмахивается от «чеченской угрозы».
Свидетельством частых нападений на проезжающих служат и «Записки 1766–1808 гг.» С. А. Тучкова (1767–1839 гг.), генерал-лейтенанта, военного писателя, известного в свое время масона, участника русско-персидской и кавказской войн, прославившегося своей храбростью в бою. Он писал: «В целях большей безопасности путешественники обычно собирались большими группами, и такой караван отправлялся в путь под защитой солдат и казаков». Описание такого каравана находим в записках уже упоминаемого нами английского шпиона Роберта Лайелла, который путешествовал по Кавказу в первой трети 19 века. Он писал: «Так как значительный конвой сопровождает почтовые отправления каждую субботу, мы рассчитали наш путь так, чтобы прибыть в Моздок в пятницу. Наша кавалькада была очень разношерстна. Казаки, разделенные на три группы (одна – в середине, две – по бокам с каждой стороны на значительном расстоянии друг от друга) прикрывали нас. Основная часть кавалькады – это 70 солдат, которыми, как и казаками командовал лейтенант. Часть их шла следом за центральной группой казаков с запасом пороха, который позади них везли лошади. Наконец мы добрались до переправы на Тереке, где стояли толпы людей различных национальностей, а также многочисленные экипажи. Переправа организована очень плохо. После продолжительного ожидания мы, наконец, смогли переправиться и ступить на берег Азии. Весь отряд смог переправиться через Терек только на следующее утро».
Не миновали Моздок и наши путешественники, но, к сожалению, Фредерика не оставила нам его описания, а жаль. Скорее всего, она не сделала этого в целях конспирации. В начале 19 века Моздок считался одним из самых крупных городов Северного Кавказа. Именно в Моздоке решался жизненно важный для путешественников вопрос – комендант Моздока выдавал разрешение на дальнейшее вооруженное сопровождение путешественников или не давал его, а от этого порою зависела жизнь путников. Он снабжал их необходимой информацией и потчевал чаем, если путешественники заслуживали такой чести. Следуя своему принципу, Фредерика и его имени нигде не упоминает. В Моздоке путешественники запасались провиантом для дальнейшего следования и набирались сил и храбрости для продолжения путешествия.
И вот, получив охрану, «выправив», как тогда говорили, все необходимые документы, дипломат со своей семьей был готов следовать к месту своего назначения. По приказу всемогущего коменданта их охраняли не только солдаты, но и казаки. Казаки постоянно встречаются на страницах писем госпожи Фрейганг. Этот собирательный образ также заслуживает внимания читателей. Каким был казак начала позапрошлого века и, прежде всего, чем он был вооружен? Оказалось, что до середины 19 века казаки имели очень различное вооружение и к тому же приобретали его за свой счет. Например, пистолет, вес которого в 1809 году составлял 1,5 кг, из-за его высокой цены в основном являлся трофейным, добытым в бою и выполнял вспомогательную роль. Казаки предпочитали изготовлять себе оружие своими руками. Таким самодельным оружием была пика. Древко ее окрашивалось по цвету мундира, но в основном предпочитали красный цвет. Однако на Кавказе, где бой распадался на отдельные индивидуальные поединки, пика себя не оправдывала, так как горцы, виртуозно владевшие шашкой, легко перерубали древко пики. Интересно, что, согласно историческим источникам, черкесские племена первоначально использовали шашку именно как орудие для рубки прутьев, и только с конца 18 века шашка превратилась в орудие боя, постепенно вытеснив саблю. Зато у казаков сабля считалась символом удали ее хозяина и передавалась из поколения в поколение. В ходе кавказской войны шашка получила широкое распространение. Особенно ценили казаки черкесские шашки за их боевые качества. Например, Денис Давыдов в своих «Военных записках» упоминает, что при въезде в Дрезден: «…имел на бедре черкесскую шашку и ордена на шее: Владимира, Анну, алмазами украшенную». Примечательно, что Денис Васильевич шашку ставит прежде орденов. А вот откуда у Дениса Васильевича была черкесская шашка? Может быть, он добыл ее в бою, но точно ответить на этот вопрос не представляется возможным. Но и на гравюре Дюбурга 1814 года Давыдов изображен именно с этой шашкой. В наше время настоящую черкесскую шашку отыскать даже в музейных коллекциях нелегко. Это большая редкость. Но истинным украшением казачьего облачения служил кинжал, который до середины позапрошлого века мог иметь различную длину и иногда достигал 80 см. И хотя кинжал известен с глубокой древности, использовался он только в войсках, сражавшихся на Кавказе, так как был незаменим в ближнем бою. И заключала казачье вооружение винтовка без штыка, а бурку казаки переняли как элемент одежды у местных народов. Вот такие бравые защитники, «вооруженные до зубов», составляли военный эскорт мирным путешественникам в те неспокойные времена.
Письмо № 9
По ту сторону Терека,
2 ноября 1811 года
Мы только что переправились через Терек на очень жалком плоту и ступили за пределы Европы.
Переход из одной части света в другую был отмечен тревожными обстоятельствами. Наш эскорт состоял из 50 человек пехоты, столько же лошадей и пушки в дополнение к ним. На всем лежит военный след, что не укрылось даже от внимания моего маленького Андре, который одет в черкесское платье и обещает сражаться, защищая свою маму и сестру. Подготовка такая, как если бы мы собирались идти в бой: солдаты перекрестились и я, вновь вручая своих малышей милости Небес, бросила прощальный взгляд в сторону Европы. Говорю до свидания и тебе, к тебе я простираю руки, но солдаты спешат построиться в определенном порядке. Наши казаки становятся впереди и с флангов на некотором расстоянии от нас. Экипаж окружает наша небольшая армия. Барабан дает сигнал к началу похода. Прощай, прощай!
* * *
Чтобы читатель не считал страхи Фредерики сильно преувеличенными, приведем отрывок из воспоминаний М. С. Воронцова, побывавшего на Кавказе в 1803 г., т.е. примерно тогда же, когда путешествовали Фрейганги. Вот что он пишет: «28 августа рано поутру оставил я пехоту и под прикрытием 30, поехал рысью вперед. Правду сказать, я много, очень много рисковал. Мне хотелось догнать пехоту и большой караван, впереди нас шедший и ночевавший на Урухском редуте, но, приехав туда, я не нашел уже этого каравана и отправился тотчас далее, и, наконец, догнал его в привальном редуте, называемом Мечетским… Мы проехали благополучно и ночевали в Арадонском (Ардонском) редуте». В мужестве светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова сомневаться не приходится, но, как видно из его воспоминаний, и он «очень много рисковал», отправившись в дорогу под прикрытием всего лишь 30 казаков. Воронцов (1782–1856 гг.) – крупный государственный и военный деятель, с 1844 по 1854 гг. – наместник на Кавказе, крестник императрицы Екатерины Второй, герой войны 1812 г., генерал-фельдмаршал, в 1803 г. был прикомандирован к Кавказским войскам. Михаил Семенович пользовался большим доверием и уважением императора Николая Павловича и, по мнению современников, «стоял выше влияния интриг». Во Владикавказе его имя носила одна из красивейших старых улиц, ныне – улица Бутырина.
Письмо № 10
Владикавказ, 90 верст от Моздока,
6 ноября 1811
От Моздока до Тифлиса 250 верст, и все сходятся на том, что это более напряженное путешествие, чем какое-либо другое, пусть и в пять раз более длинное. Мы прибыли сюда вчера, пройдя 90 верст за три дня: сначала из Моздока мы добрались до Константиновки, редут Константина, это 35 верст, следующим был Елизаветенский, редут Елизаветы, 50 верст, и вчера, проехав 25 верст, мы добрались до Владикавказа. Мы двигались все тем же строем из-за постоянной угрозы нападения со стороны черкесов. Я и в правду дрожала, когда они показались в нескольких местах, где многие русские солдаты были убиты ими. Признаюсь, путешествие длиною в 90 верст по такой стране – это довольно пугающее мероприятие. Вплоть до того момента, когда моим глазам представал редут, я ни разу не вздохнула спокойно, и даже под защитой этих укреплений проводила беспокойные ночи, тщетно стараясь отогнать свои мысли от грабителей, так как, несмотря на всю философию, система отзывов и паролей напоминает каждую секунду о постоянной окружающей опасности.
Горячечное воображение, или такое, которое находит удовольствие видеть только плохую сторону любого события, здесь найдет благодатную почву для оправдания. Мое воображение, хоть и не столь богатое, тут же нарисовало несколько довольно мрачных сцен. Покинутая крепость, называемая Потемкинская, вызвала во мне больше неприятных ощущений, чем все другие, и ее история, которая в действительности сильно искажена, наполняет ужасом всякого еще до приезда туда. Не буду повторять все рассказы крестьян, но правда в том, что 20 лет назад эта крепость была окружена большим отрядом горцев, и русский командир со всем гарнизоном предпочел не сдаваться, а умереть в бою. Этот пример национальной храбрости поразит тебя не менее, чем меня. На месте, где до этого был редут, я увидела только груду камней, печальное напоминание о случившемся, почетный памятник доблестным защитникам крепости!
Наша медленно двигающаяся процессия напоминала похоронную, даже курьерам не оставалось ничего другого, как двигаться с нашей скоростью. По пути во Владикавказ есть два особенно опасных участка дороги. Первый из них – это маленький лес и за ним – долина грабителей . Командующий эскортом обычно отправляет вперед авангард на рекогносцировку на случай, если враг устроил засаду. Чувство тревоги никого не покидает и не расстается с нами. Действительно, пока отряд не вернулся, малейший шум заставлял меня вздрагивать. Короче говоря, если учесть, что я путешествую с детьми, мои страхи покажутся очень даже естественными.
Вчера утром я очень сильно испугалась, когда наши казаки с правого и левого флангов сильно уехали вперед и четверо из них вдруг помчались навстречу нам галопом, а один выстрелил из пистолета. Офицер, который шел рядом с нашим экипажем, решил, что это сигнал приближения врага.
Через секунду забил барабан, наши солдаты построились в каре с пушкой впереди, и в ужасной тишине мы стали ждать появление врага. Неизвестность не продлилась и трех минут, которые показались мне вечностью. Подъехавшие к нам четыре казака отвечали на наши вопросы и, оказалось, что дело всего лишь в олене, которого они преследовали. Я приободрилась, и до Владикавказа мы добрались без приключений.
До нашего прибытия в город у меня не было приятной возможности отдать должное восхищение Кавказу, которое он заслуживает. Я видела горы только на расстоянии из Ставрополя, а потом была под властью страха, который делал меня бесчувственной к этой волшебной красоте, которая с каждым шагом становилась все более очевидной, открывая виды полные очарования. Равнина, которую мы пересекли по пути из Моздока, не предлагает взгляду путешественника ничего кроме невозделанных вересковых пустошей. Здесь природа показывает новый аспект, новый мир овощей, и ты попадаешь в атмосферу, которая полностью отличается от той, из которой мы прибыли. Наши глаза теперь останавливаются с удовольствием на зеленом ковре с самими прекрасными цветами, так что, пока ты, мой дорогой друг, погребена под снегом, хотя всего лишь ноябрь, мы оказались в середине лета. Такая земля, как эта, не зря привлекает так много различных желающих завладеть ею.
В степи водятся олени, их здесь сотни, и очень забавно наблюдать их, убегающих от казаков, которые пытаются изловчиться и так и норовят убить их своими пиками. Животные иногда выходят победителями благодаря своей быстроте и неловкости охотников, что всегда меня радует.
Владикавказ – это крепость, которая считается ключом от Кавказа, на что намекает ее название. Комендант, старый и респектабельный генерал-офицер, постоянно занят укреплением и улучшением крепости . Он наводит ужас на обитателей гор, он, конечно, грубое создание, но самое дружелюбное, какое я когда-либо видела.
* * *
Вот и прочитаны отрывки из нескольких писем нашей героини. Бестужев-Марлинский, Лермонтов, Лев Толстой запечатлели трагические картины кавказской войны, в которой текли потоки горской и русской крови, на страницах своих произведений, но это случится позже, а пока, на заре 19 века, просвещенный мир узнал о них со страниц писем Фредерики Фрейганг.
(Рассказы о многих эпизодах кавказской войны читатель найдет у Василия Потто в его сочинении «Кавказская война от древних времен до Ермолова». В нем описываются события, подобные тем, о которых пишет Фредерика в своих письмах и на фоне которых происходило путешествие Фрейгангов.)
Среди всех этих ужасов военного времени особенно трогательно выглядит описание оленей, которые, как видно из письма, во множестве встречались в начале позапрошлого века в предгорьях Кавказа. Это гордое и красивое животное – кавказский благородный олень – обитал в широких долинах горных рек Кавказа. В настоящее время, к сожалению, на склонах Большого Кавказа оленей осталось мало. Ну а Фрейгангов ждало путешествие по Военно-Грузинской дороге, но об этом пойдет речь в следующем письме…
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Это река на Юге европейской части России в Ростовской области, левый приток Маныча (бассейн Дона). Название ее – Егорлык Сасык в переводе с тюркского означает «гнилая», и по качеству воды река характеризуется как «грязная», что обусловлено повышенным содержанием минеральных солей (река протекает по зоне солонцеватых почв). Карантинный пост, в котором оказалась Фредерика со своими домочадцами, был разбит в предгории Кавказа в соответствии с принятым в 1806 г. специальным постановлением Кавказского губернского правления «О принятии мер по пресечению эпидемии холеры». Согласно этому постановлению, предписывалось всех выезжающих из Георгиевской крепости выдерживать в карантине 6 дней. По истечении этого срока выдавалось свидетельство о здоровье. В годы путешествия Фредерики в районе свирепствовала эпидемия чумы, что привело к смерти трети населения. Георгиевск даже стали считать «городом с гиблым климатом».
2 Парижский фут – английское название для французского королевского фута (длина ступни короля), так же назывался каролингским, составляет 30 см., в отличие от английского, равного 33 см. Таким образом, высота Эльбруса, по подсчетам неизвестного нам полковника Боуцковски, составляет 5010 метров. Реальная высота горы 5642 м. Высота Мон-Блана – 4809 м. Кто такой всезнающий мистер Пинкертон, остается для нас загадкой.
3 С 1802 г. по 1822 г. Георгиевск был центром Кавказской губернии и носил гордое название «столицы Кавказа». Здесь находилась резиденция генерал-губернатора. Заложенная в 1777 г. крепость была четвертой в Азово – Моздокской оборонительной линии и получила свое название в честь Святого Георгия Победоносца. После пожара 1809 г. город был отстроен заново и в годы, которые описывает путешественница, переживал своеобразный бум. Царские вельможи во главе с Потемкиным захватывали тысячи десятин земли в окрестностях города, переселяли на них сотнями своих крепостных крестьян. Возглавляли этот «мафиозный» список князья А. А. Вяземский, А. А. Безбородко, графы А. Р. Воронцов, И. Г. Чернышев и прочие фигуры помельче масштабом. Город был переполнен военными, ехавшими на новую службу или возвращавшимися домой, заключенными, отправлявшимися к месту ссылки на Кавказ, больными, приехавшими лечиться «на воды». Что касается упоминаемых Фредерикой грифов, то в настоящее время они включены в Красную книгу России. Общая численность в России, по-видимому, не превышает 10-15 пар. Попытки разведения черного грифа осуществлялись в 50-60-х гг. в Московском зоопарке, но они оказались безуспешными. Гриф – самая крупная птица России, живущая на Кавказе. Вес птиц этого вида достигает 12 кг, а длина тела – до 1 м. Мимоходом Фредерика упоминает минеральные воды, находящиеся недалеко от Георгиевска. С 1803 года там появляются первые курортные больные, которые останавливаются в крепости, опасаясь нападения горцев. Лечились они купаниями в источнике, погружаясь в специально вырытую яму, в которой вода подогревалась раскалёнными камнями или пушечными ядрами. Дорога на курорт была сложна из-за отсутствия моста через реку Подкумок, воды которого легко переворачивали экипажи.
4 Не этот ли лес, впоследствии вырубленный, по свидетельству Дениса Давыдова, упоминает он в своих мемуарах.
5 Речь идет о генерал-майоре Дельпоццо. «По исследованиям профессора Л. П. Семенова, одного из основателей филологического факультета Северо – Осетинского государственного университета, известного литературоведа и ученого – кавказоведа, в основе новеллы французского писателя Ксавье де Местра «Кавказские пленники» (1815 г.) лежат подлинные события – это история пленения чеченцами коменданта Владикавказской крепости Дельпоццо, о которой в свое время знал весь Северный Кавказ. По мнению ученого, французский писатель мог узнать об этом драматическом событии от Фредерики Фрейганг, которая встречалась с комендантом и записала его рассказ об этом эпизоде его жизни и муж которой состоял в дружеских отношениях с писателем де Местром. Ксавье де Местр так писал о коменданте Владикавказской крепости: « Генерал Дельпоццо, пьемонтец, человек выдающийся во всех отношениях. Он известен своей безупречной честностью, чем заслужил доверие этого дикого народа, у которого даже был в плену». Кстати, именно Ксавье де Местр первым ввел в литературу название «кавказские пленники».
