Перевод с осетинского А. Золоева
Посвящается Ушангу Козаеву
I
Еще одним вечером стало больше в полку его одиночества. Уж как говорится – добавился, добавился. Кого можно было ждать в такую погоду? Некого. Ни ближнего, ни дальнего. До самого вечера просидел он на камне возле овина, наблюдая за трассой: машин было много, но никого из его домашних не было. И когда проехал последний автобус в сторону Квайса, даже не притормозив возле моста, он махнул рукой: с какой неохотой приезжают дети в свой отчий дом. Как будто им нужно идти пешком, и они износят всю обувь.
Тогда дождя еще не было. А сейчас все небо обрушилось на землю. Идет такой дождь, словно его нити хотят прошить всю землю. А ветер, вероятно, где-то разорвал провода и свет везде погас. Тускло горит лампа. Языки пламени изредка слизывают свет. А снаружи где-то так грохочет гром, что дом наполняется его звоном.
Но разве сейчас время для грозы? Осень уже давным-давно обкорнала свои хвосты и скоро исчезнет, как плохая невестка ночью. Уже который раз выпадал снег на перевале Къахыр. И что за время греметь грому. Но, наверное, и Господь Бог, как и люди, уже не отвечает за свои слова.
Никто уже не держит слова. Выпалит что-нибудь, нисколько не задумываясь над тем, сумеет ли исполнить. Мужчина всегда считался мужчиной, если умел держать слово. А если нет к твоему слову доверия, не будет доверия и к тебе. Так – пустой щебет. Больше ничего.
Старик открыл дверцу печки, расковырял угли поленом, и злобно закрыл ее обратно.
«Зачем меня обманывать? – ворчал он. – Скажи не приеду и я не буду тебя ждать.
Хорошо, сегодня быстро наступил вечер. А сейчас что? Скажи не приеду. Зачем меня обманывать? А сегодня ночь вновь будет тянуться до бесконечности».
Это относится и к девочкам, и к сыну тоже. Они говорят, мол, мы работаем. А я что, не работаю, или я что бездельник? Я не должен следить за своим домом? Наверное, они приезжают просто меня навестить. А так бы они давным-давно махнули рукой на отчий дом.
Что с них взять! Меня навещать не стоит. Я уж сам буду что-то делать. Но так можно забыть про отчий дом. Тот, кто забывает про отчий дом, забудет и отца родного.
Он пояснил свою мысль: «Разве мне легко? Если в доме матери нет уже, то кто туда приходит. А отцу что дети уже не нужны? Я так не хотел, чтобы они уезжали. А сейчас так хочу, чтобы они вернулись ко мне. Вдруг я умираю? А вокруг меня никого нет. Я что, еще должен что-то прибавить вроде: Я падаю, земля разверзлась подо мной, мне бы вцепиться в кого-нибудь из своих детей в надежде на то, что тот меня удержит, ибо ребенок он мой – кровинушка моя, плоть от плоти моей и не даст он пропасть мне. В последнюю минуту ты должен держаться рукой за руку близкого».
Он вытащил одну папиросу из пачки, лежавшей тут же рядом, на стуле. Помял ее между пальцами, о чем-то подумал и вложил обратно. Из окурков, лежавших возле печки, он выбрал один и задымил.
«Как быстро младшие забывают обо всем, – горько усмехнулся он в усы. – Где легче, там они и живут. Будто подражают они блондинистой Голландии. А она тоже забыла о своих, стала примаком. Я, мол, де, мужчина тоже. Что ты за мужчина, если ты оставил ради сытой жизни близких и живешь среди тех, чьего языка не знаешь, явившись к ним примаком. Ты можешь уехать, никто тебя не держит. Нет в тебе мысли. А мне с кем жить? С кем мне разговаривать? Человек жив до тех пор, пока ему есть с кем поделиться сокровенным. А так, если ты можешь разговаривать только сам с собой, то что это за жизнь? Это не жизнь.
Человек рождается для того, чтобы с кем-то жить. В одиночестве живет сыч. Сыч, у которого нет семьи и который не знает родства. Так что, я тоже сыч? Возвращайся в свой дом, чтобы он не выглядел брошенным. Они меня жалеют, а потому навещают. А меня жалеть не нужно, я пока еще в этом не нуждаюсь. Жалеть нужно беспомощных, а я еще не беспомощный. И пусть меня никто не жалеет. Пожалейте отчий дом ваш. Мол, живи с нами. Как мне жить с вами и что мне в городе делать? С утра до вечера сидеть без всяких забот. Пить, есть, спать.
Нет. Мужчина должен двигаться. Что мне в городе делать? Чтобы мой дом превратился в пастбище для домашних животных? Нет, этого никогда не будет! Этому не бывать! Все эти крохи заработал я потом и кровью. А сейчас из-за лени я их не оставлю.
Старик разгневался и ругался со своими детьми. Никогда не слышали они от него грубого слова. Но сейчас заочно он озвучивал то, что хотел сказать им давным-давно. Он не мог им простить того, что они подвели его сегодня, того, что никто из них не приехал сегодня. Дочки давно уже выскочили замуж, но в выходной день могли бы и посидеть рядом с ним вместе со своими детьми.
«Это относится и к дочкам, и к сыну. Приди в свой дом, чтобы в нем зазвучали голоса семейной суеты. Если нет голосов, то что это за дом. Гость идет туда, где есть жизнь. А вдруг ко мне сейчас заявится гость, то что я должен делать? И мука есть, и сыр, но что я с ними сделаю? Выходит, что теперь я должен остаться и без гостей? Гостя посылает в дом Господь, в дом, в котором есть фарн*. Гостю все видно. Господь направляет его. А если он зайдет к соседу, а не ко мне, то что я за мужчина?
«Да и какой я мужчина? – с горечью продолжал он. – Если гость пройдет стороной, если усталый путник перестанет искать прибежище не у меня, то чего стоит моя жизнь! Кто знает, если бы тут стояли сейчас ароматы изобилия, то даже в такую непогоду явился бы ко мне гость, и мы бы скоротали вместе эту длинную ночь. Гость – это фарн счастья. Но где он? Нет его. Нет ни ближнего, не дальнего».
Опираясь на массивный стул двумя руками, старик тяжело встал. Взяв со стола глиняный кувшин и потряся им, он понял, что там осталось немного араки*. На полке лежала целая буханка хлеба, а в духовке пеклась недавно выкопанная картошка. Старик снова сел на стул. Есть ему не хотелось.
«Да нашли бы уже, чем угостить гостя. Но где же он? Кому еще нужен старик?» – глубоко вздохнул он, уставившись в пол.
Язык пламени из печи пытался лизнуть стариковские колени, и тот в ответ, делая вид, что хочет согреть руки, гладил бестелесную золотую тень огня. Пусть в нем нет ни души, ни тела, зато есть тепло. А там, где есть тепло, всегда есть жизнь. И старик радовался тому, что в этом доме есть еще нечто помимо него, что придает ему жилой вид.
Лампа стала гореть все хуже, что придавало дому печальный вид. В едва освещенной комнате на сердце, терзаемом тоской, становилось еще тяжелее. Старик вспоминал фарн отчего дома, всех, кто в нем жил. И лица тех, кто ушел уже давным-давно зашевелились словно живые, а он все думал:
«Как хорошо жить, когда вокруг тебя семья, когда горит огонь и от сладостных слов тебе не хочется даже думать ни о чем. Что еще нужно человеку? Тогда ты можешь спорить даже с фарном дня: и пускай небо проливается кровью, а земля бьется об небо. Ты взглянешь на них из теплого своего дома, улыбнешься и скажешь им: – Ну что вы такое для меня? Те, кого я люблю, со мной, рядом, – и они могут стереть в порошок даже камни. Дрова есть, жизнь течет, фарна вдоволь. Так что вы еще можете сделать? Чем пригрозить мне? Да пролейся дождем! Упади на землю! Нет у меня страха перед тобой ни на йоту».
А дождь все лил и лил, поддразнивая его мысли, оставляя пометки на душе старика. И тому казалось, что Господь Бог направлял ударами хлыста путников в этот дом.
Однообразный шум дождя делался все более печальным, пытаясь прорваться в спокойствие дома, но не оживляя его, а медленно умирая возле печки и в темных углах.
От долгого сидения возле печки старик размяк. В голове его перемешались события и сегодняшние, и вчерашние. Он так и уснул бы глубоким сном. Но снаружи донеслись какие- то звуки. Тревожно залаял пес. В шуме дождя можно было различить человеческий голос:
– Эй, домашние. Уберите вашу собаку.
Старик вскочил, вышел на веранду и, пытаясь открыть двери ключом, спросил:
– Кто там?
– Да кем бы мы ни были, прогнать нас мы вам не позволим.
– Да пусть разбегутся ваши враги, – сказал старик, открывая двери веранды.
В сполохах молний он увидел трех человек.
– Заходите, заходите! Что вы тут стоите? – сказал тот же голос.
Зашли двое парней, поздоровались низкими голосами. Третий потопал ногами, закрыл за собой дверь, отряхнулся и сделал шаг к старику.
– Добрый вечер, отец! – и подал ему мокрую руку.
– Будь счастлив! – отозвался тот. – Заходите в дом.
– Мы испугались дождя, и пошли на твой огонь.
– Да будьте здоровы. Хорошо, что пришли. Проходите к огню. – Обрадовался старик и прошел вместе с ними.
Он расставил стулья возле печки и взялся за лампу.
Парни были явно городскими. Двое из них были в камзолах и галстуках. Третий в закрытом по горло свитере. Вода лилась с них ручьями.
– Садитесь, не стесняйтесь, – обратился к ним старик.
Третий пытался командовать.
– Раз мы уж прорвались сюда, то чего стесняться.
Он помог им снять камзолы и повесил их на спинки стульев.
– А теперь садитесь поближе к печке и сушитесь. Сейчас я вам такой огонь разведу, что не только ваша одежда, но и кишки просохнут.
Он взялся разводить огонь. Перемешал угли, убрал золу, подкинул свежих дров, и они тотчас вспыхнули ярким пламенем.
«Как он ими командует. Баламут какой-то», – подумал старик, и тоже обратился к тем двоим.
– А чего вам стесняться. Мужчина в дождь и к кровнику заходит. Хорошо, что вы пришли. Я сидел тут один. Вместе нам будет не так скучно.
Но потом он пожалел о том, что сказал так: «А вдруг они разбойники? Зачем же сказал я, что один?».
– Сын где-то задержался, но он скоро подойдет.
Но Баламут наверное понял его мысль:
– Да не думай, что мы разбойники, отец. Мы были у нашего друга в Фастысаре. Мы идем оттуда. Машина нам не встретилась, а пешком далеко не уйдешь, тем более в такую погоду. От трассы мы увидели ваши огни. Эти не хотели даже идти – стыдно, мол.
– А что там стыдного, – сказал старик. – Стыдно в такую погоду пройти мимо дома. Мы что не люди. А у кого были в Фастысаре?
Парни ответили. Старик сокрушенно покачал головой:
– Дурной плох во всем. Как он отпустил вас в такую непогоду? Головы у него нет, а что, и глаз тоже?
– Да он вроде, так, предлагал нам остаться, – сказал один из парней.
– Нет, он нас не отпускал, – оборвал его Баламут, – но мы не остались. Откуда мы знали, что машин не будет. Да и дождя тогда еще не было. Они хорошие люди.
«Как он выгораживает хозяина, того дома», – подумал старик и ему было приятно. Он посмотрел на других парней и подумал, что, может быть, кто-то из них и о нем скажет что-то нелестное. Мужчина, если он мужчина, никогда такого говорить не станет.
Старик продолжал:
– И сына его знаю. Такой же невнимательный, как и отец. А как же иначе? Как он вас отпустил в такое время? Я думаю, что всему этому дому нужно объявить бойкот.
Старик о чем-то задумался, и он сказал еще более откровенно:
– Кто знает, может быть, он кому-то из вас родственник и мои слова будут неприятны.
Но всегда следует говорить правду. Господь нас этому учит. Если гостю его ты не воздашь хоть малую толику того, что он дал тебе, то он заберет все остальное.
Баламут не хотел говорить на эту тему.
– Они же ничего для нас не жалели. Даже на дорогу дали нам чего-то. – Он вытащил из кармана камзола одного из парней начатую бутылку араки. – Вот этим мы и поблагодарим хозяина, – который нас обогрел в непогоду, – за гостеприимство.
– Сослан… – прошипели его спутники.
Старик забеспокоился:
– На самом деле. Что болтать зря, грейтесь возле огня. Вначале должно согреться нутро.
А это пока оставь. – Обратился он к Баламуту. – Это вам дали на дорогу. А здесь и я найду для вас что-нибудь.
Баламут не согласился.
– Эту бутылку нам дали на дорогу, отец. А мы пока в дороге. То, что дается на дорогу нужно есть и пить в дороге. А пока нам не стоит надеяться на что-то большее. Мы попросим удачи.
– Вот это ты правильно говоришь, – улыбнулся старик. Ему была приятна его находчивость. – Ты прав, но первый тост нужно выпить за изобилие дома, в котором ты останавливаешься.
– Тут я с этим согласен, – сказал Баламут.
– Для таких ребят не помешало бы зарезать и ягненка.
– Ягненка, говоришь! – блеснули глаза у Баламута.
– Да, – ответил старик.
Парень задумался.
– Давай пока немного посидим и придем в себя.
II
Двое спутников и до этого момента не были особенно разговорчивы, а теперь они просто молчали. Третий о чем-то задумался. Старик посмотрел на него из-под лохматых бровей. Ему показалось, что тот обиделся на него. Но он не мог понять за что, и в глубине души его стали грызть какие-то сомнения. То, что гости замолчали как-то неожиданно, вселяло тревогу в его душу. Так они сидели довольно долго. Потом Баламут поднял голову и старик заметил, что глаза у него блестели, как угли.
«Недобрые люди мне попались, наверное», – встревожился он.
– Отец, – начал опять Баламут. – Ты нас извини, но не найдется ли в вашем селе одного ягненочка, скажем так?
Старику это было неприятно слышать. Он решил, что они требуют мяса и не на шутку рассердился.
– А осенью, как не найдется ягненочек у кого-нибудь, – сказал он после долгой паузы. – Но в такую непогоду, кто будет им заниматься?
– Ну, что ты такое говоришь? – зашипели двое ребят на Баламута, вытаращив глаза.
Это вселило в сердце старика некоторую уверенность. Баламут же не обратил на них даже внимания.
– Да не так уж и поздно. Сейчас только девятый час. А люди от дождя не тают.
Старик исподволь наблюдал за своими гостями. Теперь уже в его сердце вошел страх:
– А ягненок найдется и у меня самого, но кто им будет заниматься, – говорил он, скрывая тревогу.
– Да спасибо, отец, право ничего нам не нужно, – сказали двое и злобно обратились к третьему:
– Оставь свои никчемные выверты! Знай меру!
Старику эти слова показались еще сомнительнее. «Что-то они задумали, – встревожился он. – Но они умеют скрывать свои мысли. Третий пооткровеннее этих».
– Ты очень меня обидел, отец, – сказал Баламут. – Мы не настолько невоспитаны, чтобы требовать кусок мяса у человека, который пустил нас в свой дом в такую непогоду и обогрел.
– Мне хочется сказать, что ночь длинна и было бы приятней посидеть за столом и чем-нибудь обрадовать твое сердце, чтобы и мы не остались в долгу перед тобой, – нашим доброжелателем.
Эти двое опять зашумели:
– Если позволяешь нам здесь заночевать, то оставь нас, иначе мы уйдем пешком сейчас же.
– Да никуда вы не уйдете, – отвечал Баламут. – Сидите здесь и болтайте. Я сам все сделаю.
Тут уж старик не сдержался:
– Эй, парень, – сурово обратился он к Баламуту. – Издеваться над стариком грех. Если вам так нужно мясо, то я его вам еще в состоянии предоставить.
– Да пусть ты увидишь мой труп, отец, если ты на меня рассердишься. – Позволь, я все сделаю сам.
Старик еще что-то хотел добавить, но Баламут ждать не стал, подмигнул своим товарищам, по-приятельски похлопал старика по плечу и вышел.
III
Дождь снаружи лил, как из ведра. Шум его долетал до комнаты и старик не верил, что в такой дождь Баламут решится выйти на улицу. Когда смолкли его шаги, старик глубоко вздохнул и из-под лохматых бровей глянул на его спутников. Они, виновато склонив головы, смотрели на раскаленную печку. И старик не мог понять, не от стыда ли они притихли, или не замышляют ли чего. Нужно было о чем-то разговаривать. Он это понимал, как опытный человек, но в груди его появилась тревога, он встал, вышел на веранду и прислушался.
В вечернем мраке ревело и искрилось небо. Толстые нити дождя при блеске молнии, казалось, были похожи на косы водопада.
«Как ты не боишься непогоды», – подумал про себя старик.
Он хотел было проверить хлев, но выказать такое недоверие ему показалось постыдным. Он закрыл дверь и зашел в другую комнату. Лампы там не было. В ней было темно, как в материнской утробе. В темноте он подошел к шкафу. На нем лежал нож, сделанный из железа. Он положил его во внутренний карман своего камзола, потом вернулся к гостям. Они зашевелились, закашлялись, но никто из них не был в состоянии что-то сказать. Старик нащупал нож. Теперь у него прибавилось уверенности. Потом он вспомнил, что кто-то из гостей говорил, что они гостили в Фазисаре, называли имя хозяина дома и от всего этого он начал приходить в себя.
– Вот дурной, – обратился он к ним. – Ну, куда он пошел в такое время.
Парни оживились:
– Да он левый, – сказал один из них.
– Может он был пьян? – спросил старик.
– Да пьянство здесь не при чем, – сказал второй. – Всякий раз он хочет себя показать.
Вот он и вас растревожил.
Старику были неприятны эти слова. Баламут, кем бы он не был и где бы он не был рожден, все равно был расторопнее и словом, и делом. Это мужчина. Он вспомнил, как тот не позволил унижать хозяев дома из Фазисара.
– А что, он в самом деле хочет зарезать ягненка?
– Наверняка.
– Что, украдет? – спросил старик.
Двое переглянулись.
– Нет, – сказал один из них. – Он и камня не возьмет. Но в такое время, да в такую непогоду покупать что-то у кого-то – это насилие.
Эти слова показались старику правильными. Что тебе скажут в доме, в который ты постучишься в такую непогоду. Что станут говорить в селе, если узнают, что в такую непогоду ты отправил гостя покупать ягненка? Позор в глазах всего общества. Нельзя было его отпускать.
В ночи были слышны шум дождя и гром небесный. Кое-где лаяли собаки. Сейчас старик все больше беспокоился об этом парне. Чтобы не накликал какой беды, чтобы не натворил чего. Он боялся быть опозоренным на старости лет. Сейчас он был согласен даже на то, чтобы они оказались ворами, и чтобы они у него что-то забрали. Даже на это он был согласен. Лишь бы они не опозорили его перед сельским обществом. А со скотиной, да Бог с ней.
– А вы откуда, я даже не спросил вас?
– Да, в городе живем.
То, что эти двое были городскими, было видно и по одежде. Но преступники как раз выходят все больше из городов. Но все равно галстуки у них на шеях внушали ему надежду.
– А тот парень тоже?
– Да, он тоже.
– А чем он занимается?
– А мы все художники.
IV
Снаружи снова отчаянно залаял пес. Тут уже вскочили все трое. Старик открыл дверь и вслушался во мрак ночи. Пес бросался на угол дома.
– Назад, назад! – услышал он голос Баламута.
Старик подозвал пса. Тот подбежал к нему, но никак не хотел умолкнуть, продолжая заливаться отчаянным злобным лаем.
– Пошел! Ложись! – опять закричал на него хозяин.
Пес обиделся и, нервно скуля, отошел в сторону.
– Да разве ты пес? – совсем близко раздался голос Баламута. – Ни близкого не признаешь, ни дальнего.
«Как быстро он стал мне родственником», – улыбнулся старик.
И голос, и поступки этого парня заставляли его вспоминать что-то очень приятное из своего прошлого.
Тем временем Баламут подошел к веранде. Под мышкой у него был белый ягненок. В другой руке трехлитровая банка с аракой. Вода ручьями стекала с него.
– Ну как, отец! В ваше время получился бы из меня плохонький абрек? – он подал им банку. – Помогите мне. Мне же из этого больше вас не достанется.
Один из парней взял банку и будто застыл вместе с ней.
– Ты обними ее, чтобы она не замерзла! – прикрикнул на него Баламут. – Поставь ее где-нибудь и забери ягненка. А я хоть счищу грязь со своих ботинок.
Тот поставил банку на стол. Потом они вдвоем взяли ягненка и внесли его на веранду.
Старик тотчас же узнал соседского ягненка. То, что он его не украл было видно сразу. Но где он достал банку? Этот пройдоха не забыл купить даже араки. Он смотрел на него и думал – все его поступки казались сомнительными, но своей внимательностью и расторопностью он подкупал его сердце.
Тем временем Баламут помыл свою обувь в луже возле дома.
– Какой-то мерзкий дождь, – сказал он.
Старик забеспокоился.
– Простынешь! Иди к печке и отогревайся.
Парень снял полотенце с гвоздя, вбитого в стену, и вытер лицо.
– Я не такой уж прихотливый. Давай-ка еще мы нашего ягненка зарежем, а потом меня от печки никто и не отгонит.
– А резать ты где его собираешься? – Злобно спросил его один из парней.
Тот взглянул на него пренебрежительно и гордо, потом обратился к хозяину:
– Вот разве кто-нибудь выдал бы за этих свою дочь, если бы я тоже ее сватал? – спросил он и расхохотался.
А где они зарежут ягненка, старик не зал и сам.
– А нет ли у вас тазика? – спросил Баламут.
– Тазика, говоришь? Как так у нас нет тазика!
– Отлично! – обрадовался Баламут. – Зарежем мы ягненка на стуле. Тазик подставим, чтобы не запачкать полы кровью. А ты не стой, как невеста. Видишь на столе клеенку. Сними ее и расстели. Шкуру будем снимать на ней. Мыть ее легко. Помоем. А если у нас нет воды – вынесем под дождь. И лампу вынесем на время на веранду, а то слишком уж там темно, – говорил он своему товарищу.
Старику было немного неприятно, что Баламут расхозяйничался. Но так уж сложились обстоятельства и он молча предоставил их самим себе.
V
Баламут был очень непростым парнем. В каждом его движении – огонь. Во всем, за что бы он ни брался – искрометность. Теперь уже и его товарищи зашевелились, но словно дети малые: как говорится – «куда пошлют». В мгновение ока ягненок был зарезан. Ни одна капля крови не попала на пол. Ягненка быстро положили на клеенку. Те двое его только держали.
Все остальное делал он сам. На шкуре Баламут не оставил ни кусочка мяса, вытащил внутренности и разрезал тушу на части. Одну ногу он порезал на куски и поставил вариться на огонь.
– А нет ли у тебя сковородки?– спросил он у старика.
Тот вынес ему сковородку.
Мясо для шашлыка Баламут порезал на тонкие куски, добавил внутреннего жира, все высыпал в сковородку и отправил ее в духовку.
– А ты давай-ка почисть мне лук! – приказал он одному из парней.
Потом Баламут стал советоваться со стариком:
– Давайте голову оставим на завтра. А что делать? Завтра же и опалим ее.
Шкуру ягненка он аккуратно свернул и положил возле тазика с внутренностями. Сюда же он положил ноги и голову.
– А остальное мясо куда денем? – спросил он у старика.
Старик задумался.
– А давай вынесем на холод до утра.
– Нет, нет, – не согласился тот. – Клеенку нужно помыть. Да и за такой стол мы сядем разве?
«И на этот раз он прав», – подумал старик.
Они развесили куски мяса на гвоздях, вбитых в стену на веранде. Клеенку помыл сам Баламут, сославшись на то, что он и так мокрый.
– Застелите стол.
Теперь уже ничего не оставалось, как идти греться возле печки. Но Баламут опять что- то придумал.
– Отец, – просительным тоном обратился он к старику. – Мне же положен дополнительный кусок мяса?
Старик не мог понять, что тот хотел сказать.
– Да разве кто-то имеет на него больше прав, чем ты?
– Нет, нет. Мне же что-то положено за то, что я зарезал ягненка.
– Конечно, положено.
– Тогда вот что. Я слышал, что если ты любишь хозяина, то ты должен накормить его собаку тоже, – сказал Баламут и отрезал от туши кусок.
– Как зовут твоего пса?
– Мила.
Тот открыл дверь:
– Эй, Мила, Мила! – подозвал он собаку.
Пес тотчас же подбежал к веранде и посмотрел недоверчиво на гостя.
– На, ешь! – кинул он ему кусок мяса. – Но если ты и завтра также будешь мне не доверять, то тебе больше голой косточки не перепадет.
Все, кроме того, кому было поручено почистить лук, уселись возле печки. Старик окинул взглядом своих гостей. Одежда тех двоих уже высохла, одежда же Баламута оставалась мокрой.
– А не сменить ли тебе одежду? – Забеспокоился старик. – А то еще легкие застудишь.
– Пес от хромоты не умирает, – отвечал тот. – Правда, неплохо было бы надеть какой- нибудь камзол. – Он окинул взглядом углы комнаты и увидел штопанный-перештопанный камзол. – Вон тот пригодится.
– Но это уже нельзя носить, – сказал старик. – Сейчас я тебе что-нибудь из сыновней одежды принесу.
– Нет, нет, – наотрез отказался тот, надевая камзол поверх мокрого свитера. – Такая одежда мне приятнее. Сейчас я вам такой огонь разведу, что вы все изойдете потом. – И он принялся разжигать огонь.
Старик смотрел на него в этом залатанном камзоле и вдруг почувствовал к нему такую же симпатию, как к родственнику. Этот самый камзол много лет согревал его самого. И старик даже не подозревал о том, что когда-нибудь этот же самый камзол сможет согревать кого-то постороннего. Он следил за Баламутом и вспоминал свои юные дни. Когда-то и он был таким же. Правда, в незнакомых домах он так смело себя не вел. Но теперь такая бойкость незнакомца больше не вызывала в нем раздражения.
К тому времени шашлык был готов, но вареного мяса решили не дожидаться. Мол, и оно когда-нибудь подоспеет. Старик был доволен ужином и начал молитву:
– Господь, помоги нам, помоги тем, кто живет в этом доме и гостям его тоже помоги!
Уже осень. И пусть осенние ангелы покровительствуют нам! Да не будут обделены фарном этого дома все те, кто в нем живет. О Великий Боже! Не научился я молиться. Иногда мы не вспоминаем Тебя и тогда уже Ты прощай нас. Парень, пусть перейдут на меня твой болезни.
Отведай-ка от жертвенного! С этими словами он передал рог своему бойкому гостю.
После нескольких тостов и хозяин, и гости развеселились. К тому времени и мясо сварилось. Старик был доволен. Господь неожиданно подарил ему гостей. Тревоги из его сердца улетучились. Теперь он уже укорял себя в том, что сомневался в них, да еще и отпустил гостя в такую непогоду покупать ягненка, хотя мог ограничиться собственным добром. Где-то он даже чувствовал себя виноватым перед ними. По привычке он вновь принялся укорять своих детей. Ведь если бы кто-то из них был здесь, то он не чувствовал бы себя в чем-то ущемленным.
Сейчас, уже сидя за столом и окидывая взглядом своих гостей ему показалась удивительной одна вещь: у его бойкого гостя куда-то исчезла его бойкость. Тот, который так близко принял к сердцу необходимость в жертвенном ягненке, который промок насквозь и устал, этот же самый гость почти ничего не ел. Он украшал застолье шутками-прибаутками, а ел неохотно. Товарищи же его, которые совсем недавно от стеснения не могли выговорить ни слова, теперь раздухарились от халявного спиртного, осмелели, да и поесть были не дураки.
– А ты гораздо хуже ешь, чем работаешь, – сказал ему старик. – Работаешь ты гораздо лучше.
– А сколько нужно человеку, – отвечал тот.
– Ну, а чего ты тогда в такую страшную непогоду так рисковал? Если ты потрудился, должен и пищи отведать.
– А ты думаешь мне нужна была еда? Я подумал и решил, что эту длинную ночь лучше пересидеть за столом. А для этого понадобилась самая малость. Разве это такая уж большая заслуга нас, младших?
– Потому-то мы всегда и берем тебя с собой, – вроде бы шутя сказал один из его товарищей.
– Ну, сегодня он превзошел самого себя.
Старика очень обидели их слова. Теперь он чувствовал настоящее тепло к Баламуту.
Как будто он был самым лучшим в его семье. Ему не хотелось, чтобы кто-то оскорблял его даже шутя. Так они просидели довольно долго – хозяин и его гости. Нежные слова говорили друг другу, провозглашали красивые тосты. А после поручили себя ангелам этого дома.
VI
Утром, когда старик проснулся и еще не успел открыть глаза, как почувствовал запах паленого. Обычно он просыпался, когда ему заблагорассудится. Но ночью они легли поздно, да и выпили немного и он проспал как убитый лицом к стене. Запах паленого щекотал ему ноздри. Старое тело почувствовало, что в доме тепло, горит огонь. Он вспомнил вчерашний вечер, своих припозднившихся гостей. Сердце его екнуло, и он привстал, оглядел комнату.
Вчерашний бойкий парень сидел возле печи в залатанном камзоле и мыл опаленную голову ягненка. На стульях и на бечевке, укрепленной над печкой, висела одежда вчерашних гостей.
Услышав скрип кровати, парень прекратил свою работу.
– Доброе утро, – сказал он старику.
– Доброе, доброе, – отозвался тот. – А что так рано встал?
– Да нам надо уходить. Я подумал, что нужно получше просушить одежду и я развел огонь. Делать мне было нечего и я обработал голову.
– Это ты хорошо сделал, – похвалил его старик. – Теперь ее осталось только варить и варить.
Их голоса разбудили остальных тоже.
Старик вышел на веранду. Все было убрано. Даже комната была подметена. От их неожиданной внимательности смягчилось его сердце.
– Это что ж вы такое наделали? – спросил он с укором. – Ах, вы, такие-сякие. Вы что мои невестки что ли? Вы пришли ко мне полы мыть и убирать? – упрекал он их щадящим голосом.
– Ну, вчера ночью мы же сами навели здесь беспорядок, – отвечал один из парней. – Разве мы могли оставить все в таком виде?
«Да, непростые гости ко мне пришли», – думал старик, наблюдая за тем, как парни живо накрывали на стол.
Баранью тушу больше не тронули. Подогрели вчерашние куски мяса и положили, дымящимися, на стол.
– Голову мы не стали варить, – сказал Баламут. – Она долго бы варилась, а у нас нет столько времени.
То, что его гости не стали варить новое мясо и голову, убедило старика в том, что они хотят забрать с собой остатки туши и голову. А о шашлыке они не забыли. На сковородке шипело мясо, источая приятные ароматы. И старик начал отходить.
– Тогда съедим чего-нибудь, – предложил он.
– Пусть ангелы рассвета помогают нам! – начал молиться старик, когда они сели за стол. – Ангелы ущелья пусть покровительствуют нам всегда! Я вижу вас впервые. Своим вниманием вы обрадовали мое сердце. Живите со светом в сердце с любящими вас людьми.
VII
Гости сидели недолго. Выпили по одной и решили уходить.
– Отец, – обратился к нему Баламут. – Если мы здесь еще будем когда-нибудь, то мы тебя навестим. А ты нас должен будешь терпеть.
– Да пускай ко мне перейдут все ваши болезни! Навещайте меня. Мне всегда будет приятно вас видеть.
– Несомненно, – обещал Баламут. – Может быть, мы и портрет твой когда-нибудь напишем. А сейчас, ты извини нас, надо уходить.
– Постойте, постойте же, – скала им старик. – Есть ли у кого сумка?
– Сумка? – переспросил Баламут. – А зачем нам сумка?
– А куда мне прикажете положить вчерашнее мясо?
– Оставь! – улыбнулся Баламут. – Мы что из-за кусков мяса к тебе пришли?
– Да, не за кусками, – отвечал старик. – Вы что хотите оставить ваше мясо мне?
Баламут снова вошел в роль распорядителя.
– Отец, с вечера до утра ты нам оказывал гостеприимство, а сейчас ты нас оскорбляешь!
Мы наелись вдоволь. Что мы еще и остатки должны с собой забрать?
– Да не про остатки ваши я говорю. Я про сырое мясо говорю.
– Да и мы тоже о нем.
Старик обиделся.
– Парень, – сказал он с укором. – Обижать человека моего возраста неблагородно.
– Не обижайся, отец. – Баламут положил ему на плечо руку. – Но мы отсюда поедем не прямо домой, нам нужно еще кое-куда заехать. А теперь подумай. Как мы будем расхаживать с грузом? А если нас кто-то еще увидит? Что они о нас скажут?
Старик понял, что Баламут придумал это только что.
«Да живи ты хоть тысячу лет! Как ты быстро соображаешь!» – сказал он про себя. А потом стал упрашивать их, чтобы они забрали с собой хотя бы одну часть, но парни не согласились.
С тяжелым сердцем провожал старик своих гостей. Дальше овина они не его не пустили. И он сел на большой камень. Не хотелось ему теперь, чтобы его гости уходили. Ему казалось, что он навек прощается с людьми, которые были плоть от плоти его. По правде сказать, старик взглядом прощался все больше с Баламутом. За короткое время тот так всколыхнул его сердце, будто пришлось ему решать все земные проблемы вместе взятые. В течение одной ночи старик на него и рассердился, и обиделся, и засомневался, и поверил ему.
А тот то выставлял его на посмешище, то оказывал ему уважение. Всколыхнул он стариковское сердце, разбередил ему душу, будто прожил он с ним всю жизнь и много радостных и горьких дней разделил в ним вместе. А сейчас он оставляет его. Этот парень уходит куда-то далеко. Так ему казалось. Так чувствовало его старое сердце. Возле моста парни остановили автобус и сели в него. Баламут на прощанье помахал старику рукой и тоже сел в него. А когда он тронулся, старик отяжелел, руки его обвисли. Только сейчас он заметил, что с тех пор, как появился этот парень, он чувствовал себя гораздо лучше. Какая-то юная сила опять вошла в его плоть. Старику казалось теперь, что этот негодный автобус уносит не только его гостя, а и его юные годы вместе с ним.
