УРСУЛА (сказка?)
Я смотрела в окно и старательно не замечала стремление моей попутчицы завести разговор. Никак не хотело возникать обычное ощущение от мелькания пейзажей, что вот-вот ты поймешь нечто, и твоя жизнь изменится. Может, все дело в том, что я затеяла поездку именно для того, чтобы поймать это подзабытое ощущение?
Солнце готовилось закатиться за горизонт, а выглядывающие подобно перископам из-за горизонта вершины гор будто все еще решали, стоит ли пускать жаркое светило на ту сторону.
Первую остановку водитель старенького «Икаруса», волей судьбы ставшего тем самым волшебным конем, который нес меня к прекрасным морским далям, устроил у бензоколонки посреди оранжевеющих в лучах закатного солнца полей подсолнечника. Я вышла размять ноги.
Чудесный тандем Полозковой и Сургановой в наушниках собирался порадовать меня историей то ли любви, то ли непрошенной влюбленности, то ли чего-то еще. Вытащив из кармана просторной джинсовой куртки пачку сигарет и зажигалку, вспомнила вдруг, что на заправке курить не рекомендуют, потому отошла в сторону и присела на корточки у наглого, подобравшегося прямо к проезжей части подсолнуха. Уже зажигая сигарету, почувствовала чужое присутствие и резко обернулась, едва не потеряв при этом равновесие, все же поза не самая устойчивая.
– Далеко едете? – зачем-то тяжело вздохнув, спросила моя соседка.
Одета она была несуразно, но желания посмеяться над своей старомодностью, как ни странно, не вызывала. Длинный сарафан из ситца в цветочек давно выгорел на солнце.
Возможно, еще до того, как достался девушке. Стоптанные рыжеватые сандалии и запыленный педикюр дополнял серебряный браслет на левой щиколотке. Последний кстати, оставлял за собой темный след. В голове мелькнуло, что это вроде бы означало наличие каких-то проблем со здоровьем. На плечи девушка набросила светло-коричневую вязаную кофту. Местами вещь была покрыта какими-то пятнами, а на правом рукаве я увидела дырку.
Из-под цветастой панамки – ни разу не повторяющей принт на сарафане – выбивались светло-русые пряди.
– Мхм, – неопределенно промычала я, не разжимая зубов, этакий гопник, отвечающий на вопросы сквозь сигаретный дым.
– А я к парню своему еду, – очень серьезно произнесла девушка.
Я молчала. Навязалась же, еще сейчас начнет трогательные истории рассказывать.
Плеер голосом Сургановой пропел в ухо «Если я случайно в нее влюблюсь, это будет моя вина». Вот уж радость-то, действительно. Я едва не прыснула, но сдержалась: все же элементарные нормы вежливости соблюдать надо. Так и не дождавшись от меня реакции, девушка стянула панамку, освобождая прятавшиеся под ней две косы, тряхнула головой и строго вперила в меня шоколадные глаза.
Сурганова все пела что-то об упрямых лучах прожекторов ПВО, целящихся прямо в суть кареглазым своим лучом, а я невольно залюбовалась веснушками, рассыпавшимися по щекам и носу моей собеседницы.
– Зачем? – потушив сигарету, спросила я.
Все равно ведь покурить не даст, будет разговоры разговаривать. Да и не люблю я дымить под таким пристальным взглядом.
– Дима, – почему-то ответила девушка.
– Чего-чего?
– Зовут меня так. Вообще-то Дюймовочка. Я вроде как родилась совсем крошечной, недоношенной, и родители решили пошутить. Они у меня те еще шутники, – пустилась в объяснения Дима. – Назвать-то назвали, в свидетельство записали, а потом вдруг подумали, как же будут меня величать сокращенно. Уж не знаю, кому в голову пришло именно это сокращение, но вот так и живу.
– Урсула, – я поднялась, а то уже шея затекла вверх на нее глядеть.
– Это прям как Урсула Ле Гуин! – восхитилась Дюймовочка.
Тьфу ты, дал же великий Будда имечко… Точнее, тут уж и без него нашлось кому постараться…
– Типа того, – буркнула я в ответ.
Обычно вспоминают ведьму из «Русалочки», и это сравнение гораздо ближе к правде.
– А еду к парню, потому что он меня вроде как бросил. Я без него жить не могу…
Вроде… как… – задумчиво повторила эти два слова Дима.
– Вроде как? – решила уточнить я.
– Это у меня слово-паразит такое… Никак от него не избавлюсь.
Водитель замахал руками, мол, лезьте обратно, ехать дальше будем. Я побрела, обреченно слушая, что бабушка Димы вроде как пирожков ей с собой дала, а мама с папой не хотели ее отпускать и даже вроде как паспорт пытались прятать, а парень вроде как где-то у моря поселился. Из всей информации, бурным потоком льющейся в одно освобожденное от наушника ухо, я уловила только одно – вроде как ехать нам вместе долго.
Когда мы уселись, я поняла, что здорово утомилась. Во рту пересохло, а под ребрами начало саднить. Я вытащила из рюкзака бутылку с водой и отхлебнула.
– Ой, а можно мне, – Дима выхватила бутылку из моих рук и сделала большой глоток еще до того, как я успела отказать.
В силу некоторых особенностей своей физиологии я пью исключительно соленую воду.
Желательно, конечно, морскую. По сути, идеально для меня было бы жить в каком-нибудь приморском городке, но вот беда – не выношу я морской климат. Да и все эти огромные толщи воды, стоит только их представить, нагоняют депрессию. Я все больше к горным местностям тянусь душой.
– Что это? – захлопала глазами Дима.
Забавно, она даже не выплюнула воду, хотя была близка к этому.
– Вода. С морской солью.
– Зачем? Как можно это пить?
Я повела плечами и заткнула уши, погружаясь в баюкающие звуки голоса Тома Йорка.
«There’s an empty space inside my heart where the weeds take root. Tonight I set you free. I set you free», – да уж… пустоты в сердце хоть отбавляй, а травы вон уже заколосились.
Осталось только найти кого-нибудь и отпустить. Да вот хоть бы, что ли, Диму отпустить. А то сидит надутая, явно недовольна тем, как я прервала беседу. Хотя какая там беседа – она болтает, я страдаю.
Я закрыла глаза и представила ломаные движения Тома.
«Cause all I want is the moon upon a stick», – невольно подпела я, чем еще больше разозлила Диму.
Незаметно для себя я задремала и проснулась от того, что автобус останавливался. Шея затекла, а переход от тишины – пока спала, музыка будто бы молчала – к каким-то диким запилам гитары заставил подскочить на месте. Так и не разобравшись, кто это собирается усладить мой слух, я нажала на паузу.
– Выходить будешь? – спросила я у приоткрывшей один глаз попутчицы.
– Да, – она потянулась, неловко поднялась и начала протискиваться между сидениями к двери.
Снаружи было темно. Пассажиры нашего автобуса стройной толпой проследовали в подвал какой-то кафешки, видимо, в уборную. Я присела на один из бетонных блоков, отгораживавших часть стоянки.
– Курить будешь? – с ударением на первое слово спросила Дима.
Вот же елки-кочережки. Опять она рядом.
– Нет. А ты?
– Я не курю, – интонация была немного презрительной. Ничего, переживу.
Мы помолчали.
– Я много говорю, да?
– Вроде как, – ляпнула я, глянула на Диму, и мы дружно расхохотались.
– Наверное, из-за этого меня Пит и бросил, – вздохнула девушка.
– Из-за «вроде как» или из-за болтовни? – зачем-то решила уточнить я.
Дима задумалась на несколько минут. Она смешно нахмурилась. Падавший на ее лицо чуть сбоку слабый свет фонаря придавал ей легкой инфернальности. Кто бы мог подумать, что девушка в линялом сарафане и с двумя косичками может выглядеть такой потусторонне привлекательной, почти готической принцессой… Я залюбовалась и подумала, что Пит придурок.
– А что у него-то с именем? – спросила я у слишком уж погрузившейся в себя Дюймовочки.
– Ничего. Его зовут Петр. Но ему показалось, что раз у меня имя необычное, то и ему надо как-то выделиться, – покачала головой Дима.
Я кивнула.
– И что, он бросил тебя и уехал? – сама себе удивляясь, начала расспрашивать я. – Извини, если слишком резко. Деликатности во мне ноль.
– Он там служит, на море. Приехал ненадолго, сказал, что нам надо расстаться и снова уехал. Я пыталась звонить, а берет трубку какая-то тетка, представляется поварихой Яной и говорит, что Пе-е-етенька не может сейчас подойти, – в голосе брошенной и, по всей видимости, обманутой зазвучали слезы.
– Я, конечно, ничего нового не скажу, но бывают у людей и посерьезней трагедии.
– Например?
– Да хоть меня возьми, – ухмыльнулась я, отхлебнула своей псевдоморской водички и все же решила закурить. Лишь бы странный дым в глаза Диме не бросился…
– А с тобой что не так? – уперев руки в бока осведомилась девушка.
– Ооо, – я задумалась, с чего бы начать. – Если опустить ненужные детали, то все.
– Ладно тебе. Тебя-то точно никто не бросит ради толстой поварихи в возрасте, – видимо, Диме было приятно думать, что ее променяли на какую-то немолодую и нехудую страшилку.
Я хмыкнула.
– Я, вообще-то, из семьи, которую можно назвать не только богатой, но и знатной.
Слово-то какое. Наверное, лет двести так уже никто не говорит… – я затянулась и продолжила. – Так вот, я была младшенькой, папиной любимицей. Остальные пять сестер тоже не страдали от невнимания родителей, но я была на особом положении, мне разрешали все. Только вот никому из нас без родителей или охраны не дозволяли, как бы это лучше описать… выходить из дома… А я так рвалась…
– Прям как в сказке какой-то, – пробормотала Дима.
Нас позвали обратно в автобус, по пути я, сама себе удивляясь, почище Димы расписывала свою прежнюю жизнь. Частично, конечно, и с некоторыми иносказаниями, но все же.
– Однажды я увидела гуляющего недалеко от нашего дома парня. Как это часто бывает с юными барышнями, я сразу решила, что вот он – мой принц. Ну и влюбилась для пущей убедительности.
Дима хлопала глазами, увлеченно слушая и совершено забыв, что главная пострадавшая у нас тут она.
Я рассказала, как познакомилась с тем молодым человеком, узнала его имя – произнести его вслух я так и не смогла – и как мы начали тайком встречаться. Вот только он меня не видел, потому как я все время скрывалась то за живой изгородью, то вечером в тени деревьев. А потом мы решили, что поженимся и убежим. Или сначала убежим, а потом поженимся. Опустив часть со злыми колдуньями, зельями и проклятиями, я перешла к части, где мой прекрасный принц по воле родителей женился на другой, совершенно уверенный, что это я, потому что голоса у нас с ней оказались на диво похожи.
– И что? Он так и не понял, что это не ты? – кажется, по щеке Димы скатилась крошечная слезинка. А, может, свет от фонаря скользнул по коже, кто знает.
– Не знаю. Меня ведь выгнали из дома, отказались от меня, вот я и уехала, как только узнала о его свадьбе.
– Как-то все запутанно и неправильно. Да и ты, наверное, всего не рассказываешь, – вынесла свой вердикт Дима. – А где он живет?
– Где-то на побережье.
– Так ты к нему едешь?
– Нет. Просто я уже много лет не была у моря, кажется, даже плавать разучилась. Вот и решила проветриться, окунуться и что там еще в таких случаях делают.
Дима кивнула, вроде бы принимая такое объяснение, но настаивала на своем.
– Ты должна с ним встретиться и все ему рассказать.
– Зачем? Вдруг он счастлив, у него куча детей и все такое?
– А если нет?
– Еще хуже, если он там спился, начал лысеть, ходит в толстенных очках и с брюшком.
Вот ты бы хотела, чтобы твоя первая любовь стала такой?
Дима сморщилась, но не отступала. Мы спорили, пока на нас не зашикали другие пассажиры автобуса. После этого мы отвернулись друг от друга и стали слушать музыку.
«Но где она живет, вечная любовь? Уж я-то к ней всегда готов», – и я вот готова, как те пионеры, но тоже что-то никак не вижу ее…
Под такое родное пение Глеба и Вадима Рудольфовичей я заснула и проспала до самого утра. В салоне было уже совсем светло, а кресло рядом со мной пустовало. Мне вдруг стало жаль, что я так и не попрощалась с Дюймовочкой. Эх, жаль, отчество и фамилию не спросила. Как представлю: Иванова Дюймовочка Аркадьевна. Да и не ради смеха, хоть бы только фамилию, в соцсетях бы нашла. Неплохая вроде девчонка… Мысленно пожелав Диме решить все ее проблемы с кавалером, я обнаружила, что автобус уже подъезжает к месту назначения. Ребра опять начало саднить, и я снова приложилась к бутылке с водой. Все, скорее на пляж.
Несколько часов спустя, так и не переодевшись с дороги, я сидела на пляже. Волны, набегавшие на каменистый берег, с ювелирной точностью огибали мои босые стопы. Плюнув на разборчивую стихию, я пошла прогуляться по городу. Казалось, он был мне знаком.
Прошатавшись без дела до самого заката, я снова спустилась к морю. Пляж был совершенно безлюдным, недолго думая, я скинула платье и пошла к воде. Цепочка красноватых следов и уже вполне привычная боль… Не сможет же море меня избегать, когда я потащусь на глубину.
Какое-то время волны, как и утром, успешно огибали мои ноги, но потом законы физики перебороли капризы моего папочки. Когда я погрузилась в воду по грудь, жаберные щели на ребрах непривычно закололо, и я вдруг поняла, что перестала дышать носом. Из воды показались головы моих сестер.
– Зачем ты здесь? – спросили они хором.
– Да так, окунуться решила.
Они неожиданно засмеялись, схватили меня за руки и стали водить какой-то сумасшедший пенный хоровод.
– Полегче! У меня голова закружилась, – кое-как докричалась до них я.
– Теперь ты вернешься? – спросила одна из сестер. Я безразлично отметила про себя, что не могу отличить их друг от друга.
– Возможно, – мне не хотелось их расстраивать, но я точно знала, что изломанный горизонт моего нового дома никуда меня не отпустит.
Да и не могла же я признаться, что боюсь глубины. На смех ведь поднимут… Бывшая русалка разучилась плавать, боится моря…
Я вышла из воды, когда стало уже совсем темно, уселась на камень рядом с брошенными вещами, вытащила из рюкзака сигареты. Я стараюсь не курить на людях, потому что нет-нет да и проскочит дым не носом, а жабрами. Проще курить наедине с собой, чем объяснять, почему у тебя дымится грудная клетка.
Набросив платье, я пошла вдоль берега. Взгляд уперся в старую беседку, построенную кем-то у самой кромки воды. В ту самую беседку. Пожав плечами, я решила зайти внутрь.
– Занято здесь, – прозвучавший в темноте голос был не просто знаком.
– Я не помешаю, – я постаралась добавить в голос холодности, но получилась лишь насмешка.
– Ты?
– Нет, блин, Дюймовочка, – ляпнула я и долго смеялась над этой дурацкой шуткой, вспоминая веснушчатую девочку, которая могла бы стать моей подругой.
Он вышел из беседки и долго меня рассматривал.
– На этот раз точно ты, – сказал он.
Я хмыкнула и сделала шаг навстречу.
В свете луны было видно, что ни толстенными очками, ни лысиной, ни брюшком он не обзавелся.
ТРАМВАЙ
…До остановки трамвая, Звенящего на бегу…
Ночные снайперы «Асфальт»
Почти три десятка лет скитаний по мигающей дисплеями и пищащей датчиками пустыне цивилизации и я выбрела, наконец, к морю. Здесь было непривычно тихо, только волны старательно перемалывали мелкие ракушки, превращая их в песок.
Линия прибоя возомнила себя кардиограммой счастливого обладателя серьезной аритмии. Я брела по пляжу, вырисовывая носками ботинок замысловатые узоры в песке, и вдруг споткнулась. Опустив глаза, я увидела рельсы. Ушибленные об эту неуместную пляжную деталь пальцы горели. Я вспомнила, что в детстве бабушка учила меня давать сдачи предметам, о которые я ударилась. Хихикнула. Присела на корточки и погрозила железкам пальцем. Мол, разлеглись тут, честным людям покоя нет.
Я почему-то сразу решила, что рельсы трамвайные. Хотя никогда в жизни не интересовалась разницей между ними и какими-нибудь путями для паровозов. Трамвай, бегущий по линии прибоя, звенящий в предвкушении очередного безумного заката для двух солнц и трех пассажиров. Трамвай по колено в морской воде. Какой чудесный бред.
Но раз есть рельсы, кто-то должен по ним ездить. Может, и остановка где-нибудь есть?
Поскольку нигде, сколько хватало глаз, намеков на остановку не было, я побрела в первом попавшемся направлении – налево. Следуя глазами за параллельными металлическими пластинами, которые то ныряли в песок, то вновь выглядывали, исправно отражая солнечные лучи, я не сразу заметила, что иду уже не по берегу, а по песчаной косе, уходящей в море.
Обнаружилось это только в тот момент, когда коса закончилась, а рельсы скрылись под водой.
Вдруг обессилев, я шлепнулась на мокрый песок. Коса оказалась длинной. Полоска берега почти потерялась в дымке. Казалось, я сижу на несуразно узком острове в открытом море с единственной достопримечательностью в виде решетки рельс со шпалами.
– Интересно, сейчас время прилива или отлива? – зачем-то заговорила сама с собой вслух.
Говорят, если вы оказались в непонятной или даже пугающей ситуации, надо поговорить с собой вслух. Мол, легче становится. Отчего-то стало не легче, а вовсе наоборот.
Паника назойливой кошкой стала тереться то о спину, то о правый бок, оставляя после себя ментоловый след. Или это ветер такой холодный? Что если вода начнет прибывать быстро?..
Что если я не успею добежать до берега?.. Плавать-то я не умею…
Пока я боялась, неуклюже поднималась с песка и роняла рюкзак, на косе появилось еще одно действующее лицо – звук. Сначала это было невнятное гудение с постукиванием. Через несколько секунд мне послышался звонок. Да неужели?
Я попятилась от путей и остановилась у самой кромки воды. Волны стали чуть беспокойнее, затем явно выше, а затем из воды стал пониматься трамвай. Самый обычный, далеко не новый, зеленый. На лбу у него гордо сияла цифра 13. Транспортное средство остановилось возле меня, опутанная водорослями дверь отъехала в сторону, приглашая внутрь. Я сделала шаг еще до того, как поняла, что происходит.
Внутри сидели люди. Вопреки всем законам логики, не синие и не раздутые, а вполне живые и бодрые. Хотя о какой логике может идти речь в трамвае, только что вынырнувшем из морских глубин?
Пассажиров было двое – мужчина и женщина. Они оживленно болтали. Потом вдруг женщина, продолжая глядеть на своего спутника, сказала:
– Ты счастливая. Твои мечты сбываются. И совсем не так, как у всех остальных людей.
Не спустя много лет, когда уже и не нужно, а прямо сразу. Иногда даже заранее.
Я так и не решила, мне ли это сказано.
Не дожидаясь больше никаких знаков внимания от этих странных ребят, я устроилась на ближайшем сидении, положила рядом рюкзак и уставилась в окно. Оно как раз показывало совершенно нереальный закат. Тот самый, что я загадала недавно – для двух солнц и трех пассажиров. А потом случился рассвет, и еще один, и еще два сразу, но с разных сторон. Я только успевала вертеть головой. Каждое трамвайное окно показывало что-то свое, пейзажи бессовестно не совпадали, не подходили друг к другу. Я чувствовала, как волосы начинают шевелиться – то ли от ужаса, то ли от восторга.
Как я умудрилась задремать в таких условиях, понимать отказываюсь. Разбудил меня трамвайный звонок. Я открыла глаза и обнаружила, что мы несемся по узким изгибающимся улочкам среди невероятно красивых разноцветных домишек. На этот раз все окна исправно показывали одно и то же. Я хотела поинтересоваться, что это за город, обернулась, парочки нигде не было видно. Я откуда-то помнила, что возницу искать нельзя. Да и не собиралась этого делать: откуда-то была уверена, что такой замечательный трамвай прекрасно справляется без посторонних рулевых.
На площади с тремя фонтанами мой чудо-юдо-конь остановился, двери открылись. Я вышла и обнаружила, что рельсы заканчиваются прямо здесь. Если уж эти рельсы всплывают из моря, чего бы им не оборваться в центре такого замечательного города? Пожав плечами, я пошла искать какое-нибудь летнее кафе.
Я во все глаза смотрела на кружевные деревянные и каменные дома, перламутровые мосты над ярко-изумрудной рекой, разодетых в какие-то пестрые хламиды местных жителей, летающих в прозрачно-радужном воздухе кошек, сидящих на крышах, сложив крылья за спинами, собак, голубей, воробьев и ворон, следующих за своими хозяевами на поводках и без. И тихо подвывала про себя: «Хочу родиться в этом городе. Хочу вырасти в этом городе.
Хочу жить в этом городе».
Кофе здесь был синего цвета, а платить за него нужно было разноцветными стеклянными бусинами, нанизанными на кожаные шнурки. Я отвязала пару браслетов с правого запястья – там как раз оставалась какая-то мелочь – отдала их официантке в лиловой хламиде, поднялась и пошла домой.
Мой дом стоит прямо на площади трех фонтанов. Он самый высокий в округе, а моя комната находится в мансарде. В ней есть выходящее на закат окно, неожиданно большое. Из него видно кусочек моря с длинной песчаной косой, хвост высокого горного хребта и лес – весной и летом зеленый, а осенью дивно-розовый. В детстве я часто воображала, что где-то на границе леса и гор есть замок. В нем живет прекрасная принцесса, а подступы к нему охраняет огромный красный дракон.
С площади послышался трамвайный звон. Как это? В нашем городе отродясь не было трамваев. Я глянула в окно. Никаких трамваев. Зато возле одного из фонтанов стояли мужчина с женщиной. Женщина помахала мне рукой и крикнула:
– Я же говорила – счастливая!
Парочка показалась мне смутно знакомой.
ГОРЕ-ГОРА
рассказ Каждое утро, когда рассветное солнце только-только начинало красить ее изящные рожки персиковым, она улыбалась мне в окно. Каждое мое пробуждение она встречала и одним своим видом дарила уверенность в том, что она есть, значит, есть и я, а это в свою очередь значит, что есть и весь остальной мир.
Мы жили большой семьей – с матерью, отцом, его родителями – дедом Максимом и бабушкой Анной, с двумя младшими братьями деда, которые по возрасту, кажется, были ближе к папе, чем к деду, и с двумя моими старшими братьями.
Однажды, когда кто-то из дальних родственников женился, и в доме было полно гостей, в мою комнату отправили ночевать бабушку Айзу – никто толком не помнил, кому и кем она приходится, но, как это бывает в больших семьях вроде нашей, ее просто принимали, ничего не выясняя. Она была такой древней, что я всю ночь прислушивалась к хрипам, которые исторгались из ее беззубого рта вместо дыхания, в полной уверенности, что до утра она не дотянет. До утра Айза дотянула. И до следующего тоже. И даже гостила у нас еще неделю.
По утрам она вставала раньше меня и задергивала штору, пряча от меня мою рассветную подругу. За неделю я измаялась без привычного утреннего вида так, что последнюю ночь не спала, чтобы не пропустить момент и не дать ей на рассвете даже подойти к моему окну.
Видимо, в какой-то миг я все же задремала и проснулась ровно тогда, когда бабушка Айза тянулась к занавеске. Я подскочила и схватила ее за руку.
– Ты что делаешь, негодная девчонка? Никак хочешь на Ведьмину гору на рассвете посмотреть! – воскликнула она, пытаясь стряхнуть мои руки.
– Какая еще Ведьмина гора? – возмутилась я. – Это моя красавица Двурогая! Мы всегда встречаем рассвет вместе.
Айза в ужасе отскочила от меня, метнулась в угол, где лежал ее тюфяк и сумка с вещами, подхватила все это и мигом выбежала из комнаты. Я услышала, как она барабанит в дверь спальни деда с бабушкой, затем в дверь мамы и папы. А когда собрала их всех на кухне, она долго что-то говорила на повышенных тонах. Под-кравшись, я успела расслышать только слово «ведьма».
Вечером бабушка Анна зашла ко мне в комнату, и я сразу поняла, что разговор будет серьезный.
– И зачем ты так напугала Айзу? – мягко, но и как-то строго спросила бабушка Анна.
– Я ее не пугала. А зачем она каждое утро занавешивала Двурогую? – попыталась оправдаться я.
Бабушка глянула в окно, как будто в темноте могла рассмотреть очертания горы.
– Ты знаешь, что много лет назад муж и сын Айзы ушли покорять твою, как ты говоришь, Двурогую, да так и не вернулись?
Я помотала головой.
– А что почти в каждой семье в нашей деревне хоть один из мужчин да отправился на вершину, чтобы никогда не прийти домой?
Я снова помотала головой. Эти вопросы пока что только путали и смущали. Ну мало ли куда и кто уходит, а потом не возвращается.
– Твоя двурогая красавица зовется Ведьминой горой, – продолжала говорить бабушка Анна. – А еще ее называют Горе-гора. Уж очень часто она не отпускает назад тех, кто осмеливается штурмовать ее склоны. Женщины боятся ее или ненавидят. Или и боятся, и ненавидят. Полагаю, за то, что она лишает их любимых.
Разговор этот я запомнила до мельчайших подробностей. А потом, несколько лет спустя, бабушки Анны не стало. Дед, а следом за ним и отец отправились на штурм моей обожаемой Горе-горы. Я все шептала, глядя на ее профиль, смущенно румянящийся утром и хмуро исчезающий в дымке вечером. Шептала – они нужны тебе? На что они тебе? Они никогда не смогут покорить тебя! Верни их домой, пожалуйста!
И она вернула их обоих, так и не добравшихся до вершины.
Когда дедовы братья еще через год отправились к Двурогой, я, будто повторяя ритуал, смотрела на нее и шептала то же самое – они нужны тебе? На что они тебе? Они никогда не смогут покорить тебя! Верни их домой, пожалуйста!
И все случилось точно так же. До вершины они не добрались, но домой вернулись целыми и невредимыми.
Я хотела бы поведать об этом бабушке Анне, но ее не было. А с мамой о таком мы не говорили никогда.
Много лет спустя мои братья, давно уехавшие в большой город, приехали в гости с другом. К тому времени романтическая чушь о Ведьминой горе как будто слегка выветрилась из моей головы. При этом я была довольно великовозрастной барышней, начитавшейся, как говорил мой дед, явно кого-то цитируя, французских романов, от которых вся беда. Так или иначе в каждом незнакомце мне хотелось видеть того самого прекрасного и единственного.
По крайней мере, парень со странным именем Айзек, так напомнившим имя той жуткой бабки Айзы из детства, показался мне идеальным кандидатом для воздыханий. Он был вежлив, умен, мы часами говорили о прочитанных книгах, а потом он рассказывал мне о каждой звезде на ночном небосклоне.
Через несколько дней выяснилось, что братья привезли Айзека к нам в дом вовсе не ради меня, как мне грезилось, а потому что он всю жизнь мечтал о ней – о моей возлюбленной двурогой подруге. Он мечтал покорить ее.
Сначала я разозлилась на него. Потом – глупо, смешно, но ожидаемо – на нее. Ишь чего выдумала, стоит там вся такая идеально прекрасная, неотразимая, невыносимо совершенная.
Потом подумала – ну как же простой человек может устоять перед ней? И почти простила.
На рассвете он покинул наш дом и отправился на штурм склонов Ведьминой горы совершенно один. А я смотрела на нее, как и каждое утро всей моей предыдущей жизни, как и в те два раза, когда мои родные уходили к ней. И шептала – он нужен тебе? Он ведь так хорош. Он ведь так умен. И он ведь так нужен мне. Но, скажи, он нужен тебе? На что он тебе? На что он мне? Если хочешь, оставь его, забери. Но пусть никто не покорит тебя! Пусть никто не делит тебя со мной! Никто не достоин того, чтобы покорить тебя!
Айзек не вернулся.
Вопреки всему я ждала, а потом приняла решение. На рассвете я встала, отрезала свои наполовину седые косы, надела самое простое черное платье и старые ботинки и отправилась к ней.
Я смотрела на нее и шептала – на что тебе я? Ты знаешь, мне никогда никто не был нужен кроме тебя. Но я-то тебе на что? Оставь меня, если хочешь. Выгони меня, если так надо.
Кажется, она сама притягивала меня к себе, я будто даже не касалась земли.
– На что я тебе? Я-то тебе на что? – сухими потрескавшимися губами шептала я.
Казалось, я почти на месте – еще два шага, и она обернется, качнет своими изящными рожками, и все закончится.
Казалось, я стояла – висела в воздухе – не дышала – шептала – час, два, сотню лет.
А потом моя обожаемая двурогая Горе-гора действительно обернула ко мне свой печальный лик.
– Я-то тебе на что? – эхом повторила она мои последние слова.
Смутный силуэт показался на одной ее ладони. На второй стояла я.
– На что тебе я? – вздохнула Горе-гора и навсегда закрыла глаза.
