* * *
Раскачался ли там за стеклами
солнца маятник, ветка ль ясеня?
После сна у ней щечка теплая,
челка влажная, глазки ясные,
так посмотрит, что жить захочется,
к лету сшить сарафан и платьице.
Эта память такая склочница –
то светло от нее, то плачется.
Ты журчи ручеек мой тоненький,
набирайся и сил и разума,
доминанты впадают в тоники-
их предчувствую раз за разом я,
а ты ждешь, когда куст и деревце
вспыхнет пламенем аметистовым,
тянешь ручки, за воздух держишься
и в объятиях утро тискаешь.
* * *
Верится – не верится,
любится – не любится,
раззвенелись ветреницы
золотыми блюдцами,
брызнули осколками,
кто поднял – уколется,
жить кукушка сколько мне?
сколько плакать горлица?
далеко-далеко то
вьются тропки-усики,
не поверишь, сколько тут
под ногами музыки,
надо мною щедрости,
а на сердце робости,
иглами ощерится
сосенка над пропастью,
и слеза покатится
вниз, смолистым шариком
там, где грусть-разладица
спит в ветвях ольшаника,
где веснянок конница
бьет в ночи копытцами,
и зовет и помнится
день, где вновь не сбыться мне
* * *
Когда на ладан дышит мир,
И, кажется, что небо рухнет,
прислушайся, как мать на кухне
легко кастрюлями гремит,
как, пробудившись ото сна,
стучит в окошко месяц кроткий,
как ночь скворчит на сковородке,
и закипает тишина
в ночном котле, как пламя дней
гудит, как от огня родится
строка, а легкий сон, как птица,
поет и кружится над ней,
как Бог молчит, как стих жужжит,
и лапками ладошку месит.
Глядишь – а небосвод на месте
и мир. А подле – ни души.
* * *
За кирпичным склепом – ежевика,
за молчанием шторы – шорох фраз,
посмотри на небо и живи, как
в первый раз и как в последний раз.
Сам себе и воля и темница,
Закрывай внутри себя ключи,
видишь, засыхает медуница,
там, где птица больше не кричит,
и спешит тропа твоя из дома
в сизый плен тернового куста,
но строка, как в детстве невесома,
а душа по-прежнему чиста,
нет в ней ни запрета, ни предела
чуда, есть полетная строка,
только бы душа не оскудела,
только бы не дрогнула рука,
и весны, и воздуха хватило
досказать, домыслить и допеть
миг тот, что раскачивал кадило
лунное и солнечную сеть,
и к нему на грудь слетала дрема,
и в его ладонь ложились мхи,
а в моей сейчас клубок черемух,
видишь, и огарочек ольхи.
Только не гляди вперед с опаской,
я с тобой, а значит – не страшись,
упразднится смерть с Господней Пасхой,
и опять случится с нами жизнь
* * *
Свист иволги чище и резче,
и глуше роптанье селян,
Как будто прощальные речи
над телом слагает земля,
и множатся лунные блики,
и вечер от горести нем,
и все неслучайное ближе
внезапно становится мне,
свет дальше, тревожнее небо,
расхристанней облик земной,
но нет, ни печали, ни гнева,
лишь ангел, идущий за мной,
и воздух несущий весенний,
еще не отнятый в бою.
Зовет меня: Ксенечка, Ксеня,
а я обернуться боюсь.
* * *
Побыть с собой наедине –
какая роскошь!
У Норн вода в веретене,
а в небе розги,
луны расплывчатый курсор
и судеб нити,
а у меня – разбитый сон,
и пес-хранитель,
а за окном ветров простор,
небес поляны,
глядит из облака росток
звезды полярной,
и полсловечка перед сном,
и слово утром,
и стих, навеянный весной,
и строчка-Урда,
и солнца песнь, и неба синь,
и ливней титры,
расти, мой ясень Иггдрасиль,
скорей расти ты.
* * *
Давай покинем землю стариками
в тот день, что будет так бесчестно юн.
Внутри меня журавлик-оригами
летит на юг,
не видит белокрылый нас, стоящих
под солнцем, и сбивается с пути,
журавлик мой, почти что настоящий,
лети, лети,
покуда ты не выдохся, покуда
злосчастный рак не свистнул на горе,
сейчас ты небо крыльями окутал
и отогрел,
и вот оно уже зарделось сбоку
закатному поддавшись мятежу,
журавлик мой, лети отсюда с богом,
я не держу.
