От редакции:
В 2020-м году в издательстве Волгоградского государственного университета вышла книга историка и журналиста Вячеслава Григорьевича Ященко «Криминальный мир Царицынской-Сталинградской Губернии 1920-х годов: репортажи о громких уголовных делах эпохи НЭПа». Эта книга – результат 20-летнего труда. Для ее написания автор использовал уголовные дела, взятые из фондов революционного трибунала и народного суда Государственного архива Волгоградской области. Истории, рассказанные в жанре криминального репортажа, рисуют перед читателем непростую картину преступного мира в годы НЭПа. Это и убийства, и вооруженные грабежи, контрреволюционное движение и иные преступления. С позволения автора мы публикуем отрывки из этой книги, представляющей несомненную художественную и историческую ценность.
От автора (Картина маслом)
Историки традиционных научных школ предпочитают рисовать картины прошлого крупными энергичными мазками. Цвета их прекрасно различимы, а введение небольшого количества контрастного колера задает акцент в нужных местах исторической репродукции.
Мазки красок заполняют пустоты, ложатся друг на друга неслиянными слоями.
Выравнивание кривизны исторических эпох производится легким нанесением оттенков на уже прописанные участки. Монолитное полотно эффектно и целомудренно. Оно удачно воссоздает дух и многогранность давно ушедшего времени. Анализ переходит в антитезис и неминуемо обе противоположности порождают синтез – композиция создает точно выверенный идеологический эффект. Такие картины былого хорошо различимы с большого расстояния. Но стоит встать впритык к полотну и направить на него лупу, как начинает проявляться бесчисленное множество проплешин и провалов, в которых царствует бессобытийное время. Интенсивность общего марша вдруг сбивается на мелочную обыденность и субъективную расхлябанность, а бытие уплывает в иные измерения. В таких лагунах хранятся следы жизни незамечательных людей, безымянных участников исторического процесса. История проступает «снизу», просачивается на поверхность из текстуры сермяжной материи. Такая «неправильная» история шокирует своей ординарностью, отсутствием эпохальности и исторического тонуса. Она поражает хаотичностью кишащих в ней личных драм и мелочных комедий. В этом пористом мире летописных полотен властвует микроистория, история повседневности, хроника человеческой обыденности в юдоли сей плачевной, где нужно каяться и плакать о грехах.
Микроисторик, добравшийся до архивных документов, окунается в каскад исторических источников: мемуары, дневники, приватная переписка, объяснительные записки, доклады и доносы, протоколы допросов, покаянные письма и прошения, описи имущества и рапорты. Подобные тексты-артефакты пропитаны субъективным переживанием всевозможных, а порой и невозможных, жизненных перипетий. Ценные свидетельства далеких и близких эпох особо благодатно концентрируются в уголовных делах.
Один из основателей истории повседневности, изобретатель термина «ментальность», французский историк Марк Блок сравнил однажды «настоящего историка» со сказочным людоедом: «Где пахнет человечиной, там он знает, его ждет добыча». Именно этот «запах»
давно ушедших в мир Истории судеб человеческих исходит от архивных фондов Ревтрибунала и Народного суда, хранящихся в Государственном архиве Волгоградской области (ГАВО). За 25 лет работы в этом архиве я лишь недавно открыл для себя Клондайк подобных источников. Раньше я почему-то редко обращал свой пытливый взор на столь сказочную «добычу». Эти фонды содержат около 1000 уголовных дел 1920-х годов.
Убийства, вооруженные грабежи и кражи, контрреволюционные деяния и спекуляция, должностные преступления, дебоши, шпионаж и антисоветская агитация – из этих источников сквозит ментальная составляющая повседневности минувшей эпохи. Сотни свидетельств жизненных катастроф, переломанных через колено судеб, множество примеров того, как люди пытались выжить в экстремальных условиях гражданской бойни, разрухи и голода.
В материалах уголовных дел микроисторики и журналисты легко найдут «следы»
привычек людей того времени и примеры их стереотипного поведения. Они обнаружат там описания слухов, тревог, одержимостей и страхов. В этих источниках проявляются фрагменты мировоззрений, выказываются ценности, – индивидуальные и коллективные, бытовые и идеологические, – которые потом рушатся под тяжестью невзгод. Уголовные дела эти повествуют о катастрофических превращениях: о том, как добропорядочные и идейные люди становились правонарушителями, преступниками, а иногда и монстрами. Эти архивные фонды чудом пережили коммунальные бедствия и Сталинградскую битву. Некоторые из них были лишь недавно рассекречены.
События, отраженные в этих уголовных делах, относятся к 1920-м годам, к периоду, когда в стране насаждалась Новая экономическая политика (НЭП). Происходили они на территории современной Волгоградской области. Из 1000 уголовных дел я выбрал 52. То есть, выборка составила всего 5%. Понятно, что книга моя не является социологическим исследованием, поэтому претензии от социологов не принимаются. Выбор мой пал на громкие экстраординарные дела и дела типовые. Информация прячется в архивных фондах в «разобранном» и «неудобоваримом» виде. Поэтому я «упаковал» ее в рамки «читабельного»
криминального репортажа. Книга начинается с обзора уголовной обстановки в крае в эпоху НЭПа. Далее представлены шесть категорий преступлений: душегубство, контрреволюция, вооруженные грабежи, должностные и хозяйственные преступления, укрывательство и хулиганство с дебошами. В каждом разделе репортажи следуют в хронологической последовательности. При этом я старался ничего художественно не выдумывать, а реконструировал микроистории сугубо с опорой на архивные источники. Так большая часть представленных в репортажах монологов и диалогов взяты из протоколов допросов и прошений, все событийные нюансы, включая погодные условия, в репортажах тесно привязаны к тексту архивных документов. Таким образом, у микроисторий, рассказанных в этой книге, историческое содержание «упаковано» в рамки криминального репортажа. То есть, книгу я писал и как историк, и как журналист. Использовал все свои приобретенные навыки.
Человек давних времен не должен оставаться «пустым фантомом», – считал Марк Блок.
Надеюсь, герои моих криминальных репортажей предстанут перед вами из прошлого не как «тени» и расходный материал истории, а как люди, прожившие окаянные годы во всей своей конкретности и рельефности разверстого самобытия.
ЗВЕРСТВА ПАРТИЗАН ЗАВОЛЖЬЯ
С 1918 по 1923 годы в бескрайних степях Царицынско-Астраханского Заволжья царила анархия. Здесь процветали уголовный бандитизм и антибольшевистское повстанчество.
Весной 1921 года, после подавления Кронштадского мятежа в Царицынскую и Саратовскую губернии для ликвидации повстанчества и уголовного бандитизма прибыла 27-я Омская стрелковая дивизия. В Царицынском Заволжье – на территории современных Николаевском, Старополтавском, Палласовском и Ленинском районах – действовала 80-я бригада, под командованием Романа Ивановича Сокка. Перед бригадой была поставлена задача – оккупировать эту местность, то есть, занять все крупные населенные пункты, а мелкие хутора навещать частыми карательными экспедициями. То, что увидели красноармейцы в этих негостеприимных краях, возможно, стало лейтмотивом их ночных кошмаров на многие годы.
В мае 1921 года в бригаде №80, прибывшей в Ленинский уезд, были организованы две оперативные тройки. В первую тройку вошли уездный военком Василий Агарков, заместитель комбрига-80 и заместитель предуисполкома товарищ Морозов. Вторая тройка включала в себя комбрига-80 товарища Сокка, члена Бюро Укома партии Семена Жолобова.
Председателем второй тройки был назначен военком станции Кайсацкая Михаил Горемыкин.
Мемуары Горемыкина сохранились в фондах Центра документации новейшей истории Волгоградской области. По его воспоминаниям, руководство бригады разработало оперативный план действий. Согласно этому плану, войсковые колонны должны были выступить в степь в двух направлениях. Одна часть бригады во главе с заместителем комбрига с тройкой товарища Агаркова отправилась по маршруту: Царев, Умет, Житкур, озеро Эльтон, балка «Хора». Вторая колонна под командой комбрига-80 товарища Сокк выступила по маршруту: балка Кульгута, хутор Финогенова, хутор Назарочкина, балка Сайгачья, озеро Булухта. Встреча двух соединений должна была состояться на плотине балки «Хора». На пути своего движения обе группы вели тщательный «прочес» и облавы во всех встречающихся на их пути хуторах, на 10-15 км в обе стороны.
«О наших выступлениях бандиты были полностью осведомлены и в соответствии с этим вели себя и перемещались в степи, чтобы не встречаться своими главными силами с нашими войсковыми частями», – вспоминал Михаил Горемыкин.
Хутора в степях Ленинского уезда располагались по «квадратно-гнездовой» системе, разработанной еще во времена Столыпинских реформ – хутор от хутора стоял на расстоянии от 2 до 5 километров. Степной ландшафт в этих местах имеет идеально ровную поверхность – «без единого куста и деревца далеко просматривалась невооруженными глазами всякое движение, повозки, конного, не говоря уже об отрядах». География местности накладывала свой отпечаток на тактику повстанческих отрядов. Михаил Горемыкин так описывал поведение партизан: «Например, получали сведения о движении крупных вооруженных сил красноармейцев… с которым опасно или не имеет смысла сталкиваться. В этих случаях отдельные бандиты (молодые и взрослые) превращались в пахаря, косца, сеяльщика, пастуха, работавшего у себя дома в хуторе (а хутора обычно одиночные, а населены от 2-3 до 10-15 хозяев). Винтовка под копной сена, под скирдой, лошадь верховая пасется рядом, седло спрятано. Если же отряд небольшой … и с ним можно схватиться, обезоружить, уничтожить и т.п. этот «безобидный труженик» молниеносно превращается во всадника с винтовкой и с шашкой. Дается сигнал на другие хутора разными способами: ставятся в отдаленное положение махи ветряных мельниц, поднимается на колодезный журавль какой-нибудь маяк (мешок, пиджак, дерюга), разводит костер с дымом и т.п. Сам же или группа всадников из этого хутора мчат в определенном направлении с хутора на хутор, и вот через 10-15 км появляется крупный в 30-50 и даже 100 вооруженных бандитов, отряд, который налетает на этот небольшой отряд красноармейцев, группу советских людей, уничтожает их и расправляется с ними зверски».
Цели своей каратели не достигли, ни одной из поставленных задач не выполнили.
Партизаны продолжали подрывать зыбкие устои Советской власти на обширных просторах Заволжья, проявляя при этом невиданную жестокость к представителям нового режима.
Бойцы бригады №80 стали свидетелями зверств степных партизан.
Михаил Горемыкин вспоминал: «Двигаясь с группой частей бригады в районе хутора Ткаченко, Сайгачья балка, в 10-15 км от большой дороги Ленинск – Кайсацкая – в 110-120 км от Ленинска, мы решили свернуть к отгонному колодцу, чтобы напоить лошадей и заправить водой автомашины. Когда мы подъехали к колодцу, вокруг него никого не было. Корыта, из которых поят скот, рассохшие, не было никаких признаков недавнего нахождения здесь людей. Из колодца исходило сильное зловоние и вода находилась на необычно высоком для этих мест уровне. Мы сразу поняли, что здесь находится «склад», «кладбище» наших людей, убитых бандитами в разное время и сбрасываемых сюда. На ближайших хуторах отыскали емкие бурдюки (большие мешки из кожи, в 5-8-10 ведер, которыми через блок лошадью или верблюдом достают воду из колодца для поения скота в корытах) и опытных колодезников.
Откачали кровянистую воду. Колодец был со срубом, ширина его внизу примерно около 2 на 2 метра, глубина до 20 метров. Начали извлекать изувеченные, некоторые обезглавленные, распухшие от тепла и воды изрубленные трупы советских людей, которых бандиты, захватывая на хуторах при налетах на села, зверски убивали и в этот колодец на протяжении осени, зимы, весны сбрасывали. Вода из колодца была откачена, трупы извлечены. Всего их было 72 трупа. Некоторые из трупов были опознаны, но большинство опознать было нельзя из-за их изуродованности и разложения. Произвели поверхностную опись трупов с помощью имеющегося медперсонала бригады. На возвышенном холмике в общей братской могиле похоронили эти останки наших советских людей, защитников революции… На траурном митинге выступили с прощальными речами, поклялись отомстить за кровь наших товарищей».
Ночью бойцы бригады на лошадях и автомашинах сделали пятидесятикилометровый бросок и обложили хутор Назарочкина, который насчитывал 18 дворов. На рассвете начался тщательный обыск хутора. Несколько конных и пеших партизан попытались ускакать с хутора, но были или убиты, или схвачены. На хуторе были захвачены 12 повстанцев с оружием. В мельнице, в яме под полом был обнаружен сын мельника – известный в крае партизан. Вечером оперативная тройка после недолгого обсуждения, вынесла свое решение:
«1. Всех захваченных 12 человек бандитов расстрелять. 2. Хутор Назарочкина, как бандитское гнездо, сжечь. Населению хутора было дано два часа на то, чтобы они за это время могли что им нужно (одежду, имущество, продукты, скот и т.п.) из своих домов и амбаров вынести в поле, на ветреную сторону».
Силами красноармейцев из хутора были вывезены в поле «на ветер от хутора» все молотилки, плуги, бороны, сеялки, конные грабли, кузнечный инструмент (меха, наковальни, тиски, сверлильные станки и т.п.), оставленное владельцами в амбарах зерно, скот и другие ценные продукты, «чтобы они не погибли в огне». Через два часа хутор был зажжен в нескольких местах с ветра. Деревянные и саманные постройки вспыхнули. И через три часа от некогда богатого хутора остались одни угли. 12 приговоренных к расстрелу партизан были пущены в расход в ближайшей к хуторе ложбине. Первый карательный поход закончился.
Части бригады №80 двинулись в Ленинск, а затем ушли в Царицын. В 1922 году за проведение карательных операций в Царицынской губернии Роман Иванович Сокк был награжден вторым орденом Красного знамени (Приказ РВСР №65).
Комбриг-80 товарищ Сокк, представители уездного комитета партии и исполкома, доложили Губкому и Губисполкому о ходе прошедшей операции и о ее скромном результате.
Губернские власти пришли к выводу, что в степных условиях крупными частями войск малой подвижности и слабой маневренности с мобильными партизанскими формированиями не справиться. Нужны легкие конные, подвижные, хорошо вооруженные и оснащенные отряды с быстрыми пулеметными тачанками, – решили в Царицыне.
В Ленинском уезде были сформированы два конных отряда. Эти отряды по 120–150 человек были хорошо вооружены, укомплектованы отличными верховыми лошадьми, пулеметными тачанками (по 3-4 тачанки-пулемета на отряд). Подчинялись мобильные карательные отряды уездному военному комиссару В.М. Агаркову (Огаркову). При выездах этих отрядов на операции в степь с определенными заданиями им придавались оперативные тройки.
В течение лета и осени 1921 года мобильные отряды осуществляли многочисленные карательные операции в заволжских степях. Результат их работы был уже иным. Михаил Горемыкин вспоминает: «Они [каратели, – прим. В.Я.] появлялись неожиданно в разных местах уезда, на хуторах, в селах, иногда делая переходы по никому неизвестным направлениям по 100–120 км в сутки. Неоднократно сталкивались с крупными отрядами бандитов [бой вблизи поселка Старый Эльтон, бой у озера Булухта и др.] и всегда банды были биты, рассеивались и несли большие потери. Бандиты перестали быть «хозяевами» в степи, боялись вступать в открытый бой с нашими отрядами, почти совсем прекратили налеты на села уезда».
Михаил Горемыкин вспоминает: «Наши конные отряды все больше и больше развивали свою оперативную деятельность в степях уезда. К осени и в зиму 21 года наши отряды и тройки к некоторым хуторам, являющимся базами бандитских отрядов, применили разрешенную меру ВЦИКом, выселение всех жителей этих хуторов в крупные села уезда, а хутора сжигались. В то же время Президиум вынес решение о помиловании всех бандитов, добровольно явившихся в органы Советской власти с выдачей им вида на жительство и разрешением проживать в уезде и за его пределами, по их усмотрению… В ноябре-декабре 1921 года, январе-марте 1922 года в уезде было принято свыше 2000 человек сдавшихся бандитов».
БАНДА ЭКС-БУДЕНОВЦА МЯСОЕДОВА ГРАБИЛА И УБИВАЛА ИЗ-ЗА ГОЛОДА
Ранним утром 5 февраля 1922 года два незваных гостя зашли в усадьбу хутора Калачев- Савичев, располагавшегося недалеко от Царицына у села Ерзовка между Яблоневыми и Грачевыми хуторами. Мужчины зашли в кухню, где застали малолетнего сына хозяина хутора. Мальчик их узнал. Крестьянин Степан Иванович Мясоедов и цыган Василий Зубков были жителями соседней Орловки. Мальчишка робко поздоровался. Но Мясоедов и Зубков не ответили на приветствие. Вид у них был мрачный и угрожающий. Степан окинул взглядом летнюю кухню. В углу стояла винтовка. Он схватил ее и проверил затвор. Винтовка была заряжена. Младший Савичев не на шутку испугался, вскочил и бросился в дом. Мясоедов и Зубков побежали за ним, но мальчик успел закрыть входную дверь на засов и стал звать отца и мать на помощь. За дверью послышались шаги хозяина хутора Савичева. Мясоедов пять раз выстрелил из винтовки в запертую дверь. В доме послышались стоны. Налетчики ушли в кухню и стали совещаться.
«Плохо дело. Мальчишка нас узнал. Надо кончать с этой семь-ей», – заключил Степан.
Мясоедов обыскал кухню. На полке за дверью он нашел коробку с патронами. Зарядил винтовку и направился к дому. С помощью товарища он легко снял дверь с петель. У порога грабители обнаружили залитый кровью труп Савичева. В спальне послышался шорох.
Мясоедов поднял свисающее до пола одеяло и заглянул под кровать. Из темноты на него глядели две пары глаз, наполненных ужасом. Мать прижала к себе сына и закрыла ему рот ладонью. Мясоедов сделал два выстрела, и семьи Савичевых не стало. Расправившись с хуторянами, убийцы приступили к грабежу. Запрягли в телегу пару быков. Снесли в повозку мешки с одеждой, мануфактурой, картошкой и пшеницей. Выгнали за ворота двух коров, двух телят, восемь овец и две козы и направились неспешным караваном в Царицын. В Заполотновской части города, около суконной фабрики на улице Двинской грабители завели скотину во двор знакомой им гражданки Марфы Трояновой. На вопрос женщины, откуда такое мясное богатство, Мясоедов ответил, что привел животных с хутора Широкого для продажи на царицынском базаре. В тот же день Мясоедов и Зубков стали распродавать скот семьи Савичевых. К сбыту награбленного Степан привлек брата Василия, земляка Василия Дубцова и горожанина Новокщенова. Распродать резанное мясо согласился местный семнадцатилетний мясник Ваня Варешкин, проживавший в доме №7 на улице Ладожской.
«Зимой незнакомый мужчина предложил мясо коров резаное и живьем две коровы. Они сами зарезали [часть скота], чтобы избежать лишних расходов на бойне. Мясо купил 12 пудов. 800 тысяч рублей за пуд. 15 миллионов отдал. 800 тысяч оказался им должен. Но они за долгом не пришли», – сообщал позже следователю на допросе мясник Варюшкин (10 апреля).
Расследование убийства семьи Савичевых зашло в тупик. Свидетелей преступления не было. Преступники два месяца гуляли на свободе.
Утром 4 апреля двадцатилетний рабочий Французского завода, уроженец Орловки Василий Степанович Дубцов пришел на базарную площадь в поисках пропитания. Третий день он не употреблял в пищу ничего, кроме воды. Дрожащие от слабости ноги сами привели его в чайную. Денег в карманах у рабочего Дубцова не было, но он надеялся встретить в чайной знакомых, на хлебосольность которых и уповал. Надежды голодающего оправдались.
В углу за столиком сидели три земляка – Степка Мясоедов, Васька Сердюков и цыган Андрюшка Зубков. Дубцов подошел к ним и попросил угостить его хлебом. Мясоедов зло посмотрел на просящего и вдруг предложил: «Пойдем с нами на дело, и добьешься хлеба».
Василий Степанович, недолго думая, согласился и получил от Мясоедова кусок хлеба и стакан мутного чая. В чайной Сердюков рассказал подельникам, что неделю назад слышал на базаре разговор нескольких казаков о том, что они планируют 5 апреля привезти в Царицын молоко и масло для продажи. Заночевать перед въездом в город казаки собирались недалеко от станции Гумрак у Белой казармы. Мясоедов предложил ограбить молокоторговцев.
В тот же день вечером Степан и Василий Мясоедовы, Пимен Сердюков и братья Василий и Андрей Зубковы шли вдоль железнодорожного полотна к станции Гумрак, чтобы «добиться разных продуктов».
«Неизвестно застанем ли у Белой казармы казаков, но кто будет ехать по дороге, тот и будет наш», – сказал главарь банды Мясоедов своим подельникам.
В мешках у бандитов лежали четыре разобранных винтовки. Дойдя до Белой казармы, они спрятались за валом и собрали винтовки. В разведку послали Сердюкова. Вскоре тот вернулся и рассказал, что подводы казаков стоят у железнодорожной будки. С наступлением темноты вооруженные грабители направились к телегам. Но казаки в это время не спали. Они кормили сеном распряженных лошадей и пели у костра песни. Бандиты в растерянности вернулись к валу. Посовещавшись, они условились действовать решительно. Разбойники вновь подошли к казачьему лагерю и открыли винтовочный огонь в воздух.
«Все в будку. Иначе постреляем», – заорал главарь Мясоедов.
Безоружные казаки подчинились приказу и вошли в будку. Бандиты направились к телегам, но тут прошел поезд, и разбойники вновь «обробели» и разбежались в разные стороны. Когда поезд ушел Мясоедов вернул сообщников к казачьим повозкам. В это время из будки послышался голос: «У нас есть оружие. Мы будем стрелять. Не трогайте молоко».
Братья Зубковы присели от таких слов. Сердюков и Дубцов рысцой побежали к валу. Но Мясоедов выстрелил из винтовки в воздух и закричал в сторону будки: «Если бы у вас было оружие, вы бы в будку не спрятались. Сидите там до утра. Или мы вас всех там прикончим».
Грабители бросились к телегам искать мешки с хлебом. Хлеба в возах не оказалось, поэтому голодные бандиты стали угощаться молоком и маслом. Насытившись, они оседлали лошадей и верхом ускакали в Царицын.
«Между собой решили, что если мы пойдем в город пешком, то казаки нас догонят, поэтому ушли на лошадях», – пояснял позже на допросе Василий Мясоедов.
В Царицыне разбойники загнали лошадей во двор знакомой гражданки Королевой, проживавшей на Сибирь-Горе (улица Двинская, около мельницы). Двух лошадей Мясоедов оставил себе, а трех остальных продали в Зацарице цыганам за 30 миллионов рублей. В чайной грабители пообедали и поделили деньги. Голодающий рабочий Французского завода Василий Дубцов на вырученные деньги тут же на базаре купил себе ботинки.
6 апреля старший милиционер Мещеряков опрашивал семерых ограбленных казаков.
Как оказалось, они проживали в хуторе Зотова станицы Качалинской Второго Донского округа (ныне Иловлинский район). Все семеро были родственниками и носили одну и ту же фамилию – Никитины. Вот как описывал ограбление пятидесятидвухлетний казак Филипп Иванович Никитин:
«Мы на семи подводах, запряженных лошадьми, везли в город сено на продажу. Не доехав 17 верст до города, нас застала ночь. Тогда решили остановиться и переночевать у Дементьевой будки. Выпрягли лошадей и привязали их. Около полуночи один наш товарищ увидел, что с восточной стороны к лошадям идут неизвестные три человека, а еще один стоял у будки (может, и больше). Тогда товарищ дал им знать, что у лошадей есть люди. Они подались за будку. Мы стали за ними следить. Они ушли на восток. Мы их потеряли из виду.
Через 15 минут они зашли с северной стороны и подошли к нам на 25 сажень. Дали три выстрела. Видимо, испытывали нас, есть ли у нас вообще оружие. Мы им ничего не ответили, и тогда они зашли с западной стороны и еще дали пять выстрелов по нам. Мы были у скотины. Они скомандовали, чтобы мы зашли в будку или они нас перестреляют. Когда мы зашли в будку, один из наших спросил: «Что вы за люди?» Один из них ответил: «А вам кого нужно?». Товарищ сказал: «Не подходите, стрелять будем». Они крикнули: «Ежели б было у вас чем стрелять, так вы бы давно стреляли. Не выходи из будки, если хочешь жить». Мы заперлись [в будке] и стали в окно смотреть, как они по нашим возам стали молоко и масло забирать. Потом отвязали лошадей и уехали верхом. Мы до утра в будке просидели, а утром, как светало, пошли по следу. Один след шел на север, а другие на восток в сторону Царицына».
8 апреля сотрудники третьего отдела Царицынской милиции вышли на след преступников, на которых, кстати, им указали ограбленные казаки, проводившие собственное расследование. Опрашивая на базарной площади торговцев, качалинские гости узнали адрес сорокалетнего цыгана, уроженца Тамбовской губернии Андрея Захаровича Зубкова. Его семья жила недалеко от базарной площади – в доме №30 на улице Ростовской. Андрей Захарович был известным в городе перекупщиком лошадей. По словам базарных торговцев, на днях цыган Зубков купил несколько лошадей у подозрительных граждан. К нему во двор и пришли ограбленные казаки хутора Зотова. Они без труда опознали своих лошадей, стоявших в сарае Зубкова. Вскоре во дворе цыгана уже работала милиция. Зубков не стал отпираться. Он рассказал, что 6 апреля в 9 часов утра он вышел со двора и увидел процессию, шествующую по его улице к базарной площади: один ехал на лошади верхом, а двое вели коней в поводу. Цыган спросил их, куда они держат путь. Те ответили – на базар продавать лошадей.
«Цыган, купи у нас лошадей», – сказал тот, что был на лошади. Я спросил, за сколько хотят продать. Они сказали, за 200 миллионов рублей. Я спросил, а карточки на лошадей у вас есть? Они говорят, есть, но не с собой. Э, говорю, без карточек на базаре вы лошадей не продадите. Поторговались. Я купил трех лошадей, отдал им 100 миллионов рублей, остальные 30 миллионов сказал, что отдам, когда они учетные карточки принесут. До сих пор не принесли», – поведал следователю свою историю цыган.
Четвертую лошадь милиционеры обнаружили во дворе дома №31 на улице Княжненской. Там проживал двадцатичетырехлетний экс-буденовец Константин Иванович Королев, сын хозяйки дома, во дворе которой остановились грабители.
«Я встал утром. Въезжает во двор человек на рыжей лошади и привязал ее к двери.
Вошел в квартиру и спрашивает меня: «Нужна лошадь?». Откуда ты, спрашиваю. Он говорит: «Я стою у твоей матери. Она меня прислала, сказала, что тебе лошадь нужна».
Спросил, есть ли у него учетные карточки на лошадь. Он говорит, есть. Дал мне карточку на имя Чупрынина Ивана. Купил лошадь за 67 миллионов рублей. 50 миллионов сразу отдал, остальные обещал ему позже вернуть. Потом я пошел на базар, купил лошади сена», – рассказал на допросе Константин Королев.
«Ходила к гражданину Помозкову для сиротских бумаг. Вернулась домой. Вижу, идет толпа. Там милиционер. К моему дому. Стучат в парадную ко мне. Им девочка открыла.
Вошел [милиционер] во двор, спрашивает меня: «Есть ли у вас лошади?». Нет, говорю.
Зашли. Осмотрели. Во дворе стояли две лошади, поставленные неизвестно кем. Девочка Зоя, восемь лет, говорит, что какой-то мужчина перелез через забор, отпер ворота и ввел их [лошадей]. Зашел в коридор и приказал детям караулить лошадей. Обещал им за это хлеба принести», – рассказала следователю шестидесятишестилетняя мать Константина Акулина Лаврентьевна Королева.
Все найденные лошади в тот же день были возвращены под расписку хозяевам.
8 апреля по сведениям, полученным милиционерами от цыган и Королевых, были задержаны подозреваемые – жители села Орловка двадцатичетырехлетний экс-боец Первой конной батареи Первой конной армии Буденого Степан Иванович Мясоедов, двадцатидвухлетний бывший рядовой Первого Донского революционного полка Пимен Иванович Сердюков и девятнадцатилетний рабочий Василий Степанович Дубцов. Все они были препровождены в городскую тюрьму. Брата главаря банды Василия Мясоедова и цыгана Андрея Павловича Зубкова арестовать не удалось. Они ударились в бега.
В тот же день милиция провела обыск в доме мясника Варешкина. Он добровольно передал стражам порядка живую корову, которую купил у Мясоедова два месяца назад.
Следователь принял корову, как вещественное доказательство грабежа и убийства на хуторе Савичева и отправил молодого мясника за решетку. 6 декабря его отпустили на свободу под залог матери в 50 тысяч рублей новыми деньгами, но в начале 1923 года Варешкина вновь поместили в тюремную камеру.
В мае был задержан еще один соучастник преступления – скупщик краденого Александр Кузьмич Смоляков. Но уже 28 июня он был отпущен под подписку о невыезде под поручительство члена РКП(б), секретаря Совнаршколы Николая Ивановича Ерина.
На первом же допросе главарь банды Степан Мясоедов сознался во всех совершенных им злодеяниях. Рассказал он и об ограблении семьи Савичевых. Сообщил, что именно он убил всех членов семьи. В мае на допросах он рассказал следователю об арсенале банды. Так, шестизарядный револьвер «Смит и Вессон» хранился у брата Василия. Но прятал он его крайне неаккуратно – в печи. Однажды по недосмотру матери револьвер обгорел и стал непригоден для использования. Шашка у Степана появилась в 1918 году во время его службы в Первом Доно-Ставропольском кавалерийском полку. Кинжал он принес с турецкого фронта Первой мировой войны. Винтовки же были украдены у разных владельцев.
2 июня Степан пишет прошение об отпуске: «Ввиду смерти отца и матери, остались дети на произвол судьбы никем не определенные. В силу чего обращаюсь к Вам с просьбой отпустить меня домой для определения имущества и оставшихся детей-сирот». Но разжалобить следователя ревтрибунала главарю банды не удалось. Во время предварительного следствия он находился в тюремной камере.
8 мая следователь решил опросить старшего брата главаря тридцатилетнего Алексея Мясоедова, проживавшего в доме родителей в Орловке. В начале года братья забрали его к себе в Царицын, так как «я глухой, больной не имел средств к пропитанию». Инвалид сидел на квартире у братьев и валял валенки на продажу. Когда братья стали приносить мешки с одеждой и у них появились два револьвера и винтовки, Алексей заподозрил неладное и простодушно пригрозил братьям, что расскажет о своих подозрениях милиции.
«Василий схватил меня и хотел застрелить, но не было [под рукой] револьвера. Пошел его искать. А я ушел в Орловку и заявил матери и сестре о братьях. Меня переселили на Дар- Гору к теткам. Больше я их [братьев] не видел», – рассказал Алексей.
14 июня в Царьгубисправтруддоме умер от сыпного тифа Василий Дубцов. 4 февраля 1923 года его примеру последовал и Пимен Сердюков.
9 октября следователь Царицынского губернского революционного трибунала Чепелев вынес постановление о привлечении к уголовной ответственности новых фигурантов дела – скупщиков краденого и недоносителях Андрея Захаровича Зубкова и Акулины Лаврентьевны Королевой. В тот же день в розыск были объявлены Андрей Павлович Зубков и сын Акулины – Константин Королев.
В конце марта следователь Царьревтрибунала Мирандов отправил Смолякову повестку, но тот на допрос не явился. Милиция не смогла найти его в Царицыне. Тогда попытались вызвать на допрос его поручителя – коммуниста Ерина. Но и тот, как оказалось, «выбыл из Царицына в город Вязники Нижегородской губернии, не уведомив следователя».
Царицынский ревтрибунал объявил Смолякова в розыск, а на поручителя Ерина было заведено отдельное уголовное дело №452, которое отправилось почтой в Нижегородскую губернскую прокуратуру.
Таким образом, к концу следствия в апреле 1923 года за решеткой находились полностью признавшие свою вину Степан и Василий Мясоедовы и Варюшкин. Дубцов и Сердюков ушли в мир иной. Зубков Андрей Павлович, Зубков Андрей Захарович, Королевы Акулина и Константин, Смоляков и Новокщенов находились в бегах. Алексея Мясоедова оставили в покое по причине его психической невменяемости.
15 мая 1923 года прошло заседание Царицынского губернского суда. Главарь банды Степан Мясоедов был приговорен к расстрелу. Также к высшей мере наказания был приговорен и его брат Василий, но «в связи с чистосердечным признанием и неразвитостью, а также ввиду амнистии» расстрел ему заменили на пять лет лишения свободы со строгой изоляцией и лишением гражданских прав сроком на три года. Ивану Варешкину дали 10 лет, но сократили срок лишения свободы на одну треть по амнистии и еще на одну треть из-за малолетства. В зачет пошло и время содержания его под стражей во время предварительного следствия. В результате реальный срок отбытия наказания для Варешкина составил полтора года.
Во время отбывания наказания Варюшкин не получил ни одного взыскания. Он добросовестно трудился на самой грязной работе – доставлял в трудисправдом нефть. 22 февраля 1924 года его досрочно освободили. По беглому Смолякову уголовное дело было прекращено 21 августа 1924 года. 4 июня 1925 года досрочно был освобожден из Новочеркасского изолятора и Василий Мясоедов.
Главарь банды Степан Мясоедов попытался разжалобить Кассационную коллегию Верховного суда своим прошением о помиловании. В ходатайстве он сообщал о своей классовой близости пролетариату («сын бедного хлебороба»), о своей темноте и неразвитости («не получил никакого образования»), об унижениях и тяготах, испытанных им в юности («с малых лет батрачил на кулаков за мизерное вознаграждение, перенес всевозможные тяжести невзгод, где и надорвал свое здоровье»). Он напомнил о своей добровольной службе в Красной армии до ноября 1921 года.
«По возвращению [из Красной армии] застал свою семью в трудно-бедственном положении. Домашность была разорена до основания. Средств не было. Переживали голод, царивший в Нижнем Поволжье. Работы найти негде. Злой рок толкнул на преступление. Суд отнесся ко мне, как к неисправимому преступнику, на что я гражданской совестью заявляю: я не в полном смысле бандит и разбойник, не знающий конца и преград своим преступлениям.
У меня есть человеческие чувства, и я способен и постараюсь исправиться», – клялся перед правосудием главарь банды. Но государство не смогло простить убийцу и грабителя. 27 июля 1923 года Степан Мясоедов был расстрелян.
ПЛЕМЯННИК ГЕНЕРАЛА СИТНИКОВА УБИЛ БРАТА ГИРЕЙ
2 мая 1924 года на берегу реки Бузулук недалеко от хутора Ситников станицы Филоновской Хоперского округа фельдшер Иван Михайлович Ефремов в присутствии понятых Ефима Нестерова и Тихона Попова осматривал недавно поднятый со дна реки труп мужчины. К телу несчастного вожжами был крепко привязан пятипудовый камень. Рядом с медиком сидел старший милиционер Давыдов, составлявший под диктовку фельдшера протокол осмотра трупа.
«На левой стороне головы в области соединения левой теменной височной и затылочной костей находятся две раны, проникающие через головные покровы с вдавливанием костей в полость мозга, – докладывал Иван Михайлович. – Обе раны одинакового размера в 3,5 сантиметра длиною, на расстоянии трех сантиметров друг от друга под острым углом. Характер не резаных, а пробитых ран с неровными краями».
Женщины, стоявшие за спинами собравшихся недалече казаков, громко заохали.
Милиционер Давыдов шикнул на них и завершил протокол осмотра словами: «Вокруг шеи синеватая полоса, возможно, возникшая от удушения веревкой».
Труп был опознан сразу же после поднятия его из реки. Это был хозяин усадьбы, расположенной на краю хутора Ситникова – тридцатилетний казак Иван Васильевич Ситников. Его разыскивали уже пятые сутки. Жена Аксинья первая забила тревогу. Сначала она прибежала к свекрови. Та как-то безразлично отреагировала на ее тревогу – мол, ушел куда-то, скоро вернется. Но сердце Аксиньи подсказывало, что с мужем случилась беда. Она побежала в сельсовет. Вскоре во дворе Ситниковых появилась группа суровых хуторян. То, что Ситников был убит, стало понятно с первого же взгляда на подворье. Следы крови и волочения тела были обнаружены 28 апреля по всей усадьбе, на цепи колодца и на тропинке, ведущей от сада к реке. Вся семья Ситниковых была тут же причислена в разряд обвиняемых.
2 мая хуторяне, наконец, узнали и имя убийцы. Ситников Василий Васильевич признался в том, что во время очередной семейной ссоры он в состоянии аффекта убил своего брата.
Случилось это в полдень 27 апреля.
Семья Ситниковых считалась в хуторе неблагополучной – ни в социальном, ни в моральном, ни в классовом отношении. Усадьба семьи стояла на самом юго-восточном краю хутора, изолировано: была отделена от соседей балкой и рощей. Большой дом, флигель с кухней и чуланом, обширный скотный двор и хозяйственные постройки. Здесь под одной крышей жили Иван с женой, холостой Василий, их семидесятипятилетняя мать Мария Федоровна, шестидесятидвухлетняя тетка Агафья Федоровна Калачева и покинутая мужем (эмигрировал с белой армией в Болгарию) сестра Татьяна Машенова, 29 лет. Все они приходились близкими родственниками известному в крае белому генералу Григорию Алексеевичу Ситникову. До революции хутор принадлежал отцу братьев, а росшая рядом с усадьбой роща – генералу. Оба племянника под присмотром своего дяди весной 1918 года участвовали в Общедонском восстании. Василий был денщиком у именитого дяди, Иван служил в обозе. Под руководством дяди-генерала они наступали на красных и под его же чутким командованием потом бежали от большевиков в Крым. Иван в 1920 году сдался на милость командарму Миронову и вскоре первым вернулся домой. Чуть позже приехала из Новочеркасска сестра Татьяна. А Василий, поскитавшись по странам южной Европы, с сотнями уставших от Гражданской смуты казаков реэмигрировал. В 1923 году он заявился в родной хутор, изможденный болезнями и скитальческой нищетой. Как оказалось, брат Иван его совсем не ждал. Он в штыки воспринял идею Василия и матери поделить общее имущество. Поводом для конфликта стало также нездоровое влечение Ивана к батрачившей у них на хуторе девице Аксиньи Дундуковой. Он открыто с ней сожительствовал и, несмотря на протесты всех членов семьи, в конце концов оформил с ней брачные отношения. На этой почве между братьями начались первые ссоры, которые очень быстро переросли в частые пьяные драки. Кульминацией конфликта стал мордобой, учиненный племянниками генерала на Масленицу 1924 года. Бились тогда единокровные родственники не на жизнь, а на смерть.
Извалявшийся в снегу Василий оседлал-таки Ивана и мертвой хваткой сжал свои пальцы на его горле. Односельчане с трудом разняли братьев и потом долго разъясняли им правила мирного сосуществования в границах одной семьи. Но воспитательная работа общины не помогла. Скандалы продолжали сотрясать ячейку общества. И вот наступила ожидаемая трагическая развязка.
Василий на допросе рассказал подробности того злополучного дня. В большом доме Ситниковых Иван с женой занимали кухню. Василий зашел к Ивану и попросил яиц. Иван был в комнате один. Он возился в чулане. На просьбу брата, не оборачиваясь, зло кинул: «Ты свои яйца все съел. Не дам». Слово за слово. Спокойный разговор перешел на крик. Кровь в жилах закипала. Глаза налились гневом. Иван схватился за лопату. Василий сжал в руке чугунную пятифунтовую гирю. Оба подались навстречу друг другу. Василий два раза ударил брата по голове. Тот рухнул и залил пол алой кровью. С час Василий сидел рядом с телом брата и пытался прийти в себя. Он с трудом соображал. В ушах шумело. Реальность походила на страшный сон. Как тело потом перекочевало из дома через пустырь в рубленый сарай сада, следствие так и не выяснило. Подозревали, что Василию в этом помогала сестра, мать и тетка. На двери ограды скотного двора проводивший осмотр места преступления председатель сельсовета и понятые обнаружили пятна крови. Следователь сделал вывод, что грузное тело Ивана перемещали на этой двери. Но Василий упорно брал всю вину на себя.
Кровь на двери он объяснил просто: недавно на ней резали свинью. Кто смыл кровь с полов и со стен кухни? Василий настаивал, что это сделал он сам. Родственники тогда ничего не знали об убийстве, твердил он на допросе. По словам убийцы, после того, как спрятал тело Ивана в сарае, он вернулся домой, снял с себя окровавленный пиджак и забросил его на потолок кладовой, упал в кровать и весь день проспал мертвым сном. В полночь проснулся.
На улице выпал легкий снег. Василий взял вожжи, зашел в сарай и перетащил тело через дядину рощу к берегу Бузулука. Подогнал лодку, погрузил в нее тело брата, привязал к трупу вожжами камень, отплыл саженей на 300 вниз по течению и через нос лодки спихнул Ивана в воду. Бузулук скорбным всплеском принял тело казака и укрыл его своей свинцовой толщей.
«Веревкой я его не душил. Единый сельхозналог платить государству ему не запрещал.
Кофта сестры в грязи – не знаю почему. Испачкалась, когда работала на базах. Откуда кровь на цепи колодца – не знаю. Кто вырвал всю траву у колодца? Она давно там была вытоптана», – отвечал он монотонно на следовавшие один за другим вопросы следователя.
29 апреля всех подозреваемых Ситниковых препроводили в домзак Хоперского округа.
Вдова Аксинья осталась одна «на хозяйстве». Мать, тетка и сестра на допросах отрицали свою сопричастность к преступлению. 12 августа после ходатайства и поручительства односельчан женщин освободили из-под стражи под подписку о невыезде. Но вскоре женщин вообще оставили в покое, так как их «участие в преступлении и сокрытии следов преступления» так и не было доказано. Василий же остался в тюрьме до суда.
15 и 16 марта 1925 года в Урюпинске дело Василия Ситникова рассматривала выездная сессия губернского народного суда. Василию припомнили и его родственные связи с дядей – белым генералом, и его кулацкое происхождение, и службу в армиях Краснова и Врангеля.
Применив статью 142 Уголовного кодекса, суд приговорил Василия Ситникова к восьми годам трудовых лагерей с поражением в гражданских правах сроком на три года.
22 марта Василий написал кассационную жалобу, в которой, помимо несогласия со столь продолжительным сроком лишения свободы, как ни странно, попросил освободить его из-под стражи под поручительство или под залог имущества до разбора дела в верховной инстанции и вступления приговора в законную силу. Это нужно сделать, по мнению жалобщика (sic!), «чтобы выполнить боевую задачу Советского правительства: употребить с успехом полученную семенную ссуду на засев земли, вспаханной под зябь, что, конечно, семье, лишенной руководителя, не в силах сделать самим». Далее в кассационной жалобе осужденный указывал на то, что во время предварительного следствия были привлечены в качестве соучастников его родственницы, но позже их всех оправдали, значит, по мнению Василия, «следствие было неправильным». Еще одним аргументом в свою пользу заявитель считал тот факт, что убийство брата он совершил в состоянии аффекта. Брат нападал на него с лопатой, и он, Василий, вынужден был обороняться. Под руку ему попалась торговая гиря.
«Быть может этим актом я себя предотвратил от той же участи», – подчеркнул в своем заявлении осужденный, посетовав, что всего этого суд при рассмотрении дела не учел.
«Суд принял во внимание мое прошлое, а не мою темноту, малограмотность, крестьянское происхождение труженика-хлебороба», – сокрушался из застенков Василий Ситников.
31 марта распорядительное заседание Сталинградского губернского суда рассмотрело кассационную жалобу Ситникова и оставило меру пресечения в прежнем виде. 8 мая пришел ответ из Кассационной коллегии по уголовным делам Верховного суда с резолюцией:
«приговор оставить в силе». И лишь спустя год мольбы осужденного были услышаны.
Президиум ВЦИК Совдепа удовлетворил ходатайство Василия Ситникова и снизил ему срок лишения свободы с восьми до пяти лет. В это время их легендарный дядя экс-генерал белой армии Григорий Алексеевич Ситников находился в Болгарии. Он жил тяжелой, но свободной жизнью эмигранта: занимался общественной деятельностью, переписывался с товарищами по несчастью, предлагавшими ему переехать во Францию. О трагедии, случившейся с его племянниками на родине он, скорее всего, не знал. Связь с ними давно была потеряна.
ТЕТКУ ВАРВАРУ УБИЛИ ЗА МУНДИР И ШИНЕЛЬ
Вечером 21 июля 1925 года в дом председателя Ольховского хуторского совета станицы Дурновской Хоперского округа Василия Егоровича Агатова вбежали запыхавшиеся подростки. Они, взахлеб, перебивая друг друга, стали рассказывать, что во время поисков телят обнаружили недалеко от хутора «в хворосте» труп человека.
«Дядя Василий, там из песка торчит нога», – шепотом поведал один из мальчишек.
Агатов взял с собой трех хуторян и в сопровождении пастушков отправился на поиски трупа. В версте к востоку от Ольховского в зарослях краснотала, действительно, из песка торчала человеческая нога, на которой виднелись ошметки полусгнившего шерстяного чулка.
Председатель сельсовета оставил у трупа своих товарищей, а сам отправился в станицу Алексеевскую к милиционеру Матвею Алексеевичу Горькаеву. Спустя два дня к месту таинственного захоронения явилась комиссия в составе милиционера Горькаева, врача Алексеевского медицинского участка Мазо и двух понятых – казаков Агатова и Зрянина.
Нога все также одиноко торчала из песка. Утоптанный любопытными гражданами участок был по приказу председателя сельсовета аккуратно огорожен сухими ветками. Начались раскопки. На глубине в пол-аршина лежали человеческие останки, одетые в кофту и пеструю юбку. Одна нога была в чулке, на другой чулок отсутствовал. Врач осмотрел тело.
Милиционер составил протокол: «Труп лежит на спине. Руки скрещены на груди. Правая нога вытянута, левая полусогнута. Труп совершенно разложившийся. Наружные покровы и мышцы отсутствуют. Виднеются внутренности. На правой височной кости имеются трещины. Другие признаки повреждений нет возможности установить».
В кофте покойницы милиционер обнаружил ключ от навесного замка. Рядом валялась старая лопатка без черенка. В тот же день на место страшной находки явились жители хутора Карповский станицы Дурновской двадцатипятилетний казак Семен Иванович Тюрин и его пятидесятипятилетняя мать Матрена Гавриловна. Взглянув на труп, они заявили, что останки принадлежат их родственнице шестидесятитрехлетней Варваре Тюриной, без вести пропавшей месяц назад – 25 июня. Начались допросы родственников и свидетелей.
Сродственник покойницы пятидесятишестилетний Михаил Фролович Тюрин поведал следователю, что Варвара была женой его родного брата Ивана. В 1920 году во время Гражданской войны брат пропал без вести. Женщина со всем своим имуществом перебралась в семью деверя и прожила там четыре с половиной года.
«Потом задумала уходить и делить через суд [имущество], но потом помирились, и она уехала жить к племяннику», – рассказал Михаил Фролович.
Племянник покойницы Семен Тюрин рассказал, что тетка Варвара в декабре 1924 года «перешла жить» в семью – к нему и к его матери Матрене Гавриловне. Семен отремонтировал за 70 рублей старую теткину хату. Из имущества у нее были корова, два садика, вербная роща, мундир и шинель ее мужа.
«Тетка часто ходила по родным. Когда шла в церковь, часто по пять суток мы ее не видели, так как она задерживалась у родственников. Потом она возвращалась к нам. 25 июня рано утром, я еще спал, она пошла в станицу Дурновскую в больницу, так как у нее была вывихнута рука. Корова соседа ее ушибла, и она хотела подать на него в суд. Пошла к фельдшеру за справкой», – пояснил племянник.
Семен Иванович рассказал, что в тот день он ходил на собрание граждан хутора Исакиевского. Вернулся домой затемно. Тетка еще не вернулась. Так как вечером начался дождь, Семен подумал, что тетка осталась в станице у кого-нибудь ночевать. На третий день забеспокоился, стал выяснять у знакомых в соседних хуторах, не заходила ли к ним тетя Варвара. Потом пошел к члену хуторского совета Василию Антонову. На следующий день сделал устное заявление о пропаже родственницы председателю совета хутора Исакиевский.
3 июля поехал в Дурновскую к фельдшеру. Тот с трудом вспомнил пациентку, сказал, что написал ей записку для фроловского врача, чтобы тот освидетельствовал травму Варвары, полученную от бодания коровой. Посетив фельдшера, Семен направился в милицейский участок, где написал заявление о пропаже родственницы.
«Ссор с нею у меня не было», – подвел итог своим показаниям Семен Тюрин.
Матрена Тюрина, в свою очередь, явилась в Дурновскую милицию и попыталась от имени сродственницы Варвары подать совместное с нею заявление, якобы, о том, что, ее, Варвару, избили и украли у нее вещи. Милиционер проявил бдительность и предложил Матрене вместе заехать к Варваре, чтобы она подтвердила эти показания. Матрена отмахнулась, сказала, что ей нужно срочно зайти к станичному фельдшеру и, мол, от него она заедет к милиционеру. Но больше страж порядка ее так и не увидел.
Предварительное следствие не дало никаких результатов. Кто убил Варвару Тюрину, оставалось загадкой. 12 января 1926 года народный суд Хоперского округа уголовное дело «было прекращено». Но по хуторам в то время ходили упорные слухи, что Варвару убили ее родственники – Семен Тюрин с матерью – чтобы присвоить ее скудное имущество.
Тридцативосьмилетний казак хутора Исакиевского Семен Федотов заявлял всенародно, что он узнал лопатку, найденную при трупе. Она, по его словам, принадлежала Семену Тюрину.
Вскоре слухи стали конкретизироваться. Люди стали шептаться, что Семен Тюрин нанял для убийства тетки своего двоюродного брата батрака Панкрата Абрамова. В качестве гонорара за душегубство Панкрату обещали, якобы, шинель и мундир пропавшего в небытии теткиного мужа. Екатерина Давыдова всем рассказывала, как Абрамов с другом Тихоном Давыдовым явились к ней в хату с кувшином самогона. Во время попойки Абрамов разоткровенничался. Он, якобы, спросил Екатерину Давыдову: «Эх, тетка, знаешь ли ты, от чьих рук пошла на тот свет Варвара Тюрина?» Давыдова проявила живой интерес и навострила уши. Абрамов продолжал: «Дело было по пьянке. Наняли меня за мундир и шинель Тюрины Семен и Матрена. Ночью во дворе я ударил Варвару обухом топора по голове и в бок от чего она и скончалась». Затем Абрамов рассказал, что Семен помог ему спрятать труп Варвары под сеном во дворе их усадьбы. Ночью они перевезли труп в рощу «саженей 30 от двора», но «испугавшись изобличения в убийстве» на следующую ночь перевезли труп в окрестности хутора Ольховского. Племянник Давыдовой Тихон подтверждал слова тетки. Он также сообщал, что Абрамов ему, якобы, жаловался на Тюриных, мол, гонорар-то за убийство они ему так и не выплатили – не отдали мундир с шинелью.
17 февраля председатель Сталинградского губернского суда по судебному уголовному отделению товарищ Либерис подписал распоряжение о возобновлении производства следствия по данному делу. Вновь были допрошены свидетели. Семена и Матрену Тюриных, а также Панкрата Абрамова на время следствия задержали. Свою вину они поначалу не признавали.
«Нужно быть без головы, чтобы распространять про себя слухи в совершении тяжкого преступления. Давыдовы на меня наговаривают из мести», – в отчаянии кричал на допросах Абрамов.
Но позже под влиянием улик они сознались в преступлении. 16 декабря 1926 года выездная сессия Сталинградского губернского суда в городе Урюпинске вынесла приговор обвиняемым. Абрамов и Семен Тюрин лишились свободы сроком на 10 лет со строгой изоляцией и поражением в правах на три года. Матрену Тюрину приговорили к восьми годам лишения свободы со строгой изоляцией. Но, принимая во внимание тот факт, что женщина совершила преступление «под влиянием сына» и учитывая ее преклонный возраст и первую судимость, суд счел возможным сократить Матрене Тюриной срок до пяти лет лишения свободы, а строгий режим заменил на общий.
КАЗАК ЛЮБИЛ, КАЗАК УБИЛ
Ночью 25 августа 1926 года на хуторе Кадиковка (Кодыков-ский – ?) станицы Нижнечирской Второго Донского округа, в квартире молодых супругов Демкиных воспылала очередная ссора. Девятнадцатилетний муж Иосиф Ульянович сжимал железной хваткой плечи своей восемнадцатилетней избранницы Епистиньи Харламовны.
«Говори, кто! Признавайся, сука! На весь хутор опозорила!», – кричал, не помня себя, молодой казак.
Женщина обессилено опустила голову. На седьмом месяце беременности ее мутило не только от резких запахов, но и от выходок ревнивого мужа.
«Лучше убей меня, но не мучь», – попросила она шепотом.
«Знаю я, от кого. Вся округа в меня пальцем тычет. Убить, говоришь, лучше? Может, и лучше!», – взревел Иосиф, оттолкнул супругу и выскочил из дома.
Не видя земли под ногами, Иосиф бросился на приусадебный участок, где спела бахча.
Забежал в кухню, вскарабкался на чердак и достал завернутую в тряпье отцовскую кавалерийскую шашку. Вынул ее из ножен и осмотрел отточенный клинок. «Убить гадину», – пульсировала в голове безжалостная мысль. Он на миг задумался. Потом отбросил в сторону ножны и с шашкой наголо бросился в дом. Епистинья лежала на кровати. Она свернулась калачиком под одеялом, легла не раздеваясь. Осип сорвал с жены одеяло и со всего размаху ударил женщину шашкой по голове. Епистинья вскрикнула от нестерпимой боли и прижалась к стене. Обезумевший супруг, ухватившись за рукоять двумя руками, стал колоть свою жертву без разбору. Епистинья бросилась к выходу. Осип схватил ее за окровавленные волосы, отбросил к печи и стал наотмашь наносить удары. Шашка натыкалась на мягкое – жена, на жесткое – печь и стены. Удар, еще удар. Захватило дыхание. Он схватился за грудь, нагнулся, пытаясь отдышаться. Епистинья, путаясь в домотканом половике, превозмогая боль и нахлынувшую тошноту, поползла к двери. На улице женщина стала кричать: «Убивают!
Помогите!». Убийца догнал ее у дома своей матери и нанес еще несколько ударов клинком.
Женщина повисла на распахнутой двери и застонала. Из глубины куреня послышался шум.
Мать и тетка проснулись и зажгли лампу. Иосиф бросил окровавленную жертву и побежал на гумно. Там он спрятал шашку в сноп сена и укрылся в кухне.
У дома матери Иосифа Федосии Титовны Демкиной собрались хуторяне. Чуть живую Епистинью подняли с залитого кровью пола и уложили на кровать. Вокруг нее суетились женщины, пытавшиеся остановить кровь, льющуюся из многочисленных колото-рубленных ран. Беременная женщина лежала бледная, как полотно, и чуть слышно шептала: «Осип убил меня, Осип!». Федосия Титовна сидела на лавке у печи. В полуобморочном состоянии она охала и причитала. Ее гармонично устроенная жизнь вдруг превратилась в непостижимый хаос и кошмар. Вскоре председатель хуторского Совета привел Иосифа Демкина. Тот подошел к умирающей супруге и, молча, уставился в пол. «Почему ты меня резал, за что убил?», – спрашивала Епистинья. Осип молчал. Потом стал отнекиваться: «Не я тебя убил.
Опозналась ты, попутала в темноте». Но женщина упорно твердила: «Ты зарезал, ты меня убил». Иосифа увели в избу сельсовета и заперли в кладовой. Перед рассветом Епистинья скончалась.
Утром окружной врач Георгий Десятов в присутствии председателя сельсовета Исайи Шерстобитова и агента угрозыска Ивана Савинова осматривали труп.
«Ранения волосистой части головы теменных частей, – фиксировал в протоколе Десятов. – На левом плече резаная развороченная рана, в области трети плеча сквозная колотая рана, в области левой руки пальцы – перерезаны сухожилия. Колотые раны в верхней части груди, в области живота, в правой части бедра глубокая рваная рана… Вид ранения указывает на их беспредельность и жестокость. Смерть наступила через три часа после ранений от внутреннего и обильного кровотечения».
Всего врач насчитал на теле жертвы 11 смертельных ранений. Агент Савинов внес в протокол результаты осмотра места преступления: «Около кровати [в доме супругов] имеются повсюду кровавые пятна и лужи крови, волосы от головы, на печке кровяные пятна и царапины от шашки. Следы крови от одного дома до другого [дома матери Иосифа] в этом же дворе в семи саженях друг от друга. Кровь на пороге и двери».
Иосифа утром отправили в окружной домзак. 28 августа уголовный розыск передал дело народному следователю первого участка Второго Донского округа. На первом допросе убийца признал свою вину.
«Я зарубил свою жену Епистинью Демкину при следующих обстоятельствах, – говорил в своих показаниях Иосиф. – Женаты мы два года. Первое время жили хорошо, никогда не ругались, но последнее время жена стала говорить, что она не хочет жить на свете и просила, чтобы я ее убил или задушил. Я стал допытываться, что случилось – молчит. Твердила только “убей”».
Иосиф рассказал следователю, что пошел за советом к своему старшему другу Федору Филину. Тот сказал: раз жена просит убить, значит убей. С этими словами Филин якобы вручил молодому казаку свою кавалерийскую шашку. Иосиф, недолго думая, бросился домой и зарубил свою жену: «Стал рубить клинком, куда, не помню».
«Потом ушел на гумно, бросил в скирду сена клинок, ушел на олеваду [леваду] и на кухне лег. Потом пришли и взяли меня», – признался убийца.
На вопрос следователя, почему не развелся с женой, Иосиф ответил совсем уж по- детски: «Никогда бы не развелся, потому что она нравилась мне, и я уважал ее».
«Уважал, а убил!», – воскликнул следователь.
«Она меня чуть ли не каждый день просила убить ее, да и Филин посоветовал», – развел руками инфантильный женоубийца.
Допросили тридцатишестилетнего Федора Герасимовича Филина. Тот отрицал все показания Иосифа: «Шашку не давал. Почему Демкин меня обвиняет, не знаю. Ссор с ним не было. Дружбы с ним не вел, и ко мне, как к товарищу, он не приходил, только по хозяйственным делам. Слухов о Демкиной не было, знал ее, как порядочную женщину, хорошую семьянинку».
На втором допросе, проходившем 8 сентября, Иосиф изменил свои показания: «Убил на почве ревности, так как она имела дела с посторонними мужчинами». Демкин рассказал, что «за месяц до Масленницы», в конце февраля жена сказала ему, что забеременела. Иосиф подсчитал дни-недели и пришел к выводу, что не может быть отцом ребенка, так как во время зачатия болел и «с женой не был».
«Люди стали подсмеиваться, говоря, что жена забеременела не от тебя, а от другого.
Это меня злило, и я стал допытываться от нее, чтобы она сказала от кого. За неделю до убийства она созналась, что от Золотовского. Мы поссорились, и ссоры были каждый день», – заявил Иосиф.
Допрашиваемый признался, что шашку у Филина не брал. Она досталась ему по наследству от отца. Он прятал ее в леваде «для охраны бахчи». Зачем наговорил на Филина?
«Боялся, что наказание за имение шашки будет еще суровее», – по-детски объяснил великовозрастный детина.
Вызвали на допрос тридцатиоднолетнего Ефима Никифоровича Золотовского, возможного любовника Епистиньи. Он сообщил следователю, что узнал об убийстве женщины «в тот же вечер по крику, начавшемуся по хутору». Ефим, как и все односельчане, пошел к дому матери Иосифа. Увидел, что во дворе собралось много народу. Зашел в коридор и обнаружил там растерзанную беременную женщину. Та «обливалась кровью, но была еще жива и говорила, что зарезал ее муж».
«Осенью с Демкиными я в поле работал на складчине. Супруги были в хороших отношениях, ссор от них не слышал, но замечал, что чуждаются [они] друг друга. Чтобы Демкина Епистинья имела связь с другими мужчинами – никогда не замечал, да и не мог думать, что она была способна изменить своему мужу… Епистинья имела какой-то забитый вид. Я считал ее порядочной женщиной», – поделился своими наблюдениями Золотовский.
В конце допроса Ефим Никифорович определенно заявил: «Никогда половых сношений с Демкиной не имел, да даже никогда и не мыслил об этом, так как имел болезнь чахотку, и на это дело неспособен. Что за цель у Демкина лить на меня грязь, сказать затрудняюсь, но думаю, это его увертка».
13 октября Иосифа Демкина этапом направили в Сталинградский губернский исправтруддом. 3 декабря состоялось заседание губернского суда. Председатель суда Крымский огласил приговор: Демкина Иосифа Ульяновича признать виновным в жестоком убийстве супруги и лишить его свободы со строгой изоляцией сроком на 10 лет (засчитав предварительное заключение три месяца семь дней) и поражением гражданских прав сроком на пять лет.
В своей кассационной жалобе Иосиф Демкин заявил, что он не возражает «по существу означенного приговора», но считает его «чрезмерно суровым, не соответствующим ни в коей мере содеянному». Иосиф пожаловался на то, что суд не учел его молодого возраста, в котором он «не мог как следует отдать себе отчета в своих действиях».
«Ревность глубоко залегла мне в сердце, и в этот день у меня произошла с ней безобразная ссора, не помня себя, наносил я ей удары. Очнулся только когда увидел перед собой лужу крови. Я ужаснулся содеянному, но было уже поздно. Я переносил ужасные душевные муки, ведь я любил ее, горячо любил свою жену», – взывал осужденный к сочувствию членов Кассационной коллегии Верховного суда.
В своей жалобе Иосиф называет ревность «пережитком старого быта»: «Ведь так недавно еще мазали ворота дегтем у согрешивших девушек, потерявших девственность вне брака. И сейчас еще в глухих деревнях практикуется этот обычай. Я родился в патриархальной семье с устаревшими взглядами. Под влиянием своих родителей рано женился и не смог стерпеть обиды и позора. Знал, что подвергнусь всеобщему осуждению и насмешкам. Все это толкнуло меня на преступление».
29 февраля 1927 года Кассационная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР вынесла решение – приговор оставить без изменений.
Иосиф Демкин отбывал наказание в Комиобласти в Усть-Сысольском лагере. 6 декабря 1929 года он был освобожден по амнистии, а также «в зачет рабочих дней». Женоубийца был изолирован от общества в течение трех лет и четырех месяцев. 2 марта 1930 года с него сняли поражение в гражданских правах, и Демкин стал полноправным гражданином советского государства.
ЖЕНЩИНА -ИЗВЕРГИНЯ
Ночь 2 февраля 1925 года стала последней для членов семьи Григорьевых. Этот казачий клан считался зажиточным. Григорьевы владели несколькими десятками голов овец и крупного рогатого скота. Их кошара стояла одиноко среди голой степи в трех верстах от железной дороги между станцией Котельниково и хутором Семичным. В тот день мужчины уехали с ночевкой на станцию. На кошаре остались старик Григорьев (65 лет), его дочь (22 лет), сноха (37 лет) и три внука (11, 13, 17 лет). В полночь они были разбужены звоном разбитого оконного стекла и грохотом выбиваемой двери. На испуганных людей набросились налетчики, одетые в вывернутые мехом наружу шубы. Членов семьи завели на кухню и приказали молчать. Грабители стали собирать в мешки небогатый скарб. Вскоре из скотного двора послышался крик: «Выводи по одному». Первым вывели деда. Затем его дочь. Жертвы налета услышали ее крики полные ужаса. Один из бандитов стал успокаивать детей: «Не бойтесь. Ничего страшного». Когда вывели детей, при лунном свете их взору открылась леденящая кровь картина: на скотном дворе на утоптанном снегу среди бычьего навоза в лужах крови лежали обезглавленные тела их родственников. У огромного полена с топором в руках стоял, ухмыляясь, палач. Крики о пощаде не спасли мальчишек. Все члены семьи приняли мученическую смерть. Грабители погрузили мешки с имуществом Григорьевых в телегу. Их скот они отогнали за несколько десятков километров от кошары и продали в кооперативе станицы Багаевской. Для оформления необходимых документов налетчики использовали штампы и печати, ранее захваченные в сельских советах. По хуторам и станицам поползли слухи, что главарем таинственной банды изуверов является женщина…
В сентябре 1922 года молодая казачка станицы Нагавской Христина Сидоровна Дмитрова «ушла хозяйствовать и хлебопашествовать» на хутор Майоровский. Для местного жителя Андрея Власова ее приход не остался незамеченным. Недолго думая, он отправил к ней сватов. Впрочем, долго медовый месяц у молодоженов не продлился. В декабре в их хату постучалась милиция. Во время обыска сотрудники угрозыска обнаружили 50 аршин краденой мануфактуры. Андрея под конвоем повели в исполком. Но шустрый малый сумел бежать. Недели через две обмороженный и грязный он явился к супруге и предложил ей последовать за ним. Христина отказалась. Он в порыве ярости выстрелил в нее из нагана и скрылся в камышах. Пуля продырявила пальто Дмитровой, но ее молодого тела не задела.
Брутальный поступок возлюбленного не испугал Дмитрову, а наоборот, лишь распалил ее страсть. Второй раз она не стала себя долго уговаривать. Набила мешок провиантом и ушла с Власовым «в бега». Жили молодые в шалаше, под сенью тростниковых зарослей Аксая Курмоярского. Здесь Власов лечил свою пробитую пулей руку и отсыпался. Через две недели в балке Митрофанова они встретили партизанский отряд Киселева, в который, как оказалось, уже давно входил Власов. Христине вручили карабин, оседлали для нее двух лошадей. Две женщины, входившие в повстанческий отряд, надели на голову Дмитровой буденовку. С апреля по июнь Христина и Андрей партизанили в отрядах, восставших против большевиков казаков Киселева, Куликова и Андрианова. Дмитрова участвовала в нападениях на советские учреждения, сельские советы, грабила с партизанами единые потребительские общества, кооперативы и обычных граждан. Христина с оружием в руках участвовала в трех боях с карателями и чоновцами. В одном из боев в калмыцкой степи у Чикова Сада был тяжело ранен главарь Куликов (настоящая фамилия Александрин). По уточненным данным бой, в котором был тяжело ранен Кулик, произошел 17 июня. Утром отряд Донской милиции обнаружил банду в балке Широкой в 10 верстах восточнее станицы Семичной. Куликовцы отступали до восьми часов вечера, вступая периодически в перестрелки с милиционерами и чонавцами. Бандиты оставили милиционерам убитую лошадь. А на следующий день в районе Чиковых кошар оставили и истекавшего кровью главаря Куликова. Милиционеры пленили его и успели снять с него ценные показания. Вечером того же дня Куликов умер от ран.
Закопали его там же – на Чиковых кошарах.
После смерти Куликова в отряде Киселева произошел раскол. Андрей и Христина покинули киселевцев и создали свой партизанский отряд из 10 человек. Вскоре большая часть отряда Киселева попала в засаду и была уничтожена пулеметным огнем. Большая часть повстанцев погибла. Ушли в мир иной и две боевые подруги Дмитровой, носившие буденовки.
В 1924 году члены отряда Власова-Дмитровой ушли «на дно». Скрывались они сначала в станице Багаевской, затем часть группы переехала на хутор Паромный. Купили дом с виноградником, занимались рыболовством. Здесь к инсургентам присоединились братья Горшковы – Евстигней и Порфирий. Первый когда-то служил в армии Врангеля, вернулся в Россию из эмиграции, долгое время не мог найти работу. Второй был простым обывателем. К этому времени повстанческий отряд Власова-Дмитровой превратился в грабителей, отличавшихся крайней жестокостью. Они тщательно разрабатывали планы налетов.
Выходили на дело – грабили кооперативы, хуторян, торговцев, ехавших по степным дорогам на станичные ярмарки. Награбленное прятали в скирдах сена и тут же «ложились на дно».
Впрочем, такая тактика для бандитов была успешной недолго. После ареста члена шайки Георгия Осипова, Дмитрова, Власов и братья Горшковы решили уехать в Ростов-на-Дону.
Напоследок для пополнения своих лихих капиталов они и надумали совершить налет на кошару Григорьевых. После совершения бесчеловечного преступления они переехали в Ростов-на-Дону.
Через пару недель сотрудники угрозыска напали на их след. 25 февраля 1925 года в вагонах поезда Ростов-Ессентуки все члены банды были арестованы. В чемоданах беглецов милиционеры обнаружили деньги, вещи семьи Григорьевых, два обреза и патроны к ним.
Также были задержаны ростовчане (Р. Махин, А. Мудрая, А. Каменский), в квартирах которых бандиты проживали. Во время задержания в поезде Андрею Власову удалось бежать. 6 апреля при высадке с парохода у хутора Верхне-Курмоярского ст. Котельниково он вступил в перестрелку с милиционерами и был убит.
Следствие длилось больше года. 30 апреля 1926 года был оглашен приговор участникам банды Дмитровой-Власова. Братья Горшковы были приговорены к расстрелу. Христина Дмитрова получила 10 лет колонии строгого режима с поражением в правах сроком на пять лет и высылкой ее из Сталинграда на три года. Кассационные жалобы осужденных не повлияли на окончательный приговор. Дальнейшая судьба атаманши Христины неизвестна.
