РАССКАЗ
ПЯДЬ РОДНОЙ ЗЕМЛИ
Рядового Галембу били неторопливо, обстоятельно. Ярость первых минут экзекуции прошла, осталась хроническая злость, накопившаяся за долгие месяцы в окопах, под пулями и снарядами: на «отцов-командиров», на мирных сограждан, жирующих где-то в тылу и знать не желающих о войне, на врага – тупого и плохо вооруженного, разумеется, но, тем не менее, не спешащего «терпеть сокрушительное поражение». Злость на собственный страх смерти, не подобающий героям, лучшим сынам человечества, защитникам цивилизации на самом ее рубеже.
Те из взвода, кто участия в экзекуции не принимал, стояли плотным кольцом, смотрели молча. Выбраться из этого кольца осуждающих взглядов Галемба не мог. Да он и не пытался.
Корчился в грязи, закрывал руками голову, скулил в ответ на обвинения сержанта:
– Насекомые они, а не люди, генетический мусор, понял? Вместо мозгов – одни инстинкты, даже язык нормальный выучить не могут. Зомби они все, – что прикажут, то и делают, понял? Они врага на нашу землю привели! Ты сегодня не просто стрелять отказался – ты Родину предал, понял? Чем скорее мы нашу землю от этих тварей очистим, тем скорее война закончится! А если мы их жалеть начнем, то никогда не победим!
Каждая фраза сержанта была правильной, каждое обвинение – обоснованным. Война надоела всем, все хотели, чтобы она закончилась. И все понимали – другого способа для этого нет. Потому как война, который год кроившая тело Республики, – всего лишь эпизод глобального противостояния прогрессивной Конфедерации и варварского Содружества.
Какие тут могут быть компромиссы?
Неизвестно, как долго продолжалась бы экзекуция, но остановил ее окрик взводного, бегущего от блиндажей:
– Отставить! Отставить, мать вашу!
Откуда узнал? Сам заметил подозрительное или кто-то из стоявших в кольце доложил исподтишка? Во всяком случае, не Галемба нажаловался, – его вшитый за ухом коммуникатор сержант отключил первым делом.
Взводный растолкал кольцо, ворвался внутрь, посмотрел на Галембу. Затем обвел взглядом бойцов:
– Кто устроил самосуд?! Отвечать!
– Никакого самосуда, пан лейтенант! – сержант преданно выкатил глаза. – Вот, нашли его здесь, а допытаться не можем, что случилось.
Взводный вновь посмотрел на лежащего:
– Рядовой Галемба, кто тебя бил?
– Н…никто… – с трудом просипел тот. – Я сам… упал… на камень.
– Упал? Пятьдесят раз подряд? И где ты здесь камень нашел?
Галемба молчал, только носом хлюпал. Лейтенант махнул рукой:
– Ладно, после разберусь. Марш в санчасть! – Убедившись, что тот самостоятельно и на четвереньках устоять не может, снова обвел взглядом подчиненных. Задержался на мне: – Нодарь, помоги!
Задание было не из приятных, я хотел возмутиться: «Почему опять я?!» – но посмотрел на прячущих глаза товарищей и подчинился. Ясно, почему. Пусть соображаю я не так быстро, как другие, зато самый здоровенный во взводе. «Атавизм ходячий, мастодонт», как в шутку окрестил меня ротный на первом построении. Сержант назвал проще – Бык, Бычара. И позывной назначили соответствующий.
Я шагнул вперед, протянул руку:
– Давай, держись за меня!
Поднять худосочного Галембу труда не составило. Он скривился от боли, заскулил особенно жалобно, но ноги ему, кажется, не переломали. Доковыляет! Взвод расступился, давая пройти.
До санчасти мы шли молча. Лишь напоследок Галемба собрался с духом и прохлюпал сквозь кровавые сопли:
– Бык, поверь, я не трус, не предатель! Просто… там дети были.
– Пожалел, да? А они нас жалеют? За полгода восемь гробов отправили, и это в одной нашей роте! А как в пятой бригаде санчасть ракетами накрыли, забыл?
– Но не дети же!
– Это сейчас они дети, а вырастут…
Я запнулся. Скулы оскоминой свело от собственных слов, – будто с языка политкомиссара их снял. Нет, далеко мне до нашего сержанта, не умею слету правильные аргументы находить, «мастодонт», чего уж там. Лучше помолчу.
На помощь неожиданно пришел сам Галемба:
– Да я понимаю, – генетически неполноценные они, не настоящие люди. Но когда увидишь их перед собой: две руки, две ноги, лица, глаза, – все, как у нас. Только говорят чудно… – Он вздохнул и закончил: – Попрошусь, может, в артиллеристы переведут. Им легче, они не видят.
На участке, примыкающем к юго-западной окраине города, некогда бывшего центром богатейшей провинции Республики, фронт стоял неподвижно уже полтора года, с того самого контрнаступления повстанцев, что закончилось встречным танковым боем, бессмысленным и беспощадным. Как наши, так и вражеские медиа бой широко не освещали, – ни одна из сторон не решилась объявить себя победителем. Трудно назвать победой исход сражения, когда потери исчисляются батальонами. Не мы остановили повстанцев, – им не хватило живой силы и техники, чтобы развить успех. Нашу бригаду, экстренно сформированную из мобилизованных и добровольцев, бросили затыкать образовавшуюся дыру в обороне.
Пока мы рыли окопы в полный рост и строили блиндажи с бетонными перекрытиями, время от времени проверяя нервы противника короткими вылазками и получая ответные зуботычины, на других участках было куда веселее – обе стороны «спрямляли» линию фронта. Закончилось это тем, чем должно было рано или поздно закончиться: крайние кварталы города оказались с трех сторон окружены нашими позициями. Из этого выступа повстанцы, прикрываясь бетонными коробками многоэтажек, почем зря утюжили позиции правительственной армии, окопавшейся в голой степи. Остались ли мирные жители в кварталах, неизвестно. Весьма вероятно, остались – чего другого ожидать от генетически неполноценных? В любом случае мы применить артиллерию по собственному городу не могли: Республика – цивилизованное государство, мы хотим стать частью Конфедерации. В конце концов, мы подписали «Меморандум о гуманном ведении войны», за исполнением которого следят множество зорких глаз. Но ликвидировать выступление все равно придется.
Какой кровью это будет сделано, зависит от того, кто первым узнает о приказе штаба – наши батальоны или разведка противника.
«В ружье» взвод подняли посреди ночи, полный боекомплект в зубы и – вперед! В серьезное наступление я не поверил, очередная «проверка боем», регулярное кровопускание не столько врагу, сколько себе. Однако подготовку в этот раз провели основательную – боевое охранение противника сняли заранее и без шума, наша атака стала для повстанцев полной неожиданностью. Мы были уже у крайних многоэтажек, когда ударили автоматные очереди. Тут же подключились гранатометы, пулеметы, где-то справа ожил миномет. Но – поздно. Мы вошли в город и теперь вели бой с повстанцами на равных. Нет, у нас было преимущество: связь, экипировка, оружие, которые продавала Республике Конфедерация, по всем параметрам превосходили то старье, что гнало повстанцам Содружество. Особенно связь – в неразберихе ночного боя их командиры не могли управлять каждым бойцом, оборона распадалась на отдельные очаги, мы взрезали ее, словно нож масло.
Горячка боя захватила меня. В бою хорошо, в бою некогда думать о постороннем. Закон войны прост: всегда стреляй первым, убей или убьют тебя. Люди, говоришь? Две руки, две ноги, лица, глаза? Враг! Враг не может быть человеком, убить его – не убийство.
Мы шли к центру квартала, и противник ничем не мог нам ответить. Пока их артиллерия не включилась в дело. Достаточно одного хорошего залпа, и мы все здесь останемся. Почему нет? Город, жилые кварталы? Так повстанцы меморандум не подписывали. Да и кого интересуют их подписи?
Я внезапно осознал, что перестрелка осталась за спиной. Получается, я на самом острие наступления? Какого там наступления! Ни бригада, ни хотя бы батальон к атаке не подключились, бой идет силами одного нашего взвода. Сколько времени потребуется противнику, чтобы подтянуть подкрепление, заткнуть «горлышко» прорыва и зачистить два десятка оборзевшей пехоты со стрелковым вооружением? Час? Полчаса? Меньше? И артиллерия не нужна.
Будто отвечая на мой незаданный вопрос, ожил коммуникатор:
– Бык, уходим! – скомандовал сержант. – И погромче шуми, круши вокруг все, что видишь, не жалей боекомплект!
– Громче? – переспросил я. Наоборот, тихо надо, чтобы не поняли, что отступаем: – Так накроют минометами, когда на пустырь выйдем!
– Не накроют, не до того им будет. Арта по кварталам работать начнет, как только мы уйдем.
– Чья арта?
– Чья-чья, сам думай. Мы ж по городам не стреляем, – сержант гоготнул. – Так что шевели ластами. И с музычкой! Пусть наблюдатели зафиксируют – мы здесь, арта по нам работает, мирняка не жалеет.
Я лишь плечами пожал: разве не установят, с какой стороны прилетело? Впрочем, «зоркость» их в каждом конкретном случае определяется вовсе не возможностями техники, а временными договоренностями в самых высоких верхах, куда ни правительству Республики, ни главарям повстанцев доступа нет. Нейтралов в нашем мире не существует, кончились лет сто назад. Сегодня он весь разделен на сферы влияния между Конфедерацией и Содружеством, словно шахматная доска. За каждую страну-клеточку идет хитрая игра- многоходовка. Большая политика, мать вашу… Солдату о ней лучше не задумываться. У солдата святая миссия – Родину защищать!
Бой разгорелся с новой силой. Хотя это был не бой уже, имитация боя. Пока противник перегруппировывал силы, готовясь прихлопнуть наглецов, взвод расходовал боекомплект, – дым и бетонное крошево стояли столбом. А мне надо было не столько участвовать в этом веселье, сколько «шевелить ластами» – увлекся, далековато забежал. Причем, «шевелить»
осмотрительно: попасть под «дружеский огонь» при отходе – плевое дело…
– Дяденька, дяденька, помоги!
Не знаю, почему я не ответил автоматной очередью. Наверное, потому, что голосок был детский, не сработал рефлекс. Случайность. Из развороченного подъезда древней трехэтажки выглядывал замурзанный пацаненок лет восьми-девяти. Он шмыгал носом, ожесточенно тер его, снова шмыгал. Я уставился на пацана, не соображая, что он от меня хочет и что мне с ним делать.
– Дяденька, помоги! Там… – пацан махнул свободной от вытирания носа рукой вглубь подъезда: – …мамку завалило. И малые не вылезут…
Кто-то из наших недавно саданул туда из гранатомета, верхние ступени ведущей в подвал лестницы раскололись, осыпались. Это вполне могло быть ловушкой. Отправить в подвал гранату – самое верное решение, подсказанное и здравым рассудком, и опытом войны. Отправить и забыть. Не узнать, кто был внизу. «Артиллеристам легче», – прогундосил сквозь кровавые сопли Галемба, – «они не видят».
Я шагнул в подъезд, осторожно приблизился к дыре под лестницей, включил фонарь.
Засады не было. На груде бетонных обломков лежала, скорчившись, женщина. Рядом жались друг к другу трое малышей лет по пять. Близнецы? Две руки, две ноги, лица, глаза…
– Что случилось? – окликнул я женщину.
– Руку придавило… в деток не стреляйте, пожалуйста…
Я оторопел на миг. Она не помочь просила – чтобы детей не убивал! Где, когда, за каким рубиконом это стало нормой: НУЖНО ПРОСИТЬ не убивать детей? Не важно, что там у них с генетикой. Или важно?
Галемба выстрелить не смог. А мне и стрелять не надо, развернись и иди своей дорогой. Результат будет тот же: когда заработает артиллерия, дряхлая коробушка сложится, как карточный домик от первого же снаряда. Похоронит заживо всех, кто пытается укрыться в ее подвале.
Я спрыгнул вниз. «Зря», – сказал опыт. «Дурак!» – подтвердил здравый смысл. «Сам знаю!» – огрызнулся я. Искать весомые аргументы в свое оправдание я не пробовал, – не силен в этом. Не переспорил бы ни политкомиссара, ни даже сержанта. Сделал, потому что сделал. Мастодонт тупой, да.
Обломки бетона оказались не так-то и велики, женщине вполне по силам отодвинуть их. Но не одной рукой, тем более, левой. Я начал отбрасывать их в сторону. Поднимать старался аккуратно, но когда взялся за последний, женщина все равно завопила от боли.
Правая рука ее превратилась в кровавую тряпку: кость от локтя и выше раздроблена в хлам.
Ну, хоть ноги целы, это сейчас главное.
Я помог ей встать, подвел к уцелевшим нижним ступеням лестницы. Теперь чуть подсадить, а там…
– Сможешь выкарабкаться? – спросил и сам понял: не сможет. Не дай бог обопрется на покалеченную руку, в обморок от боли грохнется. Надо что-то другое придумать. Например, помост выложить из кусков бетона, чтоб повыше было…
– Бык, ты где?! – закричал в ухо сержант. – Мы у крайних домов, выходить сейчас будем. Тебя ждем!
– Иду я, иду.
– Бегом! Времени нет!
Времени нет… Сверху зашуршало, в дыре обозначился силуэт сидящего на корточках человека. Я решил было, что это пацаненок, но тут молодой женский голос спросил:
– Кто кричал? – и тотчас луч фонаря ударил в лицо.
Я прикрылся ладонью:
– В глаза не свети! Лучше помоги, женщине руку раздробило. Я подсажу, а ты принимай аккуратно. Силенок хватит?
– Хватит, – после недолгого замешательства буркнули сверху.
Силенок у девчонки хватило. Потом я по очереди подал ей малышню. Когда передавал последнего, рассмотрел: на ней же камуфляж! Треугольник полосатый на плече пришит – эмблема повстанцев. Она мои знаки различия наверняка заметила еще раньше. И разговариваю я не так, как здешние.
– Бык, ты где, мать твою… – вновь ожил коммуникатор. Я в сердцах ударил по нему, заставив заткнуться. Крикнул девчонке:
– Уводи детей, быстро! Сейчас арта по кварталам работать начнет!
– Какая арта? – она растерянно склонилась над дырой.
– Ты что, дура?! Бегом отсюда!
– А… ага. А ты? Пошли, не бойся! У нас уже служат ваши. Если осознал и готов покаяться…
– Иди ты к черту со своим покаянием!
Девчонка отпрянула, словно пощечину получила.
– Так ты… ты к этим хочешь вернуться, да? Чтобы и дальше нас убивать, да?! – голос ее стал тонким, визгливым, почти не человеческим. – Вы не люди, машины бездушные!
Микросхемы вместо мозгов! Киборги, уроды генетические! Продали Родину конфедератам, врага на нашу землю привели… чтоб ты сдох!
Убежала. Я включил коммуникатор, тоже дернулся к дыре, готовый выскочить и драпать в противоположную сторону. Инстинкт выживания, окрепший на войне, остановил, заставил присесть за грудой обломков. Снаружи меня поджидала уже не напарница по спасению раненой – враг.
Металлический кругляш звонко зацокал по бетону, выбивая несложную мелодию:
«смерть-смерть-смерть». Захотелось схватить его, вышвырнуть прочь. Я подавил убийственное желание, распростерся на полу, зажмурился, зажал руками уши…
Взрыв гранаты в замкнутом помещении подвала оглушил, расплющил, выбил весь воздух из легких. В бедро клюнуло огнем, по рукам и ногам секануло бетонное крошево.
Ладно, хоть каска голову прикрывает, а броник – спину. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы заново научиться дышать, перевернуться на бок. Правая штанина промокла от крови, и во рту был ее мерзкий привкус. Сквозь гул в голове пробился голос:
– Бык, ответь! Бык, ты где? – в этот раз меня вызывал не сержант, взводный.
– Пан лейтенант… я ранен. В ногу… сам не выберусь, – я запинался от стыда. Подвел командира с этой своей глупой выходкой. Взвод весь подвел!
Десять секунд молчания.
– Ясно. Оставайся на месте. Найди укрытие. Сможешь?
– Да… я в подвале… трехэтажки.
– Хорошо. Сиди, не высовывайся. После артподготовки мы за тобой вернемся. Ты, главное, коммуникатор не выключай, чтобы пеленг был. Мы тебя вытащим, не сомневайся!
Перед глазами плыло. Я начал отстегивать аптечку: нужно жгут на бедро наложить, а то не хватало кровью истечь. Ну уж нет, дождусь, я сильный… они меня найдут, вытащат…
наверное… все нормально будет… Лишь бы та дура детей вывести успела… две руки, две ноги, лица, глаза… генетические уроды… такие же, как мы.
А затем где-то надо мной, над бетонным перекрытием подвала разверзлись небеса.
