Окончание. Начало см. «Дарьял» 2’2021
Бабушка Маки была очень чуткой женщиной: любые внешние явления находили оклик в ее душе. Казалось, она впитывает какие-то космические волны, которые дарят всевозможные откровения. Она предсказывала погоду, назначала старт полевых работ, сенокоса и сбора урожая. По внешнему виду человека определяла, что его гложет, и чем он страдает, и как от этого избавиться. Какой-то Вангой, прорицателем или шаманом, конечно, не была, но ответы на многие вопросы у нее находились. К ней часто обращались по этому поводу, она и советовала, хотя, по моим наблюдениям, с большой неохотой. Она всегда считала, что действовать, следует только по своему разумению.
Иногда ее предсказания граничили с фантазиями – но сбывались! Именно она решила переселиться из Хвце в Джаву до того, как наш дом «поплыл». Были с ее стороны и другие предупреждения, которые помогали избегать неприятностей. Когда я спрашивал у нее, откуда она все это знает, она отвечала, что когда-то давно такое уже пережила. Моя коммунистическая тетя Майка, в отличие от меня, считала, что все это старческий бред и не стоит обращать на это внимание. Как бы то ни было, но именно бабушка первой поняла, что дни ее дочери сочтены, и пыталась обратить на это наше внимание. Но нас больше беспокоило состояние самой Маки.
Бабушка же учила меня быть ближе к природе и уважительно относиться к тварям земным. Потому мне была непонятна ее боязнь лягушек, один вид которых приводил ее в ужас. В те времена домовые ласточки обитали повсюду, и нам казалось, что это посланники самого Уастырджи. Они занимали все корзинное пространство, совершали стремительные перелеты, плодились и щебетали, и были только в радость. Но многим хозяйкам не нравилось, что птицы оставляют помет на подоконниках. Некоторые, особо нетерпимые, просто разрушали гнезда. Так поступали, например, уборщицы Дома Советов. Но окончательно ласточки улетели после августа 2008 года. Вместе с ними не стало и чирикающих воробьев, ежей, белок, ласк, лягушек, ящериц, майских жуков и светлячков.
А еще в нашем поместье жила змея. Правда, место ее гнездовья не знала даже Маки.
Это была обыкновенная кавказская гадюка – черная, со смутно прописанным узором на спине. Лет ей было, надо полагать, много, поскольку в длину она достигала чуть больше метра. Выползала на люди крайне редко. Однажды я ее увидел, когда она нежилась на солнце, разместив плоскую черную голову меж двух заборин. Я с ужасом побежал к бабушке и, задыхаясь, предложил ликвидировать аспида. Та стала успокаивать меня и сказала, что это существо – оберег семьи, и на него нельзя поднимать руку. Но, как человек практичный, велела дочери поджечь серу в подвале, чтобы пришелица удалилась оттуда и не смущала домашних.
В детстве я часто болел, и бабушка лечила меня всякими непонятными, ведомыми одной ей методами. Чаще срабатывало, но вот с моей головной болью она справиться была не в состоянии. А затем за мое оздоровление взялась и моя партийная тетушка Майка. Атаку она повела сразу с разных направлений. Поначалу она решила избавить меня от бородавок на руках, которые очень беспокоили. Первый комсомолец на нашей земле Мария Харебова задействовала для этой цели простую сельскую знахарку. Та пришла и за головку сыра и три рубля вынесла вариант радикального решения: нанести на новый прутик несколько зарубок, а затем закопать его в куче навоза. Не сработало. Затем последовал новый рецепт: мне следовало в новолунную ночь помочиться на руки – и при этом молчать. Первую часть я выполнил, а вторую – нет. Тем не менее бородавки пропали, и я не смог найти даже их следов.
Бабушка грамоте никогда не обучалась. И по-русски не говорила, хотя, подозреваю, все понимала. Мудрость у нее была природной, выучиться этому нельзя. Была человеком набожным и перед сном всякий раз шептала молитву. Однажды мне довелось услышать ее шепот, и эпизод этот меня сильно озадачил. Бабушка просила Бога помочь тем, кто вдали от дома, и тем, кто в доме. Именно в такой последовательности. Этот словоряд я сохранил и для себя, и хотя верующим в нынешнем понимании этого слова не являюсь, тоже прошу у своих покровителей того же и в той же последовательности.
Чувствуя приближение неизбежного, она пыталась передать кому-нибудь свои знания.
И выбор пал, как понимаете, на меня. Возможно, она ошиблась. А может быть, и нет, не берусь судить. Во всяком случае кое-что от нее останется в виде этих записок.
Вот под таким бдительным оком воспитывался Юрик. Рос он как все местные пацаны, в кругу которых первым делом уважалась физическая сила и верность слову. В школе, несмотря на способности и начитанность, он был как все. Из нее он вынес разве что каллиграфический почерк, но для этого учебного заведения такое было в порядке вещей.
Всячески развивался физически, крутясь на турнике и поднимая гири. Делал стойку на одной руке, зимой купался в Лиахве. Именно он придумал прыгать в реку с моста между Джавой и Хвце, и у него сразу нашлись подражатели. Теперь эта забава в прошлом, поскольку и река обмелела, и русло изменилось. Во время заготовки дров он на голом плече приволакивал из леса бревна, тогда как другие привозили их на волах. Это была впечатляющая картина, от которой даже многое повидавшей бабушке делалось не по себе.
У мамы, конечно, были свои планы насчет будущего старшего сына, но в них пришлось внести коррективы. Тетя Майка считала, что для молодого человека необходима быстрая карьера, которая была достижима только по партийной линии. Тетя и определила Юрика инструктором в райком комсомола. Юрику, у которого были несколько иные планы, пришлось согласиться. Попав в номенклатурный кабинет, он понял, в какой капкан угодил.
Его свободолюбивая, как у цыган, душа требовала простора. Вот он и просил посылать его во всякие отдаленные села, куда другие ехать не желали.
Но настал и час откровений. Юрику поручили написать блок о развитии животноводства для общего доклада на районную конференцию. Для создания творческой обстановки он с друзьями уединился на берегу Лиахвы, и процесс начался. Писать о поголовье крупного и мелкого рогатого скота было скучновато, а куры бегали повсюду. И тут новая комсомольская надежда выдала пассаж о том, что в Джавском районе стали развивать кролиководство. Доклад был зачитан на областной конференции и имел успех. Эпизод с кроликами был включен в доклад уже первого комсомольского секретаря и заслушан в Тбилиси. Там доклад отметили, но особо возбудились вокруг крольшиков. К нам была выслана специальная группа для перенимания опыта. Когда же следы обмана привели к Юрику, произошел скандал, и Юрик был с позором изгнан из стройного чиновничьего стана, чему откровенно радовался.
Провальный проект тети Майки решил исправить дядя Петя. Он разумно решил, уж коль человек не желает сидеть в кабинетах, то пусть хотя бы строит их. О периоде ученичества в строительном техникуме Юрика мало что известно, но в Цхинвал, где в то время происходил настоящий строительный бум, он явился дипломированным специалистом.
Молодому прорабу давали задания, с которыми он так или иначе справлялся. Но потом предложили серьезный проект – строительство научно-исследовательского института. Здание было выстроено в срок, но когда пришла приемная комиссия, случился казус: туалетные комнаты оказались без дверей, проемы были наглухо замурованы кирпичом. Эта история еще долго бы бродила в репертуаре местных остряков, если бы не случай с забытым экскаватором внутри кинотеатра «Ирыстон».
Ну, а сам Юрик решил совершенствоваться в других направлениях. Он подружился с известными огородниками и садоводами Ахметом Гассиевым и Мими Парастаевым. Первый – полковник, герой Кубы, первый встретивший Гагарина на Земле – стал обучать брата тонкостям прививки. У нас в саду росла вполне себе обыкновенная груша, но новый плодоводческий тандем привил к ней четыре новых сорта. В результате появился монстр, плодами которого можно было запросто сломать зубы. Уролог Мими выписывал семена из лучших селекционных лабораторий Советского Союза и как-то поделился с братом семенами некоего растения. Тот объявил, что период петрушки и редиски на нашем огороде окончательно завершен и началась эра новых овощных. По осени наш участок напоминал космодром инопланетных цивилизаций. На полметра от земли выдвинулись штыри, на которых размещался шар. Понадобился экспертный анализ, который дал понять, что это сорт кормовой капусты. Но Юрика эта неудача нисколько не смутила. Он вознамерился сажать чеснок, но посовал его головками в землю, то есть обратной стороной. Те, сволочи, призадумавшись, сделали кувырок и вылезли наружу. Урожай сохранили, но авторитет нового огородника был окончательно подорван.
Случился период, когда Юрик поехал в алмазные края России. Об этом сохранился забавный эпизод. Отец вместе с группой друзей собрался за столом в нашем доме. Один из присутствующих, а именно прокурор и специалист по застольным речам Арон Маргиев предложил тост за Юрика. Свою витиеватую речь, произнесенную на русском языке он начал так: «В то время, как наш Юрик свирепствует на севере…»
Юрик, человек отнюдь не домашний, не желающий к чему-то привязываться, вдруг решил жениться. Выбор его оказался вовсе неожиданным. Его супруга была женщиной правильной, строгой. Юрик в эту схему вовсе не вписывался. Какое-то время он держался, у них родился сын. Но природа взяла свое: опять начались вольные упражнения, внезапные отлучки, и вполне ожидаемо ему было указано на дверь. Но на супругу стали давить со всех сторон, в том числе и ее родители. Говорили, что Юрик хороший, что к его чудачествам можно привыкнуть, да и ребенку нужен отец. Устав от этих нападок, она сдалась и сказала ему следующее: «Я во всем виновата, давай продолжим жить вместе». На что тот ответил:
«Нет, это я во всем виноват. Давай не будем жить вместе». И оба вздохнули с облегчением.
У Юрика была удивительная избирательная память и феноменальная способность общения с людьми. Он знал всех и мог обнаружить такие родственные связи, о которых никто не подозревал. Он мог прийти в любой дом и сказать, кто и в каком году что сказал и что ему ответили. Житейские истории у него, как у Швейка, были на все случаи жизни. За это его просто обожали. Эти же люди, многих из которых я и по имени не знал и на лицо не помнил, при встрече со мной начинали сравнивать меня с братом, и оно было вовсе не в мою пользу. В их глазах читалось глубокое сожаление: как у такого выдающегося человека как Юрик мог оказаться такой малоинтересный и не помнящий родства брат?
Мои отношения с братом были довольно сложными. Своим друзьям и знакомым он рассказывал о моих небывалых способностях и талантах. В подтверждение мог позвонить мне и о чем-то поинтересоваться или задать кроссвордный вопрос. Ну, а при личном общении все ему во мне не нравилось. Не нравилось, как я выгляжу и как одеваюсь, не нравились мои друзья и мое поведение. Он даже был против, чтобы я назвал своего сына Аланом. Он громко говорил маме, чтобы я и в другой комнате это слышал, что в Северной Осетии в загсах не регистрируют такие имена из-за их обилия. На это я отвечал, что меня мало интересуют пристрастия северян, но абсолютно уверен, что в каждом осетинском доме должен быть свой Алан.
Когда я родился, меня хотели назвать Тимуром. И тут брат выказал неудовольствие, потребовав назвать меня Батрадзом. Тогда это было редким именем, до меня его носил разве что знаменитый Батик Санакоев1. И среди моих одногодок были и есть два Батрадза – Басаев и Битиев. А сегодня это обычное имя, и у меня даже появились младшие полные тезки – Батрадзы Харебовы, и мы уже можем создать свой клуб.
Сам Юрик, не являясь образцом для подражания, был отъявленным, если можно так выразиться, моралистом и постоянно читал мне нотации. В юности и студенчестве я отказывался брать деньги у родителей, позволяя им покупать мне только что-то из одежды или обуви. Но вот брата и сестру я грабил нещадно. Иногда думал: вот было бы у меня семь братьев и еще семь сестер – какой роскошной жизнью я бы жил!
Сейчас и в быту и в телевизоре смакуются семейные разборки. Начинают делить квартиры, дома, участки, имущество, даже детей. Для нас это дико, но в судах достаточно дел по таким вопросам. Меня в свое время потряс случай, когда один из представителей родственной Харебовым фамилии из-за клочка земли хотел убить брата, а попал в его жену, отсидев за это «пятнашку» и сделав несчастным целый род.
У нас была обратная проблема. После смерти бабушки и тети надо было на кого-то оформить джавский дом. Я считал, что по старшинству он должен быть записан за Юриком.
Тот противился, говорил, что не знает, где будет завтра, а дому нужен хозяин. В итоге он тайком, воспользовавшись связями, оформил дом на меня. Но после ухода главных персонажей пропала и его, дома, притягательность, особая его атмосфера.
Юрик умер в Моздоке, где находился по неведомым лично мне обстоятельствам и неизвестно чем там занимавшийся. Джавский дом я тут же продал за бесценок, и на вырученные деньги поставил памятник брату и организовал подобающие траурные мероприятия. Теперь-то ему ответить нечем…
Чем дальше повествование, тем больше отступлений от главной темы, мы стали удаляться непозволительно далеко. А тема касается, напомню, моих дорогих дяди Пети и его не менее дорогой половинки Дзерассы. Последняя отсечка была сделана на момент ухода дяди на пенсию. Поэтому постараюсь дальше не ходить вокруг да около, а полностью переключиться на эту достойную супружескую пару.
Из классической литературы и изобразительного искусства нам известны хрестоматийные гендерные пары. Ромео и Джульетта, например. Лейла и Межнун. Бонни и Клайд. Но это как-то нашим героям не совсем подходило. Я объявил им, что отныне буду называть их Пит и Джесси – коротко и звучно. Те несколько удивились, но особо возражать не стали.
Случилось это тогда, когда мы опять стали жить вместе. После школы я поступил в преобразованный из педагогического института Северо-Осетинский государственный университет им. К.Л. Хетагурова. Встал вопрос, где я буду жить. Общежитие или съемная квартира отметались сразу. Да и выбор был прост и очевиден: у кого из дядюшек я буду следующие пять лет проживать? Вроде бы все преимущества были на стороне дяди Васи:
просторное и благоустроенное жилье в центре города. И рядом с вузом. Трое жильцов.
Полноценное и разнообразное питание. Но я выбрал старших Кургосовых, и вышло это как то само собой, без лишних раздумий и колебаний. Думаю, причина была в том, что здесь царила более близкая мне атмосфера простоты нравов, формы общения, и здесь можно было вести себя так, как утверждал известный юморист: словно ты в парламенте или психушке.
Мой выбор никто не стал оспаривать, словно заведомо все уже было предрешено.
К тому же на момент моего появления в семье проживало всего трое, чего никогда раньше не было: сам дядя Петя, его жена Дзерасса и младшая дочь Лена. Я, значит, становился четвертым, и в нашем распоряжении были две, хоть и малюсенькие, но отдельные комнаты. Плюс кухня, прихожая, ванная с туалетом. Ах да, и балкончик. В общем, в наличии было все для полного счастья и комфортного существования. Мало что из мебели со старого жилья переместилось в новые хоромы. Но сохранился монументальный обеденный стол, на мощных ножках которого я оставил заметные следы, когда в глубоком детстве меня к этим ножкам привязывали, чтобы далеко не уползал.
Но эта идиллия длилась недолго. Вскоре внезапно нагрянул сын Дудар, который был на заработках на Севере. Приехал он не один, а с молодой женой – карелкой, о существовании которой известно не было. Молодым, конечно, выделили отдельную комнату, а нашей дружной четверке осталась вторая. Но на этом процесс уплотнения не был завершен.
Старшая дочь Деляра с мужем Торга тоже решили поправить свое финансовое положение на стороне и отправились на золотые прииски на Чукотку. Правда, золота они не мыли, а работали на кухне. Уезжая, оставили нам на воспитание свою дочь Нину. И все стало как на улице Льва Толстого, 24. Старшие на законном основании отдыхали в своих кроватях, третью делили на двоих Лена и Нинка. А для меня в торжественной обстановке был раздвинут и застелен многострадальный стол. Вернее, вечером он раздвигался, а утром сворачивался. Стол был высок сам по себе, и на него приходилось взбираться, а падение с него было чревато последствиями. Зато вид с него открывался прекрасный.
С этим столом связан один забавный эпизод. Как-то ночью с Дзерассой случился почечный приступ. Вызвали скорую помощь, а стол собрали. Прождали часа три, а врачи все не приезжали, и приступ сам по себе прошел. Мы разлеглись по местам и спокойно заснули.
Тут раздался звонок в дверь, и Лена спросонья ее отперла. Вошли врачи, о которых мы уже и забыли. Увидев меня на столе, они оторопели, подумав, что сильно запоздали, и их пациент уже готов и даже частично упакован. Когда им указали на реального больного, они продолжали поглядывать на меня и спрашивали, какого дьявола я делаю на столе. Пришлось придумывать, что у меня больной позвоночник и врачи прописали спать на твердом. Трудно сказать, поверили они или нет. Впрочем, не верили в это и те, кому я об этом рассказывал.
Периодически появлялись лица, которые оставались ночевать. Иногда это был младший брат Деляриной Нины – Сосик. А в одно время с нами проживала девушка Кургосова из дагестанского Избербаша, которая училась заочно в одном из вузов города. Кстати, в том же Дагестане я обнаружил еще одного Кургосова. Дело было, когда нас в составе сборного стройотряда отправили восстанавливать последствия махачкалинского землетрясения. Город производил странное впечатление, да и местный люд вел себя необычно. В кинотеатрах запретили показывать страшные фильмы. В магазинах изъяли из продажи спиртное. Увидев однажды на улице, как торгуют пивом из бочки, я подумал, что это мираж. Сообщил нашим, и те, похватав всякие посудины, понеслись к точке. Там уже была изрядная очередь. И тут на наших глазах продавец стал лить в бочку водопроводную воду ведрами. Все стали возмущаться, а торговец сказал, что нас очень много и на всех чистого пива не хватит, а тут хоть что-то достанется. Народ поворчал-поворчал, но смирился.
Так вот, нам однажды дали выходной, и мы отправились на море. Там познакомились с местными ребятами с винзавода, который был рядом. Ребята сказали, что главный инженер у них осетин, и мы захотели с ним познакомиться. Тот оказался Кургосовым, и мы с ним стали искать общие корни. На прощание он решил одарить нас своей продукцией и спросил, что мы предпочитаем – коньяк или портвейн? Мнения разделились, и тогда он ушел и вернулся с двумя ведрами, одно из которых было доверху заполнено коньяком, другое – портвейном.
Мы потащили эти воистину щедрые дары в лагерь, где произвели настоящий фурор. Затем несколько раз, но уже без меня, предпринимались попытки вернуть ведра хозяину. Но все заканчивалось тем, что ведра возвращались полными, и так много раз. Тут надо отметить, что от нашей стоянки до завода было километров пять, а походы эти энтузиасты устраивали после тяжелого рабочего дня.
Ограниченность жизненного пространства заставляла принимать меры по устройству.
Оно вылилось в то, что на малых площадях разместились самые необходимые вещи, изыски исключались. Это было понятно, и к этому все приучились. Из бытовых вещей наличествовали холодильник, газовые плита и колонка, утюг. Несколько позже, в порядке очереди, нас подключили к телефонной связи. А когда дядя Вася подарил телевизор (а скорее, это была совместная с тетей Машей идея), то это был вообще полный восторг.
Финансовое положение семьи всегда было проблемным. Бюджет ее складывался из незначительных пенсий Пита и Джесси, плюс еще и стипендии – моя и Ленина. На счет стипендии у меня была своя борьба. Изначально мне положили 35 рублей, но потом я увидел, что кое-кто получает 45. Мне объяснили, что столько получают отличники, после чего и я стал получать 45. Затем стало ясно, что есть еще и ректорская стипендия – до нее я тоже добрался, хотя здесь надо было, помимо отличной успеваемости, быть еще и образцовым общественником. Дошел и до этого: к старосте курса добавилось включение в университетский комитет комсомола, куда меня внедрил глава этой структуры Вадик Цховребов. Кроме этого я был членом студенческого творческого объединения, входил в команду КВН, которая стала чемпионом Северного Кавказа, и даже ходил с повязкой по маршрутам добровольной дружины. Своего я добился. Но тут возникла новая вершина – Ленинская студенческая стипендия в размере 90 рублей. А когда я на нее замахнулся, а она была предназначена только для двоих человек, то мне мягко объяснили, что для южан она не светит.
Так вот, наши семейные финансовые возможности были весьма ограничены, и нередко возникали кризисные ситуации. Вся наличность тратилась, прежде всего, на питание, но и здесь изысков особых не было, да и быть их по тем временам не могло. Но дело даже не в этом. Вдруг образовывались финансовые пустоты, появление которых никто объяснить не мог. Хотя подозрения имелись. Дзерасса хоть и была хорошей хозяйкой, но при этом отличалась непрактичностью и легкостью на принятие решений. Как женщина крупная, она и вещи приобретала габаритные: кастрюли, тазы… сковорода и вовсе звалась «Великая Германия». Продукты покупала с избытком, что тоже вело к незапланированным тратам.
Лена – экономист по профессии – однажды решила поставить все семейные финансовые поступления и затраты под строгий учет. Для начала она обрела гроссбух, куда стала все записывать. Через пару месяцев она с ужасом мне поведала, что ничего толком не понимает: деньги неведомым образом устремляются в трубу и в ней пропадают, не оставив после себя ни единого следа. Пришлось смириться с этим феноменом. Книгу доходов и расходов закрыли и продолжали мужественно противостоять «внешним вызовам».
Распорядок дня пенсионера Петра Кургосова был весьма необычным. Спать он ложился в восемь-девять часов вечера. Вставал часа в три ночи, шел на кухню, пил чай, курил свою «Приму» и читал книжку. К открытию магазинов шел на рынок за покупками. Это были хлеб, сахар и газеты – «Социалистическая Осетия» и «Известия», и раз в неделю – журнал «Огонек». Все остальное приобретала Дзерасса, поскольку искренне верила в свой покупательский талант.
Затем дядя готовил нехитрый завтрак из чая и бутербродов, яичницей или кашей, и шел будить студентов. Те просыпались очень злыми и недовольными, что сразу выплескивали своему будильнику. Меня он вовсе пробуждал изуверским способом: постукивая по моей руке ремешком от часов. Это было невыносимо. Времени на завтрак почти не оставалось, и мы, переругиваясь, отчаливали. Однажды я заметил, что дядя Петя, наливая нам с Леной чай и кладя сахар, ей помешивал напиток, а мне нет. Я с возмущением высказал свои претензии на этот счет, на что тот спокойной ответил, что Лена, собственно, его родная дочь, а я хоть и любимый, но всего лишь племянник. Аргумент был убийственным.
Освободившись от нас, дядя Петя завтракал сам и читал свежую прессу. Затем ложился спать и отдыхал часа два. Затем занимался своими домашними делами: помогал как мог Дзердссе, которой он нужен был скорее как громоотвод – нужно было на кого-то обрушивать свою неуемную энергию. Как и во всех семьях, споры между супругами происходили, но это была игра в одни ворота. Дядя Петя относился к нападкам Дзерассы с научным интересом, они его забавляли, и он с интересом ожидал, чем все завершится. А она считала, что семейные разборки – обязательная процедура и их надо придерживаться. В этом плане она всегда была в тонусе и искала только повод.
При всем своем желании, дядя Петя такие поводы в изобилии предложить не мог. И тогда они возникали на пустом месте. Например: не туда поставил чашку, сильно накурил или не выполнил явно придуманное поручение. Но иногда повод для нападок появлялся.
Дядя Петя никогда выпивохой не был, но с удовольствием мог пображничать в хорошей компании. У нас был стенной шкаф, где хранились всякие хозяйственные вещи. Здесь же таился заветный графинчик с аракой. Дядя изредка забегал в этот шкаф – именно забегал, поскольку из-за малого роста полностью в нем растворялся. Но затем следовало предательское стеклянное звяканье. Чуткая на ухо Дзерасса из своей кухни устремлялась на шум, и не успевал дядюшка насладиться послевкусием, как получал шлепок по лысине.
Возвращающееся шествие было презабавным: грозная и торжествующая Дзерасса, а за ней – лукаво и невинно улыбающийся Пит. И все – при своем.
А однажды, чтобы развить эту тему, дядя побывал в гостях у соседей, где изрядно выпил. Но тогда выпивка произвела на него странное действие – он стал подскакивать на ровном месте. Пораженный этим феноменом, он спросил: «Дзерасса, цёмён скёуын?». На что та четко ответила: «Ныкъерхтай, ма-скёуыс!».
Но не всегда нападки Дзерассы были вовсе безответными. Однажды, когда она явно перегнула палку, дядя Петя посуровел и сказал: «Успокойся, Дзерасса, а то будет как в пятьдесят восьмом году». Я тут же стал выяснять, что случилось в год Всемирного молодежного фестиваля в Москве. И он с полным трагизмом на лице поведал мне, что тогда он ее чуть не ударил. «Я даже поднял руку», – говорил дядя, и даже показал, как он ее поднял. Я это взял на вооружение, и теперь, когда ко мне пристают, говорю, чтобы от меня отстали, а то будет как в 58-м году. Мало кто это понимает, но отстают – на всякий случай.
Но мы отошли от распорядка дня одного из двух наших героев. В программе у него был еще один спальный перерыв, который чаще срывался по причине прихода гостей. А к вечеру начинали подбираться все. И тут от нас требовался полный отчет: кто что видел, кто что слышал, о чем говорят и что, собственно, вокруг происходит. Дядя Петя выпытывал эту информацию и делал самые неожиданные выводы.
Особо далеко от дома дядя Петя не уходил. Его ежедневные походы за хлебом, сигаретами и газетами были обычным ритуалом. Но он сам обогащал их экзотическими наблюдениями. Однажды, вернувшись с рынка, он объявил, что южные осетины очень любят чешское пиво. На мой немой вопрос ответил, что у пивнушки видел компанию, и один южанин, подняв руку и пошевелив от избытка чувств пальцами, признался: «Ёз чехаг бёгёны бирё уарзын!». Это был приговор.
В другой раз он опять же приблизился к компании, где услышал одного забулдыгу: «У меня три ходки, но я там жрал!». Комментарии по этому поводу были просто убийственные.
А однажды, вернувшись из очередного похода, дядя Петя поведал: «Встретил старика Рубаева (хотя этот старик был никак не старше самого Пети). Он жаловался на здоровье. А потом со слезами на глазах трагически поведал: “Пить не могу!”» Вот из таких бытовых зарисовок он создавал смысловые полотна, которые не все могли понять по недостатку мыслительных возможностей. Но были и такие, которые врастали в тему, становились адептами не претендующего ни на что гуру. Из любой обыденной темы он мог создать некое особое понимание, при этом придав ему очень забавное оформление.
Однажды, придя с очередного похода, он заявил: «Счастливый человек сосед Кокаев! Два сына и оба – на полном государственном содержании. Один в армии, другой – в тюрьме».
Квартирка наша была открыта для всех, и гости с удовольствием посещали нас.
Конечно, прежде всего, это были ближайшие соседи, а чаще – живущий через стенку Хасан Бигаев. Это был крупный и громогласный мужчина. К тому же он все еще работал и даже занимал какой-то незначительный пост, которым очень гордился. Как большинство неосновательных людей, он пытался показать свою значимость для всего осетинского социума. Когда его собственные самовосхваления перехлестывали через край, дядя Петя тонко и метко осаживал его. Но эти подколы редко доходили до адресата по причине их утонченности. А сосед Хасан, человек хлебосольный и добрый, приходил с дарами или уводил дядюшку к себе, где они немного выпивали и резались в подкидного дурака.
Приходили родственники. По возможности посещал нас дядя Вася – один, либо с семьей. Он тоже являлся с дарами. Между братьями, несмотря на большую разницу в возрасте, были какие-то особо теплые отношения. Они также устраивали междусобойчик с аракой и картами. Я в это время уединялся в другой комнате – занимался или читал. Но когда застолье затягивалось, вызывали меня. Пить мне, конечно, не давали, но требовали произносить за них тосты. Я сильно старался. Мои витиеватые речи очень нравились собутыльникам, а дядю Петю вообще приводили в восторг.
Как-то к концу очередной сессии я появился и сказал, что знаю, сколько бокалов было выпито дядей Васей. Тот удивился, но я точно указал число выпитого и объяснил, что когда он опрокидывал очередную рюмочку, то ударялся головой о кровать, и металлические цацки на этом фундаментальном сооружении победно звенели.
С тех пор как здесь поселился и я, к нашим посетителям прибавились мои однокурсники и друзья по Цхинвалу, которые учились в «Меде» и Сельхозинституте. Всех обязательно кормили, и, хотя особых разносолов не было, многие до сих пор вспоминают постные борщи Дзерассы. В меню могли также входить жаренная или отварная картошка с селедкой или соленой капустой, которую с избытком засаливали и хранили в бочке на балконе. Кроме того, были и другие пищевые заготовки, из которых у Дзерассы особо удачно получался «цывзыцёхтон» – блюдо из перца. Из-за остроты его можно было есть, только сильно разбавив сметаной. Но мои земляки-кударцы потребляли эту гремучую смесь ложками и чистоганом, чем наводили ужас на окружающих.
Однажды, придя домой, застал там Аслана Битиева из «сельхоза». Они сидели с дядюшкой и дулись в карты. Оба что-то напевали, причем каждый свое. Когда я поинтересовался счетом их поединка, то они мне ответили что-то вроде: «Тридцать восемь на тридцать семь…» Я робко заметил, что мне надо уходить, но на меня даже внимания не обратили.
Приходили и другие близкие и знакомые, причем это часто было связано с их походами на рынок, который располагался под носом. Отоварившись, они шли к нам, отдыхали, отогревались, пили чай, сплетничали, как это обычно бывает. Да и мы иногда устраивали походы по гостям. Чаще всего выдвигались я и Дзерасса. Дзерасса устраивала настоящую экспедицию на целый день к своей сестре Замире. Та вместе с мужем и дочерью жила на окраине города в своем доме с хозяйством. Понятное дело, что оттуда она возвращалась не с пустыми руками. Чистый сельхозпродукт нам был на некоторое время обеспечен. А когда у нас образовывались очередные пищевые проблемы, я громко говорил дяде Пете: «Что-то Дзерасса давно не проведывала свою сестру Замиру».
А я сам любил ходить к тому же Аслану Битиеву. Тот жил у своего двоюродного брата Камбола, который был ни много ни мало, а целым директором мясокомбината, что сказывалось на обилии и разнообразии содержимого их домашних холодильников. Мы поглощали деликатесы и запивали их различными заморскими напитками. Домой меня Аслан отправлял изрядно нагруженным. Увидев такое, дядя Петя мог произнести только: «Ах ты, Боже ты мой, он кого-то ограбил!» Как уже говорилось, дядя Петя далеко от дома не отходил. Когда нас приглашали на похороны, свадьбы или еще куда, чаще делегировались опять же я и Дзерасса. Поначалу по каким-то торжественным случаям его все еще по старой памяти приглашали в родной техникум. А потом и там стали забывать. И тут вдруг как гром среди ясного неба дядюшке пришло официальное приглашение в правительственную ложу на парад по случаю 7 ноября.
Все мы переполошились, сам дядя Петя был очень взволнован. Это было, пожалуй, главным событием в его жизни после выхода на пенсию, и идти он вознамерился обязательно. Но оказалось, что идти-то ему собственно не в чем – у него элементарно не было костюма. За день пошить его в ателье было просто нереально, а в магазине, учитывая его миниатюрные габариты, для него можно было приобрести разве что школьную форму для пятиклассника.
Ситуация была сложная.
Так получилось, что именно тогда я получил свои стипендиальные 45 рублей. Без особых надежд решил обойти соседние магазины, хотя понимал, что за такие деньги даже тогда приобрести что-то приемлемое было нереально. И вдруг в одном месте обнаружил вполне приличный костюмчик румынского производства нужного размера и всего за 48 рублей. Побежал за Дзерассой и потащил ее в магазин. Ей эта пара сразу понравилась, и мы ее оплатили. Удивительно, но костюм пришелся впору и даже очень прилично сидел на нашем герое.
Дальше все пошло по накатанной. Сорочка и галстук нашлись у меня, ботинки его мы сообща довели до блеска, а шляпу долго парили над чайником. Впрочем, нам предстояло пережить еще один ужас. Оказалось, плащ его годится разве что для походов за грибами. Или для посещения футбольного матча, когда на трибуну обрушивается сильный ливень. Делать было нечего, и пришлось нашего посланца сильно утеплить и отправить на парад в одном костюме, благо было относительно солнечно. На всякий случай снабдили его зонтом.
Провожали дядю Петю всей семьей и долго смотрели ему вслед с балкона. А вышел он из дома за час до начала демонстрации. Мы с Леной должны были пройти перед трибуной в составе студенческих колонн. Я тщательно пытался разглядеть родную фигуру среди сановных персон, но не получилось – видимо, затерялся среди внушительных фигур тогдашнего республиканского руководства.
А встречало его народа даже больше, чем провожало. Он вернулся важный, гордый и счастливый. А мы с Леной наперебой рассказывали, как он прекрасно смотрелся. Пришли младшие Кургосовы всем составом, пришел сосед Бигаев с очередными подношениями и сразу заявил, что это событие следует достойно отметить, что и было сделано.
Дядя Петя был человеком консервативным. У него имелись привычки, от которых он не желал отказываться. Как человек большого ума и понятливости, он прекрасно чувствовал время и те перемены, которые происходят. Возможно, что-то в новой жизни было ему не очень созвучно, но он не брюзжал и не противился, а показывал: если оно есть, то пусть живет, но это не мое. Например, мои манеры он называл «пижонскими», мои наряды – «не очень пристойными», а мои прически и вовсе «дурацкими». Но он терпел меня даже таким и неплохо ко мне относился, полагая, что шелуха спадет, а ядро останется.
Оглядываясь назад, все больше склоняюсь к мысли, что мой старший дядюшка был большим оптимистом: он верил в Великое Будущее, всеобщее благоденствие. Мне он говорил: «Ты, конечно, хоть и дуралей, но заметь – любимый, и должен знать, что даже из сборища дуралеев и дармоедов прорастет что-то достойное». Сегодня бы его назвали человеком толерантным. Но таким он никогда не был. Принимая действительность как данность, он высказывал мысли, которые через много лет перекочевали в мои аналитические записки. Сегодня он за меня был бы спокоен.
Распорядок дня почетного пенсионера был выверен и ограничен во времени и пространстве. Но это был его личный выбор. Его вполне устраивало равномерное и плавное жизненное течение. Поход в магазин и на рынок он совмещал со сбором всяческой вербальной информации. Она позволяла ему делать неожиданные открытия и высказывать парадоксальные умозаключения. Придавая им юмористическое оформление, он ставил в тупик собеседников, испытывая при этом некое довольство.
Основное время дядя Петя проводил за чтением книг. В большом количестве их в нашей квартирке быть не могло. Но зато здесь были все пятьдесят томов второго издания Большой Советской Энциклопедии. Черные корешки фолиантов наводили священный трепет.
Я настолько привык к погружению в эти океаны сведений и фактов, а иногда и откровений, что не мог представить себе дальнейшее существование без этого бесценного собрания. И когда объявили подписку на третье издание БСЭ, я тут же ее оформил. Первые тома этого уже тридцатитомного свода я выкупал еще во Владикавказе, а последние – уже в Цхинвале. И теперь эти красные книжки мирно стареют вместе со мной.
Был еще в нашей домашней библиотечке один том иллюстрированного и содержательного издания под названием «Живописная Россия», который был посвящен сведениям о народах Кавказа. Фолиант этот такого размера и веса, что им можно убить быка.
Так вот эту книжицу Дзерасса с большой радостью презентовала мне, чтобы та не занимала необходимого жизненного пространства. Были разрозненные тома различной классики, книги, невесть откуда выпорхнувшие. И дядя Петя мог прочитывать одну из них по многу раз, поскольку его привлекал сам процесс чтения. И здесь не было каких-то особых предпочтений.
В то время читательское поле сильно расширилось, стала печататься литература совершенного нового свойства, отличная от школьной классики прежних лет. Лично меня это сильно волновало и интересовало. Я пытался разбавить чтение дяди этими современными писательскими изысками, на что он не очень охотно соглашался. Прочитав текст, он выносил вердикт: «За грамотность – троечка с плюсом, а за содержание – троечка, но с минусом». На этом наши литературные дебаты и заканчивались.
Помимо чтения было у дяди Пети еще одно увлечение – игра в карты. Причем это были не клубно-пафосные бридж и покер, и даже не студенческо-аспирантский преферанс, а обычный рабоче-крестьянский подкидной дурак. Он мог играть в эту игру с кем угодно и когда угодно. И ему не важен был результат, важен был процесс. Временами, оставаясь один, он сидел как паук в ожидании мухи, а когда та появлялась, то жадно затягивал ее в свои сети.
Парализованные жертвы не сопротивлялись. Но когда достигались исторические победы над дядей Васей или соседом Бигаевым, отголоски побоищ разносились по всем весям. Со мной он играть в дурака не любил, полагая, что до тонкостей этой игры я не дорос.
Помимо ежедневных газет раз в неделю покупался журнал «Огонек». Семья шла на эти затраты. Журнал, конечно, все читали – там иногда появлялось нечто интересное. И даже соседи, зная наши пристрастия, одалживали его у нас. Но главное, зачем приобретался этот еженедельник, заключалось в том, что в нем помещались кроссворды, на которые дядя Петя был большой любитель. Конечно, право первой ночи, в этом случае, принадлежало именно ему. По мере сил он пробивался через тернии крестословицы, а когда сдавался, то отдавал оставшееся на мое растерзание.
У меня еще с детства имелся опыт работы с огоньковскими кроссвордами. Этот журнал выписывал Сталинирский городской отдел образования, где работала мама. Я иногда приходил туда и, чтобы не скучал, мне выдавали «Огонек», где можно было рассматривать картинки. Но меня почему-то заинтересовали именно кроссворды. Хоть и учился я тогда в классе четвертом, но быстро сообразил, что ответы на вопросы находятся в следующем номере издания. Окрыленный этим открытием, я стал переписывать нужные слова в девственные клетки. Некоторые сотрудники, увидев, как я уверенно печатными буквами заполняю все пространство, дивились этому и созывали посмотреть на это чудо коллег из соседних кабинетов. Правда, с годами я и сам в этом поднаторел, чем пользовался брат Юрик. Находясь в какой-либо компании, где всеобщими усилиями решали кроссворды, в случае затруднений звонил мне и, получив ответ, победно оглядывал окружающих. Ну а наша работа над кроссвордами с дядей Петей завершилась тем, что я составил для него справочник начинающего кроссвордиста. Там были систематизированы возможные или часто встречающиеся вопросы и варианты ответов на них. Сборник вышел тиражом в один экземпляр и пользовался такой популярностью, что очень скоро просто пропал.
В перерывах между чтением книг, игрой в карты или разгадыванием кроссвордов, дядя Петя любил выходить на балкон, чтобы покурить и оглядеть окрестности. Ему нравился многоцветный поток людей, обилие транспорта, городские звуки, вся эта суета. Наверное, он думал: «Вот вы тут все бегаете, копошитесь, а я сверху наблюдаю за вами, и меня забавляет ваша кутерьма». Но, возможно, его интересовало совсем иное. Как-то он признался, что не любит зиму. На мой немой вопрос ответил, что в холода женщины облачаются в шубы, сапоги и меховые шапки, и от их естества ничего не остается. А в теплое время года они расцветают всеми красками и становятся весьма привлекательными для верхнего обзора.
Вторым главным персонажем нашего повествования после дяди Пети является, конечно, Дзерасса, которую в заголовке мы обозначили как Джесси. Это был во всех отношениях человек необычный. Я много знал людей добрых, отзывчивых, открытых, но даже среди них она бы выделялась своей искренностью, натуральностью. Она была настоящая, жила, а не играла, не умела притворяться и говорить неправду, не держала зла, пыталась всех понять и находить во всех все хорошее, хотя иногда это было довольно трудно.
Ей, конечно, могли испортить настроение, но чаще она находилась в весьма благодушном настроении, которое вместе с живительной энергией передавалось окружающим.
Даже болея она не делала из себя страдалицу и не докучала жалобами домашних. Ее коммуникабельность, открытость и добродушие были настолько естественны и притягательны, что многих приводили в замешательство. Это позволяло ей найти общий язык с людьми самыми разными, стать своей в любой компании.
Совсем молодой девушкой, выйдя замуж, она переехала в Дур-Дур и оказалась в совершенно другой среде, где царили свои порядки, правила, устои. И где к тому же настороженно относились к чужакам. Но ее это нисколько не смущало. Она очень скоро заговорила по-дигорски, переняла местные привычки и органично адаптировалась в новой для себя среде.
Когда умерла моя джавская тетя Майка, Дзерасса приехала на похороны. А после них решила для поддержки оставшейся одной бабушки задержаться там на какое-то время. Когда я недели через две приехал за ней, то провожать ее пришло почти все село. Некоторые чуть не плакали, приносили дары, просили снова приезжать. Меня удивило, что всех за короткий срок она знала не только по имени, но и могла достаточно подробно рассказать их биографию и различные случаи из их жизни. После иронского и дигорского окружения она вполне себе вписалась и в кударское.
Но жизнь готовила ей новые перемены. После смерти дяди Пети она переехала к младшей дочке Лене в станицу Николаевскую, где та поселилась, выйдя замуж. Здесь Дзерасса помогала по хозяйству и следила за детьми. К тому же вновь оказалась в новой обстановке – теперь ей пришлось осваиваться среди казаков. И здесь это ей удалось легко и быстро. Станичники ее полюбили и считали своей. Когда она умерла, я с супругой поехал проводить родного человека в последний путь. Таких похорон и поминок я никогда больше не видел.
Это был какой-то осетино-казацкий симбиоз – оказалось, что и такое возможно.
Дзерассу отпевал настоящий батюшка. Родным, вместо траурных повязок, повязали рукава носовыми платками. Поминальный стол поражал своим разнообразием и изобилием: здесь был полный набор как осетинских, так и казацких блюд. Ну, с осетинскими все ясно, но тут стали выставлять мясной борщ, куриный суп, какие-то кулебяки. Все это готовилось всю ночь и тогда же разносилось в дома, где были больные или неходячие. А похоронили Дзерассу казаки на самом удобном месте своего кладбища.
При всем том, что тетушку не раз обманывали, подводили, нечестно с ней поступали, она оставалась человеком чрезвычайно доверчивым. Она верила каждому слову, в ее голове никак не укладывалось, что можно говорить одно, а делать другое. Этим пользовался дядя Петя, рассказывая ей всякие небылицы, а когда тетушка начинала бурно проявлять эмоции, это его сильно веселило.
Как-то он прочел ей вслух фельетон из «Крокодила», причем на полном серьезе.
Материал был оформлен как письмо читателя в редакцию. Писал якобы старик лет восьмидесяти, который жаловался, что познакомился с девушкой лет восемнадцати, влюбился, а та не отвечает взаимностью. На все его ухаживания и знаки внимания не реагирует и даже откровенно над ним насмехается. Редакция, как следовало из текста, полностью была на стороне пожилого сластолюбца, клеймила несговорчивую девицу, называя ее бессердечной, черствой и требовала перестать терзать старика и немедленно отозваться на его чувства. Надо было только поглядеть на реакцию Дзерассы. Она негодовала, метала гром и молнии. Гнев ее был направлен в адрес незадачливого ухажера.
«Как ему не стыдно! – кричала она. – Совсем, старый пень, совесть потерял!» А поскольку мы ее гневный порыв не поддержали, она побежала к своим подругам и поведала им эту ужасную историю. Те тоже были впечатлены, удивлялись и возмущались.
Дзерасса всегда была готова помочь каждому, даже совсем незнакомым людям. Чувство сопереживания у нее также было чрезмерным. Как-то морозным утром она увидела на улице одинокую старушку, которая беспомощно озиралась. Поняв, что женщина оказалась в затруднительном положении, она подошла к ней и узнала, что та приехала из России в гости к дочке, которая замужем за местным парнем. Она пришла по адресу, но дома никого не оказалось – видимо, супруги ушли на работу, а где работа находится, гостья не знала.
Дзерасса сразу потащила ее к нам, чтобы хотя бы отогреть. Здесь она ее не только обогрела, но и накормила, напоила чаем, устроила ей ванну и уложила спать. Пока та отдыхала, на поиски ее родных был отправлен Дудар. А когда гостья проснулась, то к своей радости увидела перед собой своего зятя. Конечно, этот поступок, особенно с какой заботой и настроением он был оформлен, произвел большое впечатление, попал на радио, а Дзерасса на какое-то время стала знаменитостью.
Когда Дудар служил в армии, то узнав, что какой-то малознакомый ингуш едет в отпуск, легкомысленно дал ему адрес родителей и попросил передать им привет. Тот не поленился и заявился к ним. Питу и Джесси он много чего наговорил. Сказал, что он и Дудар названные братья, едят из одной тарелки и спят в одной кровати. Дядя подозрительно воспринял эти новости, но вот на тетушку они произвели большое впечатление. Она буквально вцепилась в солдатика, потчевала чем могла и предложила остаться переночевать.
Тот почему-то согласился, хотя до дома ему было полчаса езды, а автобусная остановка находилась у нас прямо под балконом. Но история этим не закончилась. К нам стала ездить вся ингушская родня этого парня – разного пола и возраста. Причем прибывали толпами, и их устраивали вповалку на полу. Так продолжалось достаточно долго, затем они сгинули – видимо, нашли более обеспеченных хозяев.
Дядя Петя, как человек консервативный, терпеть не мог перестановок мебели и других квартирных пертурбаций. А вот для Дзерассы это было жизненной необходимостью. Раз в квартал что-то переставлялось или выбрасывалось. Проделывалось это, когда дома никого не было. Ее единственным сподвижником был только я, хотя сам все эти дела не одобрял, но устоять мощному напору реформаторши был не в состоянии.
Когда дядя возвращался, то дело уже было сделано. Это вызывало его недовольство, он ворчал, возмущался, а на меня смотрел как на предателя. А однажды он нас застукал в самый ответственный момент – и случился почти скандал. Тетя лелеяла избавиться от огромного платяного шкафа, но этому все противились. Однажды, когда мы оказались одни, она принесла инструмент и приказала помочь ей. Я отказывался, но вопрос был уже решен. Когда дядя, отгуляв свое, вернулся, шкаф был уже почти разобран. Пита чуть кандрашка не хватила, он просто убежал обратно на улицу. Затем он всем рассказывал ужасную историю, как мы с Дзерассой с дико перекошенными лицами, с топорами в руках набросились на несчастный гардероб и крушили его. Этого нам он долго простить не мог.
Припахивала меня Дзерасса и во время своих набегов на рынок. Причем использовался я исключительно как тягловая сила. Сама она считала себя крупным специалистом по покупкам. Это совсем не соответствовало действительности. Торговаться она не умела – не хватало терпения и настойчивости, да и выбор ее не всегда являлся оптимальным. К тому же, как человек доверчивый, она верила торгашам и зазывалам, которые расхваливали свой товар. Перед походом я предлагал составить список необходимого и его количество. Дзерасса нехотя соглашалась. Но на месте все шло псу под хвост, планы рушились со страшной силой.
Здесь она теряла контроль над собой – ей уже требовалось все и сразу. Очень возбуждали ее очереди, и часто она ставила меня в хвост, а сама устремлялась узнавать, что и почем.
Вернувшись, сообщала, что дают яблоки – дешевые и вполне приличные. Предлагала взять килограммов три на компот. С приближением очереди она все больше нервничала. Вдруг объявляла, что нужно взять не три, а десять кило – на повидло. В конечном итоге я на своем хребте волок домой килограмм тридцать фруктов. И не знал, обрадуются моему явлению или нет.
Дзерасса была женщиной крупной, к тому же у нее были проблемы со зрением. На кухне она с трудом помещалась. А когда резко разворачивалась от плиты к столу или обратно, посуда летела на пол, некоторая разбивалась. Однажды я предложил перейти на эмалированную посуду, но мое предложение не поддержали. А дядя Петя вообще хранил свою любимую кружку для чая в таком месте, где она была вне опасности.
Дзерасса, помимо всего, следила за моим внешним видом. Как-то я попросил ее погладить брюки. Та вдруг заартачилась и сказала, что впредь этого делать не будет; в пример привела своего сына Дудара, который себя сам стирал и гладил. Я возразил, что, мол, Дудару это занятие, наверное, нравится, а мне – нет; на это, конечно, обратят внимание бдительные дворовые старушки и тут же вынесут вердикт: «Позор той женщине, которая позволяет мужчине из своей семьи выходить на люди в таком виде!». Это был убийственный довод. «Неси брюки, негодяй!» – закричала она. Так был подавлен бунт.
В гардеробе Дзерассы никогда не было особых нарядов. Дома и во дворе она довольствовалась халатом. Были облачения для выхода в город. И еще был выходной костюм для посещения особых мероприятий – похорон, свадеб, престольных праздников. И все это очень шло ее статной фигуре. Но вот каких-то украшений у нее не было. Когда я заканчивал учебу, то пообещал на первую же зарплату купить ей золотое кольцо. И обещание сдержал, чем тетушку сильно порадовал. Она носила его постоянно и как-то уже в Николаевской, когда копалась в огороде, кольцо неведомым образом соскользнуло с пальца. Искать его было все равно что иголку в стоге сена. Но случилось чудо, и зять ее Миша, перекапывая огород, кольцо нашел. Спустя время с этим кольцом ее и похоронили.
К концу моего студенчества дядя Петя стал все чаще болеть, стали сказываться старые хвори, появились новые. Сильные поясничные боли приводили к тому, что он с трудом передвигался, нуждался в помощи. В такие моменты он становился моим подопечным. Надо было укладывать дядюшку спать, поднимать с постели. Я брил ему голову, купал. Последняя процедура проделывалась весело, с шутками и прибаутками. Это дядю так веселило, что он терпел боль, когда его сильно терли. А мыло вместо мыльницы приклеивал к его лысой голове. Он только восторженно восклицал свое обычное: «Ах ты, Боже ты мой!»
В войну он приобрел хронический бронхит, и когда хворь обострялась, дяде советовали бросить курить. Это он переносил с трудом. Поначалу ему запретили покупать сигареты. Но он выскакивал в подъезд или шел к соседям и там стрелял курево. Необходимо было принять решительные меры. Они и были приняты. Как-то раз, когда он вернулся с прогулки, то обнаружил дома меня, Дзерассу и Лену, спокойно сидящих и курящих. Это дикое зрелище так на него подействовало, что проблема борьбы с куревом была фактически решена.
Институтский диплом я получил в день, когда умер отец. Все планы, связанные с будущей работой надо было однозначно менять. Намерения продолжить учебу пришлось отложить на потом. Да и маму одну нельзя было оставить. Месяца три-четыре помыкался, не особо заботясь о трудоустройстве. А потом пришло предложение поработать научным сотрудником в отделе экономики научно-исследовательского института. Меня это несколько удивило, поскольку в НИИ вчерашних студентов, как правило, не принимали, да и профиль был не тот. Кому-то особо хлопотать за меня не пришлось, и в самом институте меня, если кто и знал, то только заочно.
Уже оттуда меня забрали в армию. Мы с дядей Петей тогда переписывались. Он обычно присылал мне какие-нибудь шарады и загадки, вырезанные из газет, а я посылал ему свои собственного сочинения.
После армии была аспирантура в Москве. В тот период во Владикавказ я не приезжал, о новостях узнавал по телефону, от родных. К тому же началось длительное лечение сестры в институте онкологии. И на долгое время пришлось переключиться на это. Именно тогда пришло известие, что дядю Петю парализовало, он лежит и не разговаривает. Сразу выбраться проведать его я не смог, да и чем бы мог помочь?
Поехал уже после похорон сестры, через год после того, как дядю сразил инсульт. К моему приезду у постели больного собралась вся наша тамошняя родня – всех интересовало, как произойдет наша встреча. Я сразу подсел к дяде Пете, обнял его и, как обычно при нашем общении, принялся за свои шутки-прибаутки. И тут он стал реагировать, начал ловить меня взглядом, задвигал губами, пытаясь что-то произнести. Все были поражены – ведь за все время болезни такой реакции не наблюдалось.
Уехал я на второй день, пообещав недели через две приехать надолго. Я и приехал, но уже на похороны. Получается, что эмоциональный всплеск, полученный при встрече со мной, оказался для дяди Пети непосильным… Врачи говорили, что такое бывает. А кому от этого легче? Похороны и поминки плохо помню, да и кому это интересно? Сам дядя Петя получил то, чего был достоин, – слезы и боль от утраты родных и благодарная память всех тех, кто его знал.
После этого большое, дружное и весьма необычное семейство распалось. Дудара унесли семейно-бытовые потоки, Дзерасса навсегда уехала к дочери в Николаевскую, Деляра давно стала вторым воплощением своей матери – доброй, уютной и отзывчивой, несмотря на все свои горести, оставаясь оптимистичной и верящей, что все будет хорошо. Ну, а я пустил корни в Цхинвале, женился, обзавелся детьми, работал в разных местах, сочетая научную, журналистскую, чиновничью деятельность. Пережил все невзгоды, которые выпали на долю южных осетин, радовался нашим успехам и дожил до международного признания нового государства на нашей планете – Республики Южная Осетия.
Квартира на Дружбе2 после ухода главных действующих лиц стала безликой, на нее мало кто претендовал. Временами пустовала, временами кто-то гостил. Говорили, что там живут внуки Пита и Джесси. Странно, но даже это не вызывает у меня любопытства. Редко проходя-проезжая мимо, смотрю на балкон третьего этажа, второго от западного торца. Что- то просыпается в груди, но не настолько, чтобы пойти и позвонить в дверь. Одно только вызывает устоявшийся интерес: а жив ли наш обеденный стол? И если да – то какой цели служит?
Времена больших патриархальных семей канули, началось тотальное расселение. Но в случае с Кургосовыми все сложилось сложнее. Из шести братьев, четверо не дожили до своих свадеб. У дяди Васи одна дочь – Лида. У дяди Пети две дочери и сын. Но и у Дудара с потомством поначалу не все получилось. Нависла угроза того, что так можно остаться без прямого продолжателя рода. Тогда серьезно задумался о том, чтобы поменять фамилию на Кургосов. Но тут в очередном браке у Дудара родился сын, и вопрос отпал сам собой. Одно время я пользовался этой фамилией как псевдонимом и попал с ней даже в кроссворд.
Ну, хотя бы так.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Чемпион Грузии по боксу (прим. ред.).
2 Район г. Владикавказ (прим. ред.).
