* * *
Мы словно свыше осчастливлены
Нежданно четким проясненьем:
Иные чувственные символы
Сместили миропредставленье.
Иные: вздохи, взгляды, тонкости,
И отношенье к празднословью, –
Весь мир иной! Без однобокости!
Мы осчастливлены любовью.
* * *
Имея желания плотские,
Он сдерживал чувства свои.
Еще не любил он Бродского,
Стесняясь своей нелюбви.
Любил он еду домашнюю,
Не принимая фаст-фуд,
Но эту любовь к настоящему
Скрывал от злых пересуд.
Стеснялся выразить мнение
И что-либо осуждать.
И в обществе потребления
Стеснялся не потреблять.
Мейнстримы интеллигенции
Давили его естество.
Нелепые тренды, тенденции
Рождались не для него.
Стеснялся он даже стеснения,
Себе говорил: не глупи,
Не сдерживай чувства и мнения,
Но Бродского возлюби.
* * *
И волкам, и собакам юным
Выдан был от начала мира
Дар стремленья ко вкусным лунам,
Что подобны головкам сыра.
Их, животных на вид суровых,
Лик луны восхищает очень –
В полнолуние псы готовы
Вторить воем феерии ночи.
На свободе ли волки скачут
Иль в неволе бряцают цепью –
Все тоскуют они, и плачут,
И дивятся великолепью.
И тоска их, и восхищенье,
И свобода, и несвобода –
Все теряет свое значенье
В миг, когда велика природа,
В миг, когда кто-то звездные руны
Рассыпает по ткани мира,
Зажигает вкусные луны,
Что подобны головкам сыра.
* * *
Не всем Петраркам суждено
Воспеть в стихах свою Лауру.
И вечерами пить вино,
О деве грезя белокурой.
Продав последнее добро,
Купить чернил большую флягу,
Ломать гусиное перо
И рвать в порыве чувств бумагу.
Чтя из прелестниц городских
Свою красавицу особо,
Вкраплять в высокопарный стих
Эпитеты высокой пробы,
Описывать точеный стан
Своей красотки слогом жарким.
…Но и не всем Лаурам дан
Их прославляющий Петрарка.
* * *
Развиднелось. И все на свете:
Трава, деревья и кусты, –
Мглы черной сбрасывая сети,
Вернуло зыбкие черты.
Еще темно, еще так пусто –
Ни жизни, ни движенья нет,
Но сердце согревает чувство,
Что приближается рассвет.
* * *
В сосновой роще вряд ли осень
Считать мы можем золотой –
В зелено-серой массе сосен
Цвета ее бедны собой.
И лишь когда лучи заката
Пронзают рощу под углом,
Деревья вспыхивают златом
И ярким бронзовым огнем.
Стволы их, каждый как фонарик,
Искрятся тысячью свечей
И оживают в нежном жаре
Всепроникающих лучей.
Внизу они покрыты грубой,
Одервеневшею корой,
А сверху – скрыты, словно шубой,
Поблекшей хвойной мишурой.
Лишь серединой, где кудрятся
Кусочки ломкого корья,
Стволы горят и золотятся,
Очарование даря.
И эти тоненькие лохмы
Дрожащей нежностью полны.
Они, играя, рушат догмы,
Что сосны осенью скучны.
* * *
У судьбы – в ее безумной палитре
Неурядиц и щемящей тревоги –
Были Лже-Нерон и Лжедмитрий,
Будут лжемессии, лжебоги.
Те, кто «лже», имеют больше доверья:
Их лапша наваристей каши,
Речь их, что полна лицемерья,
Простодушной истины слаще.
Научившись, впрочем, зерна от плевел
Отделять без истерии и стонов,
Мы в объятьях наших лжекоролевен,
Вытесняем из себя Лже-Неронов.
* * *
Не понять, не принять чужое,
Не узнать, не признать родного.
Ни сознанием, ни душою
Не постичь все глубины слова.
Мы во многое верим слепо
И на многое смотрим косо.
Только как дорасти до неба? –
Вот вопрос всех моих вопросов.
