НЕПРИКАЯННОСТЬ
Alter ego
Улица – попрошайка,
зачем ты виснешь между землею и небом,
охваченным негодованием
и что тебе надо от меня,
вросшей сникшим ботинком в твои мостовые?
И что тебе надо
от того небожителя
с одинокой трубой
вдохновенного FORTE?
Улица, твои дома
как заплатки на рубище сонного города,
такого голодного и вечного,
будто пес у ног прокуратора,
глядящего на Луну…
Улица, зачем ты поешь ветрами апреля?
Зачем тянешь ввысь свои тротуары – ладони?
Ты вымолить хочешь краюху у неба
или расправляешь
усталые крылья дорог?
Улица нервно закашляла
шагами внезапного встречного.
Его силуэт на окалине синего неба
так странен был и высок…
Я взглянул на него
и узнала…
Себя. –
МАМЕ
Сбежать в октябрь, листвой осенней маясь
По мостовым и выцветшим домам,
Не верить ничего не значащим словам
И ничему теперь не удивляясь…
Что жизнь моя? Листок в календаре,
Который оторвали и забыли:
Всего три слова – не были иль были?-
Уже не греют в зябком далеке.
В тепло сердец запрятаться, как в свитер,
Пропахший дымом и сухой травой,
И по-мальчишески беспечно рвать порой –
Осенний пустоцвет истлевших истин.
Вот мамина волшебная рука
Легко легла на голову седую:
«Не плачь, сынок, я раны уврачую,
А ты поспи… Ты отдохни пока».
И я уснул. Мне снились дом, овражки…
Бушлат отцовский… запахи реки
И дальний лес, и первые стихи
На лоскутке от старенькой рубашки…
Забытый вкус кефира и чурека,
И песни мамы простенький мотив…
«Сынок, пока наш род тобою жив
Нет выше чести званья Человека.
Ты – Человек, ты сын своей страны,
Ты мудр и верен старины преданьям…
И где бы ни был ты – убереги
Вот эту горсть земли родного края!»
Когда меня носило по земле
От прибалтийских берегов до Гиндукуша,
Я вспоминал, как провожала в октябре
Она меня…А я ее не слушал…
И вот теперь заветный ком земли
Мне принесли два ангела из детства –
Где, мама, дом и первые стихи –
Чтобы в посмертье было чем согреться.
Сбежал в октябрь, листвой осенней маясь…
Ах, мама, мама… Я Вам улыбаюсь.
ВАМ
Левогрудый гром
лбом подслушан был.
М. Цветаева.
Левогрудое заикание:
в час, который мертвее Лазаря,
я лишила себя прощания,
молча встала – ни свет, ни заря –
собирая пожитки нехитрые,
опоясалась песней звонкою,
вышла, ушла, отошла.
На ветру поется вольнее, милые.
На ветру острее и глубже горькое,
то, что годами лезвием мерило –
нарезало ломти песенные
в сотни продрогших душ – рук…
Ах, как поется мне – плачется весело
в дни не сносимых, как цепи, разлук!
В ГОРАХ
Слушай, смотри: земное с небесным сплелись –
побратались восходом.
В высокой траве запутался зыбкий туман –
бездельник и враль, беспечный губитель контрастов.
Там, высоко-высоко, в маковых облаках
смотрит на радугу белая кобылица,
чутко подрагивая боками, пробует Вечность ноздрями.
Бурным потоком несется вод оголтелая стая,
пенно вздымаясь и воя, урча, перекатывая валуны столетий. Там высоко-высоко, серый пробив гранит,
древо седое, укорененное в воздухе,
обреченно висит над обрывом –
странная прихоть природы. Горькая надоба смысла
метит насквозь, как стрела, дарующая освобожденье:
землю небес воплоти в звуках и красках –
соедини свет и тень в песне высокого сна
завтрашнего вдохновенья.
«ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ…»
На стоптанных до плеши площадях
Бунтует осень золотом червонным,
Унылый ворон точит клюв голодный
В предчувствии классических забав.
Осатанело лживый хоровод
Притронных мудрецов и лицедеев
Становится циничнее и злее
И в самоупоеньи нагло врет
О «ворогах Украйны»… Снова где-то
Кудлатый правнук орден продает –
Сворованный у ветерана деда.
И в чертопляске угоревший скот,
Бездумный и покорный до бесстыдства,
То скачет, то стреляет в свой народ,
Не загнанный в беспамятство и свинство.
В подвалах, на руинах городов
Молитвенно выплакивают вдовы
Не Запада прогнившие «свободы»,
Но корку хлеба для своих сирот.
А в старом Букваре не «Бук», не «Мышь»…
Под тусклый свет столетней керосинки,
Читает по слогам седой малыш
И тычет пальцем в яркие картинки…
Там родина и мама… Батя цел.
Но… Таня почему-то громко плачет
Не потому что снова артобстрел,
А потому что уронила мячик.
ЖИЗНЬ?
Жгите листву, угарно дымя сигаретой,
Сыпьте стихами в закат потаенной тоски Страдивари…
Слышите: колокол гласом любви над планетой
звучно зовет на молебен? Едва ли
кто отзовется… В безумии века глухого
может бродяга какой с залихватской повадкой
явится вскользь да пройдет в полутьму прожитого
кем-то покоя нездешнего. Громко и сладко
будут Его величать, и почудится сердцу
новый простор и другое, далекое небо…
Все мы бродяги, открывшие в горнее дверцу,
блудные дети, оборвыши праздного века.
ЧИТАЯ С. ЕСЕНИНА
Голос – сусальное золото ночи
все норовит в купола…
Перебинтованы намертво строчки
скорбно-голодного дня,
что изнывает кровавым конвоем,
синью молчащих глазниц…
Господи, дай нам, убитым покоем,
совести этих страниц!
