ПАРЧИ
На главной площади Цхинвала шла репетиция парада к годовщине независимости. А я, Парчи, Чучук и какой-то крендель сидели в тени на лавочке и смотрели на марширующих. Крендель фамильярничал с Парчи, который годился ему в отцы, и сыпал тупыми комментариями: «поглядите-ка на телок в форме, ух ты, шагают-то как, только у той вон зад обвис, а у этой ходули, как у штангиста…»
В колонне женщин мне приглянулась брюнеточка с красивыми ногами и пышным бюстом. На вид ей было лет тридцать, может чуть меньше, но выглядела шикарно, и если бы меня спросили: «Таме, кого ты хочешь скелетку с подиума, демонстрирующую на своих костях бельишко или сочную брюнетку в форме МВД?», я бы не задумываясь выбрал девушку в пилотке. Крендель тоже положил на нее глаз и объявил, что за ночь с ней отдал бы здоровую ногу.
Есть люди, которые начинают бесить тебя только одним своим видом, даже когда они молчат, а этот болтал как засланный. Будь я помоложе, врезал бы ему по морде, но годы выжали из меня силу. И если до войны в 2008-м я подтягивался на турнике тридцать шесть раз, то сейчас поднимал свою тушу на перекладине раз семь, от силы восемь, и то с утра и задолго до завтрака.
А Крендель не унимался и продолжал гундеть – любимое слово покойного Зюзеля, земля ему пухом. До сих пор вспоминаю, как мы с ним тусили на Каннском фестивале. Мы махнули туда со своим фильмом в мае 2015-го, а в ноябре Сереги не стало. Его хватил удар прямо за монтажным столом. Девчонки, с которыми он работал, передали его последние слова: «вызывайте “скорую”, у меня, кажется, микроинсульт». Я был в шоке от смерти друга и целый год запирался в ванной, открывал кран над раковиной, садился на унитаз и, закрыв ладонями лицо, плакал навзрыд. Конечно, о таких вещах лучше говорить своему мозгоправу, как это делал Тони Сопрано. И ведь тоже ушел, я про Джеймса Гольдофини, сыгравшего босса мафии, царствие ему небесное…
Я взглянул на своих старых друзей Чучука и Парчи, и мне показалось, что они тоже злятся на этого болтуна, но почему-то молчат, не хотят, видно, связываться с молодняком. Ребята нынче такие дерзкие стали, никакого воспитания. Таскаются с травматами и чуть что начинают палить. Но есть волшебная фраза, от которой вся их дерзость и дикость опадает, как член после оргазма. Я знал эти магические слова и решил поставить сосунка на место без выстрелов. Я вытащил из-под лавочки полуторалитровую бутылку колы и произнес с пафосом: «за тех, кто в восьмом был здесь, за ребят, защищавших наш город!»
Тост мой подействовал на болтуна, как заклинание на нечистую силу, и он сразу же смолк. Ага, сработало, значит, он не был на войне и ему не место среди нас, ветеранов. Давай иди, вали к своим, к тем, кто прятался в восьмом году в подвале под юбкой своей мамочки или женушки. Сделав глоток, я передал бутылку Чучуку, сам закурил и злорадно взглянул на типа. Тот совсем скис, опустил голову и смотрел на окурок перед собой. Парчи выпил последним – у него обнаружился туберкулез, и он ни за что не прикоснулся бы к горлышку первым.
Та девушка с обвисшим задом снайперша, сообщил он нам.
Которая? спросил я.
Да вон что перед рыженькой стоит, видишь?
Нет.
Я снял очки, протер их, снова надел, но репетиция парада заканчивалась, и девушки, окликая друг друга, разлетались по своим уютным гнездышкам.
А почему я не слышал про нее прежде?
Потому что она профессионал и шифруется.
Вы про М? кивнул Чучук. В восьмом, говорят, она завалила двадцать грузинских пехотинцев.
Больше, веско сказал Парчи, вертя в руке пустую бутылку.
Встретиться бы с ней и написать про нее что-нибудь.
Она не дает интервью.
Чучук покачал большой седой головой.
А может, я все-таки уболтаю ее?
Парчи кинул пустую, похожую на минометный снаряд бутылку колы в урну, не попал, и она, стукнувшись о железный бортик, отлетела в сторону нового фонтана. Тип крикнул «Бум!», но, заметив, что никого не испугал, встал и объявил: «иду в магазин за мороженым, кому какое принести?»
Чучук заказал шоколадного и полез в карман, но Крендель замахал руками: нет-нет, мол, за мой счет, угощаю.
А тебе какого? спросил он Парчи.
На твое усмотрение, улыбнулся он. Ты в этом лучше меня разбираешься.
Дерзкий прищуренный взгляд Кренделя остановился на мне; я вежливо отказался.
Он наконец свалил, а я стал думать про снайпершу. Мне было интересно, замужем ли она, есть ли у нее дети и как вообще живется женщине, завалившей двадцать вражеских солдат. Что она чувствовала, когда смотрела в прицел на молодые лица солдат? И в какой момент решила, что пора? Бац — первый, потом второй, третий, четвертый, враги мечутся, хватают раненых, чтоб оттащить их в укрытие, но пули косят и тех и других. Кто-то поскальзывается в луже крови, падает и притворяется мертвым, но снайпершу не проведешь, и она всаживает ему пулю в затылок. Как же ясно я представлял себе эту бойню, словно сам был вместе с грузинскими пехотинцами. Но я не дал бы себя убить, накрылся бы трупами – чтобы выжить, все средства хороши.
Сумерки между тем окутали площадь, вокруг зажглись фонари, и я медленно начал погружаться в чудесный сентябрьский вечер. Мне представилось, будто я муж той красивой брюнетки в пилотке. У нас очаровательные дети, я жду ее дома, волнуюсь, ведь на работе она привлекает к себе внимание мужчин своей сексуальной внешностью. Но она верна мне и спешит к своему любимому мужу. Я встречаю жену и подогреваю на ужин пироги со свекольной ботвой. А после еды мы сидим в обнимку на диване и смотрим какой-нибудь триллер или комедию. Потом мы укладываем детей спать, идем в спальню и занимаемся любовью. Я совсем уже погрузился в мир брюнетки, мне было там уютно, и я не сразу услышал, о чем говорил Парчи.
А он рассказывал про то, как в двенадцатой школе закрепились с десяток вражеских солдат и, поняв, что живыми им не уйти, решили продать свои жизни как можно дороже. Парчи, спрятавшись за деревом, кричал им «сдавайтесь», обещая сохранить жизнь каждому, но они в ответ стреляли из автоматов и матерились. В общем, совсем озверели, и надо было с ними кончать.
Бац – в руке малыша лопнул шарик, я вздрогнул, карапуз приготовился заплакать, но сразу же утонул в объятиях своей мамы, присевшей перед ним на корточки: «ну-ну, ты же мужчина, я тебе надую еще один, ладно?»
Мимо прошли солдаты в парадной форме, из телефона одного из них звучала песня Цоя: «Группа крови – на рукаве, мой порядковый номер – на рукаве, пожелай мне удачи в бою…»
Брюнетка спит. Осторожно, чтобы не разбудить ее, я встаю с кровати и одеваюсь у зеркала, снимая с одежды розовые ошметки резинового шарика. Брюнетка открывает глаза и спрашивает: «Милый, ты куда?». «Я сейчас, ты поспи еще». «Береги себя, сладкий». «Конечно, милая».
…И тут откуда-то появился пацан с автоматом, продолжал Парчи, и стал умолять меня дать ему гранаты. Зачем они тебе, спросил я его. Да чтобы закинуть в окно, пусть сдохнут! Я сначала уговаривал мальчишку, что не прокатит, заметят, нельзя к ним подкрасться, поэтому они так долго держат оборону. Слушай, ребята с гранатометами уже бегут сюда, давай ты не будешь рисковать, сынок. Но он ни в какую, так что пришлось дать ему лимонки. Он схватил их и побежал к школе, но солдаты сразу же заметили его и подстрелили, он упал и стал звать на помощь. Наши, все, кто там был, начали палить по школе, чтобы прикрыть сосунка. Возле кучи мусора валялась ржавая тачка, я подогнал ее во двор школы, закинул в нее мальчика и вывез из-под огня.
Ты про кого? спросил я Парчи.
Да про пацана этого, он поморщился, силясь вспомнить имя, ну кто за мороженым пошел. А вот, кстати, и он.
Тип, прихрамывая, подвалил к нам с большим кульком и, отвернув края, протянул нам. Парчи и Чучук вынули по мороженому. Я опустил голову, и пацан осторожно положил мне на колени холодную бутылку колы.
РЕЗНЯ
Ветра и камни вечны. Мостовая
бесчувственна к восходам и заходам:
И не пьянит луна морозным медом
глубин души, где темень гробовая.
Федерико Гарсиа Лорка
В парке было дело, я ждал там свою девушку, и если бы Аниса пришла вовремя, в три, как мы условились, то, может, ничего не случилось бы. Но девушки с первых же дней знакомства испытывают твое терпение. Они как пожарные принимаются тушить твои пламенные чувства, а после, измотав тебя всего, соглашаются выйти замуж. Но ты уже устал от этой чудовищной борьбы и ищешь чего-нибудь полегче на стороне, и помня, как она заставляла тебя ждать на свиданиях, являешься домой поздно, а то и вовсе не возвращаешься. В половине четвертого я подумал, что ждать глупо и унизительно, и решил свалить из парка. Я двинул к выходу, но по дороге подумал, что, наверное, мы разминулись, и стал искать ее по всему парку. В пять, взбешенный, я стал называть про себя Анису Анусом и громко ржать над ее новой кличкой.
До нее я встречался с Аллой, рыженькой девушкой с потрясающей фигурой. Познакомились мы на стадионе, она бегала вокруг футбольного поля со стайкой хихикающих подружек, а я сидел на трибуне и высматривал себе девушку. Неделю я наблюдал за Аллой, потом, набравшись смелости, побежал рядом и, задыхаясь, выпалил заранее приготовленную фразу: «ты мне очень нравишься, я просто от тебя в восторге, давай сходим в кино или в кафе посидим?» Алла согласилась не сразу, где-то после тринадцатого круга она взглянула на меня и с улыбкой сказала: «ты, я вижу, упрямый и так просто не nrqr`mex|, проводи меня до магазина, а то подружки ушли, а одна я боюсь ходить по парку». «Конечно», выдохнул я и свалился на подстриженную колючую траву поля. Алла оглянулась и не останавливаясь спросила: «ты в порядке?» «О да», крикнул я, «все просто супер», хотя про себя молил бога не дать мне склеить ласты после такого марафона.
Мы начали встречаться с Аллой, посидели в кафе, сходили в кино на какой-то паршивый фильм, но после той сумасшедшей пробежки на стадионе здоровье мое стало ни к черту. Я думал, чепуха, скоро пройдет, но все оказалось гораздо серьезней, и я стал мотаться по врачам, пить лекарства.
Мы расстались под сумасшедший запах цветущей липы, от которого слезились глаза, а подошвы клеились к мостовой из-за пади.
Por supuesto, fue conmovedor, ambos lloramos, pero para mн decidн nunca volver a correr detrбs de una chica, incluso si ella era una super modelo. La salud es mбs importante que el infierno! Sin embargo, el amor es mбs fuerte que cualquier voto.
(Конечно, это было трогательно, мы оба плакали, но про себя я решил никогда больше не бегать за девушкой, даже если бы она была супермоделью. Здоровье важней, черт подери! Впрочем любовь сильней любого зарока. исп.)
Я уже окончательно решил покинуть парк и в который раз попер к выходу, и по дороге чуть не наступил на маленькую девочку на велосипеде. Я улыбнулся ребенку и хотел дать ей конфетку, но в кармане, кроме ножа, трехрублевой бумажки и какой-то мелочи, ничего не осталось. Шоколадные конфеты, которыми я собирался угостить Анус, я слопал сам. Папа малышки, громила Гижмаж, в прошлом боксер в тяжелом весе, сидел на лавочке с Асако и о чем-то с ним спорил. Я поздоровался с ребятами и хотел пойти дальше, но кто-то окликнул меня:
Эй, Бесо, куда это ты намылился, мать твою? Ну-ка поди сюда, я тебя обниму!
Я оглянулся и увидел Тантула, недавно вернувшегося из мест не столь отдаленных. По правде говоря, он внушал мне ужас, ведь последний раз он мотал срок за убийство собутыльника, которого знали и почитали не только в нашем городе. Первой мыслью при виде этого душегуба было убежать как можно дальше, но моя проклятая кавказская гордость заставила растянуть губы в улыбку и сделать несколько шагов навстречу пьяному Тантулу. Мы обнялись, но я был начеку и не позволил бы себя пырнуть, да у меня самого в кармане нож с выкидным лезвием, еще посмотрим кто кого заколет. Страхи мои, однако, оказались напрасными. Тантул похлопал меня по спине, потом отпустил и тоном не допускающим возражений велел мне сбегать в магазин за водкой. Я подумал, что дешево отделался, и уже было погнал за горячительным, но меня остановил возглас Асако:
Если тебе нравится жить в Советском Союзе, то ради бога, оставайся. Но объясни мне Гижмаж, почему ты ходишь в «адидасах»? Не потому ли, что наши вместо одежды производят говно?
Ты я вижу тоже против советской власти?
Конечно, и никогда не скрывал этого. Свалю в Америку при первой же возможности!
Так же говорил твой дед, пока его не сослали в Сибирь.
Он был героем войны, но Сталин, о котором ты говоришь с придыханием, отправил его на Колыму.
А знаешь, кто арестовал этого шпиона?
Значит, это все-таки правда, энкаведешное отродье?
Асако вскочил, длинный, худой, с большим горбатым носом, с недельной щетиной на щеках и лысеющей макушкой. Гижмаж смотрел на mecn с иронией, он знал, что похож на Марлона Брандо из фильма «Апокалипсис наших дней» и подражал ему, точно так же, как все эти двойники Ленина и Сталина в Москве на Красной площади.
Тантул подмигнул мне, дескать, готовься, надо будет разнять ребят. Я посмотрел в сторону магазина: а водка? Это все потом, кивнул бандит и полез в карман за сигаретами. Я тоже решил пока не встревать, ну их на фиг, пусть сами разбираются.
Асако между тем совсем разошелся, он прямо осатанел и орал:
Мой прадед и его братья были абреки, бунтари, на вас кровь моего деда, и ты, мать твою, сейчас заплатишь за это!
Вытаращенные безумные глаза Асако остановились на дочке Гижмажа, он подскочил к ней, схватил велик за раму, размахнулся – малышка с ревом отлетела куда-то. А Асако в ярости принялся колотить велосипедом по голове боксера, словно хотел вбить его в землю. Я отошел за орешник, и меня вырвало. Вернувшись, я увидел Асако, опирающегося окровавленной рукой за ствол дерева, другой он зажимал рану в животе. Тантул сидел на земле с торчащей спицей в груди, рядом валялся нож с темной рукояткой. Сам Гижмаж лежал ничком около лавки, а вокруг его головы образовалось большое красное пятно. Над ним стояла его маленькая дочь с погнутыми колесом велосипеда и плакала.
Бесо, успокой девочку, сказал Тантул слабым голосом.
Но как? развел я руками. Для этого как минимум нужна кукла.
У меня в кармане конфеты, возьми и отдай ей.
Я было шагнул к Тантулу, но Асако предостерег меня:
Не приближайся к нему, он тебя поджидает с пером, сука, и пырнет.
И вправду ножа на прежнем месте не оказалось. Должно быть, убийца спрятал его и приготовил для удара.
Асако, прости, сказал Тантул. Матерью своей клянусь, я сам не понял, как всадил в тебя финку.
Асако вырвало кровью, он прислонился к дереву и, сжимая живот обеими руками, словно в подоле у него была куча грецких орехов и он боялся рассыпать их, произнес:
Ну да, бил и бил меня ножом, пока я не вогнал в твое поганое сердце спицу.
Это было неожиданно, признал Тантул и, взявшись пальцами за жало, уже собирался выдернуть из груди, но Асако предостерег его:
Не делай этого, сдохнешь сразу же.
Не хочу умирать, лучше в тюрьму. Гижмажа я тоже возьму на себя. Эй, Бесо, ты еще не вызвал скорую?
Хер тебе, подыхай! Асако, давай я помогу тебе дойти до выхода. Хоть тебя спасу.
Нет, я умираю. Лучше уведи девчонку отсюда.
Я схватил ребенка и побежал к выходу. Народ уже валил к месту резни. Я кинулся в магазин и попросил продавщицу присмотреть за девочкой…
С тех пор прошло лет тридцать, я живу в Барселоне, у меня свой бизнес по всему миру. Пандемия застала меня на моей яхте «Асако», и я решил написать историю этого названия.
ЛЕГЕНДА О ПИНКА ВАСИ
1
Акула был ментом в третьем поколении: и отец его, и дед служили в органах и, по слухам, нажили несметные богатства. Одно время Акула был начальником цхинвальской милиции и отгрохал себе особняк в Тамарашени. Человек он был хлебосольный, не злой, и если у новых соседей случались проблемы с законом, он выручал иногда, правда, за деньги, хотя бывало и просто так.
Но грянула война, и грузины в Тамарашени стали убивать осетин, сжигать их дома. Акулу, как ни странно, они не тронули, хотя в его жилах текла аланская кровь. В Цхинвале не то чтобы хотели гибели Акулы, но полевым командирам было интересно, почему бывший начальник милиции до сих пор жив, неужто продался грузинам?
Как-то они собрались в пустом детском садике, куда в свое время их приводили мамаши, держа за потные липкие ручки, и стали обсуждать недетские дела. Вопросов к Акуле накопилось много, но для того, чтобы потолковать с ним, вынести приговор и казнить, его как минимум надо было похитить. Командиры перебивали друг друга, шумели, один сказал, что за Акулу вступятся неформалы и войны не миновать. Другой заявил, что война идет давно, куда уж хлеще, поглядите-ка что они творят на дороге: останавливают машины с южноосетинскими номерами, женщин насилуют, мужчин если не убивают, то угоняют в плен, а после требуют выкупа. Третий вспомнил про заложника, родные которого продали последнее, принесли деньги, но вместо живого дорогого им человека получили обугленный труп.
– Любят грузины пытать наших паяльными лампами, – промолвил развалившийся на детской кроватке командир по кличке Ленивец.
Он говорил так, словно каждое его слово весило целую тонну.
– Надо с ними поступать так же! Давайте же, братья-аланы, делать из них самих шашлыки!
Остальные его поддержали.
– Око за око, зуб за зуб! Кто за это, поднимите руки! Принято единогласно, – объявил председательствующий, – хотя нет, постойте-ка. Эй, а ты чего хлопаешь ушами? Уж не засланный ли?
– Отстаньте от него, у парня нет рук, – сказал другой командир с игрушечным пистолетом, из которого он в шутку целился в своего приятеля Ленивца.
– А как же, мать его, он воюет, – спросил председательствующий, – да еще в инвалидной коляске?
— У него там, если кто не заметил, маленький самозарядный миномет, в бою он стоит целого отряда, так что заткнись!
– А почему ты говоришь за него, он что, не может ответить сам за себя?
Обстановка в садике накалилась, хорошо детки не слышали, о чем говорят старшие, иначе стали бы заиками. Акула теперь был только поводом для нападения. Решено было атаковать грузинские села Кех, Ачабет и Тамарешени ранним утром.
– Ну-ка, кто тут из Джавы и Квайсы?
– Мы, а что?
– А то, что мы, цхинвальские, ударим по врагу с юга, а вы зайдете к ним с севера, ясно?
– Без проблем.
– Ну что же, братья-аланы, давайте теперь разойдемся по своим отрядам и обрадуем бойцов завтрашним штурмом, не то у них оружие ржавеет без дела. Стойте, а как быть с Акулой?
— С ним пусть разберутся текстильские, Пинка Васи поведет их.
Утром следующего дня цхинвальские, как и было оговорено, разделились на две части и ударили по Тамарашени с юга. Пинка Васи повел своих ребят вдоль берега реки, внезапно повернул налево и обратил передовой отряд неформалов в бегство. Он оставил своих людей недалеко от дома Акулы, а сам решил пробраться в тыл противника. «Ждите меня тут, – сказал он бойцам, – я быстренько».
Только Пинка Васи ушел, его солдаты тут же бросились к особняку Акулы и стали молотить двери прикладами. Вдруг винтовка в руках одного из солдат выстрелила, и стоявший позади него юнец упал на траву. Пуля попала ему в шею, и он, держась за нее обоими руками, хрипел и бился в агонии. Ребята столпились вокруг него, пытались оказать помощь, но мальчишка вскоре затих, и бойцы, утирая слезы, с удвоенной яростью принялись штурмовать дом Акулы.
Пинка Васи между тем добрался до Ачабета и завязал бой с неформалами. Те, узнав его по длинным волосам, стали кричать: «Эй, к нам пожаловал человек-дивизия! За его голову дают сто тысяч баксов, давайте убьем этого сукина сына!» Васи завалил крикуна и всех, кто был с ним рядом и, затаившись в траве словно лев, ждал подхода квайсинцев с джавскими. Но они не пришли, и Пинка Васи решил вернуться к своим. (Знаменитая эта битва закончилась ничем – наши, потеряв нескольких бойцов, были вынуждены отступить из-за того, что джавцы и кваисинцы не сдержали своего слова и не пришли на помощь. По одной версии, генерал Ким Цаголов отговорил джавских и кваисинцев не ввязываться в бой; по другой, более близкой к истине, отряды из Джавы и Квайсы попросту струсили. В этом штурме погиб байкер Теме Галаванов, которого в Цхинвале любили и уважали все).
Васи вошел в хоромы некогда могущественного человека через выбитые двери и пришел в бешенство от увиденного — Акула, избитый, лежал в ванной, а с его жены и дочки-старшеклассницы парни срывали одежду. Пинка Васи врезал прикладом тому и этому, вернул женщинам одежду и отвел их, дрожащих, в ванную, где стонал Акула. Васи закрыл за ними дверь, встал у входа и своим тихим голосом объявил: «Можете грабить сколько угодно, но насилия, мать вашу, я не допущу! А если кому-то все-таки хочется секса, то пусть подойдет сюда, и я дам ему проглотить пулю вместо виагры». Никто и не подумал перечить ему, все знали, что спор с Васи может привести к пальбе и крови.
Потом уже какими-то путями Пинка Васи вывел семейство Акулы за Рокский тоннель, оттуда они уехали в Москву, и Акула стал в столице большим влиятельным человеком. Много цхинвальцев приходило к нему за помощью, он редко кому отказывал, но каждый раз спрашивал про Пинку Васи. «Я жду его, пусть приезжает ко мне в Москву, и я куплю ему квартиру здесь, подгоню, какую он пожелает, тачку!» Ребята, вернувшись из столицы в Цхинвал, передавали Васи слова Акулы. Тот только смеялся и говорил: «Да никого я не собираюсь крышевать, не мое это дело, я с криминалом в завязках после колонии по малолетству. Ну а если Акула рвется помочь мне, то вот он я здесь, в Цхинвале, со своей женой и детьми, и, видно, тут и останусь…»
2
Прис был атакован со стороны грузинского села Еред. Впереди, ревя и лязгая гусеницами, ползла окутанная облаком пыли бронетехника, сзади брела опьяненная убийствами пехота. Солдаты поджигали дома и мочили тех, кто не успел сбежать, то есть стариков. Мертвые дедки валялись возле своих охваченных пламенем домов. На поле тоже валялся труп старика, можно только догадываться, как он попал туда. Возможно, он понял, что ни седина, ни морщины не спасут его от убийц, и в ужасе побежал куда глаза глядят. Ему бы спрятаться в коровнике или зарыться в стоге сена. Лично я не побрезговал бы ничем, укрылся бы в свинарнике и хрюкал бы или зарылся бы в навоз.
Словом, солдаты заметили беглеца и стали стрелять в него. Дедок упал, затих, но бражники продолжали палить по трупу, как будто соревновались в стрельбе, видать, веселились. Только радость их была недолгой. Из города наши мелкими группами уже поднимались к Прису. Тяжело бежать по крутому склону нагруженным оружием и боеприпасами, могу сказать это по собственному опыту, но как спустить врагу такое? Ребята остановились на Згудерском кладбище перевести дух. Там же, возле могил, они решили похоронить прежние разногласия, объединить силы и нанести удар. Между кладбищем и Присом было поле, цхинвальцы ринулись вперед, под градом пуль достигли села, завязался бой. Грузины, не ожидавшие такого натиска, отступили в Еред. Наши сразу же закрепились в Присе, быстренько расставили посты, а мастер на все руки Серега Ивахненко заминировал подступы к селу. Потом он поставил на пенек взрывную машинку, от которой тянулся спрятанный в траве кабель, и объяснил парням на что нажимать, если появится вражеский танк.
В тот день на посту дежурили Пинка Васи и Вич. Парни развалились на траве в саду, за деревянным забором с выдернутыми досками. Ниже, в двухстах метрах от них, лежали трупы грузинских солдат. День обещал быть жарким, и ребята потихоньку перебрались под тень огромного, пахнущего йодом грецкого ореха. Пинка Васи первым услышал рев танка и стал искать взглядом взрывную машинку. Не нашел, что было весьма странно, ведь только вчера она стояла тут, на пеньке, прикрытая куском фанеры на случай, если пойдет дождь. Вич даже сбегал на другой пост, но вернулся с пустыми руками и вслух размышлял о предательстве почему грузинская бронетехника идет в наступление: именно тогда, когда на посту нет гранатометчика и пропала взрывная машинка? Не потому ли, что среди нас завелся крот?
Пинка Васи тоже встал и искал выгодную позицию, как вдруг на самом верху Приса началась яростная пальба, перемешанная с криками, осетинским матом и мольбой о пощаде на грузинском. До слуха Вича и его товарища донесся бас Парчи: «Не дайте сукам уйти, положим их тут всех!»
Танк между тем приблизился к забору, из лаза выскочил Пинка Васи и, коснувшись рукой башни, крикнул:
Вич, сможешь так, или тебе слабо?!
Опасен не танк, возразил Вич и тоже положил руку на горячую броню. А люди, которые сидят в нем!
Как нам его остановить?
Что сказать тебе, брат мой? Если бы взрывная машинка была на месте, мы поджарили бы упырей в этой консервной банке!
Не знаю, видели ли танкисты Вича и Пинку Васи, оценили ли они их безумный поступок и слышали ли знаменитый диалог, но факт в том, что они погнали танк дальше, на выручку к своим, угодившим в засаду, оставив за собой шлейф из пыли и гари.
Но когда воздух стал прозрачным и можно было дышать, не зажимая нос рукавом камуфляжа, ребята увидели БМП, который остановился возле трупов. Вич и Пинка Васи залегли за бугорком и, осмотрев оружие, приготовились. Из бронемашины между тем вылезли грузины и, открыв задние люки, стали загружать в БМП трупы своих под песню Цоя: «Красная, красная кровь через час уже просто земля, через час на ней цветы и трава…»
Пинка Васи и Вич стали по ним стрелять. Бронемашина сорвалась с места и умчалась обратно с открытыми люками, откуда торчали ноги покойников, а вспаханная гусеницами земля впитывала в себя кровь убитых грузчиков мертвечины…
3
Все, кто знал Пинку Васи, говорят, что в бою ему не было равных. Роста он был невысокого, но природа наделила парня необыкновенной силой и выносливостью, а в широкой груди его билось сердце льва. Пинка Васи один заходил в тыл врагам и уничтожал их десятками. Так было и в Присе, когда ранило его близкого друга Анцера. Пинка Васи на своих могучих руках вынес его с поля боя и побежал с ним к своей спрятанной на Згудерском кладбище машине. «Ты, давай, держись», – шептал Васи, несясь по проселочной, в колдобинах дороге. Пули взрывали перед ним землю, свистели над его длинными, развевающимися по ветру волосами, но не это остановило Васи у могильных плит и памятников, а странная просьба раненого.
– Ты, я слышал, пишешь, – прохрипел Анцер. – Если я умру, обещай, что на моем надгробии будут твои стихи.
– Прекращай нести пургу, сейчас мы сядем в машину, доедем до больницы, а там Чучук заштопает тебя и будешь как новенький.
– Может, за руль сяду я?
– Без проблем, поведешь, конечно, ты.
– А ты будешь читать мне по дороге свои стихи?
Анцер попытался улыбнуться, но его вырвало кровью, он выгнулся дугой на руках Пинки Васи и тот кинулся к своему накрытому ветками желтому «Москвичу».
Анцер умер, и Васи, уложив друга на заднем сиденье машины, закрыл ему веки. Потом он открыл багажник, где хранил боеприпасы, набил пустые магазины патронами, проверил автомат, пристегнул к нему два спаренных рожка, вернулся в Прис и по заросшим тропам пробрался в тыл врага.
Взвод грузинских солдат укрылся в овраге от жары. Тут было хорошо, прохладно, да и от пуль осетинских защита. Командир никак не мог смириться с мыслью, что два его лучших друга Вахо и Илико, которые прошли с ним вместе Афганистан, остались лежать на поле боя. Да не только они, в его отряде из двадцати пяти человек в живых остались только восемь. Командир горько усмехнулся и посмотрел на солдата, который что-то записывал в блокнот.
– Ты что делаешь? – тихим, не предвещающим ничего доброго голосом спросил командир.
– Собираю материал для книги, – ответил тот, покраснев.
– А про что будет твоя книга?
– Про войну.
– Ты хочешь написать про то, как мы сожгли село?
– Батоно командир, в моей книги будет много чего…
Командир полез в карман за сигаретами, закурил было, но потом выплюнул сигарету и вскочил. В ярости он вырвал из рук ошарашенного бойца записную книжку и, бросив на землю, стал топтать исписанные листки крича:
– Хочешь написать про то, как мои славные солдаты убивали безоружных стариков? А потом, когда появились осетинские ополченцы, дали деру, еле ноги унесли? Как осетинский Рэмбо убил Вахо и Илико, и гонялся за нашим танком, пока он не въехал в канал и не завяз дулом в иле? Как вот этот сукин сын, – командир ударил ногой в грудь сидящего перед ним бойца, – сдирал с убитых перстни, выбивал золотые зубы, срывал цепи и цепочки? И не забудь, мать твою, черкнуть про то, как мы сидим в этой вонючей яме и ждем темноты, чтобы улизнуть.
Трава над оврагом зашуршала под чьими-то ногами. Командир вскинул голову и увидел парня с длинными кудрявыми волосами.
– Рэмбо?
Пинка Васи вместо ответа открыл огонь и положил остатки взвода. Когда все было кончено, он спустился на дно оврага, подобрал грязный, размякший по краям от крови блокнот, присел на корточки, закурил и стал что-то писать. Кончив, он вырвал лист и, положив на грудь писателя, произнес:
– Кончай притворяться. У меня к тебе, кстати, небольшая просьба.
Писатель сел, его трясло от страха.
– Ты убьешь меня? – он развернул бумажку с таким видом, словно боялся увидеть в ней свой приговор.
Васи не ответил. Он собрал у мертвых солдат ненужное им теперь оружие, постоял немного над трупом командира и, сделав пару глубоких затяжек, откинул застывшую на кобуре руку. Вынул пистолет и, поправив на плече ремешки свисающих к земле калашей, обернулся к писателю:
– Сейчас я буду выбираться отсюда, – Васи щелчком отбросил окурок, и он, описав дугу, упал в темно-красное пятно и зашипел. – А ты читай то, что написано на листке. Потом, когда закончишь, беги что есть силы вон туда, к своим. Ну, я пошел.
Моему другу Анцеру посвящается.
Зараженных войной
слуги времени – годы в черном –
толкали в глубокую яму,
где ржавело оружие,
и мы, похватав автоматы,
стреляли друг в друга,
пока чертов ров
не наполнился кровью.
Не многие всплыли.
Но никак не могли мы согреться,
хоть солнце слепящее выжгло траву,
и нашим озябшим душам
хотелось обратно в яму
с теплою кровью лучших.
