МОЕМУ ПАПЕ. ИЮНЬ 41
1
Я добровольцем. На войну. Мне надо…
Нестойкий бас сорвался на фальцет.
Майор в лицо упер тяжелым взглядом.
Спросил устало:
– Сколько тебе лет?
– Мне восемнадцать. Будет… Уже скоро.
(Рука в тревоге поползла в карман.)
Я лучше всех стрелял на летних сборах.
Майор прервал:
– Иди домой, пацан.
– Вы! – задрожала в голосе обида –
Я комсомолец! Я намного старш…
Майор привстал, набычившись (для вида)
– А ну кругом. И быстро. Шагом марш!
Закрылась дверь. И в кабинете тихо
Вдохнул, чуть виновато военком –
Пацан… Пацан… Хлебнешь еще ты лиха…
И проглотил сухой, колючий ком.
2
Июньский день задумчиво и мирно
В лицо дышал горячим ветерком.
Коровы, безразлично и картинно,
Насквозь парным пропахли молоком.
Под лопухом в тени дремали куры.
Неслась беспечной стайкой детвора…
Вся в мареве, тащила баба хмуро,
На коромысле полных два ведра.
На небе томно облачка застыли.
Смотрелось солнце в зеркало реки…
По улице, по щиколотки в пыли,
Бежал пацан сжимая кулаки.
Пылая злостью к мирному безделью,
Бежал, бежал – не видя ничего.
Ведь где-то там, уже почти неделю,
Бойцы врага громили без него.
Он должен тоже, как они – в атаку!
Не зря же он Советский человек!
С фашистской, темной гидрою – он в драку
Готов вступить, чтоб задушить навек.
И за деревнею в траве, на горке
Пугая своим всхлипом тишину,
Рыдал пацан так искренне, так горько
Боясь, что не успеет на войну.
Парсанов Василий Петрович родился 9 августа 1924 года. Уже в июне 1942 года ушел на фронт. Участвовал в боях с июля 1942 г. по февраль 1944 г.
В феврале 44 года, после третьего ранения, был переведен в 42 учебный танковый полк. Зам. командира взвода. Демобилизован в марте 1947 года.
* * *
Разве думали умирать?
Восемнадцать лет – разве срок?
Но напрасно старушка-мать
Ждет от сына хоть пары строк…
«Жив-здоров», – написал бы он.
Все, что матери надо знать.
Только девочка-почтальон
Мимо дома бежит опять.
Зная весть – тяжело вдвойне.
Но беды смертоносной тень
Носит в сумке, на самом дне,
Почтальонка который день.
Знает девочка: взвоет мать,
Слать проклятья ей будет вслед.
Что еще от письма им ждать,
Раз залит сургучом конверт…
А под Нарою – вьюги свист…
Прячет в белый сугроб зима
Весь пропитанный кровью лист:
«Жив-здоров. Не волнуйся, ма…»
* * *
Хуторок мой. Все пыль, да прах.
Бурьянами пророс насквозь.
Флаги мятые на столбах,
Покосившихся вкривь да вкось.
По забытым давно полям –
Ковылей многолетний мех.
Три избенки – то тут, то там,
Сиро трубы топорщат вверх.
Спозаранку, примятый след
Оставляя в густой траве,
– Я ж один тут, – смеется Дед.
– А невесты – вон… Целых две.
Трепку знатную зададут.
Скажут: Что ж ты так долго шел?
У калитки старушки. Ждут.
Принаряжены. Юбки – в пол,
Кофты с баскою – к телу льнут.
(Пусть фасон устарел слегка).
Их по праздникам достают
Из Маруськина сундука.
За накрытым столом – рядком…
Их осталось… Раз-два… И нет…
Первый тост. И колючий ком
Долго-долго глотает Дед.
По морщинкам – дорожки слез.
Жмет в ладонях стакан вина:
«В сорок первом тут был колхоз.
Только жить бы… А тут война…»
И рукою махнет: «Беда!
Ишь, развел за столом мокрень.
День Победы – так он всегда
И веселья, и скорби день.
Что деревня. По всей стране».
И на запад взметнет кулак:
«Я-то выжил на той войне.
Видно, Господу надо так.
Тихо тут. А в Москве салют.
Ну, давай, веселись, народ».
И всю ночь старики поют
Про Катюшу, что парня ждет…
* * *
Уж сколько лет… Но снова снится:
К земле прижат обстрелом взвод.
И кто-то снова там: «Сестрица…»
С надеждой в голосе зовет.
Под звук сердечного галопа,
Забив на строгое: «Не сметь!»
Скакнуть пружиной из окопа,
Лицом к лицу встречая смерть.
Сглотнув слезу, соврать несмело,
Надеждой скрасив миг конца,
И без раздумий, хрупким телом,
От взрывов прикрывать бойца…
Протянет жизнь, спасая нервы,
Рассвет, как Ариадны нить…
И ты в далекий сорок первый
Шепнешь: «Братишка… Будем жить…»
* * *
Открыв ладошки впустить зарю,
ночь изгоняя.
Бежать вприпрыжку по январю
навстречу маю.
Набить желаний большой мешок
нетерпеливо.
Лизнуть, как в детстве, тайком снежок
и стать счастливой…
* * *
Шагала жизнь форсированным маршем.
Мела метель. Осенний дождик лил.
Грустнел мой город. Становился старше,
Когда ты «по-английски» уходил.
Ах, как же бесшабашно, неба ворот
Рвала весна грозою в первомай.
Фату черемух одевал мой город,
Когда ты возвращался невзначай.
Мысль о тебе – мурашками по коже.
Желания кидаю в звездопад –
Не уходи! Мне всех даров дороже
Букетик роз… И кофе аромат…
* * *
Февраль бесстыдник, как мальчишка, дразнится,
Меня пленяя серебром зеркал.
А ты меня…
Хотя,
Какая разница –
Кого еще вчера ты целовал.
Уткнусь в плечо, пытаясь носом спрятаться,
Забыв, что ты случайный мой причал.
Скажи, а ты…
Хотя,
Какая разница –
Когда ты сказки крайний раз читал.
Душа открывшись, тут же в страхе пятится,
Ошибок прошлых слыша голоса.
А мне б опять…
Хотя,
Какая разница –
Когда уже не верю в чудеса…
* * *
Обезножена любовь. Обезвожена.
В безвоздушное пространство заброшена.
Как же тяжко бедной ей, обездвиженной,
В ожидании тебя жить обиженной.
Путешествия твои нескончаемы.
Из тоски теперь сюжет сочиняем мы.
Одуванчиком стою. Белы волосы.
И уносит ветер злой, мои помыслы.
* * *
Я помню… Тогда было звездное лето,
Слова щебетали ватагою звонкой.
Была я в рассвет золотистый одета
Бегущая в небо смешная девчонка.
Я помню… Вскормленный надеждой крылатой
Ты был в поднебесье любимою нотой.
Слова наливались величием клятвы,
Блестели на солнце своей позолотой.
…Размолвки в кумиры воздвигли мы сами.
Мы острые взгляды, как копья ломали.
А наши слова, обрастая шипами,
Везли нас с тобой в невозвратные дали.
Вершит свой отсчет нынче время иначе –
Бросает секунды – на голову, камнем.
Мы красим наш мир равнодушьем. И плачем
Испив снова тисовый кубок молчанья…
НУ ПОЗВОНИ… ТЫ НЕ ПРАВ…
Прятали мир, словно шоры, ресницы
темень сгустивши в сто крат.
Падало солнце подраненной птицей
в алое крася закат.
Сгорбленный тяжестью черного рубища
день обреченно затих.
И потянулся меж прошлым и будущим
жизни безрадостный миг.
Новые лица проносятся тенями
Тело пустое познав.
Ты бы исправить мог все… Без сомнения…
