Звучание и написание фамилии моей мамы – Кургосова – больше созвучно русскому, чем осетинскому. Но такое у нас не является чем-то необычным. Возьмем хотя бы Козыревых, Давыдовых, Исаевых, Урусовых, добавим к ним Кузнецовых и Ивановых (мои однокурсники – осетины по паспорту) и станет понятно как происходил процесс канонизации исконных осетинских фамильных имен. Что касается Южной Осетии, то тут грузинские церковники, взявшие на себя роль цивилизационных оформителей (на что вовсе не годились) напортачили еще больше. Это коснулось многих, в том числе и меня. Представителей древнего родового объединения «Туа», чье имя дало название сразу двум историческим областям Осетии, на юге просто разбили на части и каждую записали на свой лад. И хотя Харебовы (переводят с грузинского как «Благовест») вместе с Бибиловыми попали в первые грузинские исторические хроники, особой гордостью нас это не наполняет. Наоборот, приходится кому-то доказывать, что ты не верблюд.
Но вернемся к Кургосовым. То, что их осетинская принадлежность вызывает удивление даже у продвинутых представителей нашей нации, можно объяснить. Во-первых, крайняя малочисленность самой фамилии. Всех представителей легко можно пересчитать. Во-вторых, никто не достиг, а скорее не очень-то стремился достичь каких-то руководящих высот. Можно добавить и то, что при всей малочисленности не было стремления создания некоего кланового кулака, скорее не находила сопротивление фамильная распыленность. Трудно представить, чтобы Кургосовы стали бы формировать свой, фамильный Ныхас. (Народный сход – осет.) В советское время фамильное объединение мог бы возглавить доцент университета Виктор Кургосов, но он и своей семьи не сумел создать.
А ведь все предпосылки и предначертания для величия рода были.
Предки Кургосовых именовались Царгаста – Орловы. Так могла называться фамилия исключительно родовитая, уважаемая и воинственная, с которой все считались и на которую возлагалась ответственность за дальнейшее благополучие. Но случилась трагедия, и село Царгаста накрыла мощная лавина. Когда соседи пришли на помощь, то обнаружили лишь одного выжившего. Это был запеленатый в люльку младенец. От грохота, холода и голода он даже не проснулся. Пораженные спасатели тут же окрестили его Хъуыргъос – глухонемой.
Парень, по всей видимости, оказался крепким, поскольку смог стать прародителем целой фамилии. Кургосовым удалось выстоять, не раствориться в более крупных фамильных образованиях и пойти в рост. Но к тому времени земельный кризис достиг апогея. В горной Осетии земли катастрофически не хватало. Из-за какого-то ничтожного клочка соседи могли стать кровниками. В какой-то мере проблема была решена при помощи России. Тогда она прирастала не только Сибирью, но и Кавказом. В предгорьях появились российские крепости, начала действовать Осетинская духовная комиссия. Земли вокруг крепостей-поселений надо было заселять и желательно народностями дружественными и не склонными к вероломству. То, что выбор пал на осетин, вполне объяснимо. Они в своей массе тяготели к России, к получению образования, к тому же, в отличие от других северо-кавказских народов, были православными. Первые осетинские посольства в Петербурге середины XVIII века только подтвердили правильность выбора.
Предложения переселиться в моздокские степи и поселиться рядом с казаками поступили во все горские осетинские общества, в том числе и в Дигорию. Первыми дигорцами-переселенцами стали братья Тавсурко и Али Кургосовы. Причем последний был священником, оттого весьма странно звучит его имя. Именно они стали основателями первого дигорского поселения в 1804 году – Черноярского, которое располагалось в 25 километрах от Моздока. Предприятие было довольно рискованным, поскольку целые семьи отправлялись в неизвестное место, к тому же была опасность нападения кабардинских князей, которые считали эти земли своими. За смелость и инициативность Кургосовым была выдана царская грамота, что являлось свидетельством особого положения. Оригинал документа от частой демонстрации потерся на сгибах, но кто-то догадался заказать переписчикам копию. Ее-то мне и довелось держать в руках, но куда делся сам оригинал – неизвестно.
Вслед за братьями в степь потянулись и другие семьи. Здесь их называли «ерашти» по названию местности, где поселились дигорцы-переселенцы. Поскольку осетины несли здесь службу на охранных постах, то очень скоро их зачислили к казачьему сословию и ввели в состав Терского казачьего войска, что стало еще одним знаком особого признания. После этого их поселения стали именоваться станицами. Поселения были военизированными, окруженными оборонительными рвами, обсаженными колючими кустами. На входах в станицы круглосуточно стояла вооруженная стража с пушкой. В случае нападения на станицу в обороне принимали участие даже женщины.
Но опасности и трудности не ограничивались внешней угрозой. Надо было выживать, приспосабливаться к новым условиям, осваивать новые формы ведения хозяйства. Кроме того, ощущалась острая нехватка воды. Приходилось рыть глубокие колодцы, вода в которых была мутной и солоноватой. Переселенцев-иронцев по этому поводу называли «цъайта» («колодцы»). Но эти пионеры были хорошими учениками, терпеливыми и упорными, что позволило быстро освоиться и вести доходное хозяйство. Дошло до того, что стали выращивать арбузы на бахчах, а в виде тягловой силы использовали в том числе и верблюдов.
Как и все первопроходцы, бывшие горцы были усердны в обучении, овладении новыми профессиями, быстро вписывались в новую жизнь. К тому же, они были крещенными и сносно говорили на русском языке. Все это позволяло царской администрации успешно привлекать их в самые разные отрасли. Но более всего они ценились как воины. Их отличали высокая военная подготовка, смелость и верность долгу. Они прекрасно зарекомендовали себя в самых разных компаниях, получая восторженные отзывы от своих командиров. Царские генералы мечтали иметь хотя бы небольшое подразделение всадников, составленное из моздокских станичников и хуторян.
Да и сами осетины-ерашти тяготели к военной службе. Она давала им возможность проявить себя, достичь карьерных высот, приобрести положение в обществе, получить большую пенсию. Очень скоро среди них появились офицеры и генералы, командиры крупных воинских подразделений, участники исторических сражений, орденоносцы и лица, специально отмеченные государем императором.
Казаки станиц Черноярская и Ново-Осетинская с самой лучшей стороны проявили себя во многих баталиях, об их подвигах немало написано. Особо впечатляет боевой путь командира конной сотни черноярца Косьмы Занкисова. Его отряд был брошен на подавление польского восстания, когда родовитые шляхтичи открыто выступили против царской власти. Не дожидаясь подкрепления, Занкисов со своими всадниками по всей Польше гонялся за отборными отрядами восставших, и смута за пару недель была полностью подавлена. Отряд Занкисова потерял во время стычек одного бойца, а двое были ранены, в том числе и он сам. Героизм и военный талант Занкисова произвел такое впечатление в Петербурге, что очень скоро ему было присвоено звание генерал-майора. Он единственный имел помимо боевых наград на своем мундире специальный и весьма экзотический знак «Петербургские дамы». Статен и благообразен, надо полагать, был генерал Занкисов. К тому же он получал самую высокую в русской армии пенсию. Умер Косьма в 1885 году, и в некрологе писали, что он «имел много русских и иностранных орденов и золотое оружие», что имя генерала «пользовалось громкою известностью, как храброго и отважного бойца».
Главной особенностью, которая отличала подавляющее большинство офицеров осетинского казачества была высокая образованность и культура. Еще до военной службы они могли пройти курс обучения в Ставропольской классической гимназии либо во Владикавказском реальном училище – лучших учебных заведениях региона, дающих право поступать в университеты. Но университетам большинство предпочитало Петербургскую офицерскую кавалерийскую школу или другие военные вузы.
Военная служба казаков-осетин начиналась как и у всех казаков в 18 лет и продолжалась до старости. Сперва они зачислялись в приготовительный разряд и отбывали лагерный сбор. А с 21 года казак отправлялся на постоянную военную службу. При этом он должен был за свой счет на весь срок службы приобрести полный набор обмундирования: бурку, папаху, башлык, черкеску, пояс, кинжал, шашку с портупеей, две пары сапог, портянки и так далее. Особо следует отметить, что к этому списку добавлялись перочинный нож, шило, щетки, скребницы для лошадей. Строевая лошадь и обмундирование стоили казаку порядка 250 рублей. Если такой суммы не набиралось, то воина снаряжали за счет общественных средств, которые следовало погасить.
До 32 лет казак находился в так называемом строевом разряде, и каждый год являлся для отбывания лагерного сбора, а затем его переводили в запас, где он числился до 38 лет. Запасные казаки также имели лошадей и обмундирование, подвергались периодическим осмотрам, но их не призывали в лагеря. Интересное заключение по поводу казачьей службы сделал Сергей Киров: «В то время как мы – представители Центральной России избавлялись понемногу от непосильных обязанностей военной службы, на казаков падала сильнее и сильнее тяжкая обязанность защищать окраины. У нас военная служба свелась до 3-4 лет, а казаки должны были служить столько времени, сколько позволял им возраст. И молодые силы казачества, которые когда-то парили в зените свободы, превращались постепенно из граждан в профессиональных воинов».
Осетины-ерашти служили в Горско-Моздокском полку. Наиболее рослых и грамотных отбирали для службы в конвой Его Величества. Тех, кто пониже ростом, – в конвой Ее Величества. Это доказывало, каким высоким доверием пользовались моздокские станичники, насколько ценилось их воинское усердие, а главное – преданность. Когда бомбистами был убит царь Александр II, то вместе с ним тяжелые ранения получили два казака из Черноярской. Осетины-казаки с гордостью рассказывали, что они во время службы в конвое Его Величества обучали верховой езде самого императора Николая II.
Последний российский царь ценил образцовую службу своего конвоя, всячески поддерживал его пополнение за счет «ерашти». Только за один 1904 год в конвой было отобрано 37 казаков с семьями. Жены сопровождали своих мужей из охраны в качестве поварих и обслуги.
Здесь примечателен весьма интересный эпизод. Николай II наметил плановую поездку на Кавказ, конечным и главным пунктом пребывания которой значился Тифлис. Конвой сопровождал царя в полной комплектации, включая жен. В грузинской столице были сильно возбуждены предстоящим действом, ведь Его и Ее Высочеств предстояло принять на самом высоком уровне. Главный вопрос состоял в том, кто проведет службу в Сионском соборе в честь высокого гостя. Выбор пал на священника Пора Джиоева, которого выделяла внушительная стать, образцовое знание русского языка и истинное исполнение церковных канонов. Служба прошла образцово и была отмечена высокими гостями, среди которых были главные российские иерархи.
Но история на этом не закончилась. Пора Джиоев, которому уже было высказано особое царственное расположение, получил сообщение, что в казачьем подворье конвоя родился мальчик, которого просили крестить. Пользуясь создавшейся обстановкой, осетинский священнослужитель принял неординарное решение. Он попросил стать в качестве крестного самого Николая II. Тот не отказал, и все прошло чудесным образом. Кто бы сомневался, что крещенный обретет имя своего крестника – Николая. От имени последнего младенцу был дарован серебряный крестик и серебряный рубль. Эти реликвии, как царские дары хранились в семье и не подлежали обмену даже в тяжкие времена. К сожалению, сегодняшняя их участь неизвестна. Царский крестник Николай Кургосов дожил до наших дней, работал механизатором в совхозе, получал ежегодно почетные грамоты за успехи в жатве и пахоте. Как-то я сказал ему при общении, что крестник столь высокой особы мог бы поменять кабину трактора или комбайна на более приличествующие апартаменты. Царский крестник в ответ только горестно вздохнул и пожал плечами.
Дед мой, Гастан, в отличие от своих сородичей и одностаничников мужского пола, по военной линии не пошел. Он получил добротное гимназическое образование и рано проявил себя как деятельный и образцовый станичник. Благодаря грамоте, знаниям и прекрасному русскому языку, он выполнял функции душеприказчика, писал прошения, выполнял обязанности третейского судьи. Сегодня бы сказали, что он входил в станичную администрацию. Он женился на свой землячке – Лила Сансиевой и завел свое хозяйство, появились дети. Бабушка моя, Лила, была, как говорят, женщиной благообразной и миниатюрной, что сказалось на ее детях. Всю жизнь свою она посвятила семье (сейчас сказали бы: осталась домохозяйкой), что самым лучшим образом сказалось на будущем ее потомства.
Станичники из числа недавних переселенцев, не забыли, откуда они родом и перенесли на равнину некоторые хозяйственные методики, характерные для горных мест. Это касалось, прежде всего, разведения скота, сыроварения, обработки кож и шерсти. Не забудем, что именно в Дигорском ущелье появился кефир. Но и степняки их многому научили. Например, у деда была своя бахча, а среди домашнего скота величествовал верблюд. Здесь же некоторые «ерашти» пристрастились к калмыцкому чаю. Для не знающих: это вовсе не тот чай, к которому мы привыкли, а нечто необычное, хотя заварка одна. Листы и стебли чайных кустов заваривают в кастрюле. Состав процеживают и разбавляют молоком. А далее все по вкусу, в плане соли и перца. Классический калмыцкий чай сдабривают курдючным жиром, что в наших условиях заменяется простым сливочным маслом. Этот настой по замесу и калорийности сопоставим с наваристыми супами и позволяет делать большие перерывы между едой. Этот напиток вместе с семьей Кургосовых перемещался по свету, пока не достиг с моей мамой Сталинира. Отношение к калмыцкому чаю у людей полярное. Одни без него жить не могут, а другие на дух не переносят. Вторых, скорее всего, коробит, что вместо сахара в чай кладут соль. Даже в нашей семье по этому поводу произошел раскол. Этот напиток с удовольствием потребляли только я и мама. Отец, брат и сестра от этого удовольствия отказывались. А вот уже мои домочадцы в этом плане молодцы: чаевничают со мной, и с большим удовольствием. Мои попытки обрести адептов чайной веры редко оказывались удачными, но одну из своих работниц на калмыцкий чай я все же посадил. А сейчас этот напиток умудрились пакетизировать под маркой «Хаан-чай». Это во многом облегчает и убыстряет процесс приготовления калмыцкого чая, остается только досолить и поперчить чай и запивать им бутерброд с маслом и сыром. Этот продукт появился и в чайных магазинах Цхинвала, но меня крайне удивило, что пакетики экзотического чая быстро раскупались – на него стали находиться любители. И это радует.
Разговоры о чае отвлекли нас от черноярского периода жизни семьи Гастана Кургосова. Когда очередной отряд казаков-станичников отправлялся на службу в конвой царских особ в Петербург, дед получил неожиданное предложение занять пост старшего лесничего в Нижегородской губернии. Это была по тем временам достаточно престижная и хорошо оплачиваемая должность. Недолго думая, Гастан отправился с семьей по месту назначения. О том периоде информации сохранилось мало, да и длился он недолго. В России настали смутные времена, надвигалась революция. Кургосовым смена власти ничего хорошего не сулила, так как те воспринимались местным населением чуть ли не как дворяне. Учитывая шаткое состояние и не желая рисковать жизнью детей, дед собрал вещи и вернулся в Черноярскую.
Но здесь оказалось еще более горячо. В противоборство вступили не только большевики и меньшевики, но и разные конфессиональные группы, национальные образования. В станицы вернулись царские офицеры и те, кто составлял императорский конвой. Их судьба была разной, многие не смогли вписаться в новые реалии. Часть офицерства вместе с Белой армией покинула Россию и осела в Болгарии, Югославии, Франции, США. Один из Кургосовых, ставший «новым американцем», вскоре преуспел став крупным коннозаводчиком. В тридцатые годы он присылал весточки о себе, сообщая, что готов помочь всякому из своих. Но в те времена получать послания «оттуда», а тем более отвечать на них, было занятием опасным.
Некоторые из царского офицерства приняли новую власть. Скажем, станичник Хаджи-Мурат Мугуев из белого офицера стал советским писателем. Но большинство все же вступило в открытое противостояние с советской властью. Здесь отметились братья Лазарь и Георгий Бичераховы из Ново-Осетинской. Белоказачьи офицеры особо отличились своей активной и широкомасштабной борьбой против большевиков на Тереке и Каспии. Георгий разогнал Советы на Тереке и собрал отряды, в том числе и из станичников. Лазарь пошел еще дальше. К тому времени у него был большой авторитет, исключительные организаторские и военные способности. Дело в том, что он был командиром царского партизанского отряда, совершившего знаменитый рейд через Курдистан к берегам Тигра на помощь англичанам против турок. Этот удивительный эпизод описан в романе того же Мугуева «К берегам Тигра». Ну а здесь, на Кавказе, отряд Лазаря Бичерахова последовательно занял Баку, Дербент и Махачкалу и двинулся к Кизляру для соединения с бригадой брата. Но был разбит объединенным отрядом Красной Армии и партизан. От расправы он бежал в Англию, где стал генералом и лордом Бич. Забавно, что одной из кличек моего брата Юрика была «Бичерахов», видимо, в связи с наличием общих корней, не родовых, конечно, но станичных. Да и сам Юрик любил прихвастнуть на эту тему.
Словом, желая оказаться в более стабильной и привычной среде, Кургосовы всем семейством снова переселяются, на сей раз в дигорский христианский Дур-Дур. И если в Черноярской они соседствовали с композитором и музыкальным фольклористом Борисом Галаевым, то в Дур-Дуре проживали рядом с родовым поместьем Махарбека Туганова, основателя осетинской художественной школы. Превратности судьбы: почти в одно время оба этих выдающихся деятеля культуры и моя мама по разным причинам оказались в Сталинире – и опять же проживали по соседству. И если мама оказалась здесь в связи с замужеством и желанием создать образцовую семейную ячейку, то ее именитые земляки смогли пересидеть здесь репрессивный разгул конца 30-х. Касательно этой щекотливой темы: я интересовался у старших Кургосовых: как так получилось, что никто из них, несмотря на привилегированное сословное происхождение, принадлежность к казачеству, интеллигентность и духовность, не попал «под раздачу» в Северной Осетии, где соответствующие карательные органы взяли на себя обязательство превысить план по выявлению «врагов народа»? Те только пожимали плечами.
В Дур-Дуре Кургосовы осели основательно, завели хозяйство. Правда от верблюда и бахчи пришлось отказаться, но экзотический калмыцкий чай никуда не делся. Дети продолжали повышать свой образовательный уровень, обучаясь в самых разных учебных заведениях. Грамотность, хороший русский, юридические знания, способность работать с документами сделали их незаменимыми в качестве душеприказчиков, составления прошений и даже третейских судей. Это не только повышало авторитет и влияние семьи, но и материальный достаток.
Скоро сельские рамки становятся тесны для мужающей кургосовской молодежи, и они по одному переселяются в Дзауджикау (Орджоникидзе) – кто для продолжения обучения, кто для устройства на работу в расчете на лучшее применение своих знаний, возможность сделать карьеру. И надо сказать, что все предпосылки для этого были. Но вмешались определенные обстоятельства, о чем речь пойдет ниже.
Вслед за братьями в город перебралась и мама. Поскольку своего жилья у вновь прибывших здесь не было, обретались они по родственникам. Запомнился большой хлебосольный дом Бесоловых на Ардонской улице, считавшейся тогда чуть ли не городской окраиной.
Тут мама совершила два поступка, которые трудно сочетаются с миниатюрной рафинированной барышней из интеллигентной семьи. Она поступила в Горно-металлургический техникум, который, как понятно из названия, готовил шахтеров, а это профессия сугубо мужская, грубая и тяжелая, связанная с суровым бытом и долгими отлучками. Она рассказывала, что довелось ей пережить во время полевых практик. И это не только проживание в малопригодных для существования условиях, в окружении грубоватых, но галантных мужиков, но и битва за выживание во время взрывных работ. Но техникум она закончила, получив хорошие оценки и самые благосклонные отзывы.
Уже на первом курсе она познакомилась с отцом, который заканчивал техникум и был старше нее на восемь лет. Многие принимали его за преподавателя, наблюдая, как тот, покуривая папиросу, фланирует по коридору, а проходящие мимо лектора уважительно пожимают ему руку. Этим обстоятельством очень умело стали пользоваться мамины однокурсники, когда отец стал за ней ухаживать. Когда они хотели отсрочить или сорвать лекцию или даже зачет, на переговоры с преподавателями отправляли отца. Тот мог заговорить им зубы и даже затянуть иных из них в ближайшую харчевню.
Трудно объяснить, как кургосовская семья дала согласие на брак, ведь это был мезальянс: с одной стороны, миловидная, хорошо воспитанная девица из благородной, интеллигентной семьи, с другой – джавский паренек, который особой родословной похвастаться не мог. Старшие вовсе не так представляли себе будущее единственной дочери. Но видимо отец был убедителен и умел произвести впечатление. Да и потом сами молодые были решительно настроены на брак. И брак таки состоялся.
Более того, когда отца по распределению направили на медные рудники в казахстанский Джезказган, то мама, как жена декабриста, поехала за ним. Но это место даже сейчас малопригодно для жизни: пыльные бури, страшный холод зимой и испепеляющая жара летом – при полном отсутствии воды. Ни о каких бытовых удобствах и речи не шло. Здесь можно было только до упора вкалывать. Особо тяжко стало, когда родился мой старший брат Юрик. Сразу было ясно, что растить в таких условиях детей – значит просто не думать об их будущем. Поэтому мама с ребенком отправилась в Джаву, в наше родовое гнездо, где правили бабушка и тетя. А отец продолжал горняцкие перемещения с одной шахты на другую и таким макаром добрался до Шпицбергена. Но мама уже поняла, что погоня за отцом в надежде жить семьей, как все – задача трудновыполнимая. Даже тогда, когда он с возрастом оказался в зоне досягаемости – Садоне, Квайсе, где у него было хоть какое-то жилье, сделать это было проблематично. В те же моменты, когда отец приезжал домой в отпуск или выходные, мама не прекращала попыток создать уют. Из прежней жизни у нее сохранилось свое представление о семейном быте, комфорте, манере домашнего поведения. Когда, например, отец зазывал друзей в гости, то мама выставляла на стол вместо бумажных салфеток (которых, собственно, тогда и не было) полотняные, ею же самой вышитые. Были у нее даже какие-то специальные подставочки для ножей и вилок, которых я больше нигде и никогда не видел. Так вот, мамины салфетки резко сокращались, поскольку некоторые из гостей принимали их за носовые платки и машинально совали себе в карман. А подставочки попросту игнорировались, как и манерные бокалы для вина. Народ был простой, налегал на домашнее вино, которое сам же производил. А вот отца культура виноделия интересовала мало, поэтому он и традицию эту в семье не оставил. Получая достаточно, он просто бочками завозил добротное вино из грузинского города Они. На его дегустацию созывались друзья и знакомые, которые вместо бокальчиков предпочитали потреблять напиток из совсем других емкостей, вплоть до поллитровых банок. Бочки быстро опорожнялись, и тогда организовывался новый завоз. Словом, все было хорошо и жизнь налаживалась.
У мамы было шестеро братьев и все, кроме одного, были старше нее. Но двое из них умерли в детстве, так что и сказать о них особенно нечего. У других жизнь сложилась по-разному, каждый выбрал свой путь и продвигался по нему в зависимости от своих возможностей и обстоятельств.
Самым успешным из братьев был, надо полагать, дядя Сеня. Уже в восемнадцать лет он стал директором типографии. Способности и навыки молодого специалиста были замечены сверху и его, несмотря на отсутствие рабоче-крестьянского происхождения, стали продвигать по партийной линии. Карьерный рост был впечатляющим, и очень скоро Семен Константинович стал одним из секретарей обкома партии Бурят-Монгольской автономной республики, а это уже попадание в самую десятку партийной элиты. Трудно сказать, как бы дальше сложилась его судьба, но тут началась война, и дядя Сеня ушел добровольцем на фронт. Он погиб в первом же бою под Ленинградом.
Дядя Ваня тоже был достаточно успешен. Он оказался человеком творческим. Ярко проявлял себя в разных культурных сферах. Перед войной он был уже практически заместителем редактора республиканской газеты «Растдзинад». И хотя и у него была бронь, он добровольцем ушел на фронт и также был убит в первом же бою, но уже в районе Сталинграда. В фойе редакции газеты установлена мемориальная доска в память об Иване Кургосове. Его же живописный портрет вывешен в музее журналистики Северной Осетии. Во время подготовки к осуществлению грандиозного проекта «Бессмертный полк», проводилась скрупулезная работа по поиску мест захоронения без вести пропавших. Несмотря на все усилия и подключения к поиску опытных поисковиков, места захоронения Сени и Вани Кургосовых обнаружить не удалось. Но удалось установить, где похоронены мой двоюродный брат Джамбол Тедеев и друг и однокашник отца Георгий Гатикоев. Оба дяди так и не успели жениться и потомства не оставили.
В армию были призваны и два других брата матери – Петя и Вася. И хотя возрастная разница между ними составляла целых семнадцать лет, на фронт они ушли практически одновременно. Дядя Петя был женат и у него уже росло двое детей, а самому ему было за сорок. Дядя Вася был холост. Оба невысоки ростом, старший – тщедушен и нескладен и менее всего подходил для армейской службы, ничего кроме ручки никогда в руках не держал. Дядя Вася хоть и был мал ростом, но являл собой веселого и подвижного крепыша, и военная форма сидела на нем ладно. Оба они вернулись с фронта, но это скорее было не везение, а стечение обстоятельств.
Когда дядя Петя добрался до своей части, а это была самая передовая, и шли тяжелые бои, то начальство просто не знало, что делать с таким бойцом. Потом узнали, что он учитель, но не придали значения, что преподает он русский язык и литературу, решив сделать из него связиста. От него требовалось тянуть катушку с проводом от штаба до подразделений. А поскольку связь рвалась часто, то приходилось под огнем восстанавливать ее. В первый же день своего военного присутствия дядя Петя был ранен в руку, о чем и сообщил командованию. Его отправили в тыл и сказали, чтобы сам нашел санчасть или госпиталь. Таким образом, он пешим ходом прошагал от Черного до Каспийского моря в колонне вместе с беженцами и другими легкоранеными. В Махачкале его уложили в госпиталь, прооперировали и подлатали. К тому времени его часть была разбита, а оставшихся в живых разбросали по другим соединениям. Не зная, что с ним делать дядю Петю какая-то добрая душа отправила в Батум, там стоял небольшой гарнизон. Новому бойцу подивились и отправили на кухню поваром. Варить суп и кашу, заваривать чай он научился быстро. И нечего было бы вспомнить о своем боевом прошлом, если бы не одна история. Американцы в виде помощи прислали горох. Народ возбудился, предвкушая удовольствие от гороховой похлебки. К завтраку горох не поспел, поэтому бойцы попили чай с хлебом и разошлись по своим делам. Но и в обед горох был как камень, не желая вариться. Народ стал роптать, и пришлось его успокаивать сухим пайком. Но когда и к ужину суп не поспел, дядя Петя доложил начальству о «троянском коне» союзников. Бойцов напоили чаем, а вместо супа замполит прочитал лекцию о «кознях империализма».
Дяде Пете удалось даже побывать у нас в Джаве. А домой он вернулся заслуженным ветераном войны, к тому же получившим ранение. Поэтому на него распространялись все положенные льготы.
Призвавшись в армию, дядя Вася – молодой еще человек – был направлен в военное училище, где приобрел несколько военных специальностей. Получив лейтенантские погоны, он был откомандирован на Дальний Восток. Пока он обучался, распределялся и добирался до части, соединения Исса Плиева, не дожидаясь Василия Кургосова, разгромили Квантунскую армию. Но свою медаль «За победу над Японией» он получил.
Тут вспоминается интересный момент. Как-то раз, 9 мая, я оказался во Владикавказе. Вечером по местному телевидению транслировали запись парада «Бессмертного полка». Считаю эту идею, этот проект исключительным по важности и содержанию. Многочасовое прохождение колонн завораживает, это действо можно смотреть непрерывно. И вдруг среди многих портретов глаза мои выхватили один, который я бы узнал из тысячи. Это был портрет молоденького лейтенанта в шапке-ушанке. Эту фотографию дяди Васи я прекрасно знал. Я был настолько поражен, что не успел заметить, кто нес портрет. Потом оказалось, что таким образом почтила память о дедушке его внучка Дзерасса.
Война сильно подрубила большое и дружное семейное дерево Кургосовых. И это не только военные потери. Стариков сильно подкосила отправка на фронт всех сыновей, а похоронки были последней каплей. Как говорили, дедушка умер от удара, а у бабушки случился заворот кишок. С их смертью распалась и вся семья.
Как и полагалось в патриархальной осетинской семье, первым из сыновей женился старший – Петя. Правда, с этим он не очень торопился и нашел свою половину, когда ему было уже далеко за тридцать.
Получив диплом учителя русского языка и литературы, он был распределен в село Ольгинское учительствовать в средней школе. Этот населенный пункт всегда был статусным и зажиточным. Да и в плане образования здесь был полный порядок. Поэтому преподавать сюда присылали самых подготовленных и успешных студентов. Дядю Петю определили в старшие классы, в том числе и в выпускные.
Так бы он и учительствовал себе спокойно отведенное число лет, если бы не одно серьезное обстоятельство: в него влюбилась самая статная красавица школы. То, что школьницы часто влюбляются в своих учителей, – дело обычное. Но представить дядю Петю объектом юношеского воздыхания довольно трудно. При всех своих высоких человеческих качествах, моральной чистоте и глубоком уме, внешне он впечатления не производил: маленького роста, нескладный, совсем не красавец, да еще и лысоват. Остается полагать, что неизгладимое впечатление на окружающих производили его речи, глубокие мысли, изложение учебного материала.
Ту, у которой школьный русист вызвал смущение, звали Дзерасса Калманова. Она действительно была писаная красавица, да к тому же заметно выше своего избранника. Она очень хотела, чтобы учитель обратил на нее внимание. И надо сказать, добилась своего, правда, весьма необычным способом. Как рассказывал сам дядя Петя, когда он задавал вопрос классу, Дзерасса столь стремительно выбрасывала руку вверх, что он серьезно опасался за свои глаза. Вот такая защитная реакция заставляла быть начеку и внимательнее следить за источником опасности. В конце концов он вдруг понял, что этот источник весьма привлекателен и вызывает в нем смятение чувств.
Фамилия Калмановых считается в Осетии уважаемой, знатной и многочисленной. Сами они уверяют, что именно их предки «убили змея» («калм амардтой»). Среди ее носителей есть люди весьма именитые, проявившие себя в самых разных областях. Семья Дзерассы всегда была самодостаточной, на хорошем счету, с ними считались. Когда она родилась, отцу ее было уже далеко за семьдесят. Поэтому ее мама, стесняясь, всячески скрывала свою беременность. Но когда ребенок родился, пересмешек и глупых намеков избежать не удалось. Что самое интересное, вслед за Дзерассой родилась еще одна дочка. Тут уж было не до смеха – детородным способностям пожилого папаши завидовали и удивлялись.
Дядя Петя, как человек основательный и осторожный, не стал форсировать события. Он терпеливо ждал, пока Дзерасса окончит школу и только после этого приступил к осаде. Вернее, времени на это он не стал терять, к тому же искусством ухаживания не владел. Он просто заслал сватов. Сложно сказать, какие дебаты развернулись в семействе Калмановых по этому поводу. Против этого говорило то, что за их красавицу-дочь сватается пришлый дигорский женишок, несколько засидевшийся и неказистый. Не таким они представляли себе будущего зятя. Но все эти вариативные рассуждения были перебиты двумя очевидными фактами. Во-первых, просил руку учитель, а это по тем временам была весьма уважаемая и престижная профессия. Но главным было решение самой Дзерассы, и ее устремления были восприняты, что в патриархальной семье обязательным не является. Короче говоря, брак состоялся. Дядя Петя уволился из школы и привел молодую жену в родительский дом в Дур-Дуре. И как уже говорилось, еще до отправки на фронт дядя Петя уже был отцом двоих детей – Деляры и Дудара. Последний родился во время войны и даже успел побывать в оккупации.
С окончанием войны завершился и Дур-Дурский период заметно поредевшей семьи Кургосовых. Заколотив свой сельский дом, братья окончательно переселились в Орджоникидзе, а их сестра – моя мама – уже давно проживала и работала в Джаве. Проблем с трудоустройством у них, надо полагать, не было. Тому порукой был высокий образовательный уровень. Кроме того, братья пользовались льготами, как участники войны. Дядю Петю назначили завучем строительного техникума, а дядя Вася занял высокий пост в главной строительной структуре республики. Сложнее было с жильем. Но опять же как ветерану, получившему ранение, старшему из братьев выделили одну комнату в барачной пристройке, но зато в центре города. Это был большой двор, центральное место в котором занимал двухэтажный кирпичный дом. К нему были пристроены деревянные бараки, а по всему периметру в ряд выстроились сарайные постройки. Здесь же была общая уборная, куда даже взрослые днем заходили с опаской.
Жилище Кургосовых представляло собой одну комнату, где впритык соседствовали две кровати, диван, обеденный стол и платяной шкаф. Коридор использовался как кухня и прихожая. Был еще погреб и сарайчик, которыми пользовались по назначению. Пищу готовили на примусах и керосинках, а вот чем отапливались – совершенно выпало из памяти. Вместе с нами на этой жилплощади проживало восемь человек. Но тогда в таких условиях проживали многие, и это было в порядке вещей.
В общем дворе проживало порядка двух десятков семей. Они различались по численности, национальности, социальному положению. Конечно, случались здесь перепалки и ссоры, вызванные теснотой и недостатком мест общего пользования, что так свойственно любым общежитиям. Был здесь и местный злодей, бывший вертухай татарин Галимзян. Жил он прямо на входе и шипел вслед всем проходящим мимо всякие гадости. Особо его бесил дядя Петя, его опрятный вид и галстук. Ветеран Гулага не упускал случая, чтобы не напомнить, сколько «буржуинов» он в свое время передавил. Дядя вступать в полемику не считал достойным, но у него всегда портилось настроение. Когда об этом случайно узнал отец, он просто накостылял наглецу по шее, и после этого тот надолго присмирел. Но в целом народ был незлобив, довольствовался малым, одалживал друг у друга хлеб, соль, лук, керосин, оставлял под присмотром детей.
Самое интересное, что рядом с нами проживали еще две семьи из Черноярской, причем наши родственники. В самой большой комнате обитала старушка Гажеева. Видно, она была из зажиточной семьи, судя по мебели, посуде, домашней утвари. Рядом поселилась моя двоюродная тетушка, Ольга Малтызова – человек необычайно обаятельный, с удивительной судьбой. Ее сестра Розита во время войны один в один повторила подвиг Зои Космодемьянской, но награждена ничем не была и ее именем школы не называли. Сама тетя Оля была первым художником-прикладником в Осетии. Она занималась керамикой, ваяла и расписывала всякие сосуды, плела ковры, работала с деревом и металлом, возродила золотое шитье. Но знаменита она была не только этим. После войны она собрала по всей Северной Осетии талантливых ребят и отвезла их в Ленинград, где сама пережила блокаду. Здесь дети стали обучаться в знаменитом Вагановском хореографическом училище, а тетя Оля была у них не только наставницей, но и заменила родителей. Многие из ее воспитанников достигли больших высот, а Светлана Адырхаева стала солисткой Большого театра и народной артисткой СССР. На тот момент, о котором идет речь, тетя работала художником в кукольном театре, который называла «дурацким». Она была красавицей, добрейшей души человеком, пользовалась всеобщей любовью, но замуж так и не вышла…
Двор находился прямо за лютеранской кирхой, где сейчас по инициативе Маэстро Валерия Гергиева разместился филиал Мариинского театра. Сейчас на месте старых построек высится общежитие Горского аграрного университета. Когда я в первый раз в возрасте двух лет сбежал из дома и бодрым солдатским шагом направился в сторону Терека, на поиски выдвинулись все жители «вороньей слободки». А когда я был изловлен, то меня сообща заставляли вызубрить адрес: Льва Толстого, двадцать четыре. У меня получалось: «Два Толстого, двадцать четыре». Это посчитали достаточным.
Родился я в Джаве, и когда мне исполнился год, отец наконец-то вернулся в Осетию из своих шахтерских путешествий и стал работать в Садоне. Тут мама предприняла очередную попытку воссоединить семью. Она считала, что, находясь в Орджоникидзе, мы чуть ли не рядом. Отец иногда появлялся и устраивал праздник. На столе появлялись всякие деликатесы, разносолы, напитки. Особо радовалась детвора, получив свою долю конфет, лимонада, пирожных. Приходили друзья отца, соседи со своими стульями и было очень шумно и весело. Часто приходил дядя Сергей – оперный баритон – весьма благообразный и статный. О его приближении все узнавали загодя, когда он еще с улицы своим зычным и хорошо поставленным голосом сообщал: «Граф Харебов идет!».
Устройство на ночлег представляло собой целую процедуру. Я, мама и сестра Неля, которая училась в музыкальном училище, располагались на одной из кроватей, на другой располагались Дзерасса с младшей дочкой, моей одногодкой Леной. Дяде Пете отводился диван, а для дяди Васи раздвигался стол и стелили на нем. А уже под столом устраивался сын хозяев Дудар, тогдашний школьник. Первым после старших просыпался я и начинал скакать по кровати и по старшей сестре. Наблюдая за этой картиной, дядя Петя интересовался у нее: хорошо ли она спала и что ей снилось. Та скорбно сообщала, что спала ужасно, и сны ей снятся ужасные. Дядю Петю все это весьма забавляло.
Мама быстро устроилась на работу деловодом в самую лучшую пятую городскую школу. И встал вопрос, что делать со мной. Вариант с детским садом сразу провалился, поскольку детские дошкольные заведения были мне противопоказаны, вызывали полное отторжение организма. Пришлось придумывать для меня новый режим поведения. Хотя Дзерасса была домохозяйкой, ей тоже когда-то приходилось покидать дом и меня передавали как эстафетную палочку. То, что наши полным составом присматривали за мной – дело понятное. Но и соседи держали ухо востро, зная мое пристрастие к одиночным прогулкам. А еще я носился по двору с максимальной скоростью и прыгал с крыши сарая. Людей неподготовленных к подобным действиям такая картина ввергала в шок. Но однажды, сильно разогнавшись, я не сумел вовремя затормозить и в результате врезался головой в булыжник. Народ ахнул и запаниковал. Выскочила во двор тетя Оля и прижала мою окровавленную голову к своему белоснежному костюму. Когда приехали врачи, то первым делом бросились к ней, подумав, что ее кто-то порезал. Мне зашили рану, и бегать я начал более осторожно. А затем заболела мама и пришлось вызывать врача. Пришла очень строгая и суровая дама. И когда она уходила, то вывела меня во двор и угрожающе заявила, что быстрое выздоровление родительницы возможно только при условии прекращения прыжков с крыши. Что было делать? Прыжки прекратились.
А тут и дядя Вася решил, наконец, жениться и по классическим канонам стал ухаживать за своей будущей женой Марией. Кто-то сообщил ей, что для успеха предприятия надо завоевать мое расположение. Мария Дмитриевна, как человек деловой и практичный, приняла информацию как сигнал к действию. Она сразу поняла, что сюсюкать со мной не стоит, заигрывания и комплименты – тоже не тот путь. Она справедливо считала, что дети падки на сладкое. Настоящий шоколад тогда было проблемно достать, поэтому мне был торжественно вручен шоколад соевый. И каков же был конфуз, когда я вместо ожидаемой благодарности заявил, что «такую гадость есть не буду». Присутствующие попытались свести все в шутку. Тогда было принято решение сменить тактику. Меня забрали на прогулку. Надо ли говорить, что будущие супруги надели на себя самое лучшее, что у них было. До поры я вел себя образцово и мои сопровождающие несколько расслабились. Они взяли меня за обе руки и вели умиротворительные разговоры через мою голову. Так продолжалось до первой большой лужи. Здесь я сгруппировался и прыгнул в самый ее центр обеими ногами. Эффект был впечатляющим: на выходные платья жалко было смотреть. Пострадавшие отряхивались и нервно посмеивались. Хотя, думаю, в душе они готовы были тут же удушить меня. Впрочем, мои происки на развитие событий никак не повлияли, а возможно даже еще более укрепили союз двоих. Свадьба состоялась, и новобрачные долго, счастливо, правильно и благополучно прожили все отведенное им судьбой время, в процессе еще и родив дочь Лиду.
Тут пришло время отдавать меня в школу. После серии семейных советов было решено, что учиться я буду в Южной Осетии, и мы вернулись.
В Орджоникидзе также происходили радикальные перемены. «Воронью слободку» решили сносить, и ее обитателей расселили по всему городу. Дядя Петя получил «двушку» в многоквартирном доме напротив кинотеатра «Дружба». Тетя Оля, старуха Гажеева и Деляра обрели свои квадратные метры в районе Китайской площади. В двухкомнатную квартиру переселился и дядя Вася. Правда, получил он ее не сам, что было бы логичным, учитывая место его работы и общественное положение, а его жена Мария, которую, впрочем, все любовно называли Машенькой. В житейском плане она была куда практичнее и решительнее, чем ее супруг, и это позволяло избегать каких-то ненужных проблем и оперативно решать многие вопросы. Так, скажем, по причине нестандартной фигуры дяди Васи, костюмы для него шили в ателье. Чтобы заказ был выполнен быстро и качественно, Машенька предложила позолотить ручку портному. Супруг ее этим предложением был сильно возмущен. «Это значит оскорбить такого хорошего человека», – говорил он. Но Машенька поступила по-своему, тайком от мужа отблагодарила мастера. Потом она говорила, что подношение нисколько того не оскорбило, наоборот – он долго благодарил. А костюмчик очень хорошо сидел.
Так, думаю, и в случае с квартирой. Можно себе представить, сколько энергии было потрачено, какие высокие кабинеты пришлось посетить, какие связи задействовать. Но усилия стоили того. И призом стала великолепная по тем временам двухкомнатная квартира в элитном доме в центре города, построенного для республиканского радиокомитета, где Машенька на тот момент работала.
Во время летних каникул мама брала отпуск, и мы ежегодно отправлялись в Орджоникидзе. Тогда такие поездки были событием. К ним долго и основательно готовились. Путь по Военно-Грузинской дороге занимал восемь часов, был изнуряющим и таил неожиданности. Трасса тогда была сильно разбитой, автобусы Союзтранса в любой момент могли встать. К тому же народ тогда сильно с непривычки страдал от тряски, тошнило не только женщин и детей, но и матерых мужиков. Приходилось останавливаться и по этой причине. Кроме того, в Пасанаури была еще одна длительная, но запланированная остановка – на обед. В этом курортном городе вдоль трассы распространились пункты питания разной категории: от забегаловок и хинкальных до ресторанов. У каждого шофера, надо полагать, была договоренность с хозяевами этих точек, и они завозили своих пассажиров именно туда.
После Реданта народ заметно оживлялся, предчувствуя окончание пути, все начинали приводить себя в порядок, перетасовывать скарб, приникали к окнам, стараясь не упустить момента въезда в город. Но он всегда заставал врасплох, возникая неожиданно и радуя своим ярким свежим видом. Для нас – жителей небольшого городка – главная осетинская столица выглядела как целый мегаполис. Здесь было то, чего не было у нас. Например, трамвай, парк с лебедями, водная станция, планетарий, большие магазины, мороженое и квас, наконец. По центральному проспекту можно было долго ходить из конца в конец, и это не надоедало.
Обязательной частью таких поездок было посещение родственников, которых было много и жили они в самых разных местах, так что на это уходило немало времени. Все старались нас принять по высшему разряду и задаривали всякими штуками. Стараниями Машеньки и тети Оли для нас разрабатывалась специальная культурная программа, включающая в себя походы в театры, на выставки и концерты, посещение кинотеатров. Свою линию приема дорогих гостей вел и дядя Петя. После работы он забирал меня и дочь Лену на прогулку. Обязательной частью при этом была процедура угощения нас мороженым.
Ну а базировались мы у дяди Васи, поскольку их самих было меньше, и условия были лучше, да к тому же и дом их был в двух шагах от проспекта. Здесь твердой рукой правила тетя Маша, ее организаторские таланты зашкаливали. В доме все было рационально и функционально. Здесь я впервые встретил большую и богатую домашнюю библиотеку, для которой были сооружены специальные стеллажи. Эта часть интерьера меня особо интересовала, и много времени я проводил, разглядывая корешки или листая страницы. Позже приходилось встречаться и с другими домашними крупными собраниями и еще более внушительными и обильными, но прежнего восторга уже не возникало.
Что касается мамы, то ее больше интересовала кухня и ее оборудование. Дело в том, что Машенька была чемпионом по выявлению новинок домашнего обихода, у нее можно было обнаружить какие-то неведомые миру приспособления и устройства, призванные максимально облегчить жизнь и труд домохозяек. Тут были, например, некие паровые установки для подогрева национальных пирогов, многофункциональные чапельники, открывалки и закрывалки, электрические зажигалки для газовых плит, приспособления для выдавливания косточек из вишен и еще много другого. При этом неугомонная Маша закупала эти новинки партиями, а затем щедро раздавала родным и знакомым.
Столь же пристально она следила за рынком лекарственных средств. Все доступные новинки тут же оказывались в ее домашней аптечке, при этом каждого могла проконсультировать по любому медицинскому вопросу. У дяди Васи было больное сердце, и за ним нужен был профессиональный уход и лечение, и он их получал не выходя из дома. То, что он дожил до своих лет, – исключительно заслуга Марии Дмитриевны.
Она мне и сильно помогла. Когда в младших классах у меня начинались приступы наследственной мигрени, стали прилагаться усилия по моему исцелению и выявлению причин недуга. Меня даже возили в Тбилиси, чтобы показать какому-то известному профессору, который принимал на дому. Тот добро улыбался и поглаживал меня по голове. Деньги взял и сказал, что все и так пройдет. Собственно в чем-то он был прав, приступы с возрастом прекратились, но этого пришлось ждать еще два десятка лет. Тогда я почти каждую зиму заболевал ангиной, и кто-то из наших врачей заявил, что мои головные боли вызваны нездоровыми гландами и настоятельно советовали их удалить. Мы и поехали в Орджоникидзе на операцию. Но Машенька велела не торопиться и повела меня к своей знакомой – врачу весьма солидного возраста. Та сразу сказала, что удаление – это крайняя мера, на которую идут, когда этот орган окончательно начинает загнивать. Еще она сказала, что гланды важны для организма в качестве фильтров и защиты от вирусов и других ненужных вещей. В качестве альтернативы она посоветовала пройти курс лечения в диспансере, где лечили электричеством. Система была проста. Снаружи к гландам прикладывали тампоны, пропитанные какой-то лечебной смесью. Поверх закреплялись свинцовые пластины и пускался ток. Сеанс длился 20–30 минут. Кабинет вместе со мной посещали старики, которые лечились от болей в пояснице и суставах, и которые откровенно надо мной посмеивались. Гланды я сохранил, головные боли не прекращались, но после этого ангиной я уже ни разу не заболел. И это, уверен, был оптимальный выход из положения.
Но ее энергии, активности, стремления помочь, оказаться в центре событий были чрезмерны для одной семьи, поэтому выплескивались далеко за ее пределы. Она была профессиональным журналистом, работала в «Растдзинаде», республиканском радио, стояла у истоков создания телевидения Северной Осетии. В молодости была активистом пионерского и комсомольского движения. Она писала книги, переводила с грузинского, занималась общественной деятельностью. Даже выйдя на пенсию, не успокоилась: вечно ходила на какие-то собрания, заседала в комитетах и комиссиях, посещала жаждущих и страждущих. Причем делала это совершенно бескорыстно. Доходило до того, что некоторые из ответственных товарищей просто прятались от нее, боялись подойти к телефону. Но удавалось помочь вполне реальным людям, при этом некоторые из них забывали даже элементарно ее поблагодарить. Есть люди, которым за одну отведенную жизнь удавалось сделать удивительно много, но таких мало. Так вот, Машенька была одной из них.
В жизни каждого человека есть вехи, которые разделяют периоды их земного бытия, разительно отличные друг от друга. Скажем, вхождение во взрослую жизнь, создание семьи, покорение карьерных вершин, уход на заслуженный отдых, наконец. Меняется многое: жизненные ритмы, контакты с внешним окружением, личная ответственность, смена приоритетов, кардинальные планы и многое другое.
Переход в категорию «почетных пенсионеров» у всех протекает по-разному, согласно личным представлениям об эволюционных процессах, касающихся только тебя. Одни притягивают дни своей пенсии, другие от них отбиваются всеми силами. Была у нас довольно известная личность – лектор пединститута Анатолий Александров, который вместо приветствия при встрече произносил буквально следующее: «Натолику до пенсии осталось столько-то дней». Но были и другие персонажи. Руководителю одной из обкомовских структур Андрею Тигиеву – человеку во всех отношениях достойному – когда тому исполнилось 80 лет, осторожно напомнили, что пора и на покой. Тот удивился: «Странно, когда я только вступил в самую активную фазу, заговорили о моей пенсии». Моя тетя Майка почти пятьдесят лет проработала секретарем Джавского райкома, но новому главе райкома понадобилось ее место для кого-то из своих, и тот отправил ее отдыхать. Для тети такая стремительная перемена оказалась роковой, и она умерла, не дождавшись первой пенсионной выплаты.
О своем послетрудовом существовании задумывался и я, но это были какие-то эфемерные блуждания. Я, например, мог представить себя перешедшим в разряд отслуживших, но почтенных стариков, сидящим в кресле с умной книжкой в руках, вокруг которого снуют сыновья, порхают невестки, а у ног копошатся внуки. Мне подносят чай и тапки, а перед сном читают политические обзоры. Но реальность бывает несколько иной, и к этому следует быть готовым.
Это все к тому, как подошел к пенсионному порогу дядя Петя. Он не стал медлить ни одного дня и в рекордные дни оформил свое расставание с родным техникумом. Полагаю, что ему изрядно поднадоело вдалбливать в головы будущим прорабам высокие образы русской литературы. Но перед этим он совершил поступок, который был ему совершенно несвойственен. Он, используя свое положение, устроил в техникум моего брата Юрика. И следующее отступление будет посвящено этому персонажу.
Юрик рос и учился в Джаве, в нашем так называемом родовом поместье, где железной рукой правила Джидчи Маки, сделавшая этот дом неким штабом, где решались проблемы нашего ответвления Харебовых и всего клана Качмазовых. Но в Джаве и в нашем новом доме мы оказались в результате вынужденного переселения. Наша ветвь Харебовых переселилась в Хвце из села Сатат, Туал-гома еще в конце XVIII века. Но наш дом был снесен оползнем в начале 30-х годов прошлого века. Этот катаклизм, судя по всему, был вызван землетрясением и вырубкой леса в ущелье. Тетя Майка, пользуясь своим служебным положением, выбила участок в Джаве, где и был выстроен новый дом. Так в кланово-фамильной структуре Джавы появились первые Харебовы и Качмазовы.
Окончание следует.
