РАССКАЗЫ
ДВУЛИКИЙ ЧЕМС
– Я пригласил вас, товарищи, – начал Чемс, – с тем, чтобы сообщить вам пакость: до моего сведения дошло, что многие из вас в газеты пишут?
Приглашенные замерли.
– Не ожидал я этого от моих дорогих сослуживцев, – продолжал Чемс горько. – Солидные такие чиновники… то бишь служащие… И не угодно ли… Ай, ай, ай, ай, ай!
И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота.
– Желал бы я знать, какой это пистолет наводит тень на нашу дорогую станцию? То есть ежели бы я это знал…
Тут Чемс пытливо обвел глазами присутствующих.
– Не товарищ ли это Бабкин?
Бабкин позеленел, встал и сказал, прижимая руку к сердцу:
– Ей-Богу… честное слово… клянусь… землю буду есть… икону сыму… Чтоб я не дождался командировки на курорт… чтоб меня уволили по сокращению штатов… если это я!
В речах его была такая искренность, сомневаться в которой было невозможно.
– Ну тогда, значит, Рабинович?
Рабинович отозвался немедленно:
– Здравствуйте! Чуть что, сейчас – Рабинович. Ну, конечно, Рабинович во всем виноват! Крушение было – Рабинович. Скорый поезд опоздал на восемь часов – тоже Рабинович. Спецодежду задерживают – Рабинович! Гинденбурга выбрали – Рабинович? И в газеты писать – тоже Рабинович? А почему это я, Рабинович, а не он, Азеберджаньян?
Азеберджаньян ответил:
– Не ври, пожалста! У меня даже чернил нету в доме. Только красное азербейджанское вино.
– Так неужели это Бандуренко? – спросил Чемс.
Бандуренко отозвался:
– Чтоб я издох!..
– Странно. Полная станция людей, чуть не через день какая-нибудь этакая корреспонденция, а когда спрашиваешь: «Кто?» – виновного нету. Что ж, их святой дух пишет?
– Надо полагать, – молвил Бандуренко.
– Вот я б этого святого духа, если бы он только мне попался! Ну ладно, Иван Иваныч, читайте им приказ, и чтоб каждый расписался!
Иван Иванович встал и прочитал:
«Объявляю всем служащим вверенного мне… мною замечено… обращаю внимание… недопустимость… и чтоб не смели, одним словом…»
* * *
С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю. Молчание.
– Странно, – рассуждали в столице, – большая такая станция, а между тем ничего не пишут. Неужели там у них никаких происшествий нет? Надо будет послать к ним корреспондента.
* * *
Вошел курьер и сказал испуганно:
– Там до вас, товарищ Чемс, корреспондент приехал.
– Врешь, – сказал Чемс, бледнея, – не было печали! То-то мне всю ночь снились две большие крысы… Боже мой, что теперь делать?.. Гони его в шею… То бишь проси его сюда… Здрасьте, товарищ… Садитесь, пожалуйста. В кресло садитесь, пожалуйста. На стуле вам слишком твердо будет. Чем могу служить? Приятно, приятно, что заглянули в наши отдаленные Палестины!
– Я к вам приехал связь корреспондентскую наладить.
– Да Господи! Да Боже ж мой! Да я же полгода бьюсь, чтобы наладить ее, проклятую. А она не налаживается. Уж такой народ. Уж до чего дикий народ, я вам скажу по секрету, прямо ужас. Двадцать тысяч раз им твердил: «Пишите, черти полосатые, пишите!» – ни черта они не пишут, только пьянствуют. До чего дошло: несмотря на то, что я перегружен работой, как вы сами понимаете, дорогой товарищ, сам им предлагал: «Пишите, – говорю, – ради всего святого, я сам вам буду исправлять корреспонденции, сам помогать буду, сам отправлять буду, только пишите, чтоб вам ни дна, ни покрышки». Нет, не пишут! Да вот я вам сейчас их позову, полюбуйтесь сами на наше фастовское народонаселение. Курьер, зови служащих ко мне в кабинет.
Когда все пришли, Чемс ласково ухмыльнулся одной щекой корреспонденту, а другой служащим и сказал:
– Вот, дорогие товарищи, зачем я вас пригласил. Извините, что отрываю от работы. Вот, товарищ корреспондент прибыл из центра, просить вас, товарищи, чтобы вы, товарищи, не ленились корреспондировать нашим столичным товарищам. Неоднократно я уже просил вас, товарищи…
– Это не мы! – испуганно ответили Бабкин, Рабинович, Азеберджаньян и Бандуренко.
– Зарезали, черти! – про себя воскликнул Чемс и продолжал вслух, заглушая ропот народа: – Пишите, товарищи, умоляю вас, пишите! Наша союзная пресса уже давно ждет ваших корреспонденции, как манны небесной, если можно так выразиться? Что же вы молчите?
Народ безмолвствовал.
КОЛЕСО СУДЬБЫ
Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу.
Про них говорили:
– Посмотрите, как живут Мервухин с Птолемеевым! Прямо как Полкан с Барбосом. Слезы льются, когда глядишь на их мозолистые лица.
Оба были помощниками начальника станции. И вот в один прекрасный день является Мервухин и объявляет Барбосу… то бишь Птоломееву, весть:
– Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!
Когда друзья отрыдались, выяснились подробности. Мервухина выбрали председателем месткома, а Птоломеева – секретарем.
– Оценили Мервухина! – рыдал Мервухин счастливыми слезами. – И двенадцать целковых положили жалованья.
– А мне? – спросил новоиспеченный секретарь Птоломеев, переставая рыдать.
– А тебе, Жан, ничего, – пояснил предместкома, – па зэн копек, как говорят французы, тебе только почет.
– Довольно странно, – отозвался новоиспеченный секретарь, и тень легла на его профсоюзное лицо.
Друзья завертели месткомовскую машинку.
И вот однажды секретарь заявил председателю:
– Вот что, Ерофей. Ты, позволь тебе сказать по-дружески, – ты хоть и предместкома, а свинья.
– То есть?
– Очень просто. Я ведь тоже работаю.
– Ну и что?
– А то, что ты должен уделить мне некоторую часть из двенадцати целковых.
– Ты находишь? – суховато спросил Мервухин предместкома. – Ну, ладно, я тебе буду давать четыре рубля или, еще лучше, три.
– А почему не пять?
– Ну, ты спроси, почему не десять?!
– Ну, черт с тобой, жада-помада. Согласен.
Настал момент получения. Мервухин упрятал в бумажник двенадцать целковых и спросил Птоломеева:
– Ты чего стоишь возле меня?
– Три рубля, Ероша, хочу получить.
– Какие три? Ах, да, да, да… Видишь ли, друг, я тебе их как-нибудь потом дам – пятнадцатого числа или же в пятницу… А то, видишь ли, мне сейчас… самому нужно…
– Вот как? – сказал, ошеломленно улыбаясь, Птоломеев. – Так-то вы держите ваше слово, сэр?
– Я попрошу вас не учить меня.
– Бога ты боишься?
– Нет, не боюсь, его нету, – ответил Мервухин.
– Ну, зто свинство с твоей стороны!
– Попрошу не оскорблять!
– Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи.
– Вот тебе святой крест, – сказал Мервухин, – я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей…
– Какие же это служебные обязанности? Зажал у товарища три целковых…
– Попрошу оставить меня в покое, господин Птоломеев.
– Господа все в Париже, господин Мервухин.
– Ну, и ты туда поезжай!
– А ты, знаешь, куда поезжай?!
– Вот только скажи. Я на тебя протокол составлю, что ты в присутственном месте выражаешься…
– Ну, ладно же, – сказал багровый Птоломеев. – Я тебе это попомню!
– Попомни.
* * *
Был солнечный день, когда повернулось колесо судьбы. Вошел Птоломеев, и фуражка его горела, как пламя.
– Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин, – сказал зловещим голосом Птоломеев.
– Здравствуйте, – иронически сказал Мервухин.
– Привстать нужно, гражданин Мервухин, при входе начальника, – сказал Птоломеев.
– Хи-хи. Угорел? Какой ты мне начальник?
– А вот какой: приказом от сего числа назначен временно исполняющим обязанности начальника станции.
– Поздравляю… – растерянно сказал Мервухин и добавил: – Да, кстати, Жанчик, я тебе три рубля хотел отдать, да вот все забываю.
– Нет, мерси, зачем вам беспокоиться, – отозвался Птоломеев. – Кстати, о трех рублях. Потрудитесь сдать ваше дежурство и очистить станцию от своего присутствия. Я снимаю вас с должности.
– Ты шутишь?
– По инструкции шутить не полагается при исполнении служебных обязанностей. Плохо знаете службу, товарищ Мервухин. Попрошу вас встать!!
– Крест-то на тебе есть?
– Нет. Я в Союзе безбожников, – ответил Птоломеев.
– Ну, знаешь, видал я подлецов, но таких…
– Это вы мне?
– Тебе.
– Начальнику станции? Го-го! Ты видишь, я в красной фуражке?
– В данном случае ты – гнида в красной фуражке.
– А если я вам за такие слова дам по морде?
– Сдачи получите! – сказал хрипло Мервухин.
– С какой дачи?
– А вот с какой!..
И тут Мервухин, не выдержав наглого взора Птоломеева, ударил его станционным фонарем по затылку.
Странным зрелищем любовались обитатели станции через две минуты. Прикрепленный председатель месткома сидел верхом на временно исполняющем должность начальника станции и клочья разорванной его красной фуражки засовывал ему в рот со словами:
– Подавись тремя рублями! Гад!
* * *
– Помиримся, Жанчик, – сказал Мервухин на следующий день, глядя заплывшим глазом, – вышибли меня из месткома.
– Помиримся, Ерофей, – отозвался Птоломеев, – и меня выставили из начальников.
И друзья обнялись.
С тех пор на станции опять настали ясные времена.
МАДМАЗЕЛЬ ЖАННА
Замер зал. На эстраде появилась дама с беспокойными подкрашенными глазами в лиловом платье и красных чулках. А за нею бойкая, словно молью траченая личность в штанах в полоску и с хризантемой в петлице пиджака. Личность швырнула глазом вправо и влево, изогнулась и шепнула даме на ухо:
– В первом ряду лысый, в бумажном воротничке, второй помощник начальника станции. Недавно предложение сделал – отказала. Нюрочка. (Публике громко.) Глубокоуважаемая публика. Честь имею вам представить знаменитую прорицательницу и медиумистку мадмазель Жанну из Парижа и Сицилии. Угадывает прошлое, настоящее и будущее, а равно интимные семейные тайны!
Зал побледнел.
(Жанне.) Сделай загадочное лицо, дура. (Публике.) Однако не следует думать, что здесь какое-либо колдовство или чудеса. Ничего подобного, ибо чудес не существует. (Жанне.) Сто раз тебе говорил, чтоб браслетку надевать на вечер. (Публике.) Все построено исключительно на силах природы с разрешения месткома и культурно-просветительной комиссии и представляет собою виталлопатию на основе гипнотизма по учению индийских факиров, угнетенных английским империализмом. (Жанне.) Под лозунгом сбоку с ридикюлем, ей муж изменяет на соседней станции. (Публике.) Если кто желает узнать глубокие семейные тайны, прошу задавать вопросы мне, а я внушу путем гипнотизма, усыпив знаменитую Жанну… Прошу вас сесть, мадмазель… по очереди, граждане! (Жанне.) Раз, два, три – и вот вас начинает клонить ко сну! (Делает какие-то жесты руками, как будто тычет в глаза Жанне.) Перед вами изумительный пример оккультизма. (Жанне.) Засыпай, что сто лет глаза таращишь? (Публике.) Итак, она спит! Прошу…
В мертвой тишине поднялся помощник начальника, побагровел, потом побледнел и спросил диким голосом от страху:
– Какое самое важное событие в моей жизни? В настоящий момент?
Личность (Жанне):
– На пальцы смотри внимательней, дура.
Личность повертела указательным пальцем под хризантемой, затем сложила несколько таинственных знаков из пальцев, что обозначало «раз-би-то-е».
– Ваше сердце, – заговорила Жанна, как во сне, гробовым голосом, – разбито коварной женщиной.
Личность одобрительно заморгала глазами. Зал охнул, глядя на несчастливого помощника начальника станции.
– Как ее зовут? – хрипло спросил отвергнутый помощник.
– Эн, ю, эр, о, ч… – завертела пальцами у лацкана пиджака личность.
– Нюрочка! – твердо ответила Жанна.
Помощник начальника станции поднялся с места совершенно зеленый, тоскливо глянул во все стороны, уронил шапку и коробку с папиросами и ушел.
– Выйду ли я замуж? – вдруг истерически выкликнула какая-то барышня. – Скажите, дорогая мадмазель Жанна?
Личность опытным глазом смерила барышню, приняла во внимание нос с прыщом, льняные волосы и кривой бок и сложила у хризантемы условный шиш.
– Нет, не выйдете, – сказала Жанна.
Зал загремел, как эскадрон на мосту, и помертвевшая барышня выскочила вон.
Женщина с ридикюлем отделилась от лозунгов и сунулась к Жанне.
– Брось, Дашенька, – послышался сзади сиплый мужской шепот.
– Нет, не брось, теперь я узнаю все твои штучки-фокусы, – ответила обладательница ридикюля и сказала: – Скажите, мадмазель, что, мой муж мне изменяет?
Личность обмерила мужа, заглянула в смущенные глазки, приняла во внимание густую красноту лица и сложила палец крючком, что означало «да».
– Изменяет, – со вздохом ответила Жанна.
– С кем? – спросила зловещим голосом Дашенька.
«Как, черт, ее зовут? – подумала личность. – Дай Бог памяти… да, да, да жена этого… ах ты, черт… вспомнил – Анна».
– Дорогая Ж…анна, скажите, Ж…анна, с кем изменяет ихний супруг?
– С Анной, – уверенно ответила Жанна.
– Так я и знала! – с рыданием воскликнула Дашенька. – Давно догадывалась. Мерзавец!
И с этими словами хлопнула мужа ридикюлем по правой, гладко выбритой щеке.
И зал разразился бурным хохотом.
