* * *
Ты размахивал передо мной милицейскою ксивою,
Говорил о гостайнах (как будто они что-то значили)
Колонтитулы губ твоих были настолько красивыми,
Что хотелось стереть их своими губами девчачьими.
Ты пронизанный был неминуемым сорокалетием
И носил на плечах не погоны, а жизни трагедию,
Я не знаю, зачем в тот период с тобою мы встретились,
Вряд ли только затем, чтобы стать кражи сердца свидетелем.
Я тогда не любила еще, но во мне что-то замерло,
Январела душа, в ожидании рока зловещего.
Мы не знали, глупцы,
что Господь наши судьбы сплел намертво,
Что ты мой идеальный мужчина, а я – твоя женщина.
* * *
Он боится ее и бежит, словно черт от ладана,
Унимая в груди свой сердечный глухой набат,
И за барною стойкой сидит, размышляя: “Надо ли?..
Я за эту минутную слабость буду распят!”
Он молчит о ней так, что седеет Господь от горести.
…Монолог его чувств превращается в бурный чат.
Только ей никогда не увидеть его напористым,
Даже если по венам напористость закачать.
Он ревнует ее, веревку бери да вешайся,
Вспоминая ее цианидовый поцелуй,
Что соскальзывал с губ невзначай роковой депешею,
А на вкус походил на клубничную пастилу.
Он теряет ее безрассудно и феерически,
Но такие потери гимнасту – двойной рондат.
Он не понял еще, что она – персонаж трагический,
Что не знать поцелуев ее – это сущий ад!
* * *
Я отчетливо помню гостиную, цвет побежалости
На столовых приборах, в бокалах — шипенье “Клико”.
Как луна пеленала меня (что почти не дышалось), и
Я потом не могла надышаться, придя на балкон.
Как хотелось обнять целый мир, чтобы хрустом от сломанных При объятии ребер бескровно вспороть тишину,
И по-женски бесстрашно впускать одиночество в комнаты,
С максимальной готовностью в нем добровольно тонуть.
Как звучало “Malade”, врезаясь в подкорку постскриптумом, А июль приблудился котенком у скрещенных ног,
Как витал аромат очень стойких духов эвкалиптовых,
И свобода меня пристегнула на свой поводок.
Я отчетливо вижу танцующих в памяти демонов,
Запивая глотками заката багровую грусть,
Зная точно одно: в этот дом с деревянными стенами,
Неизвестно когда, но любою ценою вернусь.
* * *
Расскажи, поделись, каково это: в пятьдесят
Возжелать чью-то женщину так, что дышать нельзя,
Понимать, что она – колыбель всех несчастий, бед,
Но при этом смотреть восторженно ей вослед.
Расскажи, поделись, каково это: рядом с ней
Делать вид, что она не приходит к тебе во сне
И что между десятками, сотнями городов
Ты не слышишь повсюду запах ее духов.
Расскажи, поделись, каково это: без конца
Свои чувства к возлюбленной женщине отрицать,
Лгать не ей, а себе и приветствовать секзорцизм,
Но упорно сопротивляться и падать вниз.
Расскажи, поделись, каково это, каково:
В пятьдесят утопать в женском омуте с головой?
* * *
Я на груди твоей лежу материком,
Пока ты заплетаешь рифмы в банты,
И кажется вселенная мирком,
Где стрелки на часах, как секунданты.
Бросается подростком с мокрых крыш
Бессонница (неугомонный трейсер)
Варшава, Киев, Лиссабон, Париж…
Целуя, повторяешь: “В сердце целься!”.
Потом с похмелья книжного молчишь
И смотришь на меня как на константу,
Но я, скорей, духовный нувориш,
Могу карманы, карму – наизнанку…
Жизнь отвела с тобой нам сутки лишь,
Без запасных идей и вариантов.
Но ты сегодня мне принадлежишь,
И страсть танцует примой на пуантах!
* * *
Я хлопаю дверьми. Сбегает кофе в турке.
Никто из нас его не станет догонять.
Хранит еще тепло твоих объятий куртка,
Но сброшена на пол субтильности броня.
Походкой раскрою свой город под лекало,
Из боли и разлук сошью себе пальто.
Как глупый всетеист, я с самого начала
В религии любви искала твой фантом.
Как ярый викиот*, штудируя твой профиль,
Я верила всерьез в лавандовые сны.
На граблях танцевать? Уволь! Сбегает кофе…
Дверной хлопок…и я – сползаю вдоль стены.
*Викиот – человек, убежденный, что вся информация «Википедии» верная на все 100 %.
* * *
Мне уже не надо весен, зацелованных тобою,
От которых мои губы будут дьявольски болеть,
Ты, как тысячи сердечных шестифутовых пробоин,
На которые, любуясь, потирает руки Смерть.
Мне уже не надо слышать, что я небо номер восемь,
И накалывать на вилку грозовые облака,
Наблюдать, как ты про совесть говоришь, смеясь:
“Разносим!”
(словно речь идет о туфлях) с важным видом знатока.
Мне уже не надо дома – там, где воздух теплой кашей…
Там, где муза постареет на глазах кривых зеркал.
Слов несказанных дороже только истина со стажем,
Но и та тебя отвергла, сколько б ты ее ни звал.
Мне уже не надо (поздно!) твоего звонка ночного,
Чтобы голосом на шее затянуть fatal-петлю,
Мне уже не надо, веришь, тихой нежности махровой,
Потому что наконец-то, наконец-то не люблю!
* * *
Королева сама не верит, что за ней тридцать пять ступеней, По которым она неспешно поднималась – за шагом шаг.
Выше голову! И, конечно, не упасть, подогнув колени,
Потому что корсет жеманства зашнурован – нельзя дышать.
Королева всегда хотела быть во всем (до абсурда!) лучшей, Разбивая палатки в душах и в сердцах разводя костры,
Королева давно узнала, что любовь как несчастный случай – Изначальная безупречность превратится потом в надрыв.
Королева давно простила, тех, кто предал ее в дороге,
На изящной спине нет места для еще одного ножа,
Даже если приставят к горлу этот нож, на лице не дрогнет
Ни один равнодушный мускул! Королеве себя не жаль.
Королева зашила веки безысходности, страху, боли,
Напоила разлуку брютом со словами: “Уйдешь, и пусть!“
Королева не видит счастья ни в правлении, ни в престоле – Ей бы только помочь Дракону побороть вековую грусть.
