* * *
День – это дама с холодным, серым лицом.
С морщинами испещренной шеей.
Сумерки. Распускает тугое волос кольцо.
На туалетный столик – забот ожерелье.
Расчесывает волосы-думы, вьющиеся до плеч.
Пальцами – как гребнем – проводит по черным волнам.
Я и страшусь, и жажду этих полуночных встреч.
Когда, покорная ее темным глазам,
Вглядываюсь в озера одиночеств, царящих в них
И тону в этом омуте шепота и теней.
И шторка не трепещет, и ветер притих.
Не слышно ни звука улиц, ни гвалта людей.
Ее пальцы окоченелые цепляются за полудужья век,
Целует мою теплую кожу и – застывает кровь.
Она пришла, когда в моем доме исчез человек.
Когда – как запах – выветрилась его любовь.
С тех пор она одна и есть – мой самый частый гость.
И я даю ей намолчаться и ночь украсть.
Кидаю – обжоре – горе – как собаке – кость,
И она обгладывает ее, как сласть.
Как сонм, моргну – и серость разлилась поутру.
Мир за окном вновь прибавляет голос.
Смутное воспоминание – шторка, качающаяся на ветру.
И на подушке чей-то черный волос.
* * *
Небо, перевернутый купол синего тюльпана,
Покрылся холодной сыпью дрожащих высоких звезд.
Градиент горизонта – графичный, город – громоздкий
В своей сходящей на нет звенящей тишине.
Позже май разбудит звуки: грассирующие звуки грома
ранним вечером,
Одноногая мелодия детских самокатов,
Грустная, скучающая – за старшим братом-морем –
мелодия плеска фонтанов.
Ну а пока весь город – замершее предвкушение,
Весь мир – надежда на перемены,
Все тело – затаившаяся любовь,
Все сердце – плотина, едва сдерживающая половодье чувств. Последняя пуговка.
Пройтись по темным тротуаринкам, впитавшим в себя ноябред, Выдохнуть старые мысли, вдохнуть – еще не обретшие плоть, Зябко поежиться от крадущейся, как мартовский кот,
Пушистыми подснежниками ступающей по мертвой земле
Весны.
* * *
Стоит ли кто-то бодрствования в 4:53?
Будто после мысленной атомной бомбардировки
С кипящим огненным жерлом внутри?
Дать ответ – ни смелости, ни сноровки.
Апокалипсис рядом, он настал неотвратимо;
Но история – банальна, кто-то пожмет плечом.
А у тебя внутри горит Хиросима,
И тебя – мотылька– это пламя влечет.
Этот город дымит, ты пробираешься сквозь руины,
Хотя приехал в поисках счастья, но не приобретение то – пропажа; Ты оставил в багаже чемоданчик,
никогда не надеясь вернуться за ним, но
Доверху набитая одиночеством заждалась поклажа.
Отодвиньте любовь – она неприятно пахнет;
То, что без – пока не наделила смыслом.
То, что дальше – это не то чтобы страх, нет
Рука за ценным грузом потянулась и безвольно повисла.
* * *
Тебе кажется: чтобы пережить, нужно переезжать,
Все былые места режут по живому без ножа.
Убеждаешь, что мир все двери перед тобой распахнул, раскрыл А ты лежишь ничком ничем– ни жив, ни мертв, бескрыл.
Марлевой повязкой на рану время (не по размеру) натянул,
В земле закопаны автоматы без дул.
Ты всем все доказал, всем все вернул и всех простил,
Но ходишь по земле почему-то – без крыл.
Жестокий урок преподан, и левая горит щека,
В черном списке не обретших счастье без тебя – никак.
Заглядываешь под улыбки, но ничего кроме оскалившихся рыл. И бредешь по земле – одинок и бескрыл.
Триггер – все что угодно: время 2:17 на часах;
Чей-то во дворе рододендрон зачах.
И обнаружить, что воспоминание не болит (будто проведена межа), И понять, что за спасением не нужно было уезжать.
* * *
К одиночеству, как к оставленному багажу,
Я вновь, склонив голову, прихожу.
И слова, которые ты нечаянно обронил, сказал,
Будто ветер попутный, привели меня на вокзал .
На вокзал города, который жил для нас двоих.
И в одночасье умер, заглох, затих.
И внезапно для одной меня оказался мал.
Июньские поцелуи хранящий в себе вокзал,
А ты ведь, снова понадеявшись на круги своя,
Придешь и станешь талдычить, мол, «ты» да «я»…
И не будешь знать, что на тот поезд ты опоздал,
В котором я покинула наш вокзал.
* * *
Стань источником такого огня, чтобы вырвать меня у тьмы.
Встань на пути у беды, чтобы «я» и «ты» обратилось в «мы». Создай город, где мы вдвоем, и не теряй от него ключи.
А главное – не молчи.
Всем невидящим – дай свой глас,
А неслышащим – указующий перст,
Чтобы понапрасну не тревожили нас
Ни ангел белокрылый, ни чертов бес.
Чтобы чувство от жизни – будто дыхание задержал,
Чтобы если конец всему, то только не нам с тобой,
Чтобы слово – никогда не ранящий, но холодной сталью гладящий кинжал,
Обрети покой.
Со мной.
И вернись, и вернись, выдержав славы зенит,
Или поражение,
Ослушавшись «Ни шагу назад!».
Приходи, голову свою склонив,
Мне на колени.
И закрывай глаза.
* * *
Вот стою, закрываясь от вашего с ним общего солнца,
Избавлена от единственной надежды на утешение.
И как бы ни черпала воду на дне колодца,
Не могу найти ни радости, ни прощения.
Вспышки искр меж ваших глаз так и слепят,
Так и стреляет холостыми ваш учащенный пульс .
Если счастье по чьему-то образу и подобию лепят,
То мне не с кого ваять, я сдаюсь
Я готова быть бесчувственным цветком в петлице его фрака, Стоять на небе, и звезды для них держать, вверх руки воздев, Только выскребите меня из кромешного мрака,
Спасительную соорудите верфь.
О слепец, о безумец, что же ты делаешь?
Или думаешь, что во власти твоей судьбы мира вершить?
Ты обвиняешься в жестоком и немилосердном
Зверском убийстве чужой души.
Живите, друг друга сковывая объятиями душными,
Идите бок о бок, плечом к плечу.
И знайте, милые, что некто «Бездушная»
В одинокой келье за вас ставит свечу.
* * *
Страшнее такой пустоты –
Лишь несмолкающий дождь.
Страшнее, чем жечь мосты –
Так любить, что не подожжешь.
Все лица смешались в серую ртуть,
В отражении найдя свой покой.
Страшнее, чем никогда-нибудь
Смерть вышила легкой рукой
Свои коварные письмена.
И тоже, как и я, одна.
И тоже неведомым пленена.
И тоже слышу скрежет цепи,
Которую ты на меня нацепил.
Сам того не ведая, на шею надел ярмо,
Спаситель и палач – мой.
Так будь же проклят и присно, и поныне, навек,
Мой перебог, недочеловек.
