ДЕТСКИЕ СКАЗКИ И РАССКАЗ
ДЕДУШКА ВОДЯНОЙ
Ночью шумела сильная гроза. Несколько раз я вставал и подходил к окну. Просунув лицо между горшками бегоний, я видел при вспышках молний, как бушующий ручей катится через палисадник мимо переполненной дождевой бочки к углу веранды и дальше в сад. Липы перед домом шумели, их обвисшие мокрые ветви взлетали при порывах ветра. Наконец жена прикрикнула на меня, чтобы не мешал ей спать, и я больше не вставал, только все прислушивался к стихающим раскатам грома, к ровному гулу дождя и звонкому плеску струи в дождевую бочку.
Свежим прохладным утром я вышел на крыльцо. Все кругом было мокро, кусты потрепаны. С отцветшего жасмина смыло последние лепестки. В бочке вровень с краями неподвижно стояла вода. Мне захотелось проверить, уцелели ли там рыбешки, которых напустили сын с племянниками: поймав на пруду несколько десятков ротанов, они часть добычи скармливали кошке, а остальных запускали в бочку, и рыбки подолгу жили там, закладывая виражи в темной склизкой глубине. Я подошел к бочке, наклонился и стал сквозь собственное отражение всматриваться в воду. И вдруг я увидел, что сквозь мое лицо на меня из бочки смотрит еще одно – маленькое, мохнатенькое, в зеленых спутанных космах – вот оно стало всплывать, блеснули серебряным рыбьим блеском глазки и треугольничек носа. Я отшатнулся было, потом наклонился снова. Тихий старческий голос невнятно проговорил из воды:
– Ну, чаво испужалси? Водяных не видал?
– Не видал, дедушка, только в сказках про вас читал.
– Ну и гляди на здоровье, вот он я. Ты уж не взыщи, милок, что твою бочку облюбовал, я ненадолго. А хорошая квартера, просторная, и кормежка есть.
– Как же ты попал-то сюда, дедушка?
– Как попал, так и попал, обнаковенным манером. С неба свалилси. Поживу маленько, отдохну, не прогонишь? А потом дальше двинусь. Речка-то у вас чистая, аль тоже в нее спущают ету… химию?
Я слегка задумался, вспомнил комки темной пены, плывущие по нашей уютной, тенистой, извилистой речке, неестественно бурно разросшиеся вдоль берегов водоросли и сказал:
– Вообще-то речка довольно чистая, мы в ней купаемся, но пить из нее я бы не стал.
– Вот-вот! Ну, покедова! Не говори про меня никому, ладно?
На крыльцо вышла жена, жмурясь спросонья:
– Ты чего в бочке высматриваешь? – спросила она сквозь зевоту.
– Смотрю, уцелела ли рыба.
– От вашей рыбы вся вода уже протухла, голову мыть невозможно, хорошо, хоть дождь свежей подлил,– как всегда категорично высказалась она и прошлепала по мокрым доскам в уборную.
И стал водяной жить в бочке. Погода, как по заказу, пошла дождливая, поливать огород не приходилось, и воду в бочке никто не отчерпывал. От нее стало заметно пахнуть речной тиной, омутом и еще чем-то таинственным, древним. Когда вокруг никого не было, я подходил перекинуться с водяным парой слов. Как-то он рассказал мне вкратце свою историю.
– Жил себе в речке, как и отцы, и деды. Жана была, дочки… Да стала в воду течь какая-то желтая жижа. Начали мы все хворать, руки, ноги отымались. Жана померла, дочки уплыли другое место искать да так и пропали… Меня с соседом люди отловили. Ентими, сачками, и смех, и грех… И поселили в каких-то дальних болотах, они ето место заповедником величали. Говорили промеж собой, что нашего брата давно уж ни в какой красной книге не значится, что надо, стал быть, восстанавливать поголовье. Ето от нас-то с соседом. Ну вот, завезли нас туды и выпустили. Ничаво там было, вода темная, болотная, рыбины агромадные, щуки на тебя так и зыркают. Пожили мы там и заскучали, решили поискать, может, где остался еще кто из нашего роду-племени, и ушли по воде потихоньку, из речки в речку, добрались до большого озера, там стали жить… Однажды налетела буря, закрутило воду крутнем, подняло над землей, и я в этот крутень угодил, батюшки, я уже под небесами, вертит меня , как осенний лист, это ведь рассказать – не поверят, чтоб водяной в небесах летал, аки пташка. А потом чувствую – лечу вместе с водой вниз, да на чью-то крышу, да в водосток, чуть не застрял в трубе, да и плюхнулся в твою бочку.
В другой раз он пожаловался:
– Ты своих ребятишек уйми. А то они, особенно меньшенький, все норовят чего-нибудь в бочку швырнуть: то камень, то палку, а намедни меньшой какую-то громадину утопил, чуть не зашиб меня насмерть!
Я вгляделся в зеленоватую воду и увидел на дне игрушечный грузовик без колес.
– Фулюганничают, одно слово, фулюганничают,– ворчал водяной.
– Ты ребятам-то не показывайся, прячься,– посоветовал я,– а то они глазастые, высмотрят тебя да и вытащат из бочки… мучить начнут…
– Глупые, конечно,– вздохнул водяной.– А как бы хорошо с ребятишками поиграть!.. Я как жил в речке, завсегда с ними играл, то плесну рыбкой у берега, то за леску потяну, они дерг ее! – а там пусто! – и старичок тихонько захихикал.
– А правда, дедушка, что вы, водяные, людей топили?
– А ты проверь, коли хочешь! Нагнись, нагнись сюды пониже!– он поманил меня пальцем, и глазки его блеснули жутковатым озорством. Я невольно отшатнулся. Он снова засмеялся-забулькал.
– Шутю я, ты не пужайси. Чего про нас не набрешут! Иной раз забредет он, родимый, спьяну в омут или вздумается ему в холодной водичке освежиться, и начнет пузыри пускать, ты помочь хочешь, тянешь его к берегу, а он брыкается… а потом жалуется, что его водяной щекотал.
Тем временем дожди прекратились, вода в бочке стала понемногу убывать.
– Ну что, дедусь, давай я тебя в речку отнесу или в пруд, он у нас чистый,– предложил я ему.
– А что, милок, надоел я тебе, бочку твою просидел? – съехидничал он.
– Брось, дед, глупости говорить, просто я боюсь, что увидит тебя кто-нибудь. Да хоть жена. Она у меня…
– Она у тебя строгая! Здорово умеет шуметь, совсем как моя, покойница.. И поет складно…– закончил он почти шепотом и скрылся в темной глубине.
Моя жена перед этим только что накричала на мальчишек, чтоб закрывали калитку, а то забежит какая-нибудь собака, потопчет грядки! Жена часто кричала на ребят: чтобы в сад приятелей не водили, чтоб уходили подальше со своим футболом, а то мяч залетит в сад, цветы поломает, чтоб не возились у крана, не лили зря воду и не разводили грязь; она кричала громко, азартно, – видимо, из удовольствия чувствовать себя хозяйкой здесь, на этой земле, в этом саду.
Я с некоторым удивлением заметил, что водяной явно неравнодушен к моей жене. Он одобрял ее бодрость, деловитость и явно оживал при звуках ее тяжелой походки, хотя и прятался на дне из осторожности. Иногда вечерком жена выходила на крылечко и, довязывая или штопая что-нибудь, напевала старинные песни. Как-то я проходил в это время мимо бочки и увидел, что водяной, распластавшись на поверхности, самозабвенно слушает пение. Его волосы и борода чуть колыхались в воде, как водоросли; его очень легко было заметить, он же не замечал ничего. Я так и остался стоять возле бочки, охраняя его, пока жена не ушла в дом. Тогда и водяной канул на темное дно.
Погода становилась все жарче и суше. Вода в бочке все заметнее убывала и пахла. Я снова предложил водяному отнести его в речку и услышал тихий старческий голос:
– Не трудись, милок… Вот дожжичек пойдет, я и сам уйду… с ручьем…
На другой день я уехал в город и пробыл там почти неделю. Вернувшись, я увидел, что бочка стоит в кустах кверху дном и сохнет. Я бросился к жене:
– Зачем ты вылила воду?
– Ты чего кричишь? Даже не поздоровался, а кричишь, словно тебя муха укусила. Конечно, я вылила воду из бочки, и давно пора было вылить, там уже зелень какая-то завелась, запах дурной из-за вашей рыбы, она там у вас вся передохла, вот я и попросила соседа Сережу, чтобы он мне ее опрокинул, тебя ведь не дождешься, выскребла, вычистила ее всю изнутри, как пойдет дождь, наполним ее свежей водой, а мальчишек я к ней близко не подпущу!
Я бросился смотреть под кустами, куда могла растечься вода, и долго шарил под смородиной, возле веранды среди стеблей дикого винограда…Увидел какой-то высохший травяной комок и помедлил, не решаясь его тронуть… Ко мне подошел старший сын, Коля, и, понизив голос, спросил:
– Па, ты чего ищешь? Водяного? Мы его в речку выпустили. Чего ты удивился? Мы его давно заметили, в бочке же все видно. А когда мама решила воду вылить, мы с Кокой зачерпнули его ведерком и оттащили на речку. Он не хотел, смешной такой, брыкался, пришлось держать его сверху. Мы ему объяснили, что если плыть по течению, приплывешь сначала в Москва-реку, потом в Оку, потом в Волгу, а потом в Каспийское море. Он, правда, не знал про них ничего, ну, мы сказали, что это большие реки, и где-нибудь он найдет себе местечко.
Я невольно вздохнул и похвалил сына и племянника за догадливость. Но с тех пор нет-нет, да и загляну в бочку, проходя мимо: не заколышутся ли в воде водоросли, не выглянет ли маленькое старческое лицо с серебристыми рыбьими глазами и не прозвучит ли тихий голос:
– Ну, здравствуй, милок! Ты чаво испужалси? Давно водяного не видал?
ДРАКОША
Началось все это году в 67-м, в одно из воскресений марта. Я поехал на птичий рынок за кормом для канарейки. Было выше нуля, пасмурно, каблуки вдавливались в грязный размякший снег. Я потолкался среди народа, приценился к двум щенкам и попугаю и, уже на выходе, заметил в сторонке небритого мужика в ватнике и куцей цигейковой шапке, который держал что-то на ладони. Я подошел и увидел зеленого трехголового дракончика. Он лежал смирно, хвост его скрывался в рукаве засаленного и местами обгорелого ватника. Он приподнял свои головки, посмотрел на меня выпуклыми бусинками глаз и зевнул, показав крохотные зубки. Подошла пара; вальяжная дама в дубленке взглянула на дракончика и сказала брезгливо:
– Трехголовый крокодил! Мутант какой-то!
– То ли еще увидим! – пообещал мужчина, и они прошествовали дальше.
Подошли двое подростков, один толкнул другого локтем и сказал, кивнув на детеныша:
– Как в анекдоте, – «и погладил по другой головке».
Они засмеялись. Его приятель предложил: «Давай купим». – «Ты что, обалдел?» – возмутился первый, – «ты что, не знаешь…» – дальше я не расслышал.
– Где такую редкость раздобыл? – поинтересовался я.
– Это вот, ну как бы сказать, ну вот такой случай вышел, так и разэтак, – мужик невнятно выдавливал бессвязные слова, перемежая их другими, более ему привычными, потом сокрушенно махнул рукой и замолк. Я понял, что толку от него не добьешься, да и не особенно любопытствовал.
– Почем отдашь?
– Ну это вот, как бы тебе сказать, ну хоть бы на бутылку…
И что меня толкнуло, но я сунул ему десятку и взамен получил трехголовое чудечко.
– Смотрите, какую я диковину принес! – закричал я с порога.
Жена подошла и ахнула. Сынишка запрыгал вокруг, схватил детеныша, стал гладить его и пихать меж зубок запачканные фломастерами пальцы. Жена засуетилась – налить молочка, приготовить гнездышко… Но после ужина, когда мы вдвоем сели к телевизору, Валя призналась:
– Не лежит у меня к нему душа… Холодный, да еще три головы…Что из него вырастет?
– Поживем-увидим! Наверно, будет размером с ящерицу, – успокоил ее я.
Дракончик скоро привык к нам и сделался совсем ручным, ползал по всей квартире, любил прятаться в обуви, так что мы приучились вытряхивать башмаки прежде чем обуться. Он заметно подрастал, ел рыбу, вареную морковку и сырую картошку, не отказывался и от ломтика колбасы. Меня он почему-то особенно любил, бывало, приду с работы, сяду с газетой на диван, он обязательно приползет и устроится возле ног, потом мы с ним играли – я бросал газету на пол, и он ползал под ней туда-сюда, видно, ему нравилось, как она шуршит.
Выяснилось, что он любит прохладу и сырость, в квартире он облюбовал самую холодную стену и спал возле нее, а если случайно подносили его к батарее, начинал вырываться из рук и удирал. Летом на даче он блаженствовал в дождливую, сумрачную погоду, а в жару обитал в гуще разросшегося хрена возле водопроводного крана, где всегда подтекала вода.
Когда к нам приходили гости, при виде Дракоши все наперебой начинали вспоминать, у кого еще есть какая диковина: у кого-то был крокодил в ванне, у кого-то домашний удав, но ручного дракона не было ни у кого!
Мы долго думали, как его назвать, в конце концов сынишка предложил: «Раз он – пресмыкающееся, назовем его просто “Пресмык”». – «Тогда уж еще проще – “Смык”». Вскоре детеныш уже отзывался на эту кличку.
Так прошло лет пять. Дракоша исправно рос, конечно, давно перегнал всех ящериц, вырос уже до полутора метров, и Алешка больше не отваживался совать ему в зубы свои пальцы. Я не мог понять, самец или самка мой питомец, только впоследствии знакомый зоолог объяснил мне, что хотя дракон – животное мифическое, он, по всем признакам, двуполый.
В том памятном семьдесят втором году мы переехали на дачу, как всегда, в конце мая. На работу можно было ездить и оттуда – полтора часа в один конец. Я еще раньше соорудил в конце сада под липой просторный вольер, а в нем – низенький домик под земляной крышей для прохлады. Дракоша в нем уже еле помещался. Я часто выпускал его поползать по саду, но после того, как он уполз за калитку и подстерег соседскую кошку, пришлось держать его взаперти. Он развлекался ловлей насекомых: высунет все три языка и ждет, пока не сядет какая-нибудь шальная муха или бабочка. Тогда язык с быстротой молнии исчезал во рту. По вечерам он всегда ждал моего приезда. Сынишка выпускал его из вольера, Смык бросался мне навстречу и всеми тремя языками норовил лизнуть руки. Языки были на удивление горячие.
Многие помнят то лето – на редкость жаркое и засушливое. Дракоша от жары делался все раздражительнее. Однажды жена отправилась его кормить и тут же прибежала обратно бледная, держа на весу окровавленную руку: Смык от нетерпения цапнул ее. Хорошо, царапины оказались неглубокими. Мы старались почаще обливать водой его сохнущую шкуру, потом стали оставлять в вольере шланг с водой. Но вскоре с водой в нашем дачном поселке начались перебои: ее надолго отключали, иногда на сутки, Дракоша страдал и злился. Он еще подрос, возникли проблемы с кормежкой, так как он съедал в день по три-четыре килограмма одной только рыбы. Сын ловил на пруду рыбешек, и Смык глотал их, как мух, сразу по три штуки всеми тремя глотками. Все, кто проходил мимо в этот момент, останавливались поглядеть на диковинное зрелище. Надо сказать, что до поры до времени все соседи относились к Дракоше хорошо. Ближайшие соседки: Галина Александровна, Галина Сергеевна, Ольга Андреевна, все женщины интеллигентные, у каждой дома были свои кошечки или собачки, – всегда задерживались возле нашей ограды и расспрашивали про Дракошу, что он ест, какие у него привычки.
Только однажды был неприятный момент. Я услышал из сада рев или вой, по спине побежали мурашки, я побежал и увидел, что по ту qrnpnms ограды стоит сгорбленная старуха в черном платке и грозит Дракоше клюкой, а он сердится. Я крикнул: «Бабушка, уйди, не дразни животное!»
Она увидела меня и завопила: «Изведи, изведи эту нечисть поганую! Всех в погибель ввергнешь, покарает тебя Господь! Ах, нехристи, чего удумали, разводить дьяволово семя, отродье сатанинское! Ох, грех, ох, грех!»
Откуда только взялась эта старуха? Дракоша уже успокоился, отполз в тенек и перевернулся на спину, прижимаясь к прохладной земле. Пятна света и тени играли на его зеленоватом, туго округлившемся брюхе. А старуха все еще ковыляла вдоль ограды, оглядывалась и ругалась.
От засухи земля стала трескаться, трава не росла, овощи желтели. Но нам казалось, что в том углу, где обитает Дракоша, все еще сильнее пожухло и посохло. Алешка уверял меня, что в нашем саду жарче, чем на улице. Как-то вечером, когда я пошел кормить Смыка, он подполз ко мне, разинул пасти – и оттуда явственно пыхнуло огнем.
«Он же огнедышащий, – сообразил я, – об этом все легенды говорят! Видимо, с возрастом у него заработали энергетические железы!»
За ужином жена нерешительно предложила: «Вить, может, отдадим его куда-нибудь? Яблони жалко, как бы не засохли… И вообще, я его боюсь. Я уже Алешке запретила к вольеру подходить».
Я съездил в Уголок Дурова. Там отказались наотрез, объяснив, что опасных животных они не держат. Я поехал в Зоопарк и долго добивался приема у замдиректора по науке. Тут тоже разговор был коротким. Зам сказал, что Зоопарк в его нынешнем состоянии не имеет материальных возможностей для содержания такого опасного животного.
Хотя, с точки зрения науки, очень интересно, очень… Но размеры территории, близость городских строений не позволяют… Вот дождемся расширения – милости просим…
– А когда это будет? – поинтересовался я.
– Ну, лет через десять… если глядеть оптимистически.
Я попрощался и ушел.
По дороге мне пришло в голову заехать к пожарным. Меня провели к начальнику части, в кабинет, увешанный плакатами и диаграммами. Начальник, молодцеватый седой мужчина, выслушал меня, сказал, что на такой случай у них нет инструкций, но что они будут держать наш поселок под особым контролем как зону повышенной опасности, рассказал пару анекдотов и подарил на прощанье огнетушитель.
Он вовремя подарил мне его: от зевка Смыка вспыхнула высохшая трава, огонь перекинулся на кусты, слегка обуглился и домик дракона. Испуганное животное попыталось взлететь, – оказалось, у него уже отросли крылья, – кожистые перепонки между передними лапами и туловищем, – но они пока плохо его слушались. В этот момент я и появился со своим огнетушителем. С огнем справились. Дракоша, слегка обожженный, всю ночь недовольно взревывал на почернелой, обугленной земле. Сетка вольера местами прогорела и стала ненадежной. Я выпросил у своего начальства титановый стержень и попросил приятеля, работавшего на волочильной установке, натянуть из него проволоки. Титановой проволокой я заново обтянул загон и несколько рядов пропустил сверху, чтобы мой чертушка не смог взлететь. Я работал, а он ползал возле, урчал и терся об мои ноги. Мимо сада шел Егор Маловатов, чернобородый инженер, он крикнул мне: «Чего мучаешься? Скажи Жоре, участковому, он пристрелит твою скотину, всего и делов-то!» «Ишь ты какой скорый, – возмутился я, – пристрелит! Не позволю я его убивать!» Егор сверкнул белыми зубами: «Ну смотри, как бы хуже не было!»
Только я закончил работу и направился к дому, как Дракоша снова попытался взлететь. Препятствие привело его в ярость, он стал бушевать, хлестал по проволоке хвостом, снова взлетал и натыкался на проволочный потолок. Он ревел и метался по вольеру, из пастей вылетало пламя, и я напрасно пытался его успокоить.
Вскоре к нам явилась целая депутация соседок. Они , перебивая друг друга, кричали, что так жить невозможно, что я держу слишком опасное животное и буду отвечать за все последствия. Я объяснил им, что пытался пристроить его куда-нибудь, но пока не удалось. Одна из них, солидная, деловая дама лет сорока, сказала: «Я работаю в Минэнерго. Почему бы вам не обратиться к нам? Ведь ваш питомец – уникальный источник энергии, надо только научиться ее использовать на благо людям».
Она обещала мне помочь, и на следующий же день я поехал в Минэнерго. Я протолкался там весь день. Меня пересылали из одного кабинета в другой, по летнему времени все были в отпусках, а кто не в отпуске, тот куда-нибудь отлучился или уехал на совещание. Дама сначала тоже ходила со мной, но потом сослалась на неотложные дела и исчезла. Часов в пять, голодный, усталый, потный, я махнул рукой и отправился домой.
Еще от станции я увидел клубы дыма и услышал отдаленный рев. Я бросился бегом. Навстречу промчалась реанимационная машина. Руки-ноги у меня обмякли, потом я кое-как побежал дальше. Поселок был цел, возле нашего участка стояли две красные машины, и пожарные из шлангов поливали то, что осталось от домика. Время от времени один из них поворачивал струю и поливал Дракошу, тот удовлетворенно затихал, но потом опять, допекаемый жаром, начинал бесноваться. Толпа за оградой отступала подальше, раздавались возмущенные выкрики.
Возле дальнего угла участка на чьей-то табуретке сидел Алешка. Соседка Галина Сергеевна мазала ему ожоги какой-то мазью. Рубашка на нем обгорела, по чумазому лицу текли слезы. «Где мама?!» – бросился я к нему. – «Увезли в больницу, – быстрее Алешки ответила Галина Сергеевна, – но не волнуйтесь, все будет хорошо. А у Алеши только легкие ожоги, все до свадьбы заживет!»
Рев дракона опять послышался сильнее, сквозь толпу протиснулся Егор и крикнул: «Иди скорей, твой черт опять бесится!»
Я бросился к вольеру. Смык, возбужденный запахом гари, жаром и криками толпы, неистово метался по загону, из его пастей вылетали огромные языки пламени, опаляя листву уцелевших деревьев, он хлопал полураспущенными крыльями и ревел. Я схватил висевший на яблоне старый пиджак, накинул его на голову и бросился к Дракоше сквозь жар и дым, крича: «Дракоша! Перестань! Успокойся! Это я!»
Не тут-то было: одна из его голов обернулась ко мне, из пасти выстрелило пламя, меня охватило огнем, и я бросился на землю, пытаясь затушить одежду. Катаясь по горячей земле, я увидел, как над вольером побежали искры, раздался треск, шипение, – и колючий огненный фейерверк взметнулся к небу: вспыхнула титановая проволока. В этом фантастическом свете, в искрах и клубах дыма трехголовое чудовище взмахнуло крыльями, взревело древним неописуемым ревом победы и боли и ринулось вверх. Лопнула перегоревшая проволока, толпа ахнула. Дракон метался над поселком, словно огромная летучая мышь, крылья его трепетали, из пастей вылетало пламя; вот вспыхнула верхушка тополя, потом телеантенна… Но затем дракон повернул в сторону леса и скрылся из глаз.
Пожарные сматывали шланги, народ понемногу расходился. Мы с Алешкой пошли в уцелевший сарайчик в дальнем углу, посмотреть, как можно приспособить его для житья. Я почти не чувствовал боли от ожогов, меня мучило беспокойство за Валю – и о том, что может натворить Дракоша, летая невесть где. Дождей давно не было, леса стояли сухие, болота и те пересохли, а тут еще летающий поджигатель. И действительно, вскоре в той стороне леса, куда улетел дракон, показались клубы дыма, потом вдали еще, и еще, и еще – где-то совсем далеко.
Наконец, дракону надоело скитаться, и он снова оказался над поселком, но то ли позабыл, где его дом, то ли вовсе не желал возвращаться в заточение, – он продолжал летать над домами, опаляя деревья и крыши. Вот загорелось в одном месте, в другом… Пожарные машины заметались по поселку, примчалась милицейская машина, и возбужденные голоса закричали: «Стреляй, Жора! Георгий, бей его, гада!»
Прозвучало несколько выстрелов подряд. Дракон заметался, задергался, крылья его обвисли, и он рухнул на чей-то огород. Я побежал туда. Вдоль изгороди, еще не смея подойти, толпились люди. По телу Смыка пробегали последние судороги, картофельная ботва вокруг была сожжена.
«Вы мне за это заплатите! Вся картошка пропала, вся начисто!» – закричала хозяйка, увидев меня, но, когда я подошел ближе, замолчала. По тлеющим грядам я подошел к Дракоше и увидел, что от удара оземь брюхо его лопнуло и оттуда высыпалось десятка два крохотных детенышей. Некоторые из них еще шевелились. Вслед за мной подошли осмелевшие соседки, увидели драконят и стали ожесточенно топтать их. Но не все, – я заметил, что Галина Александровна наклонилась и украдкой сунула что-то в карман, еще кто-то из женщин, как бы невзначай, наклонялся. Осознал все это я уже много позже. Я стоял в каком-то оцепененье, и вдруг почувствовал легкое копошенье возле самых ног, нагнулся и разглядел перепачканного землей крохотного детеныша в палец величиной. Я поднял его. Хвостик у него был обожжен, он попискивал, из глаз-бусинок, еще полуприкрытых пленкой, сочились слезинки. Я сунул его в карман и побрел домой, чувствуя, как все нестерпимее болят обожженное лицо и руки.
С утра я помчался в местную больницу. К Вале меня не пустили, но немного успокоили, сказав, что она вне опасности. Прохожие шарахались от меня, и немудрено,– должно быть, в обгорелом пиджаке, с небритым распухшим лицом я выглядел бродягой. Я купил чего-то поесть и долго ждал автобуса, чтобы вернуться к Алешке. Наутро надо было ехать в город – привезти что-то из вещей, добыть денег.
Соседки уже понатащили нам разной утвари, кое-что из одежды. Пытаясь в сараюшке наладить какое-то подобие быта, я наткнулся на ящик со старым тряпьем, которым мы укрывали осенью собранные яблоки. Оттуда слышался слабый писк. Я вспомнил, что вчера сунул туда дракончика.
Он лежал на моей ладони, крохотный и беззащитный. Я взял было молоток – и отложил. Подошел Алешка, взглянул на него и страдальчески сморщился: «По-моему, он еще меньше, чем был наш вначале».
На другое утро я натянул свой обгорелый пиджак и отвез дракончика на птичий рынок.
КАЗНЬ ЕГИПЕТСКАЯ
Геннадий Сергеевич Суханов, или попросту Гена, поздним вечером сидел на кухне своей дачи над белым листом бумаги. На улице лил дождь. Геннадий сидел на кухне, потому что в одной из комнат жена и сын смотрели телевизор, а в другой дочь писала курсовую работу о течениях в литературе конца ХХ века. На кухне было хорошо, тихо, и чувствовалась та вечерняя умиротворенность, которую излучают домашние вещи, когда они честно отработали день, а теперь позволяют себе подремать. Геннадий глубоко задумался, в голове его крутились варианты начала рассказа, но он еще не чувствовал той опорной точки, от которой можно было бы по-настоящему оттолкнуться. Вдруг краем глаза он уловил какое-то движение и повернул голову. Из-за плиты к кошкиной мисочке деловито прошмыгнула мышь, схватила лежавшую там корочку – и вдруг заметила взгляд человека. Она оторопела, выронила корку и стала пятиться на задних лапках. Гена невольно улыбнулся, мышь повернулась и опрометью бросилась под плиту. Гене стало неловко, что он помешал зверюшке, и он отвернулся к своему чистому листу. Краем глаза он увидел, что мышь снова высунулась из-под плиты, подбежала к брошенной корке, подхватила ее и скрылась. Над мисочкой стоял табурет, на нем дремала престарелая кошка, и мышь без боязни пробегала под ее свесившимся пушистым хвостом.
Раздался телефонный звонок. «Алло! – закричал в трубке возбужденный мужской голос. – Привет, старик! Ты еще не спишь? Чем занят?» – это звонил Сережа-изобретатель, сосед по дачному поселку. Весь поселок давно уже был осведомлен, что Сережа работает над принципиально новой, портативной моделью машины времени. «Да вот сижу, как дурак, над чистым листом, а тут еще мыши бегают…» – «Слушай,– перебил его Сережа,– а я ведь закончил! Действует!» Гена не сразу понял, о чем речь, потом сообразил. «Что, твоя машина? Работает? Поздравляю, старик!» – «Не могу дома сидеть. Можно, я к тебе сейчас зайду?» – «Валяй, все равно с моим рассказом на сегодня безнадежно».
Минут через десять в дверь постучали, и в темном дверном проеме из ночного дождя возник Сережа, он же Сергей Игоревич Поворотов, физик, математик и историк-любитель. Он осторожно поставил на стол большую картонную коробку, снял мокрый плащ, стряхнул его за дверью, вытер ноги и повесил плащ на крючок, все время молча посматривая на Геннадия сияющими глазами. Потом он подставил к столу табуретку, сел, достал платок, протер мокрое лицо и обвисшие усы, подвинул коробку к себе, и снова неудержимое сияние заструилось с его лица. «Ну что, действует? Ну-ка, покажи!» – почему-то шепотом попросил Гена, заражаясь его настроением. Сережа раскрыл коробку, бережно достал из нее и водрузил на стол довольно большой аппарат, похожий на старинный ламповый радио-приемник. С ndmncn боку в нем имелся небольшой экран, с другого – нечто вроде окуляра.
– Понимаешь, возможности полупроводников ограничены, и я придумал сделать его на субквантовых фазиодах,– начал было Сережа, но Гена замахал на него руками:
– Ты же знаешь, что я ничего в этом не смыслю! Ты мне по-человечески объясни, что он может?
– Это пробная модель, действует она пока… ну, только в одну сторону. Может отправить предмет в другое время, но вернуть его оттуда еще не может. Зато посредством этого экрана можно проследить, что происходит с объектом испытания.
– А как же ты воздействуешь на этот твой… подопытный объект? Сунешь его внутрь? Ящик-то твой больно мал.
– Нет, зачем внутрь, для трансгрессии достаточно нажать на красную кнопку и осветить объект лучом из этого отверстия – и перемещение произойдет!
Гена еще раз недоверчиво посмотрел на неуклюжий аппарат, потом открыл холодильник и достал бутылку вина.
– Ну что ж, надо отметить такое событие. Сколько лет ты бился над этой штукой? – спросил он, разливая вино по рюмкам.
– Сколько лет? Трудно сказать, это же шло в параллель с другими работами. Теперь встал вопрос – что выбрать объектом испытания? Раньше я над этим не задумывался, был сосредоточен на технической стороне дела. Но вот аппарат готов, однако односторонность его действия очень ограничивает меня. Я, конечно, могу отправить в будущее или прошлое любой неодушевленный предмет, но это как-то неинтересно. А отправиться самому – тогда надо договариваться с Институтом Временных Перемещений, чтобы мне разрешили трансгрессию, а это такая волокита! Заполнять кучу бумаг с указанием цели и всякое прочее, чтобы ВНИИВП мог потом вытащить меня оттуда. А хочется испытать машину прямо сейчас! Тебе небось тоже всегда хочется прочесть только что написанный рассказ – кому угодно, хоть первому попавшемуся?
От звяканья посуды проснулась дремавшая на табуретке кошка. Сережа взглянул на нее и восхитился: «Ну и красавица она у вас!» Действительно, кошка была хороша,– пушистая, вальяжная, спинка у нее была рыже-серо-черная, а по груди и животу шла снежная белизна, переходя на лапки.
– Она похожа на престарелую киноактрису,– буркнул Гена, – тоже думает, что до сих пор все ее обожают, и страшная неряха. Теща от нее отказалась, вот жена и привезла ее к нам. Теперь ее шерсть летает по всему дому, у меня от нее постоянно в горле першит,– и он налил еще по рюмке, чтобы прогнать это неприятное ощущение.
Кошка прыгнула к Сереже на колени и стала примащиваться, больно цепляя когтями сквозь брюки. Он вскочил и сбросил ее на пол: «Брысь, брысь! Я так не играю! Дай ей что-нибудь пожевать, пусть займется»,– попросил он, отряхивая брюки. Гена дал кошке кусочек колбасы, она принялась не спеша его поедать. Мужчины налили еще по рюмочке и продолжали разговор.
– А Сумароков мне говорит: «Чего ты мудришь со своей машиной, ведь над такими аппаратами работают несколько НИИ, неужели они потерпят конкурента, да они не пропустят твоего изобретения, даже если у тебя что-нибудь получится!»
– Точно, точно! Вон Боря Менделеев, мой однокурсник, сколько лет бился… – Тут Гена осекся, заметив, что кошка вылезает из-под кухонного диванчика. – Фу ты, я совсем забыл, что после еды ее надо сейчас же выпускать на улицу! – спохватился он, заглянул под диван и огорченно сказал: «Но теперь уже поздно». – Тут его взгляд упал на аппарат, и вдруг его осенила идея, он даже провел рукой по волосам, ощущая, что идея, точно нимб, окутала его чело.
– Слушай, – сказал он. – Тебе нужен объект, то есть субъект? Вот и получай его! – Он взял кошку обеими руками и поднес ее к аппарату. – Куда ее посадить?
– Ты шутишь? – недоверчиво спросил Сережа. – Не жалко? А как Верочка к этому отнесется?
– Она тотчас подберет на улице дюжину бездомных кошек. Это не проблема. Зато теща будет счастлива. Жена говорит, что мы с тещей оба родились под Козерогом, потому и сходимся в этом пункте. Так что забирай ее и отсылай подальше! Можешь сделать это хоть сейчас.
Сережа вскочил и засуетился около аппарата, потом обернулся и в нерешительности почесал за ухом.
– А куда ты хочешь, чтобы я ее трансгрессировал?
– Да куда угодно, лишь бы подальше! Я уверен, что она нигде не пропадет.
– Хорошо. Тогда я предлагаю отправить ее в Древний Египет. Там, как известно, обожествляли кошек. Значит, ей будет обеспечен хороший уход .
– Валяй, в Египет так в Египет. Куда ее посадить?
– Вот сюда, перед объективом. За ней я поставлю щиток, чтобы луч трансгрессора не рассеивался. Убери со стола мясорубку! Внимание, Мурка! Как ее звать-то?
– Пусси, Пуся,– ответил Гена, поглаживая кошку и придерживая ее, чтоб не спрыгнула.
– Внимание, Пуся! Снимаю! – и Сережа нажал по очереди на несколько кнопок. Луч света охватил кошку. – Убери руку! – Гена отдернул руку. Кошка сделалась полупрозрачной и вдруг исчезла.
– Действует! – воскликнул Сережи и вытер заблестевший лоб. – Теперь надо смотреть на экран. Я еще не знаю точно, как долго мы сможем следить за трансгрессированным объектом. Засечем время.
На кухню вошла Верочка, жена Гены.
– Я думала, ты работаешь,– сказала она. – Привет, Сережа! Что за телевизор ты принес? Что это вы смотрите?
На экране проступило изображение: беленая стена дома, деревья, грядки с овощами. Судя по удлиненным теням, день клонился к вечеру. Между гряд неторопливо шла пушистая кошка, поглядывая вокруг и принюхиваясь. Вдруг появилась собака и с беззвучным лаем бросилась к кошке. Кошка взгорбила спину, ощетинилась и зашипела на собаку, а затем нанесла ей лапой короткий резкий удар по морде. «Я же говорил, она не пропадет»,– полушепотом прокомментировал Гена. Собака отскочила, продолжая исступленно лаять. Появился полуголый человек, черный от загара. Сначала он остолбенел, потом пинком ноги прогнал собаку и бухнулся перед кошкой на колени, уткнувшись в грядку лбом. Кошка раскрыла рот, видимо, мяукнула. Человек еще сильнее вдавил лоб в землю и пополз куда-то, не вставая с колен.
– Что это вы смотрите? – снова спросила Верочка. – Кошка ужасно похожа на нашу Пусю. И с собаками Пуся так же обходится. Кстати, где она, ты не забыл выпустить ее на улицу?
– Пуся отправилась в беспримерное путешествие, которое войдет в анналы кошачьей истории. А нам она оставила подарочек под диваном.
Верочка заглянула под диван и сморщила нос.
– Фу, Гена,– укоризненно сказала она, конечно, ты забыл выпустить ее вовремя. Бедная Пуся. О каком путешествии ты говоришь?
– Мы отправили ее в Древний Египет.
Вера посмотрела с досадой:
– Что за глупости, какой еще Древний Египет? Генка, а почему ты пьешь один, а Сереже не налил?
– Как не налил? – запротестовал Сережа.– А где же моя рюмка? Она вот тут стояла… Ой! Неужели она тоже переместилась, вместе с кошкой?
– Смотри на экран,– торопливо прервал его Гена.
В садике на экране снова появился тот же полуголый человек, с ним еще несколько мужчин в белых одеждах, с бритыми головами. Все они сначала упали на колени и поклонились кошке, затем, по знаку самого старшего, осторожно поднялись и направились к ней прямо по грядам. Кланяясь, они приблизились к кошке, бережно посадили ее на расшитую пеструю подушку и понесли, держа над ней балдахин. Другие члены свиты несли еду на тарелочках, молоко в сосудах и священные одеяния. Когда все удалились, полуголый человек оглядел свои помятые грядки и горестно покачал головой. Он наклонился, поднял с земли какой-то предмет и понюхал его. Предмет блеснул, и стало видно, что это стеклянная рюмка. Человек сунул ее в складки набедренной повязки и побежал догонять процессию. Народу все прибывало. Пройдя длинный ряд небольших беленых домиков, шествие остановилось в конце пальмовой аллеи у величавого здания с массивными колоннами. Самый старый жрец поднял руки кверху и что-то произнес, вслед за ним и вся толпа воздела руки к небу и что-то прокричала. Процессия по широким ступеням прошествовала в храм. Изображение резко потемнело, некоторое время еще угадывалось шевелящееся скопление людей, затем экран стал бледнеть и погас.
– Пятьдесят восемь минут,– вздохнул Сережа. – Маловато. Я думал, связь будет дольше. Наверно, все дело в большой пространственной и временной удаленности.
Верочка подозрительно поглядела на мужчин.
– Сережа, – серьезно, почти торжественно спросила она, – что это за аппарат?
– Машина времени, я ее закончил,– ответил Сережа и снова засиял радостью.
– Так что вы сделали с Пусей?
– Отправили ее в Древний Египет, я же тебе сказал,– ответил Гена как можно безмятежнее. – Согласись, это прекрасный выход из положения, ведь жалко было везти ее к ветеринару.
– Да ну тебя,– Вера огляделась, заглянула во все углы, под диван и под стол, потом вышла на крыльцо и позвала: «Пуся, Пуся! Кс-кс-кс!»
– Она не верит. Я же не выдумываю. Ты сама видела ее на экране.
Верочка быстро взглянула на экран, но он уже окончательно погас. Она взглянула на пустую кошачью мисочку и пригорюнилась. Сережа с озабоченным видом стал что-то подкручивать в своем аппарате. Гена начал рисовать домики. Вдруг Верочка встрепенулась и посмотрела на Сережу.
– Сережа, – сказала она просительно, – у нас на работе Полина жалуется, что ей некуда девать котят. Четыре котенка. Ну, одного мы возьмем себе, а остальных… может, тоже отправить их туда… куда и Пусю? Мне понравилось, как они относятся к кошкам, уж так уважительно!
Мужчины облегченно засмеялись.
– Но проблемс! – ответил Сережа, запихивая аппарат обратно в коробку. – Пусть твоя Полина позвонит мне, а там договоримся. Ну, я пойду! Как я рад, что машина действует, просто слов нет! Спасибо вам! Привет!– он натянул плащ и шагнул в черноту ночи, унося коробку под мышкой.
Позвонил снова он только через неделю.
– Привет, старик! У меня началась кошмарная жизнь! Целыми днями хожу по инстанциям, от бумаг уже в глазах темнеет, и конца-краю этому не видно. Я толкую чиновникам про экономичность моей модели, – а они отпасовывают меня обратно во ВНИИВП, где меня уже видеть не могут. А прихожу домой – звонок за звонком, то по телефону, то в дверь, звонят, приходят, приносят котов, кошек, котят всех мастей и еще бог знает кого, собак, волков, змей, даже крокодилов! Я превратился в подпольную контору по транспортировке животных! И все слезно молят, говорят, не знаем, что с ними делать, губить жалко, помогите… Но я, кроме кошек, никого не беру, только для крокодилов сделал исключение. Мне египтян жалко. Наверно, в Древнем Египте уже толкуют о стихийном бедствии: откуда ни возьмись, на них сыплются десятки, сотни кошек, они уже наводнили всю страну и потеснили других священных животных. Помнишь, в Библии говорилось про казни египетские? Невольно возникает ассоциация. До чего же люди безответственный народ! Заводят животных, а потом не знают, что с ними делать. А я должен выручать. А мне ведь ой-ой-ой как может влететь за засорение исторического пространства! Да и аппарат попусту изнашивается.
– Сочувствую тебе,– сказал Гена. – Впрочем, у всех у вас, изобретателей, такая судьба: сначала ваши изобретения не хотят признавать, потом эксплуатируют и в хвост, и в гриву. У тебя, правда, тот редкий случай, когда оба процесса идут одно-временно. Но послушай, что я тебе расскажу. Я недавно разговаривал с одним археологом, который в прошлом году был на раскопках в Египте. Он рассказал, что они обнаружили в песках громадное кладбище кошек, самое старое из всех известных науке. Их поразило разнообразие видов кошек, там захороненных,– ведь считалось, что у египтян была всего одна их порода. Ты представляешь, у каждой кошки свой особый миниатюрный саркофаг. Судя по мумиям, они опочили в глубокой старости.
В трубке послышался глубокий Сережин вздох:
– Не исключено, что это кладбище возникло с моей подачи.
– А еще он рассказал, что в одной гробнице, из самых заурядных, была сделана сенсационная находка: там обнаружили рюмку из тонкого стекла, каких ни в Древнем Царстве, ни в значительно более поздние времена делать не умели. Теперь историки ломают головы над тем, как она туда попала, и уже толкуют про утерянные секреты производства стекла…
– Где же рюмка теперь хранится? – поинтересовался Сережа.
– В Каирском музее, рядом с какой-то мумией. Говорят, что это соседство очень впечатляет…
Мужчины тихо засмеялись.
– Заходи как-нибудь,– позвал Гена. – Верочке мало котенка, она притащила уличного кота, говорит, мальчишки пытались запихнуть его в мусоропровод. Такой плебей, никаких представлений о гигиене. Заходи, а?
– Как-нибудь зайду, – вздохнув, пообещал Сережа.
