РАССКАЗЫ
ОДНАЖДЫ В ЛЕСКЕНЕ
Жители славного Лескена во все времена отличались мудростью, добротой, чутким отношением к ближнему, неуемной энергией и любовью к свободе. Иногда любовь к свободе перевешивала остальные благодетели, и в эти редкие моменты в Лескене происходили из ряда вон выходящие события.
С самого раннего утра в не совсем мудрой, со вчерашнего дня, голове известного в селе тракториста Хасана роилось множество мыслей, не отличавшихся, впрочем, особым разнообразием. Дело в том, что накануне Хасан с приятелями дегустировали свежеизготовленную араку и, похоже, сильно увлеклись. Поэтому все мысли Хасана сводились к одному – где раздобыть араки на опохмел. Понятное дело, что соседка Людмила, всю продукцию которой они накануне прикончили до последней капли, ничего больше не даст, а на покупку водки в магазине денег не было совсем. Тракторист методично обошел всех приятелей на предмет обсуждения вариантов лечения благородной бахусной болезни. Ни у кого денег не оказалось, как, впрочем, и араки. Нужно было что-то делать. Один из приятелей предложил нарвать сочных абрикосов, которые как раз поспели на небольшом деревце. Это абрикосовое дерево было особой гордостью соседа Ибрагима, считавшего себя великим садоводом и утверждавшего, что только у него мог в Лескене вырасти абрикос и дать зрелые плоды. Помимо агрономических талантов Ибрагим был известным на все село охотником и умелым кулачным бойцом. Связываться с ним никто не хотел, но ничего умнее собутыльники придумать не смогли, поэтому через несколько минут стали безжалостно собирать богатый урожай. Нарвав целое ведро, они тайно огородами пробрались к местной торговке и обменяли фрукты на два трехлитровых баллона араки, обязуясь баллоны вернуть хозяйке, конечно же, после употребления содержимого. Арака, словно целебный эликсир, растеклась по внутренностям приятелей и постепенно вернула их к жизни. Достигнув употреблением второго баллона состояния «подшофе», собутыльники решили пойти в «Центр» (так называется пятачок рядом с администрацией Лескена), чтобы перекинуться парой слов с односельчанами, узнать свежие новости и выкурить несколько чужих сигарет.
Идиллия в «Центре» продолжалась недолго. Полчаса спустя в размеренную беседу односельчан ворвался разъяренный хозяин абрикоса и с кулаками набросился на Хасана, обвиняя его в воровстве и бесчеловечном насилии над нежным деревом. Завязалась потасовка, в которой Ибрагим очень умело нанес пару точных ударов в лицо соперника. На крики и возню из администрации вышел участковый милиционер Харум и, зная крутой нрав лескенцев, сразу вытащил из кобуры пистолет, долго с ним возился, затем тщательно прицелился в небо, чтобы ненароком не попасть в пролетавший над Лескеном реактивный самолет, и произвел выстрел.
Дерущиеся не обратили на выстрел никакого внимания. Тогда милиционер вошел в образованный зеваками круг и выстрелил в землю прямо под ноги Хасану. Тот от неожиданности подпрыгнул на месте и наотмашь кулаком ударил по лицу Харума. От удара милиционер упал, а дебошир бросился бежать. Участковый в сердцах попытался застрелить Хасана за «нападение при исполнении», но стоявший рядом пострадавший Ибрагим со словами:
– Куда ты собрался человека за абрикос стрелять! – аккуратно отвел в сторону пистолет.
Камера предварительного заключения в лескенском отделении милиции была очень небольшой, и всех подозреваемых вместить не смогла. Поэтому несколько участников инцидента мирно сидели на улице, пуская ленивые кольца сигаретного дыма.
– Если этот негодяй Хасан не явится сюда с повинной и не попросит у меня прощения, я, клянусь прахом отца, посажу вас всех на пятнадцать суток! Не пощажу никого! А его я все равно потом поймаю и отправлю в лагеря! В Сибирь! Сгною! – кричал участковый, периодически прикладывая к огромному синяку под глазом металлическую круглую печать.
Глава администрации села, который недавно вернулся с горохового поля, в целом поддерживал карательную операцию правоохранителя, но лишаться семнадцати работников накануне уборки в его планы никак не входило.
– Послушай, дорогой товарищ капитан. Я полностью с тобой согласен. Этого негодяя нужно наказать. Показательно. Но подвергать опасности уборочную из-за какого-то пьяницы – не совсем правильно. Отпусти людей, не бери грех на душу.
– Я свое слово сказал и менять его не буду! – отрезал участковый и начал что-то яростно записывать в блокнот.
А в это время новоиспеченный сельский террорист сидел в зарослях кукурузы и трезвел.
От обилия событий, небольшой драки и хорошей пробежки алкоголь начал покидать его организм, отчего он заметно терял настроение и начинал осознавать последствия утреннего инцидента. Два пустых баллона из-под араки сиротливо валялись под деревом, под тенью которого они с приятелями еще недавно опохмелялись. Не зная, что делать дальше, он забрал пустую тару и побрел к торговке. Торговка радостно встретила поставщика абрикосов и сообщила, что очень выгодно продала все ведро, поэтому бесплатно налила ему еще три литра араки. Так как Хасан теперь был в бегах, то звать приятелей ему нельзя было никак, поэтому все три литра он выпил сам, сидя под тем самым абрикосовым деревом. Что и говорить, если закусывать араку одними лишь, хотя и очень сочными, абрикосами, то глубокое опьянение быстро настигает человека.
Хасан, что называется, напился «вхлам».
Тяжелые мысли ворочались в его голове. Первая ворочавшаяся мысль была о мести милиционеру и Ибрагиму. Вторая ворочавшаяся мысль была связана со свободой.
Сидеть в тюрьме в самом расцвете жизни он никак не мог. «Лучше геройски умереть, чем жалко сгнить!», мудро, как ему казалось, решил он, и стал выкапывать любимое дерево Ибрагима из земли.
Толпа людей возле администрации села к тому времени достигла значительных размеров.
Дело в том, что домочадцы задержанных узнали о происшествии и начали подтягиваться к опорному пункту милиции. Вокруг здания опорного пункта стоял легкий гул от тихо переговаривающихся селян и редкий лай снующих между ног собак. Сквозь толпу к ступеням здания с целым деревом с абрикосами на ветвях пробирался сильно испачканный человек, громко выкрикивавший страшные ругательства с проклятиями в адрес хозяина дерева и участкового. Наконец он дошел до ступенек, торжественно водрузил дерево и с криками:
– Стреляй в грудь коммуниста, сука! – разорвал на себе рубашку.
Спелые абрикосы бесшумно оторвались от веток, мягко упали и скатились к ногам собравшихся сельчан. Все с вожделением посмотрели на аппетитные фрукты, но никто не посмел их поднять, так как рядом могла разыграться трагедия, и поедать при этом абрикосы было бы невежливо. Из дверного проема появился участковый Харум с пистолетом в руках, которым секундой ранее он ломал грецкий орех, а за ним испуганно вышли глава администрации, бухгалтер в нарукавниках и секретарь-машинистка.
– Аааа, пришел, негодяй! – сказал милиционер, помахивая пистолетом, как указательным пальцем.
Готовый принять героическую смерть, Хасан крепко сдавил ствол деревца, отчего на ступеньки с характерным мягким звуком снова посыпались плоды, крикнул:
– Ибрагим, я убил твое дерево! – Затем он чуть наклонил голову и крепко сжав глаза, закончил: – Стреляй в грудь коммуниста, Харум! Ты не заберешь у меня свободу!
Воцарилась мертвая тишина. Казалось, что люди и даже бегавшие вокруг собаки перестали дышать. Кукушка на соседнем дереве сказала «Ку» и тоже затихла. Участковый выронил пистолет. Раздался оглушительный выстрел. Хасан, как подкошенный, упал на месте, дерево без поддержки медленно отклонилось и тоже упало, разбросав свои плоды во все стороны. Милиционер схватил упавшее оружие, быстро нашел место, куда попала пуля, затем и саму сплющенную пулю. Затем что-то невнятно пробормотал, нервно потряс пулей перед носом Главы администрации, и в конце концов истошно крикнул:
– Врача! Врачаааа быстрее!
Хасана, все еще без сознания, на руках перенесли на кушетку в приемной.
Сельский врач Солтан, торопливо расталкивая зевак, подбежал к больному и приступил к реанимации.
Пощупав пульс и послушав дыхание, он флегматично надел на нос очки, поправил белоснежный колпак и отпустил больному звонкую пощечину.
От удара Хасан подскочил с кушетки, испуганно уставился на доктора и удивленно спросил:
– Солтан, и ты тоже здесь?
– Где это здесь? – уточнил врач.
– Ну, в аду, наверное. Меня недавно застрелили, а мое место точно в аду. – ответил он.
Взрыв хохота потряс небольшое здание администрации Лескена. Люди держались за животы и тыкали друг в друга пальцами, смеясь и плача одновременно. Каждый присутствующий считал своим долгом подойти к дико озиравшемуся Хасану и представиться:
– Эээй, и я тоже тут! А где мне, грешнику, еще быть, как не в аду с тобой!
Милиционер после инцидента устроил праздничное застолье, где искренне поблагодарил Всевышнего за то, что его пистолет никого не убил, и очень попросил и впредь оставить в статусе неубийцы.
Много людей в тот день говорили красивые тосты. Арака, буквально, рекой лилась. Позже из подвыпивших мужчин полились веселые песни, откуда-то появилась осетинская гармошка, и застолье плавно перетекло в танцевальный вечер.
Только один человек сидел у самого края праздничного стола, и на его лице не было и следа от всеобщего веселья. Грустный и трезвый Хасан смотрел на происходящее вокруг и мысленно проклинал свою минутную слабость, которая заставила его при всех дать слово, что он год не будет пить. Впереди его ждал бесконечно длинный и безрадостный год, упиравшийся одним концом в праздничное застолье, а другим концом куда-то в бесконечность…
ДУДТУ
– Ээээййй, чтоб собаки вас съели! Чтоб вы сдохли, проклятые! Чтоб кости ваши в земле сгнили!
Это Дудту, наш сосед, кричал на пролетающих над ним гусей. Каждый раз, когда он выезжал из дома на своем усталом ослике, запряженном в маленькую тележку, над ним непременно пролетала стая домашних гусей. Это удивительное явление наблюдали все соседи, а гуси, видимо, мстили за что-то старику, поэтому, пролетая над ним, нещадно и очень прицельно гадили.
Дудту частенько, когда позволяла погода, ездил на своем ослике по Лескену в поисках хозяина птиц, чтобы выразить ему свое возмущение, но ни разу так и не смог его найти.
Правда, каждый раз непременно при этом напивался, потому что сельчане обязательно кормили его и, что греха таить, поили аракой. К вечеру, напевая себе под нос незатейливые песни, он возвращался домой и сладко засыпал.
Дудту не мог ходить. В смысле, он передвигался с костылями, но ноги, поврежденные много лет назад полиомиелитом, совершенно его не слушались, и, будучи пьяным, он то и дело падал на землю и сильно пачкался: то в грязной луже, а то и в навозе. Семья Дудту, устав от своего родственника, выселила его из дома и поселила в небольшом помещении, больше похожем на хлев. На выселение он жаловаться не стал, даже хвастался соседям, что живет теперь один, как царь, в тишине и спокойствии, никому не мешая.
Однажды друзья рассказали мне, что Дудту очень любит есть стручковый горький перец.
Я категорически им не поверил, потому что как-то сам откусил кончик перца и так сильно обжег губы и язык, что даже немного поплакал. После долгих горячих споров мы решили проверить слухи, стащили у матушки несколько крупных красных перцев и направились к старику. Откровенно признаться, мы очень боялись Дудту. Все-таки, даже семья выселила его из дома, да и выглядел он неопрятно. А его спутанная косматая борода делала его похожим на злого гнома. Я взял пучок с перцами и аккуратно постучал в дверь.
– Чтоб вас собаки съели! Кто там?
Мои товарищи так испугались, что тут же дали стрекача, и я остался один.
Я вначале тоже хотел убежать, но любопытство победило детский страх. Было слышно, как старик кряхтел и тихо матерился. Наконец он открыл дверь. Передо мной стоял невысокий человек в одних портках, с папиросой в зубах и с сильно заросшим лицом.
Он нахмурил свои кустистые брови и, сделав затяжку, грубо спросил:
– Чего приперся?! На меня поглазеть?
Я молча покачал головой.
– Вот я твоей бабушке все расскажу, как ты убогого достаешь! Она отцу расскажет, и он тебя хорошенько по мягким местам отделает! Зачем пришел, ну?!
Если бы прямо перед этим я не справил нужду по маленькой, то обязательно описался от страха. Дрожащей рукой я протянул ему пучок перцев.
– Я… мне… пацаны говорили… – мямлил я.
– Что ты, что пацаны?! Ну!!! – крикнул старик.
– Говорили, что ты любишь есть горькие перцы. Вот. Ешь! – сказал я, прерывисто выдохнул и почувствовал, что из моих глаз полились слезы.
Страшная рожа Дудту стала меняться. Брови расправились. Морщины на лбу исчезли, а уголки губ медленно опустились вниз. Он грязными руками вытер мне лицо от слез.
– Что, так и говорят, что я люблю есть горькие перцы? – спросил старик.
Я закивал головой:
– Да! Да! Так и говорят! Но я не верю. Перцы жгучие. Я уже откусывал. Плакал потом.
Дудту взял перцы и откусил несколько раз. Из его глаз полились слезы. Доковыляв до своей кровати, он бросил костыли на пол и лег на топчан из деревянных досок, накрытый грязным залатанным матрасом.
– Дудту, Дудту, прости меня, пожалуйста! Я не хотел, чтобы ты плакал. Пацаны говорили… Я не хотел… – извинялся я.
– Ты боишься меня? – вдруг спросил старик.
– Да. Боялся. Теперь не боюсь.
Он привстал.
– Почему?
– Потому что ты не злой. Разве что немного страшный, – ответил я.
Дудту вытер слезы, встал на костыли и подошел ко мне:
– Я люблю перцы. Вот, смотри.
Старик начал с удовольствием поедать стручки. Слезы текли по его щекам. Когда он доел весь пучок, то потрепал меня по голове, поблагодарил за вкусный обед и попросил закрыть за собой дверь, а напоследок сказал:
– Ты скажи своим друзьям, что Дудту очень любит есть перцы, но… – он замолчал на несколько секунд, – но иногда он любит поесть и мясо, и сыр, и хлеб.
Я вернулся домой, где меня уже ждали друзья и бабушка. Увидев мое чумазое от слез и грязи лицо, бабушка стала причитать и грозиться все рассказать отцу. Друзья наперебой спрашивали, как прошла встреча с Дудту и правда ли, что он ест перцы. Я рассказал все, как было. А в конце добавил, что Дудту любит не только перцы, но и мясо с сыром и хлебом.
Бабушка почему-то вытерла передником свои глаза, сказала:
– Аллах, Аллах! За что ты так людей наказываешь, – отпустила мне совсем не сильный подзатыльник и отправила умываться.
Когда я уже вытирался полотенцем, бабушка вынесла узелок с продуктами и велела отнести его в каморку Дудту. Мои осмелевшие друзья захотели пойти со мной, но я потребовал, чтобы они взяли с собой еще перцев, и мы побежали. Когда я передавал узелок, а друзья перцы, старик опять прослезился, затем широко улыбнулся своим почти беззубым ртом, потрепал каждого из нас по голове и под восторженные взгляды детей с удовольствием, как нам показалось, съел пару очень острых перцев.
С этого дня мы часто приносили Дудту гостинцы от своих бабушек, а от себя непременно угощали самыми острыми перцами. И каждый раз, под наши восторженные взгляды, он съедал целый стручок и непременно плакал при этом.
– Смотрите, в следующий раз обязательно приносите еще острых перцев! Эти я съем еще до завтра! – говорил он нам напоследок.
За нашу доброту Дудту частенько, когда бывал не совсем трезвым, катал нас на своем ослике. Иногда, когда его об этом просила бабушка, он привозил нам хлеб. Она всегда давала ему целые 50 копеек, но сдачу не забирала, оставляя ее Дудту на покупку сигарет «Астра». Когда я однажды шепнул бабушке, что у нас есть две буханки, зачем нам еще одна, она слегка шлепнула меня и потребовала замолчать.
А в один летний день я увидел, что около каморки Дудту собрались соседи. Я подумал, что соседи тоже захотели посмотреть, как старик ест перцы, и попросил бабушку собрать для него узелок и пару стручков. Но она лишь грустно вздохнула и, погладив меня по голове, сказала:
– Не будешь ты больше носить ему узелки и перцы. Всевышний сжалился над ним и забрал его к себе.
Мы с ребятами решили попрощаться со стариком и пришли к его домику.
К нам подошел соседский мужчина и спросил:
– Это вы ему перцы носили?
Мы ответили, что да, он их очень любил. Мужчина грустно вздохнул, зашел в каморку, вынес оттуда и бросил на землю большой узелок. Узелок раскрылся, а из него высыпались и покатились к нашим ногам красные и зеленые стручки жгучего перца…
КЕРМЕН
В прежние времена было принято уважать старших, учиться у них уму-разуму, исполнять все их указания и стараться всячески старшим угождать. Все для того, чтобы младшие, глядя на это, так же относились и к своим старшим, когда те постареют. Да. Именно так и было.
Кроме старших родственников, уважаемых по определению, огромным авторитетом в нашем кругу пользовался мой сосед Кермен, который был младшим среди своих братьев и посредством меня компенсировал всю несправедливость по отношению к себе со стороны родных старших. Он частенько заставлял меня сдавать пустые бутылки в магазин, и на вырученные деньги покупать сигареты, якобы для отца. Когда бутылок не было, учил воровать сигареты у отца так, чтобы тот не догадался. Заставлял играть в карты на удары по ушам, от чего мои, и так не маленькие уши, частенько опухали и приобретали приятный бордовый оттенок. Короче говоря, Кермен воспитывал меня, как умел.
Нет в мире ни одного мальчика-подростка, который бы не испытывал благоговейный трепет от возможности хотя бы подержать в руках боевое огнестрельное оружие, а уж пострелять из него – это предел мечтаний! Так думал я в свои десять лет, наблюдая за тем, как группа десятиклассников нашей школы под командованием учителя НВП по имени Ехья,ровной шеренгой заходили в подвальное помещение – тир. Учитель по «военке» был бывшим военным и испытывал ко всем штатским плохо скрываемую неприязнь, которую с удовольствием срывал на школьниках.
Как-то раз, прямо во время урока, он бросил огромную связку ключей в Кермена, который, надо сказать, хоть и был отъявленным хулиганом, пил и курил, но ранений от брошенных ключей, в общем-то, не заслуживал. Связка со звоном отлетела от головы Кермена и упала на пол. Через мгновение ключи полетели обратно, но Ехья оказался готовым к ответному огню и ловко уклонился от снаряда. Завязалась короткая перестрелка подручными предметами, в результате которой Кермен позорно капитулировал и извинился, затаив глубокую обиду.
Зайдя в помещение тира, в строгой военной обстановке НВП-шник прочитал инструкцию по правилам стрельб. Затем он построил учеников в две шеренги и стал вызывать стрелков по двое на огневой рубеж, выдавая им по три мелкокалиберных патрона.
По команде ружья заряжались и, собственно, происходила стрельба по мишеням.
Когда дошла очередь Кермена, Ехья долго и с подозрением, как будто чувствовал что-то неладное, смотрел на него, но все-таки выдал патроны, а сам пошел менять мишени.
Кермен, наплевав на строгие инструкции, стал возиться с винтовкой, пытаясь ее зарядить, и, когда военрук уже подходил к огневому рубежу, случайно выстрелил… Из темноты стрельбища раздался грустный стон и звук падающего тела. От выстрела звенело в ушах.
Через несколько секунд НВП-шник простонал:
– Убили меня… меня убил…
Затем он немного помолчал и снова простонал:
– Кермен, рожденный от собаки, Кермен меня убил…
Все оцепенели от ужаса и уставились на убийцу, думая, что это был выстрел отмщения за унижение в классе. Кермен бросил винтовку и, сломя голову, выбежал из тира. Он бежал молча. Его терзали невыносимые, страшные муки совести. Так может терзаться только человек, лишивший жизни безвинного. Добежав до перекрестка, где я его ждал с украденными в очередной раз у отца сигаретами, он буквально сбил меня с ног. Рассеянно положив сигареты в карман, убийца нежно, по-отечески посмотрел мне в глаза и потрепал за волосы. Если бы он мог тогда говорить, то это звучало бы так: «Аланчик, ты всегда был для меня самым лучшим младшим. Но теперь наступили тяжелые времена, и злые люди надолго разлучат нас. Прощай, друг!»
Он перепрыгнул через кирпичный забор и скрылся в зарослях кукурузы, а я смотрел ему вслед и видел, как он приминал кукурузные стебли, пробивая в них себе дорогу.
В это время к воротам школы на полной скорости подъехала машина скорой помощи. Торопливый сельский доктор с саквояжем в руках бегом устремился в подвал школы.
Я не знал в чем дело, но, мысленно увязав Кермена, тир и скорую, понял, что произошло страшное. Забежав вслед за доктором и кучей собравшихся зевак, я увидел, как медсестра клеила на голую окровавленную задницу военрука лейкопластырь. Как оказалось, в момент рокового выстрела Ехья повернулся и наклонился за выпавшей из кармана связкой ключей, и, благодаря наклону, пуля попала в самое выгодное для него мягкое место. Когда стало понятно, что его жизни ничего не угрожает, я побежал искать своего старшего друга, чтобы сообщить ему радостную весть. Встав ногами на забор, я увидел в глубине кукурузного поля сигаретный дымок, источаемый глубоко законспирировавшимся беглецом. Через минуту мы уже по-братски обнимались с Керменом, который на радостях выкурил три сигареты подряд.
Надо сказать, что Ехья оказался на редкость порядочным человеком и не стал давать делу юридического оформления. Он только потребовал, чтобы ему принесли официальные извинения, как и принято у осетин, и накрыли богатый стол, чтобы старшие могли взмолиться Всевышнему и попросить Его уберечь младших от всяческих невзгод.
Извинения были принесены, столы накрыты, молитвы Всевышнему вознесены, а Кермен с тех пор оружия в руки больше не брал.
ДЖИММИ
Не знаю у кого как, а в моем детстве единственным источником информации про боевые искусства, любовь и музыку были индийские фильмы. К огромному сожалению, наша бабушка, считавшая кинематограф и телевидение в частности дьявольским промыслом, категорически отказывалась отпускать нас в кино. Как только мы ни старались ее задобрить, но она была тверже самого твердого алмаза, и отдавать своих любимых внуков в объятия индийского Вельзевула наотрез отказывалась.
Шедевры Болливуда в наш сельский клуб привозили очень редко. Кинопленки доезжали до нас лишь после многократной демонстрации в более крупных населенных пунктах. Поэтому, когда в Лескен завезли, не побоюсь этого слова, величайшее произведение индийского кинопрома «Танцор диско», размеренная жизнь селян была на пару недель нарушена.
Дело в том, что буквально все жители села хотели посмотреть этот фильм. И, так как понять с первого раза такое эпическое произведение было невозможно, пересматривали его по три, четыре, а то и по пять раз. Считалось особым шиком заучивать наизусть максимально большое количество любимых эпизодов, чтобы потом на вечерних посиделках козырять ими друг перед другом. А я и мои братья с интересом наблюдали за этим спектаклем, но участвовать в нем не могли, так как никогда не видели фильм, и очень от этого страдали. Зрительный зал сельского клуба вмещал лишь процентов десять от всех желающих, поэтому люди целыми днями толпились возле, надеясь пробиться на ближайший сеанс.
Казалось, что все жители села уже хотя бы по одному разу посмотрели «Джимми», и только мы так и продолжали оставаться в кинематографическом невежестве. По прошествии нескольких дней, помимо молодежи и селян среднего возраста, взглянуть на легендарного танцора диско решили великовозрастные аксакалы, чтобы понять удивительный феномен индийского чуда, а также оценить уровень его развратности.
Старожилов пропустили без очереди и, конечно же, бесплатно. Они расположились на лучших местах в центре кинозала и приготовились к просмотру. После первых же громких кадров самый старший зритель сделал замечание киномеханику, развернувшись к кинопроекторам лицом и попросив сделать потише. Звук стал тише. Весь фильм старшие громко ахали и охали, остро переживая все перипетии, грамотно скомпонованные индийским режиссером. В самый кульминационный момент, когда Джимми возрождался как личность, одного из старейшин начал подводить мочевой пузырь, поэтому он поднял руку и потребовал остановить показ. Фильм остановился. Через несколько минут он вернулся, и показ возобновился.
– Джимми, пой! Пой, Джимми! – кричали в фильме, а старшие, громко обсуждавшие в это время семейные узы и родственные связи главных героев, замолчали и, покачав головами, одобрительно сказали:
– Уаллахи, маладес!
К концу фильма они все достали платки и аккуратно вытерли увлажнившиеся глаза, приговаривая, что в последнее время эти проклятые глаза стали слезиться сами собой.
Произведение прошло жесткую цензуру. Аксакалы пришли к выводу, что в общем и целом фильм не угрожает фундаментальным устоям лескенского общества и не наносит ощутимого вреда неокрепшей психике молодежи. Когда в зале зажегся свет, по довольным физиономиям цензоров все поняли, что фильму присвоена категория 6+.
Надо признаться, что эта информация мгновенно распространилась по селу. Фильм и так смотрели целыми семьями, но одобрение просмотра уважаемыми старшими смягчило сердце нашей бабушки, и нам тоже разрешили сходить в кино. После просмотра мы перестали быть изгоями среди наших друзей, уже могли участвовать в обсуждении «Джимми» и даже стали проговаривать наизусть некоторые фразы. Через пару недель кинопленки были затерты до дыр, и «Джимми» демонстрировать перестали. Но не прошло и месяца, как в сельский клуб под завесой тайны завезли очередной фильм из репертуара индийского кинематографа, и все закрутилось сначала…
ШАРИК
Лет в десять родители разрешили мне заводить разных домашних животных.
Единственным ограничением было количество каждого вида – каждой твари по одной.
Понятно, что в сельских домах были лишь собаки и кошки, поэтому при мне всегда был Шарик с Кисей. Причем, Шариками были все мои собаки, вне зависимости от пола и породы. С кошками и котами было еще проще – все они были одной домашней тигровой породы и все звались «Кися».
Я уже и не помню точно, в каком классе учился, но в том году мне подарили замечательного пса, немецкую овчарку. От радости у меня едва не помутился рассудок.
Несколько дней я не расставался с овчаркой – Шариком. Мы ели вместе, пили вместе и даже спали в одной комнате, пока бабушка не увидела это безобразие и не выкинула моего друга на улицу. Прошло несколько месяцев. Шарик подрос и оформился в прекрасного друга человека. Он на генетическом уровне знал простейшие команды, и это ввергало меня в абсолютный восторг. Мне нравилось хвастаться перед друзьями, устраивая цирковые выступления. Друзья завидовали, но собаку очень любили и никому не давали ее обижать. Летом, когда речка уже достаточно прогревалась, мы каждый день с друзьями собирались возле условленного места и ходили купаться. Шарик всегда сопровождал нас, гордо задрав голову и, как заправский телохранитель, смотрел по сторонам, защищая от бродячих собак и прочих опасных животных и людей. А в один летний день соседский мальчик, который увязался с нами купаться на речку, свалился в омут с обрыва и стал тонуть. Пока мы бежали вниз, Шарик прыгнул в омут и вытащил его на берег. Тот даже не успел сильно испугаться. Никто из взрослых об этом тогда так и не узнал. Драки с бродячими собаками, которые, как казалось нашему телохранителю, угрожали нашей безопасности, происходили каждый день. Мы даже собрали для Шарика небольшую аптечку, из которой обрабатывали его боевые ранения.
Мы росли. Вместе с нами рос и наш защитник. В одно прекрасное утро наша дружная ватага собралась в условленном месте, чтобы решить, во что играть. Несколько минут споров и криков прекратились, когда все поняли, что с нами кого-то нет. Мальчишки были в полном составе, а собаки не было. Шарик пропал! Самое странное это то, что никто не знал, куда делся Шарик. Мой лучший друг Эдик, который больше нас знал «по жизни», был уверен, что наш пес нашел себе подругу, и теперь он несколько дней будет с ней гулять, пока не устанет. Артур считал, что Шарика ранили бродячие собаки, и теперь он где-то лежит раненый и ждет нашей помощи, а мы стоим тут и болтаем попусту, тогда как нужно срочно его искать. Я решил, что собака не иголка, и ее кто-то видел, поэтому нужно расспросить людей. Так и сделали.
Мы несколько дней ходили по улицам Лескена и расспрашивали жителей, подробно описывая нашего четвероногого друга, надеясь, что хоть кто-то его видел. К нашему огромному сожалению, никто не видел Шарика последние несколько дней.
Отчаявшись, я даже решился попросить своего отца, у которого в то время в подчинении работало несколько сот человек, немедленно устроить поисковую операцию. Отец обещал помочь, но только тогда, когда закончится сенокос. Утром следующего дня я пошел в лес, чтобы срубить несколько ореховых прутов для удочек и насобирать ягод, которые как раз поспели в это время. Дойдя до знакомого мне глубокого, заполненного водой круглый год оврага, который всегда внушал мне благоговейный трепет, я увидел на его дне … нашего Шарика. На его мохнатой, знакомой до боли морде, застыла добрая, наивная улыбка, оголившая острые, но совсем не опасные для нас, его подопечных, клыки. Голова, почти оторванная от туловища, лежала на яркой глиняной площадке. Передняя левая лапа так же оторвалась, и лежала на развороченной выстрелом из дробовика груди «немца».
От осознания ужаса увиденного я присел на корточки и горько заплакал. Не помню, сколько я так просидел, но на небе набежали темные тучи и начал накрапывать дождь.
Я побрел домой. Когда я подошел к дому, вся моя ватага в полном составе сидела на лавочке и громко обсуждала варианты поиска Шарика. Мое грязное от слез лицо озадачило друзей, и они поинтересовались, не случилось ли что. Глубоко вздохнув, я уже приготовился рассказать друзьям о своей страшной находке. Краем глаза мне было видно, как самый младший из нас, шестилетний Батик, кусочком мела что-то писал на кирпичном заборе.
– Ты что пишешь, Батик? – спросил я, едва сдерживая слезы.
– Я пишу «Шарик». Теперь я умею писать, да. Я попросил учительницу научить меня писать «Шарик». Пишу, вот. Когда мы будем спать, Шарик придет на наше место, прочитает, что мы его ищем, и придет утром. Обязательно придет, я уверен!
Батик оголил свой почти беззубый рот и весело подмигнул мне, старательно продолжая выводить мелом буквы на кирпиче. Я сделал глубокий вдох. Затем еще один. Тайком вытер глаза и решительно сообщил:
– Значит, так! Заурбек, Эдик и Батик будут искать Шарика вдоль речки, а Марат, Сос и я пойдем спрашивать у людей. Понятно?
– Да! Пошли! – крикнули все.
Батик бросил мел, и мы разошлись в разные стороны…
ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Мы с моим другом в детстве часто придумывали приключения на свои худые задницы.
По окончании пятого класса, находясь в Лескене на летних каникулах уже несколько недель, нам стало нестерпимо скучно. Доведенные до совершенства луки и стрелы, ружья, стреляющие пульками, копья, легко протыкающие фанерный лист, и прочие стандартные в те времена развлечения совсем перестали нас радовать. Мы целыми днями искали настоящего приключения. Наконец, насмотревшись советских фильмов про путешественников, наша исследовательская группа решила посетить близлежащие холмы. От старших ребят было известно, что если перейти через пару холмов, то можно выйти на такое место, где протекает мелкая речка, в которой в несметном количестве водится самая вкусная в мире рыба – форель. Надо сказать, что с раннего возраста я и все мои ровесники очень любили ловить рыбу. Но в речке, которая протекала рядом с селом, ловились в основном усачи и всякая карасня. Поэтому поймать благородную царскую рыбу форель было пределом наших мечтаний.
Собрав нехитрые снасти, ранним утром наша группа выдвинулась в направлении «дальних холмов». Мы всю дорогу весело бол-тали. Мечтали об огромных рыбинах, которые чуть ли не сами будут впрыгивать в наши садки. Иногда, когда уставали, мы останавливались и, развалившись в густой душистой траве, ели взятый из дома сыр с хлебом, запивая водой, и лениво ловили кузнечиков и других летающих насекомых. С начала похода прошло, наверное, часа три. Преодолев уже пару холмов и не обнаружив заветную «чудо-речку», мы почувствовали, что наше настроение стало заметно портиться, а энтузиазм начал падать в геометрической прогрессии. Мой верный друг зароптал, а спустя некоторое время и вовсе откровенно заныл и захотел домой. Но у меня и в мыслях не было позволить так бездарно закончиться нашему приключению.
– Не хнычь! Если после этого холма речки не будет, то вернемся обратно! – сказал я, чем заметно подбодрил товарища.
Когда мы перешли вершину очередного холма, радости нашей не было предела! Речка, черт побери, серебристой тонкой лентой игриво извивалась в низине, причудливо отражая на волнистой поверхности ветви растущих по ее берегам кустов и деревьев. Она была именно такой, какой ее нам описывали. Руки дрожали от нетерпения, и из-за этого разворачивание рыболовных снастей немного затянулось. Наконец мы забросили свои удочки с насаженными на крючки червячками в воду. Долгое время клева не было. Поменяли место. Результат тот же. Решили сменить червя на жучков, это такие многоножки, которых можно наловить под камнями в реке, и тут клев пошел.
Каждая пойманная форель вызывала у нас дикий восторг, и следующая пара минут у нас уходила на обсуждение достоинств очередного трофея. Улов решили складывать в один садок, чтобы затем по-братски разделить. Было весело. Мы и не заметили, как стало темнеть. Опомнившись и быстро собравшись, мы двинулись в обратную дорогу. Через час стало очевидно, что мы заблудились. Я пытался ориентироваться по разным небесным светилам, но именно в этот момент луна предательски заползла за тучу, а миллиарды мерцающих на meae звезд ровным счетом ничего мне не подсказывали про направление на наше село. Друг сел на землю, обхватил колени руками и начал впадать в истерику, плача и подвывая. Честно признаться, я и сам слегка струхнул, но паниковать не собирался. Немного подумав, решили идти в сторону вершин холмов, а там уж как-нибудь увидеть освещенный населенный пункт. Когда была преодолена вторая вершина, отчаяние коснулось и меня.
– Неужели ошибся? – думал я.
Погода стояла очень теплая, но меня стало неприятно знобить. В голову приходили страшные мысли о диких животных – волках и медведях, которых в наших местах водилось премного. Спутник завел об этом разговор, и мы ускорили шаг. В конце концов решили, что хуже всего это шакалы.
– Они подлые и всегда нападают сзади, – трусливо озираясь, говорили мы.
Если долго чего-то бояться, то рано или поздно человек при-выкает. Страх перерастает вначале в уныние, а затем в некое подобие азарта. Так и у нас. Преодолев первую фазу уныния, мы перешли ко второй и поставили цель – очередная вершина холма. Да к тому же и луна сжалилась над нами и оголила свой неровный краешек из-за тучи, осветив тусклым светом окрестности. Мы были на 100% уверены, что за этим холмом будет уже видно наше село. Но на вершине нас ожидало горькое разочарование. Внизу была кромешная тьма… Вдалеке прокричала ночная птица, где-то рядом грустно завыл шакал, и два десятилетних мальчика навзрыд заплакали в ночи. Это было искренне. Это была крайняя степень отчаяния. Мы были раздавлены действительностью. Плакали громко, закрыв лицо руками, периодически вытирая слезы и сопли рукавами… Чьи-то сильные руки оторвали меня от земли и развернули в воздухе. На пару мгновений я онемел от ужаса. Затем, в свете краешка луны, я стал различать знакомые черты лица. Это было лицо моего отца! Не помню, что он говорил. Спрашивал, наверное, все ли у меня в порядке, но когда удостоверился в моем нормальном физическом состоянии, отвесил мне справа смачную пощечину. Проделав то же самое и с моим компаньоном, он стал громко звать остальных.
За нами на поиски вышла большая группа сельчан. Они очень радовались, что нашли детей целыми и невредимыми, и умоляли отцов нас не наказывать. Типа, и так уже сами себя наказали. Как выяснилось, увлекшись рыбалкой, мы поднялись вверх по течению и ушли так далеко, что пересекли границу Балкарии. Нас же безуспешно искали ниже по течению. Но плач в ночи был не только самозабвенным, но и очень громким, и по звуку отец нас и нашел. А еще нам крупно не повезло в тот злосчастный вечер – отключили электричество во всем районе. Отсюда и тьма кромешная с вершины холма. Когда мы уже дошли до окраины села, я остановился и стал делить рыбу. Вся поисковая группа легла со смеху. Честно поделив добычу, мы разошлись по домам. Дома мама еще добавила на орехи и сказала, что привяжет меня на собачью цепь, а если продолжу вести себя как бродячая собака, то и жить буду в конуре с Шариком. Шарика я очень любил, но перспектива совместного проживания меня не радовала. Пришлось дать честнейшее-пречестнейшее слово, что без ведома старших теперь ничего делать не буду.
Но прошло каких-то пару недель и нам стало снова нестерпимо скучно…
