ЭССЕ
Шел 1969 год, второй год моего председательства в профсоюзе института, когда я познакомился с высоким, похожим на греческого атлета-олимпийца человеком, скромно представившимся несоответствующим его экстерьеру именем – Алик. Случилось это в доме у Таймураза Саламова, который после двух лет поисков призвания ощутил тягу к врачеванию людей и обосновался в Северо-Осетинском мединституте.
Публика за столом, в основном представленная приятелями хозяина дома по прежней жизни, толковала о прошлом, которое меня не касалось. Короче, настроение было неважное. Гости расселись за столом свободно, без осетинского пиетета, почти по-европейски, и дело пошло. Скоро наступила та стадия любого застолья, когда говорящих становится больше, чем слушающих. Говорили о Москве, Битлах, Армстронге, Элле Фицджеральд и о том, кто кого, где и сколько раз встречал в столице. Мне, возненавидевшему Москву после трех семестров обучения на механико-машиностроительном факультете (это чувство я сохранил до настоящего времени и даже преумножил), было скучновато. С бокалом вина я перекочевал в кресло и придремал. Отряд потери бойца не заметил. Так между сном и бодрствованием я провел с полчаса. Во время учебы в институте я часов не носил, мне казалось, что они ограничивают личную свободу, а посему и о времени судил приблизительно. В голове созрело желание слинять куда-либо в другое место, как вдруг мелодия блюза, которая проистекала из пожившего саламовского фортепиано, заставила меня открыть глаза. За инструментом, чуть ссутулившись, с легким наклоном влево, сидел античного покроя Алик с самозабвенно отрешенным взглядом и перебирал клавиши громадными лапами. Зная ноты лишь по их названиям, я с детства благоговел перед людьми, наделенными даром просто так, без принуждения и усилия облекать их в звуки, дарящие радость и покой. Когда исполнитель закончил, я подошел и, как мог, выразил свои чувства. Гигант смутился, как школьник, и что-то благодарно пробормотал в ответ. С того дня иначе как Алексеем Ивановичем я его не называл. Мне стало ясно, что нам по пути и надолго.
Я увидел человека, который мог бы помочь мне реализовать мои давние амбиции. Дело все в том, что я мечтал создать в институте эстрадный коллектив, который было бы не стыдно показать людям.
В институте был вполне солидный ансамбль народного танца, который опекала куча народа. Мой вклад в его работу ограничился общим надзором и тем, что мы с Булатом Газдановым где-то в районе ГЭСа у мастера-подпольщика заказали профессиональную гармонику, ее сперли уже через год после окончания мною института.
Какое-то время я загорелся идеей организации духового оркестра. Несмотря на наличие тромбона, трубы без мундштука, баритона и барабана, идея умерла не развившись. Найти недостающие инструменты и людей, а главное, заставить их репетировать я бы не смог даже под страхом смерти. Пришлось удовлетвориться тем, что на майские и ноябрьские демонстрации из институтских талантов и пацанов из системы профтехобразования мы создавали временный оркестр и браво дефилировали по проспекту под «Прощание славянки» и еще пару незамысловатых маршей.
Другое дело эстрадный коллектив! Эта мечта была неубиваема. Кое-что в институте было, однако репетиции скорее напоминали домашние ссоры с выяснением того, кто в доме главный. Народ звездился не по таланту. В самый ответственный момент любой из гениев мог покинуть зал с гордо поднятой головой и обещанием, что ноги его здесь больше не будет. Моего авторитета явно не хватало, а то, что плетью олуха не перешибешь, уже было усвоено мною на подсознательном уровне. И вот наконец мне встретился человек, который мог сделать лучший вузовский оркестр в городе.
К этому времени на должности ректора Максима Александровича Тотрова сменил человек заносчивый и недалекий, по фамилии Адырхаев, и годами формировавшийся порядок в институте был нарушен, а хаос не приносит радости.
Решение было принято мгновенно; пользуясь отсутствием у нового ректора интереса к делам земным, я решился посягнуть на святое, – передать ставку первого гармониста руководителю эстрадного оркестра. Затем целых полчаса ушло на уговоры Алексея Ивановича взять на себя реализацию идеи. В переговорах немалую роль сыграло участие хозяина квартиры, который многозначительно кивал головой. В итоге будущий музыкальный руководитель сдался, и ему был положен оклад жалования в 70 рублей.
Встреча Маэстро с будущим коллективом состоялась через неделю. Представлял Алексея Ивановича, как более близкий к музыкальным кругам, Таймураз Саламов, я же безмолвно сидел в зале, в центральном проходе второго ряда, изображая Неотвратимую Судьбу и готовый пресечь любыми средствами всякую попытку к бунту. Всю предшествующую этому знаменательному событию неделю я провел в выявлении людей, способных украсить наш джазбэнд, задействовав всю агентурную сеть. В результате поисков я знал все даже о тех, кто блистал в самодеятельности детского сада. Ставку делали на младшие курсы, обещая счастливчикам, на которых падет выбор, всяческие земные и неземные блага. Претенденток прекрасного пола, в основном считавших себя певицами, мы не рассматривали вообще. По моим ощущениям, музыканты с руководителем расстались без взаимного обожания, но был составлен план работы и сформирован черновой состав оркестра, я со своей стороны обещал свободу в выборе репертуара и всяческую поддержку.
По мере дальнейшего сближения я открывал в Алексее Ивановиче все новые, подчас несовместимые в одном человеке качества, так невероятная мягкость в общении с людьми, почти евангельская кротость сочетались с непобедимым упорством и изобретательностью в достижении поставленной цели. Профессионализм его поверг меня в трепет, когда он с виниловой пластинки в течение получаса легко расписал инструментальные партии. Однако и на солнце есть пятна, самой неприятной чертой характера маэстро было полное пренебрежение к пунктуальности, хотя часы он носил и не забывал их заводить ежедневно. Мучительные первые месяцы нашего сотрудничества все-таки дали результаты, Алексей Иванович стал практически вовремя приходить на работу, нам также удалось избавиться от пары «звезд», пытавшихся склонить народ к саботажу, причем каждому персонально было обещано применение физического замечания при появлении в зале во время репетиции.
Понемногу Алексей Иванович перестал болезненно реагировать на отсутствие понятия о гитарных функциях у наших солистов и низкую общую музыкальную грамотность коллектива. В свободное время он просвещал меня беседами о преимуществе современных электрогитар над полуакустическим ширпотребом и сильно грустил об отсутствии саксофона.
Жизнь в институте также не стояла на месте. Студенты первого курса под влиянием информации из ГМИ о том, что их коллеги получают деньги за работу на колхозных полях, захотели того же. Но их желания никак не совпадали с планами ректора, товарища Адырхаева, и секретаря партийной организации института товарища Козлова. Деньги, которые Кировский колхоз-миллионер им. Коста Хетагурова перечислил за работу студентов, и средства, подаренные для приобретения музыкальных инструментов, в общей сложности 7 тысяч рублей, сумму по тем временам внушительную, они скрыли на счете, открытом на имя институтского комитета комсомола.
Как только этой информацией со мной конфиденциально поде-лилась зав. сектором учета комитета Валентина, носившая славную фамилию – Крупская, я затаил мечту отобрать эти деньги и использовать по назначению. Вскоре Валя сообщила, что со счета сняли 3500рублей. Тревога моя росла. А тут еще и водитель ректора сболтнул, что выделенную институту машину скорой помощи марки «Волга», в таксопарке сменяли на нормальную и хорошенько прокачали для использования в качестве персональной машины ректора. Деньги уходили в никуда.
Мечта стала реальностью, когда я узнал, что ни партком, ни комитет комсомола не имеют права открывать счета и владеть какими либо денежными средствами. Решение припугнуть комсомольского секретаря созрело мгновенно. Мой сокурсник, Т. Хосаев, верный помощник и надежный информатор товарища Козлова, о котором ни тогда, ни после я ни от кого не слышал ни одного доброго слова, сработал четко, и гусь клюнул. Не прошло и недели, как меня вызвал товарищ Козлов и поинтересовался возможностями срочного приобретения музыкальных инструментов для оркестра. Я был в курсе, что их собственные попытки прокрутить эту аферу в пределах республики результатов не дали. Хотя душа моя ликовала, но, изобразив сомнение, я попросил 3 дня, якобы для прояснения ситуации, хотяк этому времени через одного из первокурсников по имени Самвел, игравшего на кларнете и трубе, мы по телефону наладили контакт с бакинскими музыкальными жуликами, гарантировавшими 100% успех мероприятия.
В день, когда мы с комсомольцем Хосаевым топали в сберкассу, мое душевное состояние было сравнимо с радостью Остапа Бендера, сопровождавшего гражданина Корейко в камеру хранения вокзала, однако в нашем случае все закончилось благополучно. Из сберкассы я вышел держателем аккредитива на сумму в 3500 рублей.
Следующие 3 дня, в основном, ушли на уговоры Алексея Ивановича, без участия которого предприятие теряло всякий смысл ввиду моей полной музыкальной безграмотности. Посвящать маэстро в детали операции я не стал.
Наконец подготовительный этап был завершен, и в воскресенье, 16 мая, в 16 ч. 40 мин. мы погрузились в скорый поезд Москва-Баку. Алексей Иванович потребовал чаю с баранками, а я просто завалился спать. На удивление спал как убитый, без снов. Солнечным утром следующего дня мы впервые ступили на бакинскую землю. Столица Азербайджанской Советской Социалистической республики горячо приветствовала нас, о чем свидетельствовала красочная надпись на русском и азербайджанском языках. От толпы встречающих аборигенов отделились и безошибочно направились к нам два представителя армянской диаспоры города Баку, пред-ставившиеся как Грант и Шурик. Ребята были среднего роста, веселые и очень шустрые, одеты они были ярко, но без излишеств. Голубоглазый и светловолосый Грант с европейскими чертами лица резко контрастировал с Шуриком, смуглым даже для армянина, обладавшим солидных размеров носом, который он ласково называл бемолем. Это цветовое и физиономическое различие служило им поводом для постоянных взаимных приколов.
Позавтракали неплохо в буфете вокзального ресторана. Алексея Ивановича немного огорчило то, что я, беспокоясь за состояние его желудка, пресек его попытки попробовать подозрительный напиток багрового цвета под названием щербет. Наши гиды от завтрака отказались.
Рабочий день мы начали со знакомства с секретарем комитета комсомола железнодорожного депо по имени Аликпер. Зачем было нужно это знакомство, я уточнять не стал, благо депо было рядом. Секретарь, в отличие от Гранта и Шурика, был серьезным молодым человеком. Маэстро, судя по выражению его лица, комсомолец понравился, то ли из-за имени, то ли из-за занимаемой им должности.
Мне, как и Алексею Ивановичу, хотелось по возможности честно выполнить нашу миссию, и для оценки этой возможности мы направились в музыкальный отдел бакинского Пассажа. Магазин был огромным, пестрым и шумным. По пути в музыкальный отдел, располагавшийся на 1 этаже, я обратил внимание на мужика, одетого с вызывающей роскошью, сопровождаемого двумя стильными девицами, особо обращали на себя внимание его оранжевые лосины. Пока я любовался нарядом незнакомца, глазастый Шурик уже вычислил его и радостно заорал: – Ада! Магамай! – И в ту же минуту из всех динамиков грянуло: «Дари огонь, как Прометей…» Публика радостно реагировала на появление певца, тыча в него пальцами. Троица исчезла так же неожиданно, как появилась, а народ вернулся к своим занятиям.
В музыкальном отделе, заваленном балалайками и гитарами производства завода щипковых инструментов им. М.И. Калинина, бубнами и бубенцами, среди музыкального ширпотреба, как золотой зуб во рту нищего, сверкал серебряный тенор-саксофон марки Wilkland. Продавец, упитанный азербайджанец среднего роста, откровенно зевавший во весь наполненный золотом рот, несколько оживился, когда мы попросили показать инструмент. Я любовался саксофоном и выражением лица Алексея Ивановича, когда он взял его в руки. Однако купить сакс мы не смогли, пока не обналичили аккредитив. Это оказалось не так просто. Сначала в сберкассе долго вертели мой паспорт, где я был изображен без усов, сверяя фото с оригиналом. Чтобы облегчить им задачу, я закрыл усы указательным пальцем правой руки, помогло, но затем нам объявили, что нужной суммы в наличии нет. Нам предложили прийти в 14 часов следующего дня.
Так как надежды на приобретение гитар честным путем рухнули, мы отправились на репетицию оркестра в клуб механического завода, где нам продемонстрировали итальянскую ритм-гитару, которая вполне удовлетворила эксперта. На ночь мы остановились у тетушки Шурика, тихой, опрятно одетой женщины, в небольшой комнатке с двумя железными кроватями начала ХХ века, которые скорее подошли бы субтильным девочкам-студенткам, чем нам, однако устроились мы неплохо и тут же уснули. В 22 часа нас разбудили наши радостные «шерпы» и, ухмыляясь, продемонстрировали нашу первую гитару. На сонном лице Алексея Ивановича отразились обуревавшие его смешанные чувства, близкие к раскаянию.
На следующее утро мы вышли из дома около 11 часов, было тепло и солнечно. Перекусив в довольно чистой вегетарианской столовой, мы решили вдвоем прогуляться по Старому городу, так как встреча с нашими подельниками была назначена у сберкассы на 14 часов. Прошли через Старые ворота, поглазели на Девичью башню, затем опрометчиво спустились на красивую бакинскую набережную, где внезапно налетевший ветерок нарушил сложную конструкцию из волос на голове моего друга, чем поверг его в замешательство, так как вокруг не было даже куска стекла, куда бы он мог посмотреться. Дело в том, что Алексей Иванович рано стал терять покров на голове и, сильно переживая по этому поводу, изобрел сложную прическу, которая верно служила ему даже тогда, когда мы все уже сверкали лысинами. Это уникальное сооружение требовало постоянной коррекции, что было несложно в нашем родном городе, где в то время было полно низких одноэтажных домишек с подслеповатыми окнами, обитатели которых не на шутку пугались, видя гиганта с поднятыми к голове ручищами, глядящегося в их окно. Не в силах бороться с ветром, маэстро в отчаянии просто накрыл голову рукой, при этом на лице его было выражение человека, идущего по горящим углям. Поняв ситуацию, я увлек его от воды в сторону домов, где было безветренно, а многочисленные витринные окна так и манили взор. Порядок на голове был восстановлен.
В 14 часов у сберкассы к нам присоединились улыбающиеся Грант и Шурик. Кассиры нас признали, выдали деньги, и мы сразу же помчались в пассаж за саксофоном. Очумевший от безделья продавец музыкального отдела тоже нас узнал и, сильно обрадовавшись нашей покупке, ослепительно скалил зубы. Саксофон, который я бережно нес сам, наполнял мне душу ощущением радости и хотя бы такой причастности к волшебному миру музыки. Наскоро пообедав, мы направились в очередной клуб, где познакомились с симпатичной соло-гитарой.
Из запланированных покупок нам оставалось приобрести лишь бас-гитару, но тут возникли первые осложнения. Наши «шерпы» зашли за нами в двенадцатом часу, и мы бодро направились в ДК завода им. П.П. Шмидта. Здание впечатляло размерами и помпезностью, однако меня сразу насторожило большое скопление людей и веселая деловая кутерьма в вестибюле. Армянские подельники тоже были озадачены ситуацией. Шурик исчез на несколько минут и вернулся понурым. Оказалось, что ближайшие 4 дня занятия всех кружков отменены в связи с проведением чемпионата Баку по нардам. Не в силах что-либо предпринять, я пошел к столу распорядителя и, назвавшись капитаном сборной команды из Орджоникидзе, стал возмущаться тем, что не нашел себя в графике чемпионата. Бедный распорядитель с помощницей долго рылись в бумагах, затем он огорченно развел руками и сказал: – Ада прасти, гидета штота перпутали, пирихади туругой год.
С грустью мы покинули ДК, так и не увидев западногерманскую бас-гитару, «скрипку», как ее называли наши гиды. Наш отъезд был запланирован на следующий вечер, поэтому Шурик с Грантом побежали искать по городу инструмент на замену. Мы же, плотно пообедав в ресторане и впервые за время акции позволив себе алкоголь, отправились гулять. Во время променада мы случайно набрели на здание медицинского института, откуда выпорхнула стайка ярких, веселых и упитанных девушек. Сердцу хотелось веселья, и я, не желая сдерживаться, обратился к девицам: – Шахерезадушки вы мои, я свой, учусь в орджоникидзевском мед-институте, а это мой друг Искандер Кулиев, ваш брат, азер-байджанец. Возьмите нас с собой! – Девицы легко поймали волну. – Ада, давайте с нами, место найдем.– Мой Искандер не на шутку всполошился. – Я не могу, давай уйдем, мне на занятия надо, – бурчал он. – Красавицы, мой брат не может, но я скоро приеду, – сдуру пообещал я и как в воду глядел, все сбылось. Вечером появились ребята и сообщили, что бас-гитара практически у нас в кармане, и ее принесут прямо к поезду.
На следующее утро мы снова посетили пассаж в надежде купить товарные чеки для легализации наших покупок. Продавец музотдела встретил нас как родных, широкой золотой улыбкой, однако предложение продать чековую книжку встретил холодно. – Ти што, эта ни прадаеца, – отрезал он. – Не морочь мне голову, – парировал я. – Я уже покупал, знаю, 23 рубля стоит. Не хочешь продавать, в другом месте куплю. – Ада, што ти гаваришь, какой 23 рубля, госцена 35 рублей, – заявил продавец. На том и сошлись. Моя просьба проштамповать чеки не вызвала возражений с его стороны, он даже проделал эту работу с удовольствием, как человек весьма довольный собой. Теперь на каждом квитке книжки стоял памятный штамп «УПЛОЧЕНА». Пользуясь досугом, мы решили прогуляться по магазину, и вдруг я увидел его – это был дакроновый костюм невероятного стального цвета и, что еще невероятнее, моего размера. Когда я вышел из примерочной, русская девочка-продавец сказала: – Как здорово, если у вас еще остались деньги, купите и рубашку. – Рубашка была австрийская, неописуемого бело-голубого цвета и не купить ее было бы преступлением.
Все складывалось великолепно. По пути на базу мы увидели чайбаши, экзотического типа в этническом костюме, за спиной которого был пристроен сверкающий на солнце латунный агрегат с чаем, сосок от которого выглядывал из правой подмышки продавца. На груди бизнесмена расположилась полочка со стаканчиками, которые турки называют чаибардак, а причинное место было прикрыто передником модного нынче цвета венге, и лишь по отдельным беловатым островкам можно было угадать его истинный белый цвет. Портрет красавца дополняли пышные усы, национальная золотозубая улыбка и алая феска. Алексей Иванович резко рванулся навстречу чайбаши, и мне стоило усилий остановить его. – Почему бы не попить чаю, – сказал он, – посмотри, какие чистые у него стаканы. – Мои доводы относительно того, что грязным передником, конечно, можно отполировать стакан, но это не заменяет мытья, возымели действие.
В 15 часов по случаю нашего отбытия нами был дан банкет в зале вокзального ресторана. Всего было много и вкусно, а в качестве компенсации за сорванное уличное чаепитие для Алексея Ивановича был заказан лучший щербет, который, однако, не произвел на него впечатления. К нашему сожалению, комсомолец Аликпер, как сообщили армяне, не смог разделить с нами трапезу.
Рассчитавшись с Грантом и Шуриком, мы решили дождаться посадки на вокзале, куда и отправились всей гурьбой. На перроне к Шурику подошел молодой человек, якобы из оркестра Бейбутова, и предложил новенькую соло-гитару «Iolanta Star». Идти было недалеко, и мы с ним рванули за гитарой. Когда я вернулся, довольный и румяный Алексей Иванович дремал, сидя в купе на нижней полке. Вагон был полупустой, и мы с комфортом рас-положились в купе одни. Уже через несколько минут скорый поезд Баку– Киев мчал нас домой.
Мы уже собирались принять горизонтальное положение, когда в дверь постучались. В купе вошла веселая стройная девушка в гуцульском наряде с тяжелой тележкой, груженой коробками конфет и шампанским, что было предметом постоянного дефицита в Осетии. Настроение было отличное, хотелось обнять весь мир или сделать что-то доброе кому-нибудь персонально.
– Садись дитя мое, – предложил я. – Негоже такой красавице ходить по вагонам. Мы купим у тебя все, и еще сделаем маленький банкет. Уговаривать гостью не пришлось, а когда она устроилась, я попросил Алексея Ивановича показать мне красавицу гитару, полученную им на вокзале. Он расстегнул чехол, и на свет явилась добротно сработанная подделка. Особо меня взбесил кондовый советский шуруп на обратной стороне доски, косо вкрученный бывшими владельцами взамен утерянного. На мой немой вопрос не меньше моего ошарашенный маэстро только пожал плечами. Тишину нарушила гуцулочка. Видя наше состояние, она спросила без особой надежды:
– Так вы у меня купите?
На минуту я пришел в себя.
– Конечно купим, дитя мое, только праздника не будет, возьми деньги и ступай с миром, видишь, мы в печали, – только и смог сказать я. Девица упорхнула, а Алексей Иванович печальным голосом рассказал о том, что гитару принесли вовремя, но он, свято веря в советский народ, не стал ее проверять, а когда разрешили посадку, группа сопровождения дружно погрузила его в вагон и смылась, не дожидаясь моего возвращения. Пазл сложился, меня тупо развели, заставив отлучиться за гитарой, которую спокойно могли принести сами. О времена, о нравы! Бешенство мое было безгранично, и первым желанием было вернуться и покарать злодеев. Сам того не замечая, я размышлял вслух, пересыпая недобрые мысли отборным матом на всех знакомых мне языках. Затем, взглянув на Алексея Ивановича, лицо которого отражало совокупные страдания всего человечества, я немного пришел в себя и решил перенести карательную экспедицию на ближайшее будущее.
По возвращении домой мы окунулись в обычную жизнь, но боль от нанесенной мне моральной травмы не утихала. Все, что мы купили, оказалось на уровне, и даже бас-гитара звучала неплохо. Алексей Иванович, чуя свою вину, совсем перестал опаздывать, и при случае уговаривал меня отказаться от вендетты.
Чтобы отчитаться о потраченных средствах, я купил прекрасную, сейчас таких не делают, папку-скоросшиватель скромного серо-зеленого цвета, достал три листа лучшей гербовой бумаги и взнуздал пишущую машинку «Эврика». На первом листе указал расходы на проезд, суточное содержание и аккуратно наклеил четыре железнодорожных билета. На втором привел опись приобретенных инструментов и так же аккуратно наклеил товарные чеки, подтверждающие стоимость товара, дату и место его приобретения. На третьей напечатал сводный перечень и общую сумму затрат, скрепил сей реестр собственной подписью и на всякий случай украсил печатью своей профсоюзной организации. Товарищу Козлову папка понравилась, и он бережно упрятал ее в сейф.
К середине второй недели боль от моральной травмы достигла той степени невыносимости, когда поездка в Баку стала неизбежной. Уговорить на участие в акции возмездия Алексея Ивановича было нереально, и я решил взять с собой однокурсника Алика Икаева, по прозвищу Молодой. Родом он был из Нальчика, что упрощало дело хотя бы тем, что не надо было общаться с его родителями. Намного сложнее было убедить мою маму, каким-то необъяснимым образом чувствовавшую даже малейшую опасность, угрожавшую ее сыну. Для убедительности я предъявил Алика, объявил, что еду к нему в Нальчик на два дня. Мама молчала, но по ее глазам я видел, что она не верит ни одному моему слову. Не убедило ее и то, что я демонстративно bgk с собой в дорогу лишь бритву и зубную щетку. Зная мой характер, мама не сказала ничего, однако я знал, что она не сомкнет глаз, пока я не вернусь.
Билеты взяли впопыхах. Несмотря на то, что нам достались нижние места в плацкартном вагоне, настроение было приподнятое, ведь движение – это жизнь. Никакого конкретного плана действий у меня, к сожалению, не было. Задействовать Шурика и Гранта было опасно, так как доверия они не оправдали, а, что еще хуже, могли спугнуть продавца. Небольшая надежда была на комсомольца Аликпера, единственного, кто не участвовал ни в прощальном банкете, ни последующей афере с гитарой, тем более что я знал место его работы.
Положившись скорее на случай, чем на логику, я забил на все и стал развлекаться, разглядывая разношерстную публику восточной плацкарты. На соседней скамье сидела миловидная смуглая девушка, национальную принадлежность которой мне не удавалось определить. И я ляпнул первое, что пришло на ум: – Скажи мне, ветка Палестины, где ты росла, где ты цвела. Каких холмов, какой долины ты украшением была? – Девица хмыкнула и отвернулась. На помощь мне пришел Алик. – Ты что, не видишь, она горнячка, – определил он. – Каким хабаром? – удивился я. – Ну ты даешь, она горская еврейка, – прошипел Молодой. Таким образом получалось, что мы с Михаилом Юрьевичем попали в точку. После долгой тихой и откровенной беседы обо всем на свете с Лией, так звали мою новую знакомую, я заснул сидя, не раздеваясь.
Утром рано в туалете вокзала мы привели себя в порядок. Я побрился своей любимой бритвой Zolingen, подарком Таймураза Саутиева, бывшего в ту пору торговым представителем в Тегеране. Молодому брить было нечего. На вокзальной площади мы взяли такси и, договорившись о повременной оплате, подъехали к железнодорожному депо. Поручив Алику сидеть в машине, чтобы таксист не удрал, я пошел на поиски Аликпера.
Похоже, Фортуна сжалилась надо мной. Секретарь оказался на месте и тепло меня приветствовал. Хорошему человеку врать было неприятно, но цель превыше всего. Он рассказал, что ребята, продавшие мне бас-гитару, на гастроли еще не уехали. Искренне обрадовавшись этому, я сказал, что мне надо встретиться с их руководителем для покупки обещанной им еще одной гитары. В конце концов мне удалось уговорить его поехать с нами.
Объект проживал в частном доме на окраине города, окна которого были плотно завешены солдатскими одеялами. Я расположился так, чтобы случайно не попасть в поле зрения хозяина. Когда Аликпер постучал в окно, одеяло немного отодвинулось, комсомольца признали, лязгнула щеколда, и дверь приоткрылась. Не в силах больше сдерживать себя, я кинулся к двери, вставил ногу в щель, а затем, рывком распахнув ее, ринулся внутрь. Не заметив в темноте ступеньки, я оступился и с трудом сохранил равновесие, однако моя бритва выскользнула из нагрудного кармана пиджака, упала и раскрылась, обнажив холодную сталь. Дальше была немая сцена. Немного оправившись от шока, хозяин с трудом выдавил из себя – Зд-драсте, а-а-а вы же уехали. – От комизма всего происходящего злость моя улетучилась, однако, войдя в роль, я грозно прорычал. – Неси гитару! – Поганец начал плакать и умолять, чтобы я не отбирал гитару и не срывал им гастроли. В итоге я согласился взять деньги, однако и денег у афериста не оказалось, они якобы были у жены на работе. Вышли, сели в такси, причем музыканта посадили между Аликом и Аликпером. Я предложил ему загадать желание, а после паузы, gknamn оскалившись, добавил: – Последнее. – Но тип был не так прост, и если бы не Аликпер, заметивший жену негодяя, деньги прошли бы мимо. Выскочив из машины, я отвел женщину в сторону от спутниц и вежливо предложил вернуть мне 270 рублей, украденных ее мужем, обещая за это вернуть ей его целиком. Взглянув на машину, откуда муж кивал ей головой, она повела меня в контору, отсчитала нужную сумму и получила мужа, которого выпустили после моей отмашки. Самодельную бас-гитару, которую все это время мы возили с собой, я оставил себе в качестве компенсации морального ущерба. Затем мы довезли до депо угрюмого Аликпера. Я попросил у него прощения за причиненные неудобства и предложил пообедать с нами, он учтиво, но твердо отклонил предложение.
Дело было сделано, справедливость восстановлена, но радости я не испытал, ощущение было такое, будто, доставая монетку, вымазался в дерьме по уши. В результате я убедился в том, о чем догадывался и раньше, – гангстер из меня никакой. Вдобавок ко всему, в тот вечер поезда в нашу сторону не было. От безысходности мы взяли билеты на Махачкалу. Как добрались туда, не помню. Помню лишь унылую привокзальную площадь и порывы ветра, куда ни повернись, кидавшие в лицо горсти песка. К счастью, железнодорожный вокзал соседствовал с автобусным, где мы купили билеты на проходящий автобус. Едва мы успели устроиться, как в мгновение ока наш дилижанс заполнился разношерстной публикой в таком количестве, что если бы не большое количество одежды на ней, то можно было представить себя в каком-либо зачуханном штате Индии. По прибытии на родину мы с Молодым отметили окончание путешествия в саду-ресторане «Интурист» и разошлись по домам. На следующий день я уже вручал Алексею Ивановичу, крепко обнявшему меня, как долгожданного сына, вернувшегося с войны, трофейную гитару.
Впоследствии, я не очень любил вспоминать это приключение. Судьба распорядилась так, что после окончания института я более сорока лет провел вне Осетии. С Алексеем Ивановичем мы встречались с удовольствием каждый мой приезд, а когда болезнь отца вынудила меня поспешить с возвращением на родину, стали встречаться чаще, пока прогрессирующая болезнь не приковала маэстро к дому. Затем, пока он мог, мы часами беседовали по телефону. В декабре 2018 года, Алексея Ивановича не стало, и я решил вспомнить те три дня, что мы провели вместе в далеком 1969 году.
